Текст книги "Шпион по найму"

Автор книги: Валериан Скворцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Медный лом, сваленный в контейнеры вроде мусорных под застекленной антресолью, свидетельствовал, какими именно перевозками промышляет второй эстонский муж. Сколько тонн цветного металла вмещало чрево подводной самоходной баржи «Икс-пять»? Водоизмещение двадцать семь тонн – так, кажется, она сказала?

Я знал устоявшуюся характеристику кадрового состава «благородных корреспондентов» – гангстеры, контрабандисты, наемники и уголовники, объединяемые в команды убийц и диверсантов. Для выполнения задания Шлайна такие мне вполне подошли бы.

Я подумал, насколько значимо теперь то, что Ефим не знает об этом моем контакте в Эстонии. Возможно, самом надежном для меня контакте в этих краях. Приходилось лишь сожалеть, что Марина – не из алексеевских выпускников.

– В Таллинн из России проездом через Минск прибудет важный гость инкогнито, некий генерал в гражданском костюме, – сказал я. – Мы можем поговорить об этом?

– Действительно, – сказал Рауль. – Мне давно полагалось бы оставить этот проклятый офис и спуститься вниз… Видите, как обрабатывают винт? Восемь узлов скорости в погруженном состоянии. Это раньше. Будет десять… Действительно.

Марина выдержала паузу, пока шаги её второго эстонского мужа, вполне осведомленного в делах жены – иначе, откуда такая тактичность? – не отгремели по трапу за дверью, которую Рауль не забыл защелкнуть.

– Лучше бы тебе не приезжать, – сказала Марина.

– Лучше бы нам вообще никогда не встречаться.

– Ну, с личным, я надеюсь, на этом покончено? – сказала она и всхлипнула.

– Нос покраснеет, – сказал я.

Ефим Шлайн подобные настроения, если они им овладевали, резюмировал следующим образом: «Куплю флейту-пикколо, поставлю в ногах банку из-под «Нескафе» и буду исполнять вперемешку соло «Ах, вы сени, мои сени…» и «Прощание славянки» в переходе под Тверской возле гостиницы «Минск»». Отчего именно в том московском переходе, я не спрашивал. У него имелась явочная квартира в угловом доме напротив. Сказывался его извечный профессиональный кретинизм. Флейте же, да ещё пикколо, как и репертуару, объяснения не находилось… В моем ремесле, где любая мелочь – часть мозаики, которую складываешь наугад, отсутствие объяснения – неопознанная угроза.

Чем грозила сырость, которую Марина теперь разводила передо мной?

Не слишком благородные угрызения «благородного корреспондента», у которого своя, в разрез с моей, игра? Или меня уже оплакивают?

– Все, – сказал я Марине и тронул её пальцы, лежавшие на колене. – С личным мы покончили. Пожалуйста, не капризничай… Мне нужна помощь.

– Ладно, извини… Итак, ты голый и в сугробе.

Я не убрал руки с её пальцев. Она перевернула ладонь и сжала мои.

– И ввалился с холода, – успел сказать я, прежде чем мы принялись целоваться.

Где она доставала в Таллинне парижско-японские духи «Иссии Мияки»? Щеки её были влажные. Слезы казались прохладными. Кажется, я дал волю рукам. Она мягко оттолкнулась.

– Ну, ты, Бонд, Джеймс Бонд…

Я вытянул из кармана платок и протянул ей. Она отвела его.

– Увы, мадам, я – не француз Дефорж, я – Дубровский…

Раскачивающаяся тень стальной авоськи с якорем-осьминогом возникла за стеклянной перегородкой антресоли. В ангаре внизу её второй муж орал на такелажников, перекрывая гул лебедки.

– Он работает на твою контору? – спросил я.

– Это существенно?

– Все существенно.

– Нет.

– Нет?

Она промолчала.

– Контрабанда цветных металлов – тоже нет? И контрабанда ювелирных изделий – нет? Сырых бриллиантов, золота, платины, никеля – опять нет? Наркотики – конечно же, совсем нет?

Я не вставил в список бочки с химической заразой. Только подумал о них. И правильно сделал, потому что услышал от Марины:

– Тюки он принимает в Калининграде.

А где же еще? Такой вопрос напрашивался. И вслед за ним следующий, который вытягивался автоматически: не гонять же «Икс-пять» по петровским каналам за подпольным товаром по варяжскому пути через Ладогу?

