Текст книги "КГБ в смокинге. В ловушке"
Автор книги: Валентина Мальцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
35
Буэнос-Айрес. Дом без адреса
9 декабря 1977 года
Это был очень странный и, по всей видимости, старый дом. Просторная планировка, добротная мебель начала века, обитая мягкой тканью с тривиальными цветочками и ягодками, затейливые завитушки на карнизах дверей и бордюрах, окаймлявших высокие белые потолки, и, особенно, до блеска начищенные медные ручки, крупные, изящно изогнутые и, как сказал бы нынешний дизайнер, нефункциональные, – все это чем-то напоминало мне Львов, где я гостила однажды на каникулах.
После двух суток пребывания в этой комфортабельной тюрьме мне было трудно судить об истинных размерах дома, не говоря уже об убранстве комнат, которых здесь должно было быть не меньше тридцати. Пока же я тщательно обследовала свои апартаменты – огромный сорокаметровый зал, в который, видимо, при пожаре снесли всю имевшуюся в доме мебель, а потом забыли расставить по местам. Я вспомнила конспиративную виллу и тут же поняла, почему эта огромная неуютная комната сразу показалась мне знакомой: то же нагромождение диванов, пуфиков, этажерок, кресел-качалок, стенных шкафов, трельяжей с потускневшими зеркалами, то же ощущение некогда царившей здесь, но утраченной, вероятно, навсегда атмосферы первоначального благородства, перекупленной через подставное лицо за твердую валюту. Стиль ЦРУ.
После всего происшедшего я чувствовала, что становлюсь суеверной. Во мне перемещались и что-то назойливо нашептывали пугающие своей неопознанной природой импульсы, полузабытые детские ассоциации, странные ощущения, в которых я твердо решила разобраться, как только выполню задания всех разведок мира. Но в одну примету я поверила окончательно и безнадежно: скопление мебели в комнате – не к добру.
Да, чуть не забыла сказать, что к моей темнице со следами былой роскоши разбогатевших еврейских эмигрантов из польских и белорусских местечек, открывших в начале века здесь, в Аргентине, свою вожделенную Америку, примыкала солидных размеров ванная комната со всеми положенными причиндалами. Правда, не такими современными, как в гостинице «Плаза», но вполне удобными и приятно пахнущими лавандой.
Мои вещи, которые я так бездарно бросила в «Плазе», выстиранные и выглаженные чьей-то заботливой и, вне всякого сомнения, женской рукой, висели на плечиках и лежали стопкой в шифоньере.
И последняя деталь, чтобы у какой-нибудь начитанной девицы не возникло, упаси Господи, желания разделить мои заграничные тяготы или, того хуже, завидовать мне: все три окна, выходившие во внутренний двор, – довольно унылая икебана, составленная из подстриженного газона, нескольких кипарисов и чего-то вроде беседки в пионерлагере «Медсантруд», были забраны толстыми чугунными решетками. Что касается двери моей комнаты, то отпиралась она только снаружи тем самым безмолвным мулатом, которому руководство ЦРУ вменило в обязанность следить, чтобы во время допросов я не умерла от жажды. Если в этом замке Иф я была Эдмоном Дантесом, то водонос в смокинге, за неимением других персонажей, имел все права считаться аббатом Фариа. К счастью, в отличие от своего прототипа, он и не думал подкапываться под мою камеру, а прежде чем отпереть ключом дверь, вежливо стучался. К счастью, говорю я, потому что, восстанавливая силы после очередного допроса, я в основном валялась пластом на скрипучей деревянной кровати в одной комбинации, а то и без оной, поскольку ночью в доме подтапливали.
Как говорила моя нестеснительная подруга, разгуливавшая по своему кооперативному гнезду исключительно нагишом: «Если душа задыхается, пусть хоть тело дышит».
В одну из таких минут раздался стук в дверь.
Надо сказать, что к этому времени я уже предприняла пару попыток заговорить со смуглокожим аббатом, перебрав подобающие фразы на нескольких иностранных языках. Понятно, без каких-либо авантюрных целей – бежать мне было, во-первых, некуда, а во-вторых, не велено. А заговорить я пыталась просто так, в силу природной общительности, которая, собственно, и привела меня в чужой дом с чугунными решетками. Но мой цербер молчал, как алкаш после вытрезвителя, и только загадочно улыбался.
