Текст книги "КГБ в смокинге. Книга 2"
Автор книги: Валентина Мальцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
16
ПНР. Порт Гдыня
5 января 1978 года
В половине двенадцатого ночи у проволочных ворот порта аккуратно притормозила черная легковая «татра» с варшавскими номерами. Водитель, коренастый мужчина средних лет в сбитой на затылок велюровой шляпе, опустил стекло и, ничего не говоря выглянувшему из будки охраннику со здоровенной кобурой на поясе, выставил перед его носом развернутое на ладони синее удостоверение.
Охранник молча кивнул, вернулся в будку и отжал от стены рубильник. Ворота, скрипя, разъехались, и «татра» медленно двинулась вдоль портовых кранов, редких фонарей, штабелей контейнеров и высоченных гор просеянного песка в сторону невзрачного двухэтажного здания таможни.
Из «татры» вышли двое молодых людей в одинаковых грязно-серых пыльниках. Один из них что-то сказал водителю. Тот кивнул, заглушил мотор и развалился на сиденье, всем своим видом демонстрируя готовность ждать сколько потребуется. Тем временем оба его пассажира поднялись на второй этаж, прошли в конец длинного, устланного выцветшей ковровой дорожкой коридора, и без стука вступили в кабинет Лешека Ковальского, начальника смены гдынской таможни, известного в кругу друзей и подчиненных как личность угрюмая и малосимпатичная.
Увидев гостей, Ковальский, резво вскочил, обошел стол и протянул руку:
– Добро пожаловать! Капитан Ковальский.
Не замечая протянутой руки, оба сели в кресла, приставленные к обшарпанному письменному столу, и как по команде закурили.
– Вы получили инструкции из Варшавы? – спросил один из гостей, высокий бритоголовый мужчина, чье открытое лицо несколько портили набрякшие мешки под глазами.
– Так точно, пан… э-э-э… – Ковальский взглянул на раскрытый блокнот, – пан Вшола.
– Пан Вшола – это я, – резко отозвался второй гость, жгучий брюнет, чем-то смахивавший на итальянского жиголо. – А вы говорите с начальником особой службы контрразведки майором Пржесмиц ким.
– Виноват, панове, – растерянно развел руками Ковальский.
– Ерунда! – Пржесмицкий расстегнул плащ, под которым Ковальский не без зависти рассмотрел добротный темно-синий пиджак и явно заграничный галстук изящной расцветки. – К делу, пан капитан. Вы получили распоряжение оказывать нам содействие?
– Так точно, пан майор!
– У какого пирса стоит сухогруз «Камчатка»?
– Э-э… – Ковальский взглянул на разлинованную кальку, прикрепленную кнопками к стене. – У шестнадцатого.
– Отбытие?
– Через полтора часа.
– Вам передавали, что нам нужно провести досмотр судна?
– Так точно. Но…
– Что?
– Порт приписки – Ленинград, – осторожно пояснил Ковальский. – Это советский сухогруз.
– Знаю, что не американский, – отрезал майор. – Вы предупредили капитана?
– Предупредил.
– У вас есть список экипажа, пан капитан? – спросил Вшола.
– Э-э… – замялся Ковальский.
– Почему нет? – сдвинул белесые брови Пржесмицкий.
– Видите ли… – начал было капитан, но Пржесмицкий махнул рукой:
– Ладно. Потом разберемся. Проводите нас до пирса.
– Мои люди вам не нужны, панове?
– Нет! – Пржесмицкий поднялся. – Дело тонкое, обойдемся без лишних глаз. У трапа останетесь только вы, капитан. Ясно?
– Так точно, пан майор.
– Вперед!
Спустившись, все трое сели в «татру». Словно застоявшись, мощная машина взревела и рванула с места.
Шестнадцатый пирс находился километрах в пяти от таможни. Когда машина подъехала к грязно-белому борту сухогруза, на причале не было ни души. Зимняя ночь, пронизанная мелкими снежинками, роившимися в свете двух фонарей, заволокла пирс угрюмой тьмой. Истошно кричали чайки, метавшиеся над водой, подернутой тонкой нефтяной пленкой.
Ковальский, сидевший вместе с Вшолой на заднем сиденье «татры», кашлянул.
– Приехали.
– Ну и хорошо, – отозвался Пржесмицкий. В тот же момент Вшола резким тычком буквально погрузил локоть правой руки в левый бок Ковальского. Капитан коротко вскрикнул, закатил глаза и завалился к стеклу.
Вшола взял обмякшее тело Ковальского за плечи, аккуратно прислонил его к сиденью и надвинул ему на глаза форменную фуражку с польским орлом и «крабом». Впечатление было такое, словно начальник смены, устав от служебной суеты, прикорнул на часок, разморившись, в теплом салоне автомобиля.
Пржесмицкий вытащил из плечевой кобуры черный магнум, навинтил на ствол сделанный из гофрированного железа глушитель, коротко передернул затвор и водворил оружие на место.
– Как он? – не оборачиваясь, спросил Пржесмицкий.