Вместо этого я сказал:

– Цепочка утягивается в море и перед пограничной зоной исчезает на глубине, скажем, двадцати-тридцати метров, чтобы вынырнуть в открытом море и опять поднырнуть под пограничную зону… скажем, шведскую, или норвежскую, или датскую, или, чуть дальше, голландскую… Я ведь знаю, Марина, как возят травы и порошочки. Каждый второй караван обозначен осведомителями и перехватывается на пороге цивилизованного мира. Транспортник «Икс-пять» обрывает слежку в море… Бедный, бедный цивилизованный мир…

– Ты не похож на охотника за контрабандой.

– Я и не охотник. Я вполне за вольное предпринимательство… Вот что. У Рауля определенно есть осведомители в департаменте полиции. Мне бы знать, не принимаются ли теперь какие-нибудь особенные меры безопасности в Таллинне? Скажем, вдруг люди Рауля узнали, что планируются рейды по притонам, обыски в сомнительных квартирах или, скажем, наращивается скрытое патрулирование. Словом, полиция отчего-то проснулась. Что-нибудь в этом роде…

– Он поддерживает контакты в управлении береговой охраны. Полиция его не интересует. Только здесь, в Лохусалу, местный констебль, которому отстегивается автоматически…

– Скажите пожалуйста! Поддерживает контакты, а не сует бабки подонкам, не пьянствует с ними по саунам с девками и все такое прочее! Поддерживает контакты! – сказал я, передразнивая её интонацию.

– Да уж не ревнует ли пожилой месье?

Что-то в её голосе переменилось. Слышался оттенок тревоги.

– В Таллинн приезжает группа из Москвы, она будет работать под прикрытием, – сказал я. – Русские предупреждены, что здесь, или в Пярну, или в Риге готовится покушение на генерала Бахметьева. Узнать бы консультировались ли москвичи с местными? Знают ли местные, что крупный предприниматель и кандидат в российские губернаторы подвергается опасности, и если знают, то понимают ли, насколько рискуют, проморгав заказное убийство…

– Заказали тебе?

Она уставилась на меня.

– Мне.

Марина подошла к стеклянной перегородке. Помахала кому-то ладонью, наверное, Раулю, вниз, в ангар. Улыбка, спешно и нарочито натянутая, ещё угасала, когда она отвернулась от окна. Чеканя слова, сказала:

– Значит, Москва хочет спланировать убийство, исключающее провал. Репутация качества твоей работы – это твоя репутация. Они считают, что ты можешь все. И к тому же ты – всегда ничей. Так и сейчас, верно? Лучший и только по найму, верно?

Я не стал скромничать, слегка развел руки.

– Вот видишь… Формально, выходит, тебя на этом свете нет. Ты вне правового поля. Москва желает спланировать контрмеры и, судя по всему, будет принимать их по всем доступным здесь направлениям. Ее собственная группа со своей работой. Ты – со своей. Подключат и местную полицию безопасности, я уверена. Может быть, она уже подключается. Подключатся, конечно же, и рижане, поскольку беда может прийти на их территории. А дальше – больше. Встрепенутся шведы и англичане, потому что они натаскивают эстонцев. И немцы, потому что эти натаскивают рижан… Я поговорю с Раулем о том, что тебя интересует.

– Тебе не кажется, что меня подставляют?

Она наморщила лоб.

– Когда спланируешь покушение, тебе затем, возможно, поручат спланировать и его предотвращение. Но, в отличие от первой части твоей работы, об этой второй никто, скорее всего, никогда не узнает… В том числе и специальная группа москвичей, поскольку – так полагается – ты и твой оператор присланы отдельно и независимо от них. Кто знает, может, даже в пику. Это общий стандарт. Взявшись за подготовку покушения, ты превращаешься в опасное привидение. А отлов призрака начнут все. Если о подготовке покушения знает московская контора, она оповестила об этом местную. И так далее. В конце концов, ты станешь этим материализовавшимся привидением для всех. Для москвичей, эстонцев, латышей, англичан, шведов и немцев… И если ты окажешься со своим планом на их пути, а рано или поздно окажешься, они сметут тебя, не запрашивая разъяснений у твоего оператора. Все твое прошлое говорит о том, что ты злоумышленник… И когда выяснится, что тебя, Шемякина, наконец-то не стало на этом свете, все вздохнут с нескрываемым облегчением.

– Отчего же, позвольте спросить?

– А ты не знаешь?

– Нет.

– Нет? Ух… Ты же алексеевский выкормыш! Наивный, как и все алексеевские выкормыши старших выпусков. Ваше предназначение – быть маврами! Сделал дело, хоть мокрое и кто бы его ни заказал, лишь бы платили, и – убирайся! Желательно прямиком в свою православную преисподнюю… Вас гоняли гестапо, абвер, эн-ка-вэ-дэ, гоняют интелидженс сервис, це-эр-у, фэ-бэ-эр и эти… эф-эс-бэ! Вы недостойно тулитесь по частным сыскным конторам, подрабатываете сомнительной практикой в ожидании пришествия некоей Третьей России. Не было, нет и не будет такой страны!

