Текст книги "КГБ в смокинге. В ловушке"
Автор книги: Валентина Мальцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
28
Буэнос-Айрес Конспиративная вилла
4 декабря 1977 года
Я глубоко вздохнула, обхватила для верности рукоятку пистолета обеими руками и толкнула ногой дверь ванной.
Передо мной неподвижно и элегантно, как рекламный манекен фирмы «Коко Шанель», стоял Витяня. Я уже говорила, что холл конспиративной виллы ЦРУ был затемнен, и после яркого люминесцентного света в ванной я даже не могла как следует разглядеть его лица – только силуэт, широкоплечий, высокий и неподвижный.
Пауза длилась секунд десять, после чего до меня дошло, что мой однокашник и профессиональный «мочила» КГБ попросту обалдел.
Я всегда плохо видела себя со стороны. Знаете, есть такие женщины, которые даже после двенадцатичасового сна четко соображают, на каком глазу тушь у них размазалась больше. Так вот, я не из таких. Чтобы сказать, как я выгляжу в данный момент, мне необходимо зеркало. И этим зеркалом, когда я чуть попривыкла к сумраку в холле, стал для меня Витяня. Я держала палец на спусковом крючке, даже не задумываясь о том, что же буду делать, если он дернется, влепит мне еще одну оплеуху или попросту рассмеется. И вот только но его лицу я поняла, что пистолет, нацеленный ему в глаз, это не сувенирная зажигалка, а я сама – явно не классическая любовница из
пропуск стр 240 241 242
Я молча вложила в его ладонь пистолет – горячий, как мои слезы.
– Наверх! – прошипел Мишин.
Лестница, по которой бровастый, я и Витяня в качестве замыкающего боевой колонны КГБ гуськом взбирались на третий этаж, была выстлана выцветшей ковровой дорожкой и – странная вещь – почти не скрипела. То ли при строительстве подобных гнезд для шпионов учитывается все до мелочей, то ли мои милые соотечественники владели секретом бесшумного перемещения по вражеской территории, но мы взбирались наверх споро и тихо, как на скоростном бесшумном лифте. В какой-то момент, правда, я споткнулась и ударилась лбом о железную, словно совок лопаты, задницу бровастого, но тот даже не обернулся. «Господи, – подумала я, потирая ушибленный лоб, – надо же было дать такому монстру имя Андрей. Все равно что назвать очковую змею Настей...»
Мы добрались наконец до какого-то чулана на самом верху, бровастый откинул небольшой бревенчатый люк, и меня ослепил яркий сноп света. Андрей-Настя подтянулся, с изяществом художественной гимнастки перекинул свое огромное туловище на крышу, а затем протянул руку мне. Едва я коснулась этой широченной длани, еще несколько минут назад весьма нелюбезно закрывавшей одновременно мой рот, глаза, нос, уши и часть макушки, как взлетела наверх и мягко, опять-таки не издав ни звука, опустилась на черепичную кровлю.
пропуск стр 244
ганные колымаги неопределенного цвета. За рулем первой сидел молодой парень в широкополой ковбойской шляпе и как ненормальный вертел головой по сторонам. Второй, чуть постарше и погрузнее, стоял, опершись о капот другой машины, и высматривал что-то в кустах, окаймляющих виллу. Потом он неожиданно вскинул крупную голову и... Я тут же вернулась в исходное положение, то есть уткнула физиономию в ребристую черепицу, не без оснований опасаясь, что от столь частого соприкосновения с кровлей мой фас должен здорово напоминать цвет лица подвыпившего индейца из племени сиу.
– Ты бы поменьше дергалась, чувырла! – прошипел бровастый. – Прострелят твою дурью башку – охнуть не успеешь.
– Он что, всегда такой обаяшка? – шепотом поинтересовалась я у Витяни. – Или только когда из вольера выбегает?
– Цыц! Нашли время собачиться!.. – Мишин боком подполз к краю черепичной крыши и заглянул вниз. Вероятно, картина не доставила ему особого удовольствия. Он бормотнул себе под нос что-то неразборчивое, но очевидное и повернулся ко мне:
– Валентина, подруга нежная, красота несказанная. Если тебя возьмут – молчи. Ради себя и матери своей – молчи. Ты ничего не знаешь, приехала в командировку – и все. Баста! Одно слово о «конторе» – и тебя с твоей мамочкой положат на кладбище иод двумя шестиугольными звездами. И имей в виду: что бы ни случилось, кого бы ни начали мочить, лежи на этом месте не шевелясь, как мертвая. Поняла?