– В порядке, – ответил Вшола, заканчивая ту же операцию со своим пистолетом.
– Смотри в оба! – Пржесмицкий повернул голову к водителю. – Выходишь, открываешь капот и возишься. Огонь открывать только в крайнем случае.
Сигнал – как договаривались. Сверим часы. На моих – 23.52.
– О’кей!
– Если в 00.30 мы не появимся, – Пржесмицкий говорил очень тихо, не глядя на водителя, – уходи. Вопросов нет? Пошли…
17
ПНР. Порт Гдыня. Борт сухогруза «Камчатка»
5 января 1978 года
– Мне необходимо переодеваться в вашем присутствии?
– Я отвернусь.
– Не боитесь получить по голове?
– В вашей каюте нет ни одного тяжелого предмета. Койка привинчена. Колющие и режущие предметы отсутствуют…
– Как в тюрьме.
– А по-вашему, вы заслуживаете лечебно-оздоровительного санатория?
– Я готова.
– Отлично! – Петр Петрович удовлетворенно оглядел меня. – Вы знаете, эта одежда вам к лицу, Валентина Васильевна. Ох, пардон, гражданка Саленко!
– Чтоб ваша дочь всю жизнь так ходила!
– Накиньте свою дубленку – и вперед!
Кагэбэшник открыл дверь и выпустил меня в коридор.
– Идете первой. Я – в двух шагах за вами. Когда дойдем, получите от меня паспорт. И без фокусов.
Наверное, я просто засиделась в каюте. Во всяком случае, поднявшись по грязным ржавеющим ступеням на верхнюю палубу, я чуть не потеряла сознание от ночного морского воздуха – крепкого, пряного, с какими-то неуловимыми примесями рыбы, снега и мазута.
– Что с вами? Почему остановились? – вякнул за моей спиной Петр Петрович.
– Дайте хоть подышать, гражданин начальник.
– Закройте пасть!
В этот момент я увидела двух мужчин, поднимавшихся по боковому трапу. Вид у них был довольно затрапезный – какие-то невыразительные плащи и дурацкие шляпы. Один из них, чернявый крепыш с плечами циркового борца, поднял голову. Наши взгляды на долю секунды встретились. И я почувствовала, как внутри у меня что-то оборвалось. Где-то я уже видела эти глаза – черные, пронзительные, глубоко упрятанные под мощные дуги бровей. Взгляд, который с равным успехом мог принадлежать налоговому инспектору, сутенеру или поэту. Недавно я уже ощущала его на себе. Но где? Когда? При каких обстоятельствах? Я попыталась вспомнить, но не смогла. В голове проносились разрозненные клочья кошмарных воспоминаний, разобраться в которых мог разве что опытный психоаналитик. И то ему пришлось бы меня сперва загипнотизировать.
Одно я знала совершенно точно: у человека на трапе не было прошлого. Он был из моей «новой» жизни. Без всякого сомнения. Где я видела его, черт возьми? И почему он оказался здесь, на отдаленном безлюдном пирсе мрачного – под стать погоде – польского порта?..
Какие-то сходные мысли мелькнули, видимо, и в голове черноглазого. Или мне это только показалось? Так или иначе, едва перехватив мой взгляд, он повернулся к своему долговязому попутчику и, не останавливаясь, что-то сказал ему.
– Быстрее!..
Последнее уже относилось прямо ко мне: Петр Петрович стиснул мою руку выше локтя с такой силой, что я чуть не вскрикнула. Со стороны, впрочем, все выглядело вполне пристойно: благообразного вида мужчина в мешковатом костюме бережно ведет женщину под локоток, чтобы она, чего доброго, не поскользнулась на заскорузлой, слегка покачивающейся палубе.
Но мне почему-то очень не хотелось тащиться в камбуз. Ну очень! Сам факт появления на трапе двух незнакомых мужчин, который я тут же связала с вынужденным переодеванием в дурацкое одеяние судовой буфетчицы и спешной переброской из моей камеры-одиночки на камбуз, вызывал какой-то странный прилив сил и даже нечто, отдаленно напоминавшее всплеск оптимизма. При том, что я все еще не могла сообразить, хорошо это или плохо. Однако – и это вполне объяснимо – любые перемены в той безрадостной и совершенно бесперспективной ситуации, в которой я очутилась, были для меня скорее добрым знаком, нежели поводом для новых тревог.
– Мне больно!
– Осторожнее, товарищ Саленко, не поскользнитесь, – пробормотал где-то у моего уха Петр Петрович, не разжимая своей цепкой клешни и абсолютно не реагируя на двух незнакомцев, которые (я видела это боковым зрением) уже поднялись на борт и о чем-то разговаривали с человеком в темно-синем бушлате, стоявшим спиной ко мне.
– Хотела бы я посмотреть в лицо настоящей Саленко, – тихо сказала я, неловко переставляя ноги через протянутый по всей палубе металлический трос с торчащей щетиной острых, словно бритва, заусенцев.
– Зачем? – не очень даже любопытствуя, поинтересовался Петр Петрович.