– Прошу, ваше преподобие! – набросив купальный халат, я потянулась за сигаретой и слегка растерялась, когда увидела в створе распахнувшейся двери Юджина. – Смокинг – это что, парадная форма всех шпионов? Или только советских гг американских?
– Всех.
– Что-то вроде мундира без орденов, да?
– Орхидея в петлице – самый почетный орден для мужчины.
– Кто это сказал?
– Президент Гардинг, мэм.
Мой мучитель стоял, чуть прислонившись к дверному косяку, словно демонстрируя мне, что с ростом, сложением, портным (а если прибавить цитату из Гардинга, то и с памятью) у него полный ол-райт.
– Прекрасно выглядите, сэр! – я хотела произнести это с иронией, но вдруг поймала себя на том, что говорю совершенно искренне. Ощущение было не из радужных, особенно в моем нынешнем положении, но как-то согревало.
– Наконец-то заметили! – явно кому-то подражая, Юджин щелчком сбил с атласного лацкана воображаемую пылинку, потом не выдержал и рассмеялся, блеснув белыми зубами, форма которых могла бы быть и более совершенной. – Я специально нарывался на комплимент.
– Поздравляю, вам это удалось.
– Приятно слышать.
– Получили задание от босса?
– А как вы догадались, Вэл?
– Вы всегда берете в командировку смокинг?
– Избави Боже! А разве в России их не дают напрокат?
– Дают. Верхнюю часть. Но только если отправляешься в последний путь. Клиенты выглядят почти как в смокинге...
– Вы что-то мрачно настроены, Вэл.
– Ну да? – удивилась я. – А, понятно! Забыла, что после допросов положено исполнять «хали-гали». Должно быть, в Аргентине у меня прогрессирует склероз...
пропуск стр.304 305
нормы приличия – в конце концов, в течение трех часов я усердно поедала деликатесы французской кухни за его счет.
– Всю жизнь думала, что анчоусы – это самый тонкий продукт, созданный цивилизацией...
– А что вам не понравилось в них, Вэл? – Юджин отложил золоченую вилку и с любопытством уставился на меня: – По-моему, очень вкусно.
– Как выясняется, я питалась этим деликатесом с раннего детства.
– У вас была богатая семья?
– Очень богатая. Во всяком случае, банку килек она себе могла позволить.
– Банку чего?
– Килек.
– Что это такое?
– Юджин, у вас какие-то удивительные провалы в русском языке. Вы, к примеру, знаете, что такое интродукция и диффамация, а что такое кильки, утопленные в томате вместе с головами и жопами, не знаете.
Он захохотал так, что сидевшая за соседним столиком дама в пышном парике уронила от неожиданности нож.
– Так это рыбные консервы!
– Только, ради Бога, не притворяйтесь, что вы этого не знали.
– Клянусь статуей Свободы! – Юджин торжественно поднял указательный и средний палец правой руки и закрыл глаза.
– Ну что, праздник при свечах окончен? – с нескрываемым сожалением я оглядела очень уютности и мужском шарме Юджина, который даже я, запрограммированная тогда против всего мира, не могла не ощущать, я все же склонялась к мысли, что мой собеседник оставался шпионом, не с Лубянки, конечно, но все-таки шпионом.
– Какие-то проблемы? – Юджин пристально посмотрел на меня.
– Любимый вопрос американцев.
– Мы ненавидим проблемы, это вы точно заметили.
– Ага, так бы сразу и сказали, что на десерт у нас будет идеология.
– Это только у вас идеологию используют для компенсации хронической нехватки продовольствия. А у нас на десерт будет фруктовый торт под ежевичным сиропом, с цукатами и шоколадом. Вот, кстати, и он...
Официант уже остановил возле нас блестящую тележку и бережно, словно склеенный из черепков античный сосуд, поставил на стол потрясающей красоты бело-зелено-коричневый торт, утыканный разноцветными горящими свечами. Его размеры потрясали. В тот момент я была уверена, что этой искусно возведенной в несколько ярусов горой цукатов, взбитого крема и шоколадных излишеств можно было бы накормить всех ненасытных птенцов Юрия Владимировича Андропова, чтоб он подавился сливой.
