Текст книги "КГБ в смокинге. В ловушке"
Автор книги: Валентина Мальцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
7
Москва. Лубянка. КГБ СССР
Ночь с 25 на 26 ноября 1977 года
...Очнулась я в своем щербатом кресле с вечно отлетающим подлокотником. Один из ночных визитеров обмахивал меня вчерашним номером «Правды», другой шуровал на кухне.
– Ну как, пришли в себя, Валентина Васильевна? – участливо осведомился незваный гость, прекратив наконец махать у моего носа органом ЦК КПСС. – Ну и слава Богу! Вы что такая нервная, а?
– Вашей бы жене двух чекистов в полтретьего, – вяло огрызнулась я.
– Ну, его жене это вряд ли грозит... – в комнату вошел второй, судя по интонации, старший в паре. Он окинул картину взглядом завхоза оборонного предприятия и скосил глаза на часы:
– Нам пора.
– Спокойной ночи, – без всякой надежды в голосе пожелала я.
– Нам пора вместе с вами.
– Вы меня арестовываете?
– Мы приглашаем вас на небольшую беседу. Один товарищ горит желанием встретиться с известной журналисткой.
– В три часа ночи я хожу только на интимные встречи.
– Можете не беспокоиться, гражданка Мальцева, встреча будет весьма и весьма интимной...
Сидя в самых обычных «Жигулях» (вместо воспетой моими более профессиональными коллегами черной «Волги» с форсированным движком и светонепроницаемыми шторками), я лихорадочно размышляла. Что произошло? Понятно, что содержание моего разговора с Сенкевичем стало известно КГБ. От кого? От Сенкевича? Или мой телефон прослушивается? Или его?.. Ну допустим, прослушивается, что дальше? Что я такого проти-возаконного сделала? Сдала врагам парижскую сеть КГБ? Я даже не называла себя сотрудницей Комитета... Подумаешь! Наш фотокор Саша своей ненаглядной по телефону и не такое отмачивает, но его же не волокут в «контору» в третьем часу ночи... А, ерунда все! Обычная профилактика! Слышали звон...
– Приехали.
Я вздрогнула и огляделась. Внутренний двор громадного здания, несколько машин, четыре высокие стены с темными глазницами окон...
Сначала мы шли по лестнице, потом вдоль длинного коридора, устланного красной ковровой дорожкой с сиреневыми полосками. Двери по обе стороны коридора были одного цвета – темно-коричневого, без табличек, с идеально начищенными медными ручками.
Еще один поворот, затем еще, стеклянная раздвижная дверь, типичный «предбанник» с массивным письменным столом, селектором и горшком герани, поворот направо, пухлая дерматиновая дверь, глухой тамбур, еще одна дверь, все!..
За гигантским письменным столом сидел Он. Честно говоря, чего-то подобного я и ждала. Сама не знаю почему, по ждала, чувствовала, что все не так просто, как представлялось в моих дилетантских рассуждениях.
Он смотрел на меня в упор, тяжелым, чуть отстраненным взором государственного мужа, однако удивительное дело, страха я не ощущала. В те годы о нем ходили легенды, правда, совершенно не похожие на жуткие, леденящие кровь истории о ночных вызовах к Ежову, Берии или ІГІелепи-ну. Не могу сказать, что легенды о нем были более светлыми или добрыми. Скорее – таинственными, волнующими воображение, вызывающими тревожный интерес к личности этого интеллигентного на вид партбосса в профессорских очках и с тонкими пальцами пианиста на пенсии.
– Юрий Владимирович, Валентина Васильевна Мальцева, заведующая отделом литературы и искусства газеты...
– Спасибо, Виктор Ильич... – Андропов вяло махнул рукой и встал. – Добрый вечер или, правильнее будет сказать, доброе утро, так?
Андропов вежливо улыбнулся, его бледное, одутловатое лицо разгладилось, еще немного – и можно будет подумать, что действие разворачивается не в кабинете всемогущего председателя КГБ СССР, а в гостиной стареющего бонвивана, пригласившего модную журналистку для легкого, ни к чему не обязывающего флирта: максимум интеллекта и обаяния, минимум эротики, шампанское...
– Вы садитесь, Валентина Васильевна, – прервал мои фантазии властный голос Андропова. – Разговор у нас будет, в зависимости от обстоятельств, либо очень коротким, либо таким долгим, что вы попросту рискуете состариться в ожидании последней точки...
Минуты полторы, давясь, я переваривала витиеватую фразу.
– Простите... – я вдруг почувствовала, что осипла. – Водички можно?..
Андропов пожевал губами, сунул руку куда-то иод стол, вытащил бутылку «Байкала» и, наполнив до краев тонкий хрустальный стакан, протянул его мне.
– Пейте.
Пока я пила, он вынул из папки лист с машинописным текстом, взглянул на него и поднял голову.
– Итак, по моему личному поручению вы собирались встретиться с гражданином Сенкевичем Юрием Александровичем. Позволительно ли узнать, в чем, собственно, состояло мое поручение? Я, извините, запамятовал...
– Видите ли...
– Извините! – твердо повторил Андропов и сделал уже знакомый жест, словно отмахиваясь от моего «видите ли». – У меня очень мало времени. Вы говорите правду, отказываетесь от импровизаций, и мы здесь же, в этом кабинете, решаем, как нам действовать дальше. Договорились?
– Договорились... – я залпом, словно водку пила, осушила стакан и осторожно поставила его на зеркальную поверхность стола. – Мне нужен был Сенкевич, чтобы попытаться выяснить, действительно ли ои является сотрудником КГБ или, скажем так, человеком, выполняющим определенные функции в вашей организации.
– Зачем?
– Что зачем?
– Зачем вам это было нужно? – Андропов, как мне показалось, совершенно искренне удивился. – Допустим, выполняет, как, впрочем, миллионы других. И что из того?
– Можно ответить на ваш вопрос вопросом?
– Пожалуйста.
– А зачем вы помогли Любимову? Без вас «Борис Годунов» не вышел бы, об этом вся Москва знает.
– Мне нравится театр на Таганке, – медленно, подбирая слова, сказал Андропов. – Они талантливые люди, почему бы им не помочь?
– А мне нравится Сенкевич! – выпалила я. – И Семенов, и Стуруа, и Осипов... Простите за откровенность, но я уже взрослая женщина, немало повидавшая к тому же, и коль скоро вы завели этот разговор, то скажу: мне неприятна сама мысль, что все эти люди работают у вас...
Выпалив эту непростительную ересь, я ужаснулась. «Одно слово – корова!» – с тоской подумала я о себе, о своей судьбе и карьере.
Андропов сидел безмолвно, словно статуя фараона. На его гладком лице ничего нельзя было прочесть. Как на экране телевизора, выпушенного в конце четвертого квартала без лучевой трубки.
– Кажется, я вас понял, – сказал он наконец, аккуратно поправив очки. – И хочу успокоить ваше воображение: люди, которых вы только что упомянули, никогда на нас не работали. Вас устраивает такой ответ?
– А вас?
– Вряд ли я именно гот человек, который способен оценить вашу дерзость и чувство юмора... – голос председателя стал чуть тоньше. – Особенно в четвертом часу ночи.
– Но ведь вы сами меня пригласили в столь позднее время.
– Да, и с вполне определенной целью: объясните мне, почему вы преспокойно жили двадцать восемь лет, работали в редакции, писали свои рецензии – и вдруг столь живо начали интересоваться принадлежностью известных всей стране людей к органам госбезопасности? Что произошло? От кого вы получили информацию?
Я молчала. Честно ответить на его вопрос я не могла, врать было глупо. И потому пребывала в совершенно не свойственном мне состоянии молчала как рыба.
Молчал и Андропов, не сводя с меня своего немигающего взгляда. Часы где-то за спиной пробили четыре раза.
– Сейчас вас отвезут домой, – услышала я голос, звучавший словно из-под ватного одеяла. – Вы выспитесь, отдохнете, подумаете. В редакцию лучше не ходить: скажете, что плохо себя чувствовали. Я думаю, редактор не влепит вам за этот прогул строгий выговор...
Я, кажется, покраснела.
– В семь часов вечера, – словно не замечая моего смущения, продолжал Андропов, – за вами заедет дама, которая представится Ксенией Николаевной. Поедете с ней в гости...
– К кому?
– Ко мне. Доброе утро, Валентина Васильевна...
8
Цюрих. «Ситизен-банк»
26 ноября 1977 года
Тридцатишестилетняя Кло Катценбах, шеф отдела валютных операций цюрихского «Ситизен-банка», родилась, по мнению людей, знавших ее достаточно близко, в вышитой ночной сорочке, с серебряной ложкой во рту, с бриллиантовой подвеской в ухе и с целым клоком белых волос редкой счастливицы на округлившейся с годами, как силуэт виолончели, попе.
У этой натуральной платиновой блондинки было все, о чем могли только мечтать самые честолюбивые мужчины и женщины, – богатые родители, души не чаявшие в единственной дочке, супруг-миллионер, двенадпатилетний красавец-сын с задатками гения, который, как в один голос утверждали специалисты, должен был уже через несколько лет затмить самого Паганини, четырехэтажная, не считая еще десятка других, вилла на берегу Женевского озера, построенная по индивидуальному проекту Кендзо Танге, великолепная внешность, отменные мозги, бульдожья деловая хватка, потрясающая интуиция и чувственность старшей жены великого султана Брунея.
При этом Кло вела здоровый образ жизни, никогда не употребляла наркотиков, не курила, пила только шампанское, и то по очень большим праздникам, играла в теннис и совмещала престижную работу в банке с редактированием колонки светской жизни в «Сюисс кроникл».
Наверняка столь компактное сосредоточение положительных черт показалось бы многим чрезмерным и даже противоестественным. Тем не менее Кло Катценбах, как живое подтверждение собственной реальности, пять раз в неделю ровно в девять утра занимала свой пятиугольный кабинет, обставленный в новейшем стиле и увешанный оригиналами Брака и Дюшена, в стеклянном параллелепипеде «Ситизен-банка» на бульваре Иоганна Штрауса.
В тот день Кло, как обычно, вошла в свою приемную в 8.57, ответила на традиционное приветствие секретарши, аккуратно развесила на плечиках просторный светлый плащ и переступила порог рабочего кабинета с боем часов. А еще через десять минут на приставном столике заурчал и замигал зелеными всполохами огонек селектора:
– К вам господин Пауль Лихтвейзен, мадам, бесстрастным голосом робота сообщила Джеральдина. – Ему было назначено...
– Просите.
Гость оказался мужчиной средних лет, в несколько старомодном, но идеально сшитом темносинем шевиотовом костюме, из нагрудного кармашка которого, в точном соответствии с этикетом утренних деловых встреч, выглядывал краешек белоснежного платка. Зачесанные назад седоватые волосы, удлиненный нос, чуть искривленный в переносице, тонкие губы, жестко вылепленный подбородок – все это Кло зафиксировала автоматически и столь же автоматически вынесла свою личную оценку раннему посетителю: малосимпатичное, женатое, обремененное детьми существо, но определенно – с немалыми деньгами.
– Садитесь, господин Лихтвейзен, слушаю вас.
– Мадам, – гость улыбнулся, обнажив два ряда мелких, но очень ровных зубов, – зная о вашей занятости, я хотел бы сразу перейти к делу.
– Прошу, – развела руками Кло. – В этом кабинете обсуждаются только деловые вопросы.
– В таком случае извольте... – Лихтвейзен вытащил довольно объемистый бумажник, извлек из него чековую книжку в сиреневом переплете и положил ее перед собой. – Моему клиенту необходимо перевести в отделение вашего банка в Картахене некоторую сумму в долларах США...
– В Картахене? – удивленно вскинула брови Кло. – Если мне не изменяет память, вы наш первый клиент, переводящий деньги туда, а не оттуда. При нынешней ситуации в Латинской Америке... Впрочем, месяц назад мы открыли два новых отделения в Чили – в Сантъяго и в Виньядель-Мар...
– Да, и это делает честь прозорливости ваших боссов, мадам Катценбах. Чили – иа мой взгляд, именно та страна, куда сейчас после той анархии, которая творилась при Альенде, имеет прямой смысл инвестировать капиталы.
– Но вернемся в Колумбию, – корректно предложила Кло. – О какой сумме идет речь, господин Лихтвейзен?
– Довольно значительной, мадам, – Лихтвейзен чуть подтолкнул чековую книжку в сторону
Кло, словно предлагая убедиться в серьезности его намерений. – Речь идет о семидесяти миллионах долларов.
Кло несколько раз моргнула.
Лихтвейзен откинулся на высокую спинку стула и явно наслаждался произведенным эффектом.
– Надеюсь, вам известно, что перевод в зарубежные филиалы «Ситизен-банка» сумм, превышающих шесть миллионов американских долларов, не может быть осуществлен без официального уведомления и согласия министерства финансов Швейцарской республики?
– Безусловно, мадам, мне это известно, ведь я – гражданин Швейцарии.
– В таком случае позвольте спросить вас, господин Лихтвейзен: почему вы решили обратиться с этим вопросом ко мне? Может быть, вас дезинформировали и сказали, что по совместительству я представляю интересы министерства финансов?
– Ну что вы, я прекрасно информирован. В каком-то смысле информация является моей основной профессией. Просто мне кажется, мадам Катценбах, что, несмотря на некоторые сложности, нам удастся решить этот вопрос именно в вашем кабинете.
– Вот как? – точеное лицо Кло приняло надменное выражение. – Что дает вам такую уверенность, господин Лихтвейзен?
– Ну, прежде всего, комиссионные с этой сделки. Мой клиент, а это весьма уважаемый и почтенный бизнесмен, предлагает десять процентов от переведенной суммы. Семь миллионов долларов – неплохой гонорар за ту скромную услугу которую вы ему окажете.
– Вы так полагаете?
– Возможно, я несколько недооцениваю трудности, с которыми связана техническая реализация нашей сделки. Что ж, в таком случае, я имею полномочия от своего клиента увеличить сумму вашего вознаграждения до десяти миллионов. Подумайте, мадам Катценбах, это десять килограммов золота но нынешнему курсу!
– Вы позволите конкретизировать суть вашего предложения, господин Лихтвейзен? – Кло говорила очень медленно, тщательно подбирая слова, хотя посетителю просто не могли не броситься в глаза те невероятные усилия, которые она прилагала, чтобы удержать разговор в рамках приличия.
– Да, конечно, мадам.
– Вы предлагаете мне взятку, не так ли?
– Я бы предпочел выражение «сделка».
– Пусть так: сделку в виде самой откровенной взятки. Верно?
– Очевидно, вы правы.
– Думаю, что прежде чем прийти ко мне, вы как деловой человек, чьей профессией является информация, должно быть, многое обо мне узнали?
– Более чем достаточно для ведения деловых переговоров, мадам Катценбах.
– И тем не менее, выяснив все это, вы сочли возможным делать мне подобного рода предложения?
– Это так, мадам.
– Скажите, госполин Лихтвейзен, вам известно, что я богата?
– Да, мадам.
– Что я очень богата?
– Да, мадам.
– Хотите, я назову вам цифру моего личного состояния? Я имею в виду состояние не моего мужа, а мое собственное.
– Я не смею, мадам...
– Сорок два миллиона долларов.
– Могу лишь выразить свое восхищение вашей предприимчивостью.
– Возможно, вас интересует личное состояние моих родителей?
– Даже не знаю, заслуживаю ли я такого доверия...
– Не заслуживаете, господин Лихтвейзен. И тем не менее я хочу сообщить вам, что в настоящее время состояние моих родителей превышает три миллиарда долларов США. Прошу заметить, господин Лихтвейзен, что я – единственная наследница этого капитала. Кстати, речь идет только о деньгах, пенных бумагах и драгоценностях. Недвижимость же оценивается...
– Право, я не достоин такой откровенности...
– Вот тут я с вами абсолютно согласна, – Кло глубоко вздохнула и изобразила на лице улыбку: – Но у меня, уважаемый господин, не было другой возможности убедить вас в том, что я не нуждаюсь в деньгах и, соответственно, никогда не соглашалась и не соглашусь на подобные сделки. Будем считать, что этого разговора не было вовсе. А теперь, господин Лихтвейзен, давайте закончим нашу беседу, поскольку...
– Нет-нет, мадам! – гость поправил нагрудный платочек. – Мы никак не можем закончить нашу беседу, пока я не изложу вам второе предложение моего клиента.
– Господи, что еще? – Кло взглянула на наручные часы и инстинктивно поправила и без того идеально лежавший на высоком лбу локон. – Боюсь, что после первого вашего предложения любое другое, даже самое заманчивое для «Ситизен-банка», встретит мое однозначное «нет».
– Не торопитесь, мадам. О вас говорят, как о самой умной и деловой женщине во всех кантонах Швейцарии и даже в Западной Европе. Не торопитесь разрушать столь блестящую репутацию в глазах пусть не очень приятного, но все-таки клиента. Ведь вам, конечно, известна первая заповедь делового человека: дослушивай собеседника до конца.
– О’кей, – вздохнула Кло и подперла подбородок ладоныо. – Будем следовать заповедям деловых людей. Но заодно хочу напомнить вам заповедь вторую: время – деньги, господин Лихтвейзен.
– Конечно, мадам Катценбах, я буду очень краток. Итак... – визитер помассировал подбородок, словно стремясь размягчить его природную твердость, – мой клиент во второй раз предлагает вам перевести чек на семьдесят миллионов долларов в отделение «Ситизен-банка» в Картахене на имя своего контрагента. В случае отказа с вашей стороны, мадам Катценбах, – а он, как я заметил, имеет место, – мне поручено поставить вас в известность, что его последствия могут весьма серьезно отразиться на вашем сыне...