Я кивнула. Хотя и очень хотела сказать Витяне, что я бы не шевельнулась в любом случае, даже если бы мне пообещали снизу Пулитцеровскую премию и заодно посадочный талон на советскую атомную подводную лодку, следующую по маршруту Буэнос-Айрес – Химкинское водохранилище.
– Андрей, прикрой меня!
Бровастый кивнул и, несколько раз бесшумно перекатившись, оказался в новой позиции. Теперь, как я поняла, он держал в поле зрения одновременно и двух мужиков внизу, и выход на кровлю.
Тем временем Витяня ужом соскользнул с кромки крыши, и уже через секунду я видела только его побелевшие от напряжения пальцы, вцепившиеся в кровельный конек. А еще через мгновение и они исчезли.
В тот же миг из люка, ведущего на крышу виллы, показалась чья-то голова и рука с короткоствольным автоматом...
29
Буэнос-Айрес. Конспиративная вилла
4 декабря 1977 года
...Я еще не видела лица незнакомца, но уже не сомневалась, что первым человеком, который окажется в поле зрения этого совсем не сказочного Карлсона, будет женщина с вымазанным черепич-
пропуск стр 247
ние вулкана крови, лимфы и сгустков мозга в самом центре желтой пустыни.
Последним ощущением, которое я запомнила, было постыдное желание блевать. Затем я почувствовала, что сползаю куда-то вниз, в темноту...
Очнулась я от знакомого уже запаха хорошего мыла. Запах был настолько сильным, что я тут же все вспомнила. Начинающаяся где-то в районе локтя ладонь бровастого теперь уже не сжимала мое лицо вместе с ушами и подбородком. Я, видимо, непостижимым образом выросла в глазах орлоносого Андрея, поскольку на сей раз его цик-лопья лапа лежала под моим затылком и легонечко – так ему, видимо, казалось – встряхивала мою голову. Наверняка этот монстр побоялся приводить меня в чувство традиционным похлопыванием по щекам – он бы сломал мне шейные позвонки.
Я открыла глаза и увидела грязно-серую обивку автомобиля и затылок Витяни, над которым в Европе явно поработал какой-нибудь Рембрандт цирюльного дела. Витяня перехватил в обзорном зеркальце мой затуманенный взгляд и удовлетворенно хмыкнул:
– Очнулась, подруга?
– К сожалению.
– К счастью, Мальцева!
– К сожалению, дебил! Неужели ты еще не понял, что мне лучше было сдохнуть, чем снова видеть ваши тупые морды...
Рука бровастого чуть напряглась, но я старалась не обращать внимания на этот тревожный знак.
пропуск стр 249
вершенно потрясающим хамством председателя колхоза-миллионера на отдыхе в Пицунде, то понял бы, насколько ты не прав...
Я вдруг подумала, что здорово устала за три дня в Аргентине. Еще неделю назад я бы выдала этим дебилам парочку соответствующих моменту слов и уж в любом случае разъяснила бы мутанту советской секретной службы метафорический потенциал того нецензурного существительного, которое он так нелюбезно (и, кстати, совершенно безосновательно) бросил в мой адрес. По сейчас я испытывала только одно желание – молчать и ни о чем не думать. В глазах моих все еще багровела и пульсировала развороченная голова того белокурого парня, а в горле застрял вязкий ком подступающей тошноты...
Я взглянула в синеватое окно «бьюика» и, естественно, не смогла определить, куда же направляется наша дружная компания, похожая сейчас на усталых после хождения по столичным магазинам туристов с Вологодчины. Я только сообразила, что поскольку с момента побоища на вилле прошло не менее трех часов, мы явно отдалялись от Буэнос-Айреса. Следовательно, рассудила я, кульминационное свидание с господином Телевано, из-за которого я, собственно, и оказалась на другом конце света, отменяется. Что ж, хоть одна хорошая новость в этом кошмаре...