На какой-то миг я даже онемела – настолько прекрасно, невинно и, учитывая всю незавидносгь моего положения полушпионки, полубеженки, иррационально выглядел этот сказочный торт.
Юджин, не сводивший с меня взгляда, был явно польщен.
– Зачем все это?
– На десерт.
– Но это невозможно съесть. Даже теоретически.
– А с чего вы взяли, Вэл, что это нужно есть? – Юджин кивком поблагодарил официанта и вновь уставился на меня. – Как правило, десерт не едят, им любуются.
– Боюсь, в редколлегии «Книги о вкусной и здоровой пище» вас бы не поняли, молодой человек.
– А что бы они сказали?
– Что подобное отношение к продуктам питания является типичным проявлением мелкобуржуазности.
– В данном случае меня волнует только то, что скажете вы, Вэл.
– Ваша любезность, наверно, еще более приторна, чем этот торт.
– Я вам активно не нравлюсь?
– А задание было – активно понравиться?
– Если вы ответите на мой вопрос, я отвечу на ваш.
– Нет.
– Нет.
– Обменялись ложью?
– Я не лгал вам, Вэл...
Тон, которым была произнесена эта фраза, заставил меня оторваться от торта и прямо взглянуть на Юджина. У него был прекрасный подбородок – четкий, резко очерченный, без намека на пошлые ямочки. Почему-то я представила себе, как он бреется.
– Юджин, возможно, я чего-то не понимаю, но у меня такое ощущение, что наши задушевные беседы подходят к концу. Весь этот вечер в ресторане, горящие свечи, этот несуразный торт и ваш великолепный смокинг чем-то напоминают мне выпускной бал. Это верное ощущение?
– А вы никогда не задумывались над тем, что именно проницательность является причиной ваших бед?
– Вы не ответили.
– Думаю, что да.
– Мы можем поговорить серьезно?
– Вэл, вы решили форсировать события?
– Я прошу вас... – как всегда, того, что нужно было больше всего в эту минуту, под рукой не оказалось. Я начала шарить в бесчисленных отделениях своей гэдээровской сумки и нашла наконец то, что искала.
– У вас есть с собой противогаз?
– Вы намерены пустить мне в лицо паралитический газ?
– Я намерена закурить «Яву».
– Бога ради, Вэл, ни в чем себе не отказывайте. Как все офицеры, я проходил интенсивный курс химзащиты.
– Ваша любезность начинает действовать мне на нервы, – пробормотала я, щелкнула зажигалкой и выпустила полноценную струю дыма. Несмотря на курс химзащиты Юджин слегка поморщился.
– Так о чем вы хотели меня попросить?
– Давайте завершим наши шпионские игры здесь, в ресторане. Тем более что повод для продолжения беседы у нас есть, – я кивнула на торт.
– Что ж, попробуем.
– Ваши допросы дали необходимую информацию?
– Судя по тому, что вы перешли на телеграфный стиль и перестали рисоваться, это решение явно не в мою пользу.
– Смотря с какой стороны взглянуть на него.
– Возможно, вам это покажется наглостью, но я бы попросила вас взглянуть на него с моей стороны.
– Вы знаете, Вэл, ваша история удивительна...
– Да что вы говорите?
– Вам угодно, чтобы я вернулся к телеграфному стилю?
– Простите, молчу...
– Не будь я сотрудником известной вам организации, то посоветовал бы вам как профессионалке сделать сценарий для Голливуда...
– А вас привлечь в качестве консультанта?
– На такую честь я не рассчитываю. К тому же Голливуд по-прежнему в США, а мы с вами – в
пропуск стр 312
матическим каналам добиться вашей выдачи. Но есть и другой закон – закон спецслужб. Действие этого закона распространяется на закулисную часть нашего с вами бытия, Вэл. О вашем пребывании у нас никто не знает...
– Никто?
