Текст книги "КГБ в смокинге. В ловушке"
Автор книги: Валентина Мальцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
– Считайте как вам приятнее, – любезно согласился он. – Только учтите: за эти двое суток вам предстоит запомнить и даже вызубрить столько, что, право, нет смысла продолжать болтовню на отвлеченные темы. – Габен взглянул на часы: – Если вы сыты – за работу, Марта!
– Как? Как вы меня назвали?
– А чем Марта хуже Габена? И потом, само словосочетание «Валентина Васильевна Мальцева» слишком длинно и как-то несуразно для наших суровых мужских дел. Оставьте прежнее имя для кабинета вашего редактора. А до этого кабинета – если, конечно, вам посчастливится когда-нибудь туда вернуться, – еще ох как далеко...
32
Чили. Лес
6 декабря 1977 года
– Тебя будут допрашивать только американцы, учти это. Не аргентинцы, а американцы из ЦРУ. Каким бы простачком ни казался тебе собеседник, как бы мило он ни выглядел и на каком бы прекрасном русском или французском с тобой ни говорил, знай: это человек ЦРУ. Он может представиться следователем местной полиции. Тем лучше, поскольку это работает на твою версию: советская журналистка не имеет никакого желания входить в контакт с иностранной разведкой – уже обожглась разок. Ей нужна только полиция и посол СССР в Аргентине. Точка.
– Габен, но может ведь случиться, что они поверят мне, клюнут на мои байки, вызовут посла и отпустят домой?
– Марта, у нас не оперируют понятием «может быть». Они четко знают, кто ты. Они знают о тебе почти все. Ты уже сидишь в компьютерах Лэнгли со всеми потрохами – от справки о здоровье для поступления в детский сад до записи твоего телефонного разговора на идиш с тем полицейским...
– А допрос на вилле?
– Они знают о нем от Геретса и Хорхе. А пленку Мишин унес с собой, и она уже здесь... – Габен сделал неопределенный жест в сторону кухни. – По законам нашей с тобой страны, Марта, эта беседа с твоими излияниями квалифицируется уголовным кодексом как измена Родине при отягчающих обстоятельствах, из чего вытекают как минимум пятнадцать лет строгой изоляции...
– Не трагь свое драгоценное время: Витяня мне это уже довольно внятно объяснил.
– Я только напоминаю, Марта, что эта пленка есть. Возвращаясь к нашим проблемам, хочу, чтобы ты зарубила на носу: никуда они тебя не выпустят, пока не завербуют. Никуда, понимаешь?!
И не тешь себя иллюзиями, иначе погубишь себя, погубишь свою мать, погубишь дело, погубишь все. Если же не будешь уклоняться от нашего сценария, все произойдет именно так, как хочешь ты. То есть будет Москва, будет твоя любимая работа и ненаглядная мама. И даже твой комсомольский кобелек, если, конечно, он еще вызывает в тебе какие-то эмоции. Самое страшное, что может с тобой случиться, – это утрата самоконтроля и чувства реальности. Я не могу объяснить тебе всех нюансов, но поверь: есть следователи, которые «раскручивают» опытнейших агентов. А ты новичок, дилетантка. И в этом твоя сила.
– Габен, что у тебя с логикой? Если они, как ты выражаешься, «раскручивают» опытных агентов, то со мной у них вообще не будет проблем! Я же ничего не петрю в этих делах. Для меня ваши термины и выражения – все равно что суахили с похмелья!
– Ну и пусть, – кивнул Габен. – А что ты, в сущности, знаешь? Что ты можешь сказать им, когда они задурят тебе голову? Ничего, Марта!
– Ой ли?
– Ты знаешь, кем на самом деле был Гескин?
– Тебе известно, с, какой целью ты должна была передать ему рукопись самиздатовского романа?
– Я пыталась понять это, но так и не смогла.