Шум в ангаре затих. Рауль, топая бутсами, прогрохотал по трапу, рывком распахнул дверь на антресоль и, сбросив на ходу рабочий матросский бушлат, хлопнулся в кресло. Кисти рук у него были длинные, на фалангах пальцев, как у боксеров, вздутости. С тщанием наколотый якорек со звездой и надписью КБФ по ленте, обматывающей силуэт подводной лодки, украшал левую ладонь.

– Служили на краснознаменном балтийском? И по нынешней специальности? – спросил я, кивнув на символ.

– Дважды краснознаменном… Действительно.

– Чаю хочешь? – спросила его Марина.

– Не знаю, наверное – нет… Всех расставил по местам, пусть горбатятся, с меня хватит на сегодня… Покрепче бы чего… Насладились воспоминаниями, месье и мадам французы? Как насчет поужинать, скажем, завтра послезавтра у нас дома в Пирита? Действительно?

– Завтра, – сказала Марина, взглянув на Рауля. – Лучше завтра.

– Отлично, заметано, действительно, – сказал я. – Было бы великолепно!

В конце пирса, взглянув в последний раз на фотографию, приклеенную поверх тахометра, я попросил высадить меня из кремового джипа «Рэнглер».

На войне в джунглях я понял, что в природе цвета и оттенки всему придает ветер, а не солнечный свет. Смятая шквалом опушка становится серой. И патруль, обвешанный ветками, выряженный в зеленый камуфляж, вдруг выставляется как на расстрел. Еще контрастнее ветер перекрашивает реки. А море?

Пока мы торчали в ангаре, разведрилось. Выглянуло солнце, бриз набрал силу и сдул всех уток. Коричневые сосны скрипели, раскачивая вершинами. Шуга у берега рассосалась, и небо поднялось.

Я прикинул, сколько ведерных банок с финской краской лежало пирамидой в мастерской у Рауля. Сто, сто пятьдесят штук, не меньше. «Серая», «черная», «синяя», «зеленая» – значилось на ярлыках.

Сквозь сосны трудно было определить, какие оттенки принимает море вдали, у горизонта, там, где оно настоящее и, наверное, достаточно глубокое, чтобы скрыть «Икс-пять». Какую краску положит Рауль на бортах?

Ветер выжимал слезы. И я отвернулся. Какое, в конце-то концов, мне дело до транспортных махинаций бывшего офицера краснознаменного, да ещё оказывается дважды, Балтийского флота?

Маятник часов, тело висельника, налившееся яблоко – подтверждение одного закона, закона земного притяжения. Тест на комиссии перед зачислением на Алексеевские курсы формулировался так: «Какое сравнение вы предпочтете?» Я ответил, что никакое из трех, хотя бы потому, что в практической работе опровергать закон тяготения не придется.

Какое сравнение выбрал бы Рауль Бургер? Или Марина Бургер-Хохлова? Или Тоодо Велле? Или генерал Бахметьев? Или Ефим Шлайн?

Ефим Шлайн собственной персоной валялся на моей постели, не удосужившись снять дешевое пальто из свиной кожи с погончиками и черными пуговицами. С ботинок натекала лужица на коврик, где стояли казенные, пансионатские шлепанцы. Картуз «под Жириновского» Ефим надвинул на лоб, видимо, пытаясь вздремнуть. Бутылку кьянти, две консервные банки, кулек с яблоками, кулек с пирожными и пакет халвы он разложил на журнальном столике. Туда же поставил два стакана, при этом один ему пришлось, вынув из него мою зубную щетку, снять с умывальника в ванной.

По выстуженной комнате гулял сырой ветер, вздымая занавески. Проветривание помещений перед совещаниями входило в административные комплексы Шлайна.

По серым отекшим щекам нетрудно было догадаться, какой мощи недосып гнездился в этом человеке. Глаза ввалились и влажно блестели, как если бы Ефим напропалую пьянствовал и теперь заявился, как говорится, в рассуждении опохмелиться.

– Знаешь, о чем я тут думал? – сказал он, надевая очки, лежавшие на груди, и усаживаясь на кровати. Подергал плечами, чтобы выпростать руки из кожаного пальто, и сбросил его за спиной.

Я закрыл окно, задернул занавеси. Перенес пальто на вешалку. Поворошил принесенные деликатесы. Подковырнул сургуч на горлышке бутылки.