«Стоп, идиотка! – вдруг обожгла меня страшная догадка. – Если отпадает необходимость моей встречи с Телевано, то, значит, миссия секретного оружия КГБ, осуществляющего операцию иод кодовым названием «Дебилка с самиздатом», завер-
– Может, там, в Москве, среди таких же чистоплюек, твое общество еще можно как-то снести. Но здесь, в деле, о котором ты не имеешь даже малейшего представления, – ты, Мальцева, со всем своим снобизмом и псевдо-предприимчивостью, – как ржавый и очень острый гвоздь в стуле. Ты – как тупая и отбившаяся от стада слониха, которая забралась в посудную лавку и переколотила в ней даже то, что от природы не бьется. Ты хитрая и продажная тварь, из-за которой практически рухнула серьезнейшая операция, а с ней вместе и моя карьера. В конце концов, ты действительно форменная блядина, ибо исключительно из-за тебя нас только чудом не превратили в корм для рыб...
– Для скота, – поправила я устало. – Рыбы вами подавились бы.
– Вить, да сколько ж... – прорычал бровастый.
– Заткнись! – крикнул Мишин, трахнув со всей силой кулаком по рулю. – Оба заткнитесь!..
30
Лес. Опушка
Ночь с 4 на 5 декабря 1977 года
— Все, приехали! – Витяня выключил мотор и откинулся на сиденье. – Кажется, пронесло, а, Андрюха?
– Ну! – невыразительно буркнул бровастый, потом полуобернулся ко мне и грубо поинтересовался: – А ты чего расселась? Вылезай, станция «Речной вокзал», конечная. Просьба освободить вагоны. Поезд следует в депо...
– Господи, теперь я наконец поняла, почему самые дурные спортсмены – обязательно из «Локомотива»...
– Что? – переспросил он.
– А почему ты не сказал: «Осторожно, двери закрываются»? Текст забыл?
– Ну, хватит болтать! Выходи!
Выходить мне как раз совершенно не хотелось: вокруг было темным-темно и совсем дремуче, как у меня на душе. По запахам можжевельника и прелой листвы, хлынувшим в салон «бьюика», я поняла, что мы находимся где-то в отдаленной лесной местности, однако разглядеть таковую не было никакой возможности. Я чувствовала, что необходимо говорить, делать что-то, иначе я вновь потеряю сознание. Только на сей раз не от вида развороченной пулей головы, а от выматывающего страха за собственную шкуру...
– Ну это уже точно в вашем стиле, умники! – я старалась говорить беззаботно, хотя и понимала, что это выглядит просто смешно: – Пилить куда-то без малого сутки, тратить народную валюту на бензин и все для того, чтобы пристукнуть в глухом лесу одинокую женщину... Вот уж действительно иа двоих – одна извилина, и та от форменной фуражки!
– Мне кажется, Мальцева, я знаю, как тебя можно обезвредить самым простым и эффективным способом... – задумчиво сказал Витяня, вытаскивая из «бардачка» сложенную карту и освещая ее тусклым лучом карманного фонарика.
– Подумаешь, Мессинг надушенный! Я тоже знаю самый простой и эффективный способ, как меня обезвредить: вернуть в редакцию – и все дела!
– Нет, подруга, редакция – это как раз твоя питательная среда, там ты премьерша. А надо просто у тебя вырвать язык, – заметил Витяня, не отрываясь от карты. – Как у классика, помнишь, наверно?
– Мишин, неужели ты намерен приникнуть к моим устам?
– Пи в коем случае! – Витяня досадливо щелкнул по карте ногтем. – Никаких уст... Все уже давно описано: взять хорошо пригнанные щипцы, накалить на спиртовке – и вырвать. Он ведь у тебя, как жало, – длинный и острый. А змея без жала – совсем другое дело. Это уже просто что-то шипящее и прссмыкающесся...
– Так ты приволок меня в эту глухомань, чтобы нести подобную чушь? Или и впрямь решил поупражняться в инквизиторстве?
– Всему свой час, подруга, – обнадежил меня Мишин. – Как говорят умные люди, еще не вечер.
– Очень тонко замечено, – лихорадочно прикидывая, о чем же говорить дальше, промямлила я. – Ночь на дворе!