– Тебе известна хоть какая-нибудь деталь в деятельности аргентинской сети КГБ?
– Кроме бойни на вилле – нет.
– Тебе известны имена, клички и явки наших зарубежных агентов?
– Кроме Витяни, Андрея и тебя – нет.
– Ты знаешь мою фамилию, имя, образование, функции, должность в КГБ?
– Нет.
– Ты уверена, что в реальной жизни я выгляжу именно так? – Габен каким-то шутовским манером запустил указательный палец куда-то в район уха, и я с ужасом увидела, как его роскошная борода едва заметно сдвинулась в сторону.
– Теперь уже нет.
– Ты знаешь, какой дорогой вез тебя в эти края Мишин?
– Нет.
– Ты знаешь, как зовут проводника, который доставил тебя сюда?
– Нет.
– Ты знаешь, как называется место, где мы находимся?
– Знаю только то, что мы – на территории Чили.
– Вот видишь.
– А Витяня?
– О! – Габен поднял палец, – Витяня – это уже серьезно. Витяня – твой главный козырь.
– На что мне соглашаться?
– Да на все! Подписывай любые документы, клянись именами всех святых, обещай все, что тебе взбредет в голову. Я даю тебе на это официальное разрешение.
– А официальные гарантии?
– О чем ты?
– Я предполагаю, что в конце концов та пленочка с виллы окажется в чертовски неприятной для меня компании с другими документами, обличающими В. В. Мальцеву как заклятого врага советской власти. И если за первый проступок ты пообещал мне пятнадцать лет строгой изоляции, то за последующие я получу весь набор смертных казней, когда-либо практиковавшихся на нашей любимой родине, и, скорее всего, меня еще лишат права выбора. Верно?
– Как ты представляешь себе эти гарантии?
– Скажи ты, Габен. В конце концов, я уже вторые сутки слушаю твои наставления, так позволь мне воспользоваться твоим опытом для собственной защиты.
– Мне нечего сказать, Марта. Я не могу переделать тебя и заставить уважать честь моей профессии. Но и выбора у тебя пег. Значит, остается только поверить слову офицера советской разведки. Я клянусь: даже если ты не добьешься поставленной цели, 110 при этом честно подойдешь к выполнению этого задания, с твоей головы не упадет ни один волосок.
– А если добыось? Что ж я, так и останусь на всю жизнь «Мартой»?
– Послушай, давай сперва решим проблему твоего выживания. С последующими нюансами мы как-нибудь разберемся.
– Человек выживает, чтобы жить, Габен. Жить как человек.
– Вопрос подхода. Я, к примеру, считаю, что живу как человек. Ты же, занимаясь похожими делами, так не думаешь. Это тупик. Кто-то из нас должен пересмотреть свои взгляды.
– Я понимаю так, что, говоря «кто-то», ты имеешь в виду исключительно меня?
– Возможно. Итак, давай еще раз сначала, Марта...
33
Буэнос-Айрес Улица Клодин
7 декабря 1977 года
...Они все рассчитали точно. Словно наперед сложили эту мозаику из разноцветных осколков ситуаций, имен и перемещений. Как багровые, налитые людской кровью и объединенные некой непостижимой связью клопы, они расплодились всюду, где только сумели, усеяв страны и континенты крошечными черными точками явок, конспиративных квартир, тайников...
Я только-только начинала постигать истинные масштабы этой суровой организации мутантов, взлелеянных на генетическом невежестве масс и мужицкой изворотливости нескольких поколений борцов за коммунистические идеи, мутантов, для
которых не существует расстоянии и помех и которым иод силу все – от остроумной светской болтовни и цитирования классиков и модернистов до хладнокровных циничных убийств... Иногда мне даже казалось, что случись это мое невольное посвящение в начинающие рыцарши плаща и кинжала на родной земле, в привычных условиях, в окружении людей, говорящих по-русски и мыслящих привычными категориями, я от прикосновения к нечеловеческой энергии этого сурового могущества, могла бы, идиотка, и возгордиться. Причастность к силе, вскормленной на осознании неограниченной власти, как известно, окрыляет. Особенно женщин. По я находилась за десятки тысяч километров от родного дома, в удивительно красивой и вместе с тем пугающей стране, куда, по всем законам номенклатурного продвижения и в соответствии с графиком зарубежных поездок представителей комсомольской печати, могла бы попасть разве что в следующей жизни (и то, если бы мне с моим полуеврейским счастьем не повезло вторично родиться на многострадальной территории Союза ССР).