– Никто. Ибо люди, направившие вас сюда, молчаливо примут все, что может произойти с вами. Вы выполнили свою миссию и дальнейшего интереса для своих друзей в КГБ уже не представляете. Да и к чему шум? В спецслужбах это не принято. Мы же не направляем вашему посольству ноту протеста в связи с убийством пяти граждан США. Так с чего вы взяли, что посольство СССР в Аргентине начнет шуметь по поводу дорожной катастрофы, жертвой которой по слепому стечению обстоятельств стала некая Валентина Мальцева?
– Значит, мне вынесен смертный приговор?
– Да, Вэл.
– На десерт?
– Который не подсластит даже этот роскошный торт.
– И вы специально привели меня в ресторан, чтобы огласить вердикт?
– А вы поверите, если я скажу, что вся эта затея с рестораном – моя личная инициатива, которая, возможно, мне еще аукнется?
– Разве у меня есть выбор?
– Это не разговор, Вэл! – впервые за этот вечер голос Юджина прозвучал резко и властно. – Я хочу, чтобы вы осознали всю щепетильность ситуации. Лично мне никто не давал команду пе-
пропуск стр. 314, 315
Я открыла глаза и увидела, что торта нет. Как, впрочем, и хрустальной посуды, и толстой свечи, украшавшей наш стол. Мы ехали в машине по довольно мрачной улочке. Совсем слабый, какой-то призрачный отблеск фонарей только подчеркивал узость тупика, в котором оказались машина, я, моя жизнь и, похоже, мой обаятельный попутчик. С распущенной лентой бабочки и сигаретой в зубах, Юджин уставился строго в затылок водителя, словно мысленно диктовал ему маршрут следования.
– Куда ты меня везешь? – я боялась взглянуть на Юджина.
– Домой.
– В Мытищи?
– Почти.
– Ты сам приведешь приговор в исполнение?
– Нет, вызову полк морской пехоты.
– Из пистолета Дзержинского?
– Ты заслуживаешь лучшей участи.
– Я серьезно.
– Я тоже.
– Почему ты помогаешь мне? Зачем я тебе?
– Мне обещали повышение по службе и прибавку к жалованью.
– Ответь мне, это важно.
– Завтра.
– Завтра не будет. Я конченый человек, Юджин.
– Ну да, жертва коммунистической идеологии.
– Перестань паясничать!
– Ты в порядке? – Юджин оторвался наконец от шоферского затылка и повернулся ко мне: – В ресторане ты выглядела, как бумажный рубль.
– Навеки?
– До утра.
– А что будет утром?
– А утром я приду.
– А если нет?
– Я приду.
– А если твое начальство не поверит? Если они прикажут тебе собирать манатки и возвращаться домой? Если...
– Я приду, Вэл.
– Ты вселяешь в сердце девушки надежду. Знаешь ли ты, дитя американской демократии, что нет для мужчины страшнее преступления, чем вселять несбыточные надежды в сердце девушки?
– Да, я где-то читал об этом.
– Ты не боишься, что я подведу тебя?
– То есть?
– Ну, если цена, за которую я получу от твоих боссов право жить дальше, работать и даже когда-нибудь родить ребенка, может оказаться непомерной даже для такой жизнелюбки, как я.
– Вэл, я не понимаю тебя, и мне это не нравится.
– Господи, до чего ж ты туп, Юджин! Пойми, я никого не предавала. Я только сделала то, что делают миллионы людей, – позволила себе слабость. Но вытащила при этом самый черный билет и расплачиваюсь по самому крупному счету. А ведь слабость – это не предательство, верно?
– Игра слов, Вэл. Как правило, в основе предательства всегда лежит какая-то слабость.
– Ты не понимаешь меня. Я представляю, как будет выглядеть соглашение между мной и твоими начальниками. У тебя ведь нет другой возможности спасти меня, кроме как представить твоему любимому ЦРУ план моей перевербовки. Ты не пугайся, Юджин, я не профессиональный агент КГБ. Просто меня успели хорошо подготовить, там, в горах Чили. Значит, я буду двойным агентом, да? Я прикинусь, что выполнила задание одних мерзавцев и работаю против других...
– Ты знаешь выражение «шаг за шагом»?
– Да.
– Сперва тебе надо уцелеть. Выжить. Это главное. Все остальное решим позже.
– Господи, Юджин, ты совсем не похож на дурака! Откуда же в тебе эта детская беспечность?
Ты не понимаешь, что я навсегда останусь марионеткой в чьих-то руках? Безусловно, после всех мытарств я эволюционировала настолько, что мне уже глубоко наплевать, какая именно разведка намерена использовать меня. Но это слабое утешение, если учесть, что я вообще не хочу, чтобы меня использовали. Я не хочу быть агентом ЦРУ,
КГБ, сигуранцы, Моссада, Савака, Штази!.. Я хочу, чтобы меня положили иа операционный стол и вскрыли череп, а потом взяли огромный ластик и стерли из моей памяти все события последних двух недель. Все, что связано с грязыо, смертью, цинизмом этих недоносков, упакованных в смокинги и распоряжающихся людьми, как фишками за карточным столом. Ты можешь это понять?
– Еще как.
– Ты можешь устроить мне такую трепанацию черепа?
– Боюсь, что только с летальным исходом.
– Ничего хорошего я от тебя не ждала.
– И на том спасибо, мэм.
– Так что будем делать?
– За неимением лучшего варианта – в точности выполнять мои указания.
– Послушай, Юджин, в рамках твоих указаний я могу принять не две, а шестнадцать, двадцать, сто таблеток снотворного. Может быть, это лучший вариант, а? Ответь мне честно, будь другом.
Тем более что из всех видов смерти я всегда отдавала предпочтение уходу во сне. Спокойно и безболезненно. И в некрологе никто не напишет эту ужасную фразу: «На ее рабочем столе осталась недописанная гранка очередной статьи...». Если нет ничего лучшего, скажи мне, это будет по-мужски, я способна оценить такой жест.
– Увы, зато я на такой жест не способен.
– Боишься взять грех на душу?
– Тут есть две причины.
– Какие?
– Во-первых, ты недооцениваешь Вирджила: пока не поступит приказ снять с тебя голову, он будет охранять ее, как код своего секретного счета в швейцарском банке. Так что даже если ты вывернешься наизнанку, все равно получишь от него не больше двух таблеток секонала...
– А во-вторых?
– Вторая причина значительно банальнее: я не хочу терять тебя, Вэл...
пропуск стр. 321
тить красавицу. Ни спящую, ни бодрствующую. Ибо чтобы стать ею, женщине необходимо хотя бы минут на двести заскочить в ванную. Увиденное тобой – лишь часть того, что, в принципе, может стать красавицей. Ты и увидел часть. А результат налицо – дуракам полработы не показывают.
– А шефам?
– Каким шефам? – я наконец исхитрилась отпить глоток из чашки, не продемонстрировав при этом Юджину особенности своей грудной клетки. Кофе был совершенно потрясающий, если только Вирджил чего-нибудь туда не капнул. – Ты решил устроить бесплатное коллективное посещение моей спальни?
– А разве есть сумасшедшие, которые согласятся за это платить? – Юджин критически обозрел мои патлы.
– Твое счастье, что кофе слишком хорош, а то бы я...
– У тебя нет двухсот минут, Вэл. Только десять. На кофе, туалет и переодевание, – он поискал глазами пепельницу и, не найдя ее, швырнул окурок в вазу с цветами. Раздалось короткое обиженное шипение. Сделай милость, превратись в красавицу за десять минут. Потому что мой шеф, который согласился пообщаться с гобой, в известном смысле дурак. То есть он не всегда понимает, показывают ли ему всю работу или только половину...
Как всякий разведчик, Юджин чего-то недоговаривал или принципиально говорил не то, чего я ждала от него. Было ясно: он сдержал слово и ему удалось чего-то добиться, иначе я не катила бы сейчас в длинной черной машине с затемненными стеклами в очередную безвестность. Конечно, мне хотелось знать больше, хотя самой себе я могла признаться, что о многом уже научилась догадываться. Передо мной прошла целая галерея людей этой профессии – элегантный Витяня, вальяжный Гескин, гориллообразный Андрей, суховатый Рей Бердсли, отшельник Габен, а теперь этот вот красавчик из Висконсина, – и я начала привыкать к ним, к их сдержанной, слегка ироничной, а чаще властной и суровой манере общения... Стиль посвященных. Они ведь не разговаривали, а входили в контакт, не думали, а прокручивали, не слушали, а фиксировали. Наверное, даже обнимая женщину, они рефлекторно нащупывали на ее теле не застежку лифчика, а кобуру пистолета...