Я болтала просто так, как автомат, как магнитофонная лента автоответчика, как пациентка психушки на контролируемой бдительными санитарами лужайке перед административным корпусом. Я не могла молчать, потому что эта темнота и тишина вокруг, эти двое убийц – карикатурных, как пара начинающих конферансье, но в то же время страшных и непредсказуемых, этот специфический аромат лесной прели, который все больше ассоциировался в моем сознании с запахом гниения собственного тела, – все стискивало мое горло железными пальцами тоски и физически затрудняло дыхание. Я знала: стоит замолчать и страх сломит меня окончательно. Сломит так, что я завизжу, завою, начну валяться в ногах у этих подонков, молить их о пощаде, взывать к благоразумию...
– Ты меня слышишь, второгодник? Я хочу есть, спать и мыться!
– А по сусалам? – участливо поинтересовался бровастый.
– Хорошо, – кивнула я, готовая до бесконечности продолжать этот психически ущербный диалог, лишь бы только снова не слышать лесную тишину. – Но сначала выполните мои требования. Понимаете, женщина в лесу...
– Тьфу ты, черт, сообразил наконец! – воскликнул Мишин, торопливо суиув карту в «бардачок», и повернулся к нам: – Андрей, надо избавляться от машины.
– Жечь опасно...
– Значит, закопаем.
– У тебя, что, экскаватор в багажнике завалялся?
– Завьялов! – каким-то совершенно новым голосом отчеканил Витяня.
– Это все?
– Нет. Ты испортила спектакль, который должен был вот-вот завершиться. Если можешь, прости мне мои выпады: ты ни в чем не виновата. Ведь тебя не ознакомили со сценарием, ничего не сказали об актерах и ролях, которые они исполняют. Тебя просто ввели в эпизод. «Кушать подано!», «К вам его высочество!» А ты...
– Что я?
– А ты – это ты, Мальцева. Если бы я знал, если бы я мог только предположить, что ты появишься на авансцене наших игр, я бы сделал все, чтобы этого не случилось. Я бы объяснил, что тебя нельзя использовать вслепую, я бы доказал им, что ты, сволочь, умна и потому особенно опасна в такого рода операциях. Но это решал не я... – Мишин тряхнул своей великолепной гривой. – Вот и все, Валентина Васильевна.
– Я могу тебя кое о чем спросить?
– Можешь, только вряд ли мои ответы что-то прояснят.
– Зачем ты убил Гескина?
– Таков был приказ, Валя. Запомни: в любой спецслужбе, даже самой демократичной и либеральной страны, не существует альтернатив выполнению приказа. Они просто не предусмотрены уставом.
– Я виновата в его смерти?
– Косвенно. В основном, он сам.
– Он был вашим человеком?
– И нашим тоже.
– Если бы все случилось, как вы планировали, мое возвращение домой предполагалось или нет?
– Я не знаю.
– Меня действительно разыскивает полиция и ЦРУ, или ты блефовал?
– Я не блефовал. Валя. Ты им действительно нужна. Ты им нужна даже больше, чем мы с Андреем. Потому что ты – свидетель.
– И только чтобы я им не досталась, вы угробили столько людей?
– Да. Я выполнял задание.
– Так зачем было мучиться? Шлепнули бы меня вместе с Реем – и никаких проблем.
– Так и было бы, если бы я не надеялся выбраться с той виллы.
– Хороша Маша, но или ваша, или ничья?
– Что-то в этом роде.
– Получается, я обязана тебе жизнью?
– Не спеши благодарить, подруга. Придет день, и ты еще проклянешь меня за это по-настоящему
– Значит, кому-то в Москве я все еще нужна?
– Видимо, нужна.
– Почему ты со мной прощаешься так, словно мы видимся в последний раз?
– У нас с Андреем тоже серьезные проблемы. И потом, где мы с тобой увидимся? На пресс-конференции в Доме журналиста? У тебя в редакции? Или в моей балетной школе в Швейцарии? Ее фасад такой же фальшивый, как очаг в хижине Папы Карло. Я ведь в Дом кино попал тогда впервые в жизни. И то исключительно с целыо повидать тебя. Задание...