Таким образом, если я и испытывала нечто похожее иа окрылениость, то только от надежды, что бесстрастно изложенный бородатым Габеном план внедрения моей скромной персоны в систему ЦРУ США в большей степени являлся плодом служебного рвения, безудержной фантазии и болезненных ассоциаций человека, многие месяцы оторванного от общения с себе подобными, нежели очередной разработкой аналитического отдела КГБ, переданной с помощью пневмопочты из здания на Лубянке прямо на неструганый стол Габена в далекой чилийской глуши.
Впрочем, надежд на благополучный финал этого кошмарного сна у меня, но сути, не оставалось. По мере того как раскручивалась (а вернее сказать, закручивалась) эта дикая история, я, но всем законам логики, уже должна была, перестав удивляться, смиренно топать маршрутами, которые любезно указывали мне многоопытные лоцманы с площади Дзержинского. По я ничего не могла с собой поделать. Я продолжала изумляться тайнам «живых» шахмат, где людьми жертвуют, как дешевым пешечным материалом. Я по-прежнему тешила себя надеждой, что машина с молчаливым шофером, мчавшая меня по довольно оживленному шоссе, остановится в конце концов у моего замызганного парадного и я кину водителю семьдесят копеек исключительно для того, чтобы услышать казавшееся теперь таким родным московское: «Что, бля, кошелка, иа паперти центы собирала?».
Сытая по горло вкуснейшей сдой и центнером всевозможных инструкций, которыми меня двое суток кряду усердно потчевал Габен, я возвращалась туда, где мне было очень страшно и плохо, куда бы я никогда не вернулась своими ногами и куда меня везла зеленая, как моя тоска, машина.
– Запиши адрес: улица Клодин, 124, – вспоминала я наставления лучшего кулинара среди советских шпионов. – В машине молчишь как рыба. Прежде чем подойти к зданию, внимательно по
пропуск стр.
-алый стяг моей родины. На начищенной, как паникадило, табличке, прикрепленной к ограде, было написано на испанском, английском и русском: «Посольство СССР в Республике Аргентина».
Нет, мне действительно ничего не надо было играть. С такими режиссерами, каким поручил меня Юрий Владимирович, я могла уверенно претендовать на место в основной труппе МХАТа. И хоть я уже многое знала – и о советском посольстве, и о функциях некоторых его сотрудников, и о том, что в подвале этого угрюмого серого дома, вполне возможно, именно в ту минуту в ящик с грифом «Дипломатическая почта» бережно упаковывали моего школьного друга Витяню Мишина, а в другой, значительно больший по размеру – бровастого Андрея, – я почувствовала, как на моих ресницах закипают слезы, а желание рвануться через эти узорчатые чугунные ворота к кусочку единственной страны на свете, которую я пока еще могла называть своей, распирает настолько, что...
– Сеньора Мальцефф? – чья-то нетяжелая, но властная рука опустилась сзади на мое плечо.
– Не будет «если», Марта, – шепнула я про себя и повернулась. – Да, в чем дело?
Передо мной стоял рослый полицейский в темно-синей фуражке с очень коротким козырьком и голубой форменной тенниске с маленькими опереточными погончиками, под один из которых была продета коричневая портупея.
– Сеньора говорит по-испански?
Я покачала головой.
– По-английски?
– Hoy.