И все же я очень хотела убедить себя в том, что мой долговязый спутник стоит особняком в этой когорте пакостников и убийц. Я вспоминала наставления Габена: «Не верь никогда и никому.
Просто не верь, поскольку в нашем деле не говорят правду ни при каких обстоятельствах. Это было бы нарушением правил. Тебе понравится твой следователь или горничная, которая будет гладить твои вещи. В окне появится таинственный странник с лицом Алена Делона, обуреваемый желанием спасти тебя. Логика и иитуиция будут подсказывать, что с тобой честны и порядочны, ситуация будет складываться так, что иначе просто быть не может. А ты не верь. Думай только о задании. Помни, что ты им нужна в любом случае. И они будут драться за тебя до тех пор, пока не поймут, что ты говоришь правду. Но их сверхзадача – доказать обратное. Они хитрые ребята, их натаскивали лучшие психологи. Они тебя обманут сто тысяч раз, они посвящены в такие глубины подсознания, о которых твои кортасары, кафки и сартры никогда даже не догадывались. Потому что тех умников, напиши они неудачную повесть или роман, просто отвергли бы издатели.
А этих ребят, позволь они себе малейшую ошибку, тут же уничтожила бы Игра. Их игра с нами. А потому – не верь!..»
– Вэл, как тебе это удалось?
– Что?.. – я с трудом отогнала видение нависшей надо мной бороды Габена с узким шрамом вещающих уст.
– Я говорю, что за десять минут ты создала произведение искусства.
– А ты не верил, что дуракам полработы не показывают.
– Не мог же я знать...
– Надеюсь, это все, что нужно было для встречи с твоим боссом?
– Почти, – Юджин вытряхнул из пачки сигарету и протянул ее мне.
– Надо было добавить: «Закуривайте, гражданка...»
– Что?
– Мне рассказывали, что в период сталинских чисток все следователи ГІКВД начинали допросы с этой фразы.
– А если гражданка была некурящей?
– Закуривали все.
– Ну что ж, закуривайте, гражданка Мальцева.
– Спасибо, начальник, – я прикурила от зажигалки. – Что надо подписать?
– Не торопитесь! – Юджин усмехнулся и гоже закурил. – Сейчас приедем к большому шаману, он вам все и скажет.
– А вы, значит, что-то вроде слона на доске?
– Вернее, офицера.
– В шахматах говорят «слон».
– А в ЦРУ – «офицер».
– Выполняли задание, сэр офицер? Готовили почву?
– Вот-вот, гражданка. Выполнял, готовил...
– Судя по всему, не без успеха?
– А вы себя как чувствуете, гражданка? Нормально?
– Да вроде пока ничего.
– Значит, не без успеха.
– И кто же вам такое идиотское задание дал, гражданин офицер? Уж не президент ли США?
– Мама.
– Чья мама?
– Моя мама. Собственная. Я ей позвонил в штат Висконсин: «Так, мол, и так, как вам понравится, если сынок ваш единственный и ненаглядный заведет шашни с агентом КГБ? Служба, правда, пренеприятная, зато агент уж больно хорош». Ну, мама, естественно, теряет дар речи от свалившегося на нее счастья, а потом спрашивает: «А зачем она тебе, сынок? Тебя же за такие глупости с работы попрут!»
– Мама рассуждает резонно, – сказала я, чувствуя подступающую к горлу дурноту. – Умная женщина, чего, к сожалению, не скажешь о сыне.
– Я передам ей твои слова, – кивнул Юджин, приоткрыл окно и щелчком выбросил сигарету. – Ей будет очень приятно.
– Так чего ты хочешь от меня?
– Ничего, Вэл! – Юджин вдруг взял мою руку и как-то неуклюже сжал. – Абсолютно ничего я ничего не хочу от тебя как офицер американской разведки. Забудь об этом, если можешь. У меня одна только просьба...
– Ага!