– Скажи, может случиться так, что ты окажешься в скором времени в Москве?
– В моей жизни может случиться что угодно. В том числе и это.
– Я могу попросить тебя об одном одолжении?
– Нет.
– Я вообще не могу рассчитывать на тебя?
– Нет.
– Тогда прощай, Мишин.
– Прощай, Мальцева. И не поминай лихом.
– Ах, да, чуть не забыла... – я вытащила из косого бокового кармана юбки свою единственную, как мне еще вчера казалось, ценность, плотно завернутую в гигиенический пакет с изображением пикантной дамы. – Возьми на память, Витяня.
– Что это? – спросил Мишин настороженно.
– Это сфабрикованная моими собственными руками улика против тебя. Кстати, еще вчера я очень ею гордилась...
– Что?
– Не важно, Витяня. Возьми и выбрось, если хочешь. Гескину этот глушитель уже все равно не пригодится, да и мне, как выясняется, незачем тебя шантажировать...
Витяня аккуратно развернул пакетик, вытащил колпачок-глушитель, повертел его в пальцах и усмехнулся:
– Остроумно, ничего не скажешь, – Мишин хмыкнул: – Как мне рассматривать этот жест доброй воли? Ты больше не видишь во мне врага?
– Оставь нюансы для тех, кого будешь вербовать. Просто я стала такой же, как ты, Мишин. Совершенно не желая этого и во многом благодаря тебе...
Я потянула на себя ребристую ручку двери и вышла в ночь, словно с головой окунулась в огромную чернильницу
– Держи фонарик, – Мишин возник где-то сзади, и я в который раз ощутила сладко-дремотный, одуряющий запах «Дракара», который, я знала это совершенно точно, будет напоминать мне впредь только о смерти и предательстве. – Видишь тропу? Иди строго по ней, никуда не отклоняйся и не сворачивай. Средним шагом – примерно часа два с половиной. Плюс полчаса – скидка для слабонервных на темноту. Тропа упрется в реку. На берегу тебя будет ждать мужчина. В широкополой шляпе и красно-черном пончо. В руках у него будет ружье...
– Человек с ружьем? Замечательно!
– А с чем он еще должен быть? Лес вокруг, даже медведи водятся.
– С приличным человеком ты меня все равно не познакомишь, я уже давно поняла.
– Он приличный, – ухмыльнулся Витяня. – Он очень приличный и даже умный. Увидев тебя, он положит ружье на землю перед собой и снимет шляпу Запомни порядок действий, поскольку это пароль. Если он все так и сделает, полностью доверься ему, он приведет тебя в безопасное место.
– На каком языке мне с ним разговаривать?
– А хоть па китайском. Он глухонемой.
– А если он не положит ружье на землю, а наоборот, наставит его на меня, тогда что делать?
– Возьми, – в темноте Витяня нащупал мою руку и вложил в нее пистолет. – Узнаёшь? Тот самый, с виллы. Так вот, если он сделает это, значит, перед тобой другой человек. Враг. В пистолете девять патронов. Это все, чем ты располагаешь, чтобы защитить себя. Стреляй с умом, подруга, прицеливайся.
– Мишин, ты что, действительно сдурел? Ну, шлепну я этого бессловесного беднягу, который пароль забыл, куда же мне потом деваться? Одной, без вещей, ночью, в этой трижды проклятой Аргентине?..
– Забудь про Аргентину.
– Как забыть? Разве это так просто забудешь?
– В данном случае просто. Потому что ты уже в Чили.
– Где?
– В Чили, Мальцева...
31
Чили. Лес
5 декабря 1977 года
Путь в густом лесу, хоть и не слишком широкий, был добросовестно вытоптан не одной сотней пар крепких мужских ботинок и больше напоминал народную тропу, нежели тайную контрабандистскую тропку. А в том, что я шла именно по такой тропке, я не сомневалась. Иначе к чему был весь этот антураж – автопробег практически через всю страну, суровые, с нотками завещания инструкции Витяни, глухая ночь, раздираемая ис-
– Здравствуйте, товарищи!..
Глухонемой, естественно, не врубился, а мул еще раз хрюкнул и вернулся к прерванному моим появлением занятию – опустил морду и стал щипать траву.
– Ну? – нетерпеливо спросила я, делая выразительный жест рукой.
Мужик в пончо вновь надел шляпу, снова снял ее и выразительно (мне даже показалось, с испугом) взглянул на меня.
– Что будем делать дальше? – спросила я, продолжая жестикулировать и чесаться от укуса какого-то гада. И только после того, как глухонемой повалился ничком на землю и прикрыл голову руками, до меня дошло, что я размахиваю перед его носом пистолетом.
– Вот корова! – ругнулась я, засунула пистолет за пояс юбки, выпустила блузку наружу, чтобы не смущать видом грозного оружия пугливое дитя Кордильер, и тронула его за плечо.
Обладатель пончо опасливо покосился, увидел, что в руках у меня остался только фонарик, легко вскочил на ноги, показал мне на мула и махнул рукой куда-то на запад.
Еще через минуту я сидела в остро пахнувшем козьим сыром седле и продолжала свое бесконечное путешествие. Передо мной маячила спина проводника с рассыпанными до лопаток волосами – прямыми и черными, как жженая кость.
Потом, кажется, я задремала. Мне снились оборванные провода, картофельное поле, скользкое и глинистое после дождя, большой письменный стол
– Я так понимаю, Валентина Васильевна, – на чистом русском языке пробасил Габен, который при ближайшем рассмотрении оказался лет на двадцать моложе своего прототипа, – что верхом вы ездили впервые в жизни? – Он протянул мне руку: – Обопритесь, так вам будет легче дойти до дома...
– До какого дома? – я завертела головой, но, кроме окаймленной густыми зарослями и яркими белыми цветами поляны, ничего не увидела. – И вообще, коль скоро вы не глухонемой, может, объясните мне, где я нахожусь и кто вы такой?
– Обязательно. Вот только до дома дойдем, и все объясню.
Габен помахал на прощанье проводнику и, предупредительно подстраиваясь под мои мучительные попытки возвратить протезам свойства биологических конечностей, повел меня куда-то в сторону.
– Я так понимаю, что дом в местных условиях – это землянка в три наката? – спросила я, радостно ощущая первые признаки возвращения моих ног к жизни.
– В каком-то смысле вы абсолютно правы.
– Если вы скажете еще, что пока я спала, этот глухонемой Сусанин вывел меня в белорусские леса, то я вас даже расцелую, несмотря на всю неприязнь к небритым мужчинам.
– Увы, Валентина Васильевна, – с грустью молвил Габен, – это совсем не белорусские леса.
– А почему «увы»?
– Потому что здесь нет грибов.
– Любите грибы?
– Соленые? Под водочку? Обожаю!
– Лечитесь здесь от алкоголизма?
– А вы веселая дама.
– Еще обхохочетесь...
Домом оказалась типично деревенская хижина – плоская, бревенчатая, с узкими окнами и покосившимся крыльцом.
– Вот мы и дома, – Габен широко повел рукой, словно приглашая меня войти в районный дворец бракосочетаний. Не хватало только марша Мендельсона. – Добро пожаловать!
Внутри хижина представляла собой небольшую комнату с перегородкой, служившую, видимо, и столовой, и гостиной, и спальней. Несколько грубо сколоченных стульев, кровать, покрытая косматой шкурой, два разнокалиберных кресла у выложенного грубым булыжником камина... В этот пасторальный интерьер абсолютно не вписывался современный телефонный аппарат с кнопками вместо привычного диска, стоявший прямо на полу.
– Располагайтесь, Валентина Васильевна... – Габен усадил меня в кресло и направился к перегородке, – через пару минут я вернусь...
Я с наслаждением вытянула ноги. Жестокие уроки последних дней должны были, как мне казалось, научить меня не расслабляться ни на секунду. Но в этой теплой, по-деревенски уютной хижине я вдруг почувствовала себя так хорошо, так безмятежно, что сама испугалась своего спокойствия. Мне даже почудилось, что сейчас из-за перегородки выйдет мама и спросит...
– Кушать будем?
От неожиданности я вздрогнула: Габен сосредоточенно нес огромный деревянный поднос, уставленный едой. Ловко подтолкнув к моим ногам низенький табурет, он поставил на него поднос, подтащил с другой стороны второе кресло, сел и, предвосхищая мои вопросы, решительно заявил:
– Попробуйте, на что способен мужчина, влачащий одинокое существование в глуши Кордильер. Если не понравится, я дам вам телефон и имя человека, которому вы, вернувшись домой, сможете позвонить и сказать все, что вы обо мне думаете. Договорились?
Я кивнула, поскольку после открывшегося моему взору гастрономического великолепия мне как-то сразу расхотелось разговаривать. Минут двадцать я ела все подряд: темно-коричневую фасоль с очень сладким почему-то картофелем, огромные куски вареного мяса, тонюсенькие, как блинчики, пирожки с рисом... Я обмакивала невероятно аппетитные, еще горячие лепешки в острейший соус, в котором была масса вкусовых ощущений, но ни одного из них я до этого никогда не испытывала...
Габен с умилением наблюдал за моим обжорством и, судя по всему, был счастлив. Сам он почти не притронулся к еде.
– Все! – сказала я наконец. – Вы потрясающий кулинар... Кстати, как вас зовут?
– Думаю, про себя вы меня уже как-то назвали. Верно?
– Откуда вы знаете?
– Неважно. Так верно?
– Да.
– И как?
– Габен.
– Чудесно! Так и называйте меня впредь.
– Господи, опять!
– Что «опять»?
– Опять конспирация, тайны, КГБ...
– А вы что думали, Валентина Васильевна? Что вас перебросили сюда для поправки здоровья и сбора впечатлений о флоре и фауне Латинской Америки?
– Знаете, впечатлениями я уже сыта по горло.
– По собственной вине, не так ли?
– Габен, – спросила я как можно небрежнее, – а вас за что сослали в эти горы? Кому вы там не угодили?
– Журналистское расследование? – вопросом на вопрос ответил он.
– С чего вы взяли? Я уже забыла о своей профессии...
– И зря – она вам еще пригодится.
– Когда, а главное, в каком виде, хотела бы я знать? Интервью в постели с Джеральдом Фордом? Кстати, чем, интересно, закончились вчерашние выборы в Штатах?
– Валентина Васильевна, вы растрачиваете себя ио мелочам, – спокойно ответил Габен, глядя куда-то мимо меня. – Вы по-прежнему играете, кокетничаете, суетитесь... Я понимаю, что, скорее всего, именно такой и должна быть ваша реакция. И все же, поверьте мне, это неразумно. Скажите, вы умеете плавать?
пропуск стр.272, 273
и все интеллигентское сословие. Это не оскорбление, право... – Габен прочертил в воздухе какую-то замысловатую линию, словно расписался на невидимом документе. – Это диагноз.
– Следовательно, вы, Габен, абсолютно здоровый человек?
– Что вы имеете в виду?
– Иммунитет против заболевания интеллигентностью.
– Валентина Васильевна, боюсь, мы говорим на разных языках и ни до чего путного не договоримся. Если я вас чем-то обидел, простите.
– Да что вы! Разве я способна на столь убогие рефлексы?
– Просто я очень не люблю категоричность.
В любых проявлениях.
– Да ну?! – я всплеснула руками. – Ну конечно! Люди, отвечающие на приказ начальства «Есть!» или «Так точно!», – самые ярые враги категоричности.
– Приказ – это сформулированная идея, сгусток мысли, а не декадентские измышления о природе бытия и духовных ценностях. Кроме того, в нашей системе солдафонство не поощряется.
– Хорошо, скажу иначе: мне кажется, мне сдается, мне мнится, мне представляется, что все вы, занимающиеся тем, что я видела там, за этой проклятой тропинкой... так вот, все вы...
– И вы в том числе.
– Да, и я тоже, вы правы, Габен. Так вот, все мы и есть дерьмо. Такая формулировка вас устраивает?
– А вас?
– Нет, конечно!
– Так в чем же дело? Почему вы ломитесь в открытые двери? Может, разберемся спокойно, а? Расслабьтесь. Вы еще молоды, хороши собой, умны и даже остроумны. Такое сочетание нечасто встречается. Да, вы действительно угодили в сложную ситуацию. Так по-вашему. По мне же, все это абсолютно естественно: идет игра со своими правилами, со своими профессионалами и любителями. Можно сорвать куш, а можно и пролететь. Так получилось, что вы сели за один стол с профессиональными игроками...