Полицейский поскреб затылок под фуражкой, явно не зная, что делать дальше.
– Может, по-французски? – в этот момент я как-то даже не подумала, что мое желание пообщаться с блюстителем порядка хоть на каком-нибудь языке может показаться назойливым.
Теперь пришла очередь качать головой полицейскому. Наконец он принял решение и перешел на интернациональный язык жестов, показав вначале на меня, потом на стоявший неподалеку «ситроен» с синей мигалкой на крыше, после чего ткнул себя пальцем в широкую грудь, а затем перевел его в сторону исстрадавшейся моей.
– Вы хотите отвезти меня в полицию? – я перешла на русский, поняв, что продублировать этот вопрос жестами у меня не хватит физических сил.
– Полисия, нолисия, – радостно закивал служивый и вновь сделал приглашающий жест в сторону «ситроена».
– Но мне надо в посольство, – я показала пальцем на флаг СССР. – Эмбасси!
– Ноу эмбасси, – врубился наконец полицейский. – Полисия!
– Да иди ты на хер! – четко выполняя инструкции Габена и заодно отводя душу с помощью родного русского оборота, отмахнулась я от этого аргентинского чурбана, после чего, в строгом соответствии с планом, уверенно направилась к воротам посольства.
– Сеньора Мальцефф! – на сей раз голос полицейского звучал уже не так вежливо.
По сценарию Габена, тот (или те), кто днем и ночью поджидал «сеньору Мальцефф» у советского посольства, должен был схватить меня под белы ручки и поволочь в машину. Но никто меня не хватал. В последнюю секунду в голове мелькнула капитулянтская мысль: сослаться на нерешительность представителя власти и, сняв с себя таким образом ответственность перед Габеном, рвануть на советскую территорию, от которой меня отделяло всего четыре метра. О том, что в таком варианте меня попросту вытолкнут из посольства в объятия полицейских, я как-то не подумала. Но что-то в голосе полицейского остановило меня. Я повернулась и увидела, что страж закона стоит на том же месте, где секунду назад разыгрывал мизансцену из спектакля для глухонемых, но... Помните любимую книжку послевоенной сталинской детворы под очень подходящим к моей истории названием «Всегда всем весело»? Там приводились две с виду совершенно одинаковые картинки, но надо было найти в них с десяток отличий. Видимо, знакомство с этой книгой помогло мне правильно сориентироваться. Правда, я увидела всего одно отличие, но такое, после которого мне сразу расхотелось прорываться в посольство: в руке у полицейского появился пистолет, очень похожий на те, что фигурируют в вестернах. Да, чуть не забыла сказать, что остальные изменения в картинке происходили уже прямо на моих глазах: из «ситроена» вылезли трое упитанных мужчин в совершенно одинаковых двубортных костюмах и, едва заметно раскачиваясь, направились в мою сторону...
34
Буэнос-Айрес. Дом без адреса
8 декабря 1977 года
...Через каждые полтора часа в гостиную, густо заставленную очень старой и очень красивой мебелью, неслышно входил молодой мулат в смокинге и так же неслышно ставил передо мной высокий стакан с зеленоватым напитком. Поскольку травить меня ядом смысла как будто не было, я пила приятную, чуть отдающую лимоном жидкость с огромным удовольствием. Тем более что этот мини-водопой был единственной передышкой, которую позволял мне Юджин, – приблизительно моих лет высоченный блондин с такими жгучими черными глазами, словно в них регулярно подливали чернила для авторучки...
С момента, когда я очутилась в этом странном доме, прошли сутки. Первую их половину я провела в ванной и в постели, вторую – в удобном кресле с высокой резной спинкой, отвечая, как заводной попугай, на вопросы Юджина. Я уже не смотрела на часы, отмеряя время по стаканам с зеленоватым напитком. Когда мулат принес восьмой стакан, я почувствовала, что сейчас свалюсь и усну прямо на ковре, у йог моего белокурого потрошителя.
– Мы практически закончили на сегодня, – предупредил мои поползновения Юджин. – Еще буквально пара вопросов...
– Может, оставите их на завтра?
– У меня нет оснований считать его сотрудником КГБ.
– Такие основания есть у нас. И не только в отношении вашего редактора. Ладно, оставим пока эту животрепещущую тему. Я хочу сообщить вам весьма конфиденциально одну информацию.
– Стоит ли рисковать?
– Я вынужден, поскольку не вижу другого способа объяснить вам всю неординарность положения.
– Выдача государственных тайн как-то отразится на вашей карьере?
– Вряд ли, поскольку она санкционирована моим прямым начальством в Вашингтоне...
– Господи, и ради этого вы поперлись в такую даль?
– А не стоило?
– А стоило?
– Еще как! Правда, если быть совсем честным, я мечтал встретиться не с вами...
– Догадываюсь, хотя мне и не очень приятно слышать это.
– А раз догадываетесь, то помогите нам отловить ваших милых друзей.
– Я уже говорила вам, что, во-первых, они мне не друзья, а во-вторых...
– Знаю, – отмахнулся Юджин. – Знаю и очень хочу верить вам. Но не могу. Вы уж извините, госпожа Мальцева...
– Вчера, после встречи с тем полицейским у посольства я дала себе слово, что если еще раз услышу обращение «госпожа Мальцева», то вспорю себе вены из-за комплекса буржуазной неполноценности.
– О’кей, – улыбнулся американец. – Тогда скажите, как к вам обращаться?
– Без «госпожи» и без фамилии. Если можно.
– Тогда – Вэл?
– Типичный американизм, да?
– Но ведь и Юджин когда-то был Евгением.
– Вы из России? – спросила я автоматически. Так наши бросаются за границей к первому встречному, похожему на русского.
– Предки, не я... – Юджин посмотрел на часы. – Вэл, вы единственный человек, способный пролить хоть какой-то свет на то, что случилось. У вас на глазах убили нашего человека. И еще четверых. Вы сознаете, что это такое?
– Вы собрались сообщить мне конфиденциальную информацию. Раздумали?
– А разве я уже не назвал число наших потерь? Пять ценных сотрудников ЦРУ. Пять отцов и сыновей...
– Но, насколько я понимаю, в вашей работе это совершенно нормальная вещь.
– Ошибаетесь, госпожа Мальцева! – впервые за двенадцать часов допроса в голосе Юджина отчетливо прозвучало раздражение: – Это только в плохих шпионских фильмах трупы валятся налево и направо. В современной разведке убийство – ЧП, жест отчаяния, черта, за которой начинается беспредел. А беспредел в разведке – очень опасная вещь. Если агенты двух сверхдержав начинают палить друг в друга, значит, мир на грани катастрофы. Ваш преподаватель балетного искусства со своим подручным уничтожил в течение пяти минут пять кадровых работников ЦРУ. Такого числа жертв у нас не наберется и за десять лет работы во всем мире. А они там не прохлаждаются в барах, можете мне поверить... Почему они это сделали? И Мишин, и этот Андрей, вне всякого сомнения, профессионалы. Их поведение в экстремальной ситуации подтверждает это на сто процентов. Следовательно, они не могли пойти на подобное безумство, не имея приказа. А такой приказ мог быть вызван только исключительно важной причиной. Поверьте, мы не первый год работаем против ваших доблестных соотечественников, однако ничего подобного за весь послевоенный период не происходило ни разу! В чем же эта причина, Вэл? Ваше мнение?
– Я уже говорила вам, что не знаю...
Меня начинало подташнивать. Видимо, сказывались усталость и нервное напряжение. Габен действительно предусмотрел все. Те незабываемые сорок восемь часов в его хижине прошли в атмосфере именно таких допросов – длительных, изматывающих, с каверзными подковырками и резкими переходами. Он прекрасно подготовил меня и, как я теперь понимала, не напрасно жевал свои лепешки с чилийскими специями в глуши Кордильер. Я вспоминала его наставления, его выводы относительно возможных оборотов допроса, поражалась его прозорливости, его способности предусмотреть мельчайшие нюансы, но... Навязчивая мысль не давала мне покоя: я никак не могла отделаться от ощущения, что Юджин – вовсе не чужой мне человек, не идеологический и политический противник, не зловещая фигура с черной планеты Мировая Буржуазия и даже не враг мне, моей непотопляемой приятельнице, моей матери... Я вовсю настраивала себя против пронизывающего и в то же время простодушного взгляда иссиня-черных глаз, я хотела использовать образ человека, неутомимо допрашивавшего меня, как некий эмоциональный аккумулятор, в котором я бы черпала энергию для создания защиты, экрана... А сидел передо мной вполне нормальный и весьма симпатичный парень, который разговаривал со мной на моем родном языке, использовал похожие обороты, читал те же книги. Встреться он мне где-нибудь на Сретенке, в метро или в читалке МГУ – я, вполне возможно, приняла бы его за аспиранта или коллегу...
– О чем вы задумались, Вэл?
– Здесь, за границей, я стала ужасной эгоисткой, Юджин. И думаю преимущественно о себе.
– Скажите, Вэл, вы себе нравитесь?
– А почему вы спрашиваете об этом?
– Мне показалось, что вы из категории женщин, которые не могут жить, не уважая свои поступки. Мне правильно кажется?
– Боюсь, что это слишком топкие нюансы после столь долгого допроса.
– И все же – вы не ответите на мой вопрос?
– Раньше нравилась.
– А что изменилось с тех пор?
– Многое, Юджин.
– У вас очень усталое лицо.
– Хотела бы я посмотреть на вас, если...
– Нет, нет, – улыбнулся он, – я говорю не о физической усталости.
– Все очень просто, Юджин: я хочу домой. К маме. Надеюсь, это желание не кажется вам противоестественным?
– Ну хорошо, на сегодня хватит, – он захлопнул блокнот, аккуратно завинтил колпачок авторучки и, видя, что я по-прежнему сижу в кресле, вопросительно уставился на меня: – Вы что-то хотите сказать, Вэл?
– Спросить.
– Слушаю вас.
– Скажите, а эти люди... Ну, те, кого... – я старалась выразиться как-нибудь поделикатнее.
– Вы спрашиваете о тех, кто погиб на вилле?
– Да. Они были вашими друзьями?
– Они были моими коллегами, Вэл, – Юджин вдруг встал во весь рост, и я впервые по-настоящему увидела, как он высок. Наверно, в студенческие годы играл в баскетбол. – А один из них был моим близким другом...
– Кто? – почувствовав, что мое горло словно обложили наждачной бумагой, я потянулась за стаканом и допила несколько капель, сиротливо перекатывавшихся на дне.
– Тог самый... – Юджин как-то криво усмехнулся и посмотрел куда-то поверх моей головы. – Тот самый парень в очках, который, но вашим словам, чуть не влепил вам пулю в лоб.
– А что, не влепил бы?
– Думаю, не стоит так расстраиваться. В конце концов, не вы его убили.
– Не я...
– Ну и довольно! – Юджин подошел ко мне и протянул руку: – Спасибо вам.
– За что?
– За Ника.
– Завтра вы будете опять меня допрашивать?
– Скажем так: я хотел бы возобновить нашу беседу.
– График прежний? Двенадцать часов?
– Возможно, – как-то по-мальчишески улыбнулся Юджин. – Но обещаю вам, что по крайней мере часть нашей беседы пройдет в более непринужденной обстановке.
– Вы намерены вести допрос под песни Элвиса Пресли?
– Я намерен пригласить вас в ресторан...