– Чтобы спросить, что она делала, когда ее хватали за руку подобным образом?
– Она бы ответила вам, что в таких случаях беспрекословно подчинялась.
– Всем?
– Кому положено.
– А она знала, кому положено?
– Еще как!
– Она была сержантом КГБ?
– Она была здравомыслящей женщиной. Чего не скажешь о вас…
Каюта, в которую втолкнул меня Петр Петрович, была значительно просторней прежних моих камер и представляла собой строго квадратное помещение с двумя выходящими на обе стороны иллюминаторами, в котором находились большая электроплита, двухстворчатый холодильник, деревянная колода для рубки мяса, всевозможная кухонная утварь, а также рассчитанный человек на восемь длинный, похожий на столярный верстак, стол для кормежки членов экипажа. Вот за этот стол и усадил меня галантный Петр Петрович. Затем он нырнул куда-то за холодильник, извлек оттуда белый халат, быстренько облачился в него, натянул на голову не первой свежести поварской колпак и уселся напротив.
– Судя по этому маскарадному костюму, вы – шеф-повар? – спросила я.
– Просто кок, товарищ Саленко. Вы не в ресторане. На советском торговом флоте нет шеф-поваров.
– A-а, понимаю, – кивнула я. – Не заслужили. Так зачем вы меня сюда привели? Хотите провести ночное производственное совещание? Наверное, я плохо разношу треску в томате, да? Или, может, вы скверно жарите котлеты? Или, не дай Бог, наш славный экипаж сухогрузчиков активно дристает на почве недовымытой посуды?..
– Не выступайте! – тихо сказал Петр Петрович и швырнул мне через стол синюю книжицу загранпаспорта. – Это вам. Предъявите, если таможенники попросят.
– А они обязательно придут сюда? – я пыталась придать своему голосу максимальную естественность, чтобы этот монстр с вузовским ромбиком в петлице не почувствовал, как сильно я заинтересована в визите представителей страны, многократно растерзанной моими соотечественниками по отцовской линии.
– Могут.
– А если я?..
– Даже не думайте, товарищ Саленко! – голос Петра Петровича, который все время переводил взгляд с меня на иллюминатор, выдавал его крайнюю озабоченность.
Последнее обстоятельство, признаюсь откровенно, воодушевляло меня. Надо было обладать мозгами олигофрена, чтобы не сообразить: он боялся. Боялся нормального таможенного досмотра в порту дружественной и глубоко зависимой от Советского Союза страны. Но почему, а главное, чего офицер КГБ СССР, выполняющий к тому же спецзадание, мог бояться в территориальных водах братской Польши? Дав волю фантазии, я тут же предположила, что тихоня Петр Петрович, используя, так сказать, рамки служебной командировки (если только конвоирование, допросы и избиение беззащитной женщины можно назвать командировкой), нелегально решил провезти в алюминиевом баке для питьевой воды надежно упакованную партию французских колготок, дабы обеспечить сим дефицитным товаром супругу, дочь, тещу и других представительниц несчастного пола, которые в обозримом и необозримом будущем были способны клюнуть на это ничтожество в пиджаке и при расческе. На то, чтобы представить себе Петра Петровича, тайно провозящего тонну героина или выкраденный из коллекции золотой кубок работы Бенвенуто Челлини, даже у меня не хватило воображения. Да и к чему этим чинам с Лубянки, обладающим властью и влиянием удельных древнерусских князьков, опасные выкрутасы с примитивным провозом контрабанды? Они и так имели все, о чем только могли мечтать. Но даже если и было что-то противозаконное – что тогда? Что может сделать заурядный чин польской таможни находящемуся «при исполнении» функционеру самой могущественной и страшной спецслужбы в мире? Арестовать? Конфисковать вожделенные колготки? Накатать жалобу на Лубянку? Пожаловаться первому секретарю ЦК ПОРП?..
Короче, я терялась в догадках, то и дело переводя взгляд с озабоченного лица Петра Петровича на мутное окошко иллюминатора, в котором ничего, кроме темноты, не просматривалось. Мы молча сидели друг против друга, словно провинциальная пара спекулянтов-мешочников в зале ожидания Ярославского вокзала, изнуренная опустошительным набегом на московские продмаги. Было сыро и холодно.
Наконец жалобно взвизгнула железная дверь, и в камбуз вошли трое – неопределенного возраста мужик в ушанке, синем бушлате и со скверно выбритым лицом, в котором я вычислила капитана славного сухогруза «Камчатка», и двое мужчин в шляпах, которых я уже видела поднимающимися по трапу.
– Добрый вечер, панове! – на хорошем русском поздоровался долговязый. – Вы, капитан, можете быть свободны…
Плохо выбритый мореман хмуро кивнул и, втянув голову в плечи, словно готовясь к пронизывающему ветру снаружи, покинул камбуз.
– Я – инспектор главного таможенного управления майор Пржесмицкий. Это, – он кивнул на попутчика, – мой коллега, капитан Вшола. Предъявите, пожалуйста, ваши паспорта…
Предложение таможенