Текст книги "КГБ в смокинге. В ловушке"
Автор книги: Валентина Мальцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
– Твои бы мозги да в нужное русло...
– Оставь в покое мои мозги! Поговорим лучше о твоей шкуре.
– А что, это даже интересно, – криво усмехнулся Витяня.
– Мишин, в КГБ ведь не учат проигрывать, верно?
– Но вовсе не потому, что исключают возможность проигрыша.
– Тем не менее проигрывать ты не хочешь.
– И не буду!
Он произнес эту фразу таким тоном, что, во-первых, я сразу ему поверила, а во-вторых, испытала жуткое желание резко сорваться с места и бежать куда угодно, только подальше от этого убийцы, внезапно оставшегося в дураках.
Я сделала глубокий вдох:
– Ты можешь собраться и выслушать внимательно мое предложение?
– Валяй.
– Прежде чем я начну, ты должен выполнить две мои просьбы.
– Говори.
– Первая: убери, пожалуйста, свою йогу подальше от моего стула...
– Уже убрал.
– Вторая: ты можешь ответить на несколько моих вопросов? Поверь, это очень важно.
– Валентина, очнись! – Витяня похлопал меня но руке, но я даже не почувствовала этого прикосновения, словно рука находилась в новокаиновой блокаде. – Речь идет всего лишь о выборе. Ты же об этом наверняка много писала, размышляла в своих творческих изысканиях, верно, подруга школьная? Так в чем же дело? И этот день опишешь... когда-нибудь. Ты поняла?
– Да...
– Тогда – время пошло!
Что такое десять секунд, когда нужно успеть просчитать последствия? Если он ведет со мной хитрую игру, спланированную одним из его башковитых начальников, я должна отрицать все. Если же интуиция меня не подводит и Мишин действительно оказался в ситуации зафлажкованного волка, надо признаваться. Всего два варианта, но какое гигантское нагромождение нюансов и какое ничтожное количество секунд. Шансы равны – фифти-фифти...
– Все! – Витяня убрал руку с часами. – Да или нет?
– Да.
Значит, они тебя на самом деле перевербовали?
– Да.
– Так что ты теперь – двойной агент?
– Получается так.
– Ну что ж, тогда нам есть о чем посудачить...
Как передать то ощущение легкости и даже невесомости, которое я испытала после этих слов? Наверно, такие же чувства испытывают парашю-
пропуск стр 381
– Они могут поинтересоваться, какими фактами ты располагаешь...
– Их много. Назовешь один: в моем распоряжении есть пачка превосходных фотографий, на которых запечатлены ты и твой куратор из ЦРУ в постели.
– Ты блефуешь!
– Хочешь проверить?
– Где гарантии, что этими снимками располагаешь только ты, а не, скажем, все руководство КГБ? – задавая этот вопрос, я внутренне поражалась собственному хладнокровию. В любой другой ситуации от таких бесед меня бы уже давно вывернуло наизнанку. По в том страшном разговоре все шлюзы для эмоциональных выплесков были наглухо перекрыты. Просто два зверя боролись за свою жизнь. Впрочем, не совсем так: я боролась сразу за две жизни.
– Гарантии? – Витяня хохотнул. – Они появятся минут через пятнадцать. Как только придут в себя и застегнут штаны. Неужели ты не понимаешь: если бы эта интернациональная порнуха попала к нашим, в Орли тебя встречал бы не консульский хмырь в звании старлея, а пара санитаров с носилками, чтобы отволочь твой труп в ближайший морг? В том-то и дело, что ты справилась со своим заданием, и у наших есть основания тебе верить. Кто-то, кстати, заработает на тебе пару звезд на погоны, а то и орден. Просто я слишком долго в этом говне, чтобы надеяться на кого-то еще, кроме себя. И потому подстраховался. Как видишь, пригодилось в черный день.
– Но как тебе удалось?..
– Неважно. Главное го, что ты выдержала испытание, которое не каждому мужику по силам, и потому я тоже не играю крапом. Все честно, подруга: снимки у меня, моя жизнь – у тебя. Баш на баш.
– И что дальше?