– Что-о?! – Кло вскочила с места.
– Сядьте! – в голосе Лихтвейзена вдруг зазвучали повелительные интонации. – Сядьте и возьмите себя в руки! Я убедительно прошу вас оставаться в рамках деловой беседы, поскольку я еще не закончил. Успокоились?
Кло опустилась в кресло и молча кивнула.
– Прекрасно. Вашему гениальному Вилли только двенадцать лет. Вне всякого сомнения, вы – самая счастливая мать на свете. Позвольте же мне, отцу четырех детей, дать вам совет: не нарушайте эту гармонию, такую редкую в нашем беспокойном мире. Не превращайте свою во всех отношениях идеальную жизнь в бесконечный кошмар и сделайте то, о чем просит мой клиент. Не пытайтесь защититься – вам это не удастся. Мы беседуем здесь с глазу на глаз, ваши обвинения в шантаже – возникни у вас столь неразумная идея – не будут восприняты серьезно и, кстати, могут пагубно отразиться на вашей безукоризненной репутации. Красивым женщинам, даже если они абсолютно правы, всегда опасно ввязываться в скандалы. Скажу больше: если о нашем разговоре станет известно хотя бы еще одному человеку, вы можете навсегда попрощаться со своим сыном. Он будет уничтожен. Поверьте, это не пустая угроза. Даже если Вилли будет находиться под круглосуточной охраной, даже если вы спрячете его в правительственный бетонный бункер, построенный на случай ядерной войны, я все равно не дам и гроша за голову вашего ребенка. Речь идет об очень серьезных вещах, мадам Катценбах. Слишком серьезных, чтобы люди, несущие за них ответственность, могли позволить себе даже микроскопическую ошибку...
– Все, что происходит сейчас, – какое-то безумие. Я не могу и не хочу верить, что вы говорите серьезно! – к этому моменту перед Лихтвейзеном сидела уже не блистательная Кло Катценбах, а сгорбившаяся, разом постаревшая женщина.
– Увы, мадам, вера – это единственное, что вам остается.
– А где гарантия, что услуга, которой вы от меня требуете, окажется последней? – голос Кло прозвучал глухо и дребезжаще, словно фраза эта была произнесена в пластмассовый стакан.
– А кто вам сказал хоть слово о такой гарантии? – теперь посетитель вел себя значительно увереннее: инициатива явно перешла в его руки. – Но вы же умная женщина, мадам Катценбах. И должны понять, что имеете дело с умными людьми. Услугами такого рода обычно не злоупотребляют. Слишком высоки ставки и слишком вероятна опасность скандала, когда это превращается в систему. Поэтому полагаю, что услугой, о которой я имел удовольствие говорить с вами, все и ограничится. И потом, вы же не думаете, надеюсь, что Кло Катценбах – единственная красивая женщина на земле, имеющая доступ к международным валютным операциям?
– Но почему именно я? – Кло встала из-за стола, обогнула его и подошла вплотную к Лихтвейзену. – Неужели вы не могли подыскать для своих грязных дел другую кандидатуру?
– Риторический вопрос, мадам, – улыбнулся мужчина. – А почему, собственно, не вы? Вы ведь так счастливы, так богаты, окружены такой любовью и заботой, что, право же, сам создатель одобрил бы наш выбор. На таких людей, как вы, никогда не падает и тень подозрений. Ведь вам даже в теории неизвестно, что такое проиграть, подчиниться, ославиться. Следовательно, ставка на вас – изначально верна. Это была первая причина, по которой мой клиент решил обратиться именно к вам... – Лихтвейзен вытащил из внутреннего кармана ручку, аккуратно заполнил чек, оторвал сиреневый листок, легонько помахал им в воздухе, чтобы подсохли чернила, и протянул его Кло. – Адресат должен получить всю сумму не позднее, чем через десять дней, мадам. Это важно. А теперь позвольте откланяться...
Он встал и, не торопясь, направился к двери.
– Вы сказали о первой причине... – остановила его Кло. – Следовательно, была и вторая?
– Конечно, мадам, – улыбнулся Лихтвейзен.
– Какая же?
– Мы решили, что хоть раз в жизни вы должны понять, как чувствует себя человек, попадающий в зависимость.
– Но для чего? Ради всего святого, для чего?!
– Для адаптации, мадам, для адаптации...