– Бабье угощение, – сказал я. – И о чем же ваше превосходительство изволило размышлять?

– О твоих непомерно претенциозных замашках… Вот ты считаешь себя профессионалом. Ты виртуозно, допустим, владеешь набором стереотипных приемов в таких-то обстоятельствах и для решения таких-то задач. Соответственно и следуешь им. А профессионализм – иное. Это как раз умение преодолеть то, чему учился и что навязывалось практикой…

Пространства для пробежек в номере не оказалось. Поэтому Ефим поднялся, оставив вмятину от задницы на покрывале, и шмыгнул в ванную. Там он, судя по шуму воды, выкрутил краны, вернулся и повис на косяке двери, обхватив его волосатыми руками и раскачиваясь.

– Разливаю? – спросил я про бутылку. Может, выпивка поможет ему заткнуться, подумал я.

– Давай… Так вот… Нынешняя задача требует отхода от стереотипов. Ты не должен повторять себя, ни в чем!

Кьянти отдавало жженой пробкой. Ефим подошел и вгляделся в этикетку на бутылке. Он всегда покупал продовольствие наспех и разглядывал, только расплатившись. В отличие от информации.

– Говоришь так, – сказал я, – словно тебе заранее известно, что кто-то берет мой след. Предупреждаешь? Ты что-то знаешь заранее?

Ефим любил сладкое. Мог употреблять под пиво пирожные. Раз я видел, как он хлебал борщ, заедая его ломтем белого хлеба, густо намазанного сгущенкой. Теперь он кромсал халву перочинным ножиком, которым открыл банку шпрот.

– Осталось пять дней до приезда известного тебе лица, – сказал Ефим, не отвечая на вопрос. – Генерал на пути в Минск.

С этим сообщением он, конечно, и приехал. И ещё с предупреждением, которое сделал.

– Поэтому разговор на данную тему следует нетрадиционно глушить шумом воды. Как всякий мудрый начальник, ты подаешь пример преодоления стереотипов. Я горжусь тобой, – ответил я. – Скажи-ка… а нельзя ли повернуть генерала назад в Москву? Объяснив ему без обиняков, что разговоров здесь не получится, а ставка в игре, которую он затевает, его жизнь, и, как говорится, компетентным органам про это точно известно…

– Вариант обсуждался на совещании в представительстве. Принимая во внимание характер генерала, можно предвидеть его реакцию. Он кто угодно, только не мямля… Потребует доказательств. А у нас лишь анонимка на руках. Генерал учинит разнос.

– Ужасы какие, – сказал я.

– Ты где был?

– Дышал воздухом, совершал оздоровительную прогулку. И под этим прикрытием плел паутину заговоров, простирал щупальца, вербовал слабохарактерных, провоцировал вражескую агентуру на промахи и все такое…

В дверь постучали.

– Войдите, – распорядился Шлайн.

Где начальник, там и его кабинет, даже если это номер пансионата. Впрочем, расходы за жилье несет он…

Буфетчица внесла поднос с помидорными салатами и картофельными, судя по их цвету, котлетами. У Ефима случались диетические припадки.

– А, Вэлли, здравствуйте, – сказал я. – Вы, что же, выполняете заказы в мое отсутствие?

– Господин назвался вашим издателем. Я подумала, что немножко подхалимажа с моей стороны не помешает. Господин издатель попросил эти блюда.

Она старалась держаться подчеркнуто сухо. Мы вступили в сговор, считала Вэлли, и должны скрывать это. Вчера вечером я расспрашивал её, есть ли в пансионате нескромные девушки. Для писательского вдохновения.

Когда она вышла, я рассказал Ефиму о девушках.

– Не работай под дурачка, – назидательно изрек он, снова зависнув на дверном косяке.

И тогда я дал себе волю. Подошел к Ефиму и нос к носу, словно старослужащий салажонку, рявкнул:

– За мной ваши не ходят?!

Он снял руки с косяка.

– Ты заметил?

Усевшись за журнальный столик, неловко согнувшись, он разминал и перемешивал котлеты с помидорами, создавая в тарелке розоватое месиво.

– Они ждали в буфете, здесь. Ночью открывали «Форд». Утром смотрели в бинокль, как я прогуливался вдоль моря, с балкона второго этажа… Ветром с одного унесло кепку… Один высокий с белесыми бакенбардами, второй ернический и корявый, с такими же. Прохаживался с финскими санями, загрузив в них бутылки, и делал вид, что знаком со всем побережьем.

– Не думаю, чтобы это были наши.

– Другим рановато объявляться. Вчера я никого не притащил за собой. Я уже сказал тебе русским языком: они ждали здесь. Заранее знали, что меня поселят в этом пансионате, здесь, в Лохусалу! Кто мог предупредить их об этом, кроме тебя?

Ефим пожал плечами.

– Проверю… В Москве, конечно, знают, что ты со мной. Но знают те, кто не имеет отношения к приехавшей в Таллинн бригаде. Я считаюсь советником главы представительства «Балтпродинвеста». Я присутствую на обсуждениях заинтересованных лиц, в курсе общих действий специальной группы, но – и только. И хотя к… к специальным мерам обеспечения безопасности действующей агентуры отношения не имею, все же проверю. Повторяю. Не думаю, что это наши. Хотя они и знают о тебе. И про то, что ты здесь.

– Предупреди тогда и наших и не наших сразу. Следующий раз придется изыскивать средства на финансирование прощания с останками героев… И не разводи философию о профессионализме, о смене методов и прочем. Ты знал, Ефим, о хвосте? Да или нет?!

– Еще будут жалобы? Стоять смирно!

Он захохотал, допил кьянти. Я прикончил свое. Отнес тарелку с нетронутыми картофельными котлетами в ванную и соскреб их вилкой в унитаз.

Ефим протянул мне, словно официанту, свою опустошенную тарелку и, когда я уже взял её, бросил туда комок бумажной салфетки.

Кожаное пальто оказалось ему до пят и коротким в рукавах. Картуз «а-ля Жириновский» налез до бровей в стиле крутого пижонства.

– Связь прежняя, – сказал Ефим, запрокинув голову, чтобы видеть меня из-под козырька. – Через Велле. При крайних обстоятельствах приезжай в представительство «Балтпродинвеста», как писатель ты можешь привлекаться для нужд общественных связей… У нас пять дней. Работай спокойно, но и не теряй времени.

Заносчивость и начальственный гонор в очередной раз прикрывали шлайновскую растерянность. Она уже становилась постоянной вводной. Моего оператора не считали нужным ставить в известность о наружном наблюдении за мной, его агентом. Пророчество Марины сбывалось.

Ефим шмыгнул в ванную и выключил воду. Пополоскал воздух у дверей волосатой ручищей и ушел, не оглядываясь.

Вернув в буфет тарелки, я купил у Вэлли бутылку бренди и спросил, где у них котельная.

– Там вы не найдете нескромных девушек, – сказала она, хихикая.

В перенатопленном подвале квадратное туловище с животом, распиравшим оранжевый комбинезон, переминалось в растоптанных ботинках без шнурков. Переплетение обернутых фольгой труб отрезало от туловища голову и руки. Я достал из кармана бутылку бренди, и человек незамедлительно предстал в полном комплекте. Круглую голову покрывала кепка козырьком назад, лапищи имели продолжением гаечные ключи.

– Друг, – сказал я. – Нужны литр-два касторового масла и алюминиевый лист полметра на полметра. За мной не заржавеет.

– Будет, – сказал слесарь. – За мной тоже не ржавеет.

Я верно перевел напрямую с русского. Глагол ему понравился. Бутылка перешла в нужные руки.

«Форд» не открывали. Обломок спички остался на порожке не потревоженным.

Я вытащил комканный авиабилет из кармана, присел под багажником машины и, приложив бумажку к выхлопной трубе, отпечатал гарью её диаметр.

На Пярнуском шоссе – на всем пути до Таллинна – и потом, когда я, свернув в центр, колесил по улочкам, запоминая, какие из них с односторонним, а какие с двусторонним движением, и проезжал, что называется, на ощупь сквозные дворы, я не заметил за спиной хвоста. Дважды я разгонялся рывком в сторону Пирита. Никого. Это не вязалось со вчерашней опекой.

В шинной мастерской я обменял стандартную резину «Форда» на куперовскую с шипами. Там же купил плотные чехлы на сидения. Пластиковый пакет с чехлами бросил в багажник. В пивной на Ратушной площади поужинал запеченной свиной ногой.

И – опять никого.

Коллеги Ефима Шлайна сняли эскорт? Или дипломанты ленинградской школы наружного наблюдения седьмого управления ФСБ переигрывали меня?

Возвращаясь в Лохусалу, я остановился на том же месте, где накануне. Проблесковый маяк будто затянули марлей. Ветер тянул с берега в море, и клочковатый туман уползал по низине туда же.

Припарковавшись на стоянке пансионата, я приклеил разжеванную резинку под ручкой двери «Форда».

В номере, когда я потянулся к выключателю, ствол пистолета уперся мне под лопатку. Знакомый голос сказал:

– Конец заботам, доблестный Шемякин.