– Да послушай же! – Юджин отпустил мою руку, зато резко сжал плечо. – Неужели ты не понимаешь, что я кругом не прав, ведя с тобой эти бойскаутские разговоры? Я рискую всем, что имею! И говорю об этом вовсе не для того, чтобы ты потеряла сознание от моего благородства. У меня есть корыстный интерес: я хочу, чтобы ты выжила. Помоги мне в этом, и мы в расчете.
– Как я могу помочь тебе?
– Скажи Уолшу правду.
– Уолшу?
Это мой босс, заместитель директора ЦРУ по оперативным делам. От него зависит все...
– Это с ним ты беседовал после ресторана?
– Да.
– И ему я обязана отсрочкой?
– Да.
– Что ты сказал ему, чтобы выиграть сегодняшнее утро?
– Не суть важно.
– Это важно! И отпусти плечо, мне больно.
– Извини... – видимо, не зная, куда девать свои длиннющие руки, Юджин скрестил их на груди. – Я сказал Уолшу, что ты честный человек... Что я не знаю всех обстоятельств, которые связали тебя с «конторой», но верю тебе, хоть ты и лгала мне... Что ты мне нужна... Короче, мне кажется, Уолш кое-что понял.
Надо было быть полной чуркой, чтобы не почувствовать искренность этого парня. Я уже устала к тому времени моделировать ситуации, в которых этот цээрушник вешал мне на уши лапшу по заранее утвержденному плану. Он был искренним до нутра – никакой Габен уже не смог бы убедить меня в обратном. В конце концов, у каждой женщины есть свой, сугубо индивидуальный детектор лжи, чертежи и устройство которого, к счастью, нельзя украсть, скопировать и поставить на конвейер. И этот детектор подсказывал мне откуда-то из области сердца, что Юджин говорит правду. Он действительно боролся за меня, один во всем свете. Человек, которого я толком даже не знала, вся близость с которым ограничивалась коротким касанием рук, сражался за меня так, словно я была самым родным ему существом. Я слушала торопливые, сбивчивые фразы Юджина и пыталась мысленно поставить иа его место моего интимного друга, моего редактора, несколько лет делившего со своей заведующей отделом литературы и искусства ее жесткую постель, забиравшего уверенной рукой, как партийные взносы, ее любовь, ее нежность, ее тепло. Ведь и у него наверняка была возможность помочь мне, ведь и у него наверняка был свой Уолш – какой-нибудь сытый выдвиженец из Краснодара или Ставрополя, взошедший на ответственный пост в КГБ через промежуточные этапы в комсомоле и партии по спинам своих несчастных земляков, выполнявших и перевыполнявших планы но заготовке хлеба и ранних овощей. А он сдал меня – легко, не задумываясь, как сдают стеклотару в первом же приемном пункте, и даже не спросил, любовно дохнув на редакционную печать, почему в графе «Командирован(а) в...» оказался экзотический Буэнос-Айрес. Проштемпелевал с такой простотой, словно отправлял меня в Урюпинск. А ему, собственно, ничего и не надо было спрашивать. Он знал, что знать это ему не положено. И не спросил. А Юджин...
– Вообще-то я редко выполняю просьбы малознакомых людей, – сказала я, выбрасывая сигарету из окна тем же приемом, что и Юджин. – Но для вас, сэр офицер, я почему-то готова сделать исключение.
– Smart girl, – выдохнул он и протянул мне новую сигарету: – Закуривайте, гражданка.
Наша машина, расшвыривая колесами гравий и щелкая им по днищу, как пустой ореховой скорлупой, лихо виляла между высоченными деревьями.
– Опять какая-нибудь конспиративная вилла? – спросила я.
– Самая конспиративная из всех – наше посольство.
– За что такая честь?
– Умерь свои амбиции, Вэл, – усмехнулся Юджин. – У парадного подъезда нас никто не ждет. Увы, мы с тобой не дипломаты...
– И, наверное, никогда ими не станем?
– С нашим-то сомнительным прошлым? – фыркнул Юджин.
– Можно подумать, что у всех дипломатов безукоризненное прошлое.
– Вэл, мы приехали...
Я вдруг почувствовала, что у меня отнялись ноги.
– Что с тобой?
– Мне страшно. Ты ничего не хочешь сказать мне?
– Я буду рядом.
– Как и все мужчины, Юджин, ты самонадеян.
– Как и всем женщинам, Вэл, тебе это нравится. Пошли...
Согнувшись пополам, Юджин вылез, обошел «лимузин», открыл мою дверь и протянул руку.
Он сказал правду: небольшая дощатая калитка была совсем не похожа на парадные ворота посольства США в Аргентине. Юджин толкнул ее, и мы прошли по тропинке в низкое подвальное помещение, уставленное стеллажами. Потом было несколько ступенек наверх, длинный полуосвещенный коридор, еще одна лестничная площадка, другой коридор, уже покороче, и выкрашенная белой масляной краской дверь без таблички. Юджин постучал.
– Come in! – пророкотал чей-то бас.
Ориентируясь на этот густой голос, я рассчитывала увидеть очередного здоровяка-янки и потому не сразу заметила маленького человека в черном свитере, из-за горловины которого выглядывал почему-то один угол воротника рубашки неопределенного цвета. Он сидел в шикарном кожаном кресле за столом, заваленным множеством папок. Кабинет был скупо освещен люминесцентным светильником и не имел окон. Тишина там стояла могильная, иод стать моим предчувствиям.
Увидев нас, человек слегка приподнялся, и я убедилась, что рост его вряд ли превышал сто шестьдесят сантиметров – маленький тщедушный мужичок с пегими седыми волосами, неопрятными, свисающими на плечи космами и дряблой желтоватой кожей. Па вид ему было лет пятьдесят пять – шестьдесят, а на деле, возможно, и все сто. В таких случаях судить о возрасте человека можно только после того, как он откроет рот и скажет что-нибудь. А этот говорить не торопился и рассматривал меня, как подозрительное произведение абстрактного искусства, нагло затесавшееся в достойное общество фламандских мастеров.
– Сэр, это мисс Мальцева, – напомнил мне о моем существовании Юджин. Напомнил вовремя, потому что я начала терять присутствие духа под этим пронзительным взглядом.
– Много слышал о вас, мисс, – пророкотал хозяин кабинета на весьма сносном русском языке и показал на стул: – Прошу садиться.
Я села. Юджин остался стоять у дверей, прислонившись к стене.
– Итак? – Уолш уставился на меня внимательно и серьезно, как патологоанатом.
Я беспомощно оглянулась.
– Это сказал я, мисс, а не тот господин, который подпирает стены моего кабинета! – брюзгливо проскрипел Уолш. – Извольте смотреть на меня.
– Я слушаю вас.
– Нет уж, мисс, это я вас слушаю!
– Право, я не знаю...
Я чувствовала себя полной идиоткой. Уолш совсем не походил на типичных американцев: не острил, не улыбался, не делал попыток похлопать меня по плечу и вообще как-то расположить к себе. Совершенно не к месту я вдруг подумала, что Уолш чем-то похож на моего школьного учителя рисования со странной фамилией Голгофов и ущербной привычкой подрифмовывать к именам и фамилиям учеников всякие обидные словечки. Меня, например, он величал не иначе, как «Валентина-дубина», а в хорошем расположении духа – «Валя-краля». Если бы Уолш сказал что-нибудь подобное, я бы не удивилась. Но он молчал и ждал. Я же никак не могла понять, чего хочет от меня таинственный шеф Юджина, карающая рука ЦРУ, человек – судьба Валентины Мальцевой. В голове у меня пронесся вихрь вариантов:
...грохнуться в ноги и зарыдать: «Кормилец ты мой!»
...рвануть на груди блузку с воплем: «Стреляй, гад!»
– Вы что-то хотели мне сказать? – вернул меня к действительности Уолш. – Во всяком случае, этот господин, – он кивнул в сторону Юджина, – намекал именно на такое развитие событий.
– Да. Я хотела сказать, что... – в горле у меня пересохло, и я с ностальгией вспомнила молчуна-водоноса Вирджила. – Я хотела бы что-нибудь выпить...
Ничуть не удивившись, Уолш отъехал на своем роскошном кресле куда-то вправо, нагнулся над маленьким столиком, уставленным стаканами и бутылками, и, не поднимая головы, спросил:
– Виски? Мартини? Водку?
– Простую воду, если можно.