– С шулерами! И не я села, а меня посадили!
– Вы сели сами, не надо спорить.
– Мне не нравится такая игра.
– Вы думаете, мне она нравится?
– Теперь уже кокетничаете вы, Габен. Конечно, нравится. Вы буквально тащитесь от своего суперменства, от своей посвященности в чужие тайны, от силы и агрессивности своей ужасной организации...
– Вы не правы. На войне как на войне. Думаете, ЦРУ чем-то от нас отличается? Иначе мыслят, иначе действуют или имеют иные моральные ценности?
– Не знаю...
В который раз мне вспомнился эпизод на крыше, лицо того пария в очках. Что бы он сделал со мной, не отвлеки его бровастый? Расстрелял в упор? Сбросил бы с крыши, как надоевшую кошку?
– О чем вы задумались, Валентина Васильевна?
– Скажите, эта беседа у камина, это ангельское терпение – я же понимаю, что доставила вам массу хлопот, – что это такое? Санкционированное вашим начальством мероприятие по охмурению нового агента, приступ неконтролируемой симпатии к приятной собеседнице или разговор в пользу бедных?
– Разговор в пользу начальства при наличии неконтролируемой симпатии. Несанкционированный, но нужный и важный. Может, перейдем к делу?
– А чем мы занимались до этого?
– На мой взгляд, просто теряли время.
– И тем не менее вы пошли на это, Габен?
– Не надо делать из меня монстра, ладно? – он встал и сделал шаг в мою сторону. Его борода зависла над моей головой, как метла, вскинутая разозлившимся дворником. – Я нормальный человек и уважаю чужие мнения. Но приказ, имеющий к вам самое прямое отношение, это не «ать-два!». Вы, да будет вам известно, сорвали выполнение умного и тонкого плана, над которым работали очень серьезные люди. И если после этого вы все еще живы, значит, это важно и необходимо...
– Для кого важно и кому необходимо?
– Родине, – как-то буднично ответил Габен, и реплика, уже готовая сорваться с моего языка, вдруг намертво прилипла к нёбу Заглянув в его совершенно бесстрастные глаза, я даже не то что поняла – ощутила всем сердцем, всей своей издерганной, измученной головой, что разговариваю с фанатиком.
– Послушайте, Габен, а как насчет того, чтобы отправить меня домой? Ну, не справилась, что делать? Я вот слышала, что если советский представитель за рубежом проштрафится, его первым же
самолетом высылают на родину. Я готова принять эту страшную кару
– Ценю ваше мужество, но пока этот вопрос на повестке дня не стоит.
– Почему?
– Так надо.
– Да кто вы такой, Габен? Господь Бог? И почему вы разговариваете со мной так, словно я должна сдать вам зачет по научному атеизму?
– О, по ряду важных причин. Назову самую главную: я тот самый человек, которому на сегодняшний день вы обязаны своей бесценной жизнью.
– Здравствуй, мамочка?.. Вы говорите так серьезно, будто сами верите в это. Не слишком ли много чести для простой женщины – спасать ее от гибели?
– Не скромничайте, Валентина Васильевна, – Габен снова сел в кресло. – Да, вы допустили серьезную ошибку. Однако я ни в чем не виню вас. Все шло к тому, что наш сегодняшний разговор мог состояться разве что в другой жизни, поскольку в этой еще никому не удавалось вести диалог с трупом. Но, на ваше счастье, произошло то, что случается крайне редко...
Андропов передал шифрограмму, в которой сообщает, что намерен на мне жениться. Я угадала?
– На ваше счастье, – словно не заметив мою хамскую остроту, продолжал Габен, – даже засветившись в Буэнос-Айресе, вы остались в рамках легенды...
– Вы можете повторить то же самое, но уже по-русски?
– Пожалуйста. Через сорок восемь часов вы вернетесь в Буэнос-Айрес.
– На муле?
– Я вызову такси.
– Надеюсь, вы шутите, Габен, – дрожащим голосом сказала я, поскольку ничуть не сомневалась в обратном.