– Ты спросишь у своего связного, где и как я могу встретиться с их людьми. Без глупостей и ковбойских штучек со стрельбой из проезжающего автомобиля. По-деловому, спокойно. Им это тоже небезвыгодно, в конце концов, я в «конторе» больше десяти лет и могу о многом рассказать. Единственное условие – моя физическая неприкосновенность. В противном случае погибнешь ты плюс еще парочка идиотов с их стороны, которые попытаются привести приговор в исполнение.
– А если они не согласятся?
– Тогда, подруга, мы оба проиграли. Единственное, что я могу обещать тебе в этом варианте: в другой жизни мы уже не встретимся – по разным камерам разведут.
– А что насчет Андрея?
– Андрей – это та жертва, которую я во искупление собственных грехов уже возложил на многострадальный алтарь ЦРУ. Если твои друзья захотят убедиться в этом, я могу представить исчерпывающие доказательства.
– Как я свяжусь с тобой?
– О, наконец-то наша беседа стала принимать конструктивный характер... – Витяня смял пустую пачку «Лакки Страйк» и без разрешения подцепил мою сигарету. – В нужное время тебе позвонят и
пропуск стр 384 385
– Не кучкуйтесь, граждане пассажиры, не кучкуйтесь...
«Граждане пассажиры» – в основном иностранцы в дубленках, шубах и диковинных меховых шапках, высоченных, пышных и таких затейливых, что даже нанайцы залюбовались бы, – русского языка в большинстве своем не знали, а потому галдели не переставая и делали как раз то, от чего их предостерегала вышеуказанная деваха в форменном кителе Аэрофлота. То есть гурьбой валили к выходу, весело подталкивая друг друга. Их энтузиазм был понятен: турист, даже если он прилетает в самое скучное место на земле, возбужден по определению. А тут Москва...
Я вжалась в кресло, закрыла глаза, чтобы созерцание модной зимней одежды сезона 1977/78 не вызывало головных спазмов, и попыталась хоть немного расслабиться. Ни малейшего желания кучковаться я не испытывала. Мало того, мне вообще не хотелось выходить из самолета. Моя бы воля, осталась бы тут навсегда и...
– Гражданка, вы чего?
Голос, прозвучавший надо мной, был грудным, чуть хрипловатым и не лишенным человеческих интонаций. Как-никак, международная авиалиния, а не какой-нибудь Усть-Кут – Нарьян-Мар.
– Что «чего»?
– Я говорю, почему не выходите? – стюардесса нагнулась ко мне ближе, и ее грудь, похожая на колеса «МАЗа», едва заметно колыхнулась. – Вам нехорошо?
– Кучковаться неохота.
– Так ведь все уже вышли!
Салон был действительно пуст. Раскатав свернутое пальто, я с трудом просунула в него руки, потом стащила с верхней полки сумку, закинула ее за плечо и, как собака, которую выгоняют в непогоду из теплого дома, поплелась к выходу
Решетчатая площадка отечественного трапа откликнулась на мое возвращение мелкой дрожью. Было очень холодно и сыро. Беззвучно падал снег, серый и мелкий, как перхоть с головы старого холостяка. И вообще все показалось мне серым: небо, нависшее прямо над головой, здание терминала с лозунгом «Пятилетку – в четыре года!», длинный ряд самолетов с опущенными носами, лица одетых в зэковские бушлаты технарей, деловито сновавших вокруг...
Подсознательно я готовила себя к какой-нибудь встрече, скорее неприятной, нежели торжественной. Я так привыкла за эти недели к чьей-то опеке, вниманию, просто слежке, что даже представить себе не могла, что свободно, как все нормальные люди, пройду таможенный контроль, выйду на площадь, возьму такси, поеду домой и не наткнусь при этом на Витяшо или Габеиа.
Но меня не встречали.
Безусый пограничник смерил меня презрительным взглядом, с размаху, словно уничтожая зловредное насекомое, шлепнул штамп на мой загранпаспорт, после чего я перестала для него существовать.
На таможенном досмотре я заработала еще один взгляд. Правда, не столь презрительный, но тоже не материнский. Неопределенных лет тамо-женница с волосами цвета спитого чая весьма равнодушно отнеслась к моему чемодану и сумке, ограничившись тремя вопросами:
– Контрабанду ввозите?
– Нет.
– Оружие?
– Нет.
– Порнографическую литературу?
– А что вы считаете порнографической литературой?
– Ввозите или нет? – она разговаривала со мной тоном главврача в психушке.
– У меня с собой несколько парижских журналов... Я их пока толком не просмотрела, но вполне допускаю, что какая-нибудь голая задница там фигурирует...
– Голая задница – это еще не порнография, – авторитетно сказала таможенница.
– А больше мне вас нечем порадовать.
– Проходите. Следующий...
На стоянке притулилось несколько «Волг» с шашечками на боку. У всех машин передние решетки были подвязаны от мороза кожухами, словно у них болели зубы. Я вдруг подумала, что желто-зелено-грязный цвет, в который выкрашены московские такси, в своем, так сказать, чистом виде в природе не существует. Такой цвет мог придумать только сторож морга. Или посудомойка в заводском пункте общепита, которой всю жизнь приходится заливать сухую горчицу водой, а потом получать удовольствие, наблюдая за лицами клиентов, рискнувших обмакнуть в эту гадость загнувшуюся от клея и целлюлозы сосиску
– Куда едем? – молодцеватый таксист в фуражке и короткой кожаной куртке на молнии появился откуда-то из-за машин, словно сидел там в засаде.
– На Масловку.
– Сколько дашь?
– А сколько просишь?
– Чирик.
– Давно из тюрьмы?
– Сроду не сидел.
– А кто грабить научил?
– Жизнь научила, подруга, – ухмыльнулся таксист. – Так поедем или здесь заночуешь?
– Поедем...
Наблюдать за проносившимися в грязных окнах «Волги» видами покосившихся деревянных домов и монотонных новостроек после прекрасной экзотической Аргентины было одновременно противно и интересно. Все равно как после красочного спектакля из жизни титулованных особ попасть за кулисы и увидеть венценосца в шлепанцах и подштанниках, распивающего бутылку «Жигулевского». Я и раньше догадывалась, что «лицо обновленной Москвы» – отнюдь не воплощение гениального замысла. Но только теперь, въезжая по Ленинградскому шоссе в столицу, я по-настоящему поняла, как уныло и безнадежно это нагромождение бетона, рубленого камня в цоколе, вылинявших от дождя и солнца лозунгов и мутных от снега и грязи стекол. Ужасно вдвойне, ибо выражение человеческих лиц было примерно таким же.
Гармония ущербности...
Моя единственная краса и гордость – однокомнатная кооперативная квартира, купленная на мамины деньги и превратившаяся в ее хронический долг, дохнула на меня, как преданный пес, теплом и радостью. Она только что хвостом не виляла. Все стояло на своих местах, точно и не было этих сумасшедших недель, в корне изменивших мою жизнь. Я скинула пальто, туфли, затолкала в угол чемодан и сумку, забралась с ногами на мою любимую тахту, осторожно потрогала свалявшуюся шерсть старого пледа и вздохнула. Ритм и содержание моей жизни были сломаны резко и болезненно, я разучилась принимать элементарные решения. Например, что теперь делать? Завалиться спать? Идти на работу? Сообщить маме о своем приезде? Позвонить подруге? Заскочить на рынок и купить хоть какую-то еду? Сама себе я напоминала больную в реанимации, разбитую параличом, покинутую близкими и друзьями и осознавшую вдруг, что все прежние радости жизни, все те элементарные вещи, о которых она раньше просто не задумывалась, все те незамысловатые мелочи, из которых и складывалось ровное и, в целом, довольно беззаботное ее существование, стали вдруг совершенно недосягаемы. Как работать, если неохота жить? Как любить, если тебя предали? Как доверять, если никому не веришь?..
Телефон зазвонил неожиданно и властно.
пропуск стр 391 392
вторялась почти в точности. «Почти» – потому что в холле пребывала еще одна личность – нестарый патлатый чувак, перезрелый плейбой, одетый в линялые синие джинсы и джемпер, скроенный из множества цветных лоскутков. Он сидел чуть в стороне от Андропова на невысоком табурете и внимательно разглядывал свои ногти.
Увидев меня в проеме двери, Великий Пожиратель Южных Плодов на мгновение оторвался от персика, кивнул мне с такой будничностью, словно это не по его монаршему изволеныо меня, как простую бандероль, бросали из конца в конец света, и вернулся к прерванному делу.
– Садитесь, Валентина Васильевна, – сказал «плейбой», указав на кресло.
Презирая себя за все сразу, я села.
– А вам к лицу заграница... – Андропов завершил наконец предварительный ритуал и вонзил в персик явно не искусственные зубы. – Угощайтесь! – он радушно повел рукой в сторону вазы с фруктами.
– Спасибо, я сыта.
– Я хочу представить вам моего помощника, Матвея Ильича Тополева.
«Плейбой» привстал с табурета и церемонно нагнул голову. Я подумала, что ничего хорошего от встречи с этими типами ждать не приходится.
– Юрий Владимирович, разрешите задать вопрос?
– Узнаю профессиональную хватку, – хмыкнул Андропов.
– Так да или нет?
пропуск стр 394
страшном доме. – И я не знаю, сколько продлится это одиночество – год, пять, десять лег, всю жизнь... Ты умница, и тебе не свойственны глупые поступки. Но если ты почувствуешь, что находишься на грани срыва, переведи дух и подумай. Как следует подумай, Вэл, и спроси себя: в чем причина? И ты поймешь, что тебя просто подводят к этому состоянию, с тобой играют, тебя провоцируют...
– Кто из нас русский, Юджин, – ты или я?
– Андропов...»
– Может, вы и меня введете в курс дела? – мой голос казался мне чужим. – Если я написала заявление об уходе по собственному желанию, значит, у меня были серьезные причины?
– Ну, разумеется! – поддакнул Тополев. – Вы намерены написать книгу.
– Книгу, вот как?.. – я постепенно приходила в норму. Еще несколько усилий, еще немного... – Может, подскажете, о чем?
– Охотно, – тонко улыбнулся «плейбой». – Сборник театроведческих эссе. Вы, кажется, даже договор заключили с издательством.
– Ну как же! А потом сразу побежала в редакцию и накатала заявление.
– Вот видите, Валентина Васильевна, как хорошо вы все помните, – Андропов почти завершил очистку второго персика, и было неясно, что именно так порадовало шефа КГБ – моя вернувшаяся память или непрерывная спираль кожуры, стекавшая из-под его холеных рук.
– Юрий Владимирович, а где именно я буду писать свои эссе? – я уже вошла в ритм беседы
пропуск стр 396 397
– Послушай, ты, говно в костлявой заднице! Ты думаешь, я гам выворачивалась наизнанку, строила из себя то блядь, то праведницу, дрожала под пистолетами цээрушников и общалась с вашими долбаными мордоворотами в смокингах, которых не то что на порог – в совмещенный сортир при кожвендиспансере пускать нельзя из-за врожденного дебилизма после кривых щипцов акушера, – ты думаешь, что все это я терпела для того, чтобы ты тут разыгрывал передо мной майора Пронина, педерастина стоеросовая?! Да кто ты такой, мать твою за ногу, срань инфантильная?! По какому праву ты, гнида, изображаешь передо мной советскую власть и ее карающий меч?! Лучше бы засунул этот меч вместе с вашим вонючим щитом к себе в жопу! Да что ты видел в своей недоделанной жизни, кроме кремлевских пайков, служебных тачек и групповухи в виде вылизывания всех начальников кряду? Ты ж понимаешь, следователь на мою голову!..
Я выдохлась.
В комнате воцарилась гробовая тишина. В глазах Тополева читалось такое изумление, словно он увидел у меня на коленях своего шефа.
– Вы все сказали, Валентина Васильевна? – осторожно осведомился он.
– На сегодня все, – отрезала я и закурила. Наоравшись, я почувствовала необыкновенную легкость в теле, словно меня накачали гелием.
– Тогда до завтра?
– Как угодно... – возможно, это была только иллюзия, но меня не покидало ощущение некото-
– Знаю, знаю! – Тополев ухмыльнулся. – В костлявую задницу. Вы начинаете повторяться – еще один признак усталости.
– Я уже жила на такой вилле. Правда, она принадлежала ЦРУ.
– Ну, поживете теперь на даче КГБ. Вы же любите острые ощущения, не так ли?..
– Мне нужно сообщить матери о своем приезде. Могу я отсюда позвонить?
– Пока это невозможно.
– Почему? Она старая и больная женщина...
– Вашу мать уже поставили в известность, что вы задерживаетесь еще на неделю в Париже. Творческие проблемы...
– А из Парижа хоть позвонить можно?
– Нет. Пока нет.
– Что так?
– Международные линии сильно перегружены и не справляются с заказами. Вы еще из Аргентины послали матери телеграмму о том, что задерживаетесь. Как видите, уважаемая Валентина Васильевна, все предусмотрено. А теперь отдыхайте...
42
Ближнее Подмосковье. Дача Ю. Б. Андропова
14 декабря 1977 года
Моя мама умеет читать сны.
Я знаю это от посторонних людей – таких же, как она, усохших учителок мытищинской средней школы, живущих на пенсии, воспоминаниях и нитроглицерине. Мне даже говорил кто-то из них, что займись мама этим делом профессионально (то есть, грубо говоря, за деньги), она могла бы вести вполне обеспеченный образ жизни, не гнуть ночами спину над тетрадками дебилов, излагающих на бумаге впечатления об Онегине как лишнем человеке, и не отдавать ежемесячно половину зарплаты в счет долга за мою кооперативную квартиру.
Как-то в один из моих редких наездов в Мытищи, когда мама на радостях рванула на местный рынок за витаминами для экстренного восстановления гемоглобина в крови отощавшей дочурки, а я пыталась навести хоть какой-то порядок в книгах, журналах, фотографиях и газетных вырезках, которыми – за исключением кровати да старого-престарого трельяжа, усыпанного пудрой, – была меблирована ее конура, в комнате появилось странное создание – дама лет шестидесяти – ста в парчовом платье, ажурных чулках, резиновых ботах и с китайским веером в синих кукольных пальчиках, которым она, несмотря на проливной октябрьский дождь за окном, жеманно обмахивалась. Назвавшись маминой приятельницей по имени Аделаида Гидеоиовна, дама грациозно присела на краешек трельяжа, щелкнула костяными пластинками веера и сказала, что ей назначено.
Бабуля оказалась презанятной. В ожидании мамы мы с ней пили чай, говорили о фильмах Ромма, а когда я осторожно поинтересовалась, на предмет чего ей, собственно, назначено, дама всплеснула венозными ручками:
– Сны, милая моя, сны!
– Она действительно толкует сны?
– Фи, – дама брезгливо поморщилась, – что за вульгарное слово? Она читает их. Помните, у Ахматовой, нет, у Блока... Словом, она заглядывает в сны сквозь магический кристалл.
– Откуда у нее это?
– А вы разве не знаете? – на лице Аделаиды Гидеоновны отразилось изумление. – Вы же самый близкий для нее человек! Неужели она?.. – Старушка пожевала сухонькими губками, задумалась, потом просветлела и удовлетворенно кивнула. Видимо, сама себе она уже объяснила этот феномен разобщенности поколений. – Дело в том, миленькая, что вашей маме было знамение.
– Что было?
– Знамение. Она ведь, как выразился бы Велимир Хлебников, живет вне.
...Несколько раз я пыталась использовать мамины способности и просила сс объяснить, что значит тот или иной сон. Мама краснела, страшно смущалась и говорила, что все это ерунда. И вот теперь, меряя шагами свою уютную, заставленную финской мебелыо камеру гэбэшной тюрьмы дачного типа, я думала о том, что если есть на земле человек, способный растолковать мне мой непрекращающийся двухнедельный кошмар, то это только она. В том случае, естественно, если у меня окончательно поедет крыша и я решусь убить собственную мать подробностями жизни двойного агента...
Утром следующего дня, когда в томительном поиске хоть какого-нибудь занятия я вымыла го-
– Естественно.
– Преследуете какую-то конкретную цель?
– Преследую, – кивнул Тополев. – С сытым человеком легче общаться.
– Через желудок путь лежит только к сердцу мужчины.
– А к сердцу женщины?
– Насколько я могу судить, вы уже благополучно миновали возраст отроческих поллюций, так что могли бы не задавать идиотские вопросы.
– С вами очень трудно разговаривать.
– Но нужно, да?
– Да.
– Хотите – облегчу вашу задачу?
– С вашим характером?
– Хотите или нет?
– Ну, допустим.
– Говорите со мной, как нормальный человек с нормальным человеком. Перестаньте видеть во мне замаскированного агента империализма. Не расставляйте мне ловушки, не хитрите, не играйте словами. Спрашивайте в лоб – и, возможно, мы сэкономим время.
Впервые с начала разговора Тополев взглянул на меня с интересом.
– Вы говорите так, словно вам абсолютно нечего скрывать, – сказал он, плюхаясь в глубокое кресло.
– А что – есть?
– А вы как думаете?
– Я думаю, что у вас накопилась тьма вопросов ко мне. Я думаю, что ответы на эти вопросы «Lufthanza». Снимок был не очень четкий – его, наверно, сделали через иллюминатор в салоне другого самолета.
– Да, это он, – сказала я, возвращая Тополеву фотографию. – Только с усами.
– Где они вас держали?
– На какой-то вилле. Помню, что от «Плазы» это минут двадцать езды.
– Вы жили там одна?
– Нет, в соседней комнате постоянно находился человек.
– Имя?
– Вирджил.
– Охранник?
– Не только. Он приносил мне еду. Кроме того, во время допросов он, по-моему, все время стоял за дверыо.
– Сколько допросов провел с вами Юджин?
– Я не считала. Он работал с утра до вечера, с короткими перерывами.
– Он угрожал вам?
– Нет.
– Вас проверяли на полиграфе?
– Да.
– Вы помните вопросы, которые вам задавали?
– Естественно, не все.
– Проверка проводилась непосредственно на вилле?
– Да. В одной из комнат.
– Там, где вас допрашивали?
– Нет, через дверь.
– Как выглядел оператор полиграфа?
– Я его не сплела. Только слышала голос.
– Он спрашивал по-русски?
– Да.
– Без акцента?
– Нет, акцент был. Причем довольно сильный.
– Вы рассказали Юджину все, – Тополев не спрашивал, он уточнял.
– Все, что велел рассказать Габен.
– Вы уверены, что в точности выполнили его инструкции?
– В противном случае я бы не сидела перед вами.
– Как раз наоборот, – усмехнулся Тополев. – Если бы вы неукоснительно следовали инструкциям Габена, у вас практически не было шансов вернуться в Москву.
– Простите, я что-то не понимаю...
Все я прекрасно понимала. И он понимал, что я понимаю. И последний дурак понял бы. Я для них была большой аппетитной рыбиной, занесенной в Красную книгу и нежданно-негаданно попавшей в их лапы. Впустить меня в свой аквариум они боялись: а вдруг инфекция? Бросить обратно в море не хотели: такой улов! И поверить рыбе в том, что она сама честно приплыла в их мутную заводь, они тоже не могли: Заратустра не позволял. Юджин предупреждал меня о таком повороте. Да я и без него соображала, – не дура ведь окончательная! – что эти молодые люди и степенные дяди с Лубянки, эти рыцари тикласов-ских плащей и кинжалов, в сравнении с которыми заточки мытищинской шпаны выглядели дири-
пропуск стр 408 409
верьте мне: в вопросах отделения правды от лжи мы большие спецы. Мы, скажу без ложной скромности, профессора в этом деле! В случае же с вами совсем не обязательно быть сверханалити-ком: любой начинающий офицер разведки скажет, что вы лжете! Лжете по определению.
– Что значит лгать по определению?
– Это значит, что ваша ложь вытекает из итога нашей операции. Ее конечный результат вовсе не предусматривал вашего возвращения. А вы вернулись. Следовательно, вас перевербовали.
– Но ведь в том и состояло задание! – изо всех сил я пыталась сыграть наивность комсомольской активистки.
– Вы что, издеваетесь надо мной? – глаза Тополева вдруг покраснели, и он стал похож на запущенного серого кролика.
– Ничего не понимаю! – промямлила я, прекрасно понимая, что до финала этого спектакля, после которого занавес, вместе со штангой, на которой он закреплен, упадет прямо мне на голову, осталось совсем немного. Все, что говорил Юджин в Буэнос-Айресе, все те варианты, которые он кропотливо перебирал, выглядели достаточно логично и даже неуязвимо. Не была учтена только одна деталь: Юджин забыл или не знал (а скорее всего, и забыл, и не знал), в каком обществе я живу. Да, этот патлатый помощник Андропова ничего не мог доказать до тех пор, пока я не поддамся на его нажим и сама не признаюсь во всем, валяясь у него в ногах и моля не отлучать меня от редакционного стола и права на свободное передвижение
Этот человек-оборотень, в обязанности которого входило обеспечение безопасности государства рабочих и крестьян, был одним из моего поколения. Но в тот момент между нами не было ни героев войны, ни гигантов пятилеток, ни ударного труда на коммунистических субботниках, ни даже общих впечатлений от последней премьеры в «Современнике». Потому что все это являлось обычной, грубоватой на вид (как и все, что выходит из рук халтурщика) бутафорией в гигантском – на одну шестую часть суши – театре абсурда, где Тополев служил идеальной марионеткой и не без оснований подозревал меня в стремлении взорвать к чертовой матери весь этот вертеп вместе с Карабасом-Барабасом. Я была его врагом, а в обращении с врагами у питомцев товарища Дзержинского был накоплен уникальный опыт.
– Я жду, – сдержанно напомнил Тополев.
– Что? – оторвавшись от социально-политических раздумий, я действительно почувствовала себя рыбой, грубо схваченной за жабры и брошенной на разделочную доску. – Чего вы ждете?
– Подробностей.
– Подробностей... – я мысленно прокрутила вперед кассету со своим чистосердечным раскаянием. Звучало ужасно. К тому же, и это сразу сводило на нет даже намек на идею признания, абсолютно бесперспективно. Завербована КГБ – призналась американцам. Завербована ЦРУ – призналась КГБ...
«Знаешь, дорогуша, – вспомнила я хрипловатый голос моей мудрой подруги, – та несчастная девка, которая переспала с десятью мужиками в поисках одного, единственного и неповторимого, – Божья птаха, чтоб мне сдохнуть в гинекологическом кресле. А вот тайком трахаться с мужем, с которым разошлась, ибо поняла, что он не твой человек, – это и есть форменное блядство!»
– Ну, хорошо... – мысленно поблагодарив свою приятельницу за очередной жизненный урок, я вытащила последнюю сигарету из пачки Юджина. – Возможно, вы правы, Матвей Ильич, и мне не следует скрывать от вас кое-какие детали...
– Я рад, Валентина Васильевна, что вы наконец поняли меня, – Тополев раскрыл свой блокнот и поудобнее пристроил его на колене. – Не стоит играть с огнем, тем более в собственном доме.
– Я даже не знаю, как решилась на это...
– Начните с самого главного. Детали проработаем позже.
– Хорошо... – я опустила голову, чтобы собрать мускулы лица в маску раскаяния. – Перед тем как Мишин и его друг вывезли меня на машине к чилийской границе, я вышла из отеля прогуляться в центр города и зашла в магазин...
– Какой магазин?
– Магазин женского белья.
– Ясно... – Тополев сделал пометку в блокноте. – И что там?
– Ну... короче, я не выдержала и истратила триста долларов из той тысячи, которую вручил мне перед отъездом в Аргентину Мишин.
– Что? – Тополев приблизил ко мне покрасневшее лицо: – На что вы истратили триста долларов?
– Я купила четыре французских лифчика по семьдесят пять долларов. Но чеки я сохранила, они у меня в багаже. Я готова вернуть вам эту сумму в рублях по официальному обменному курсу...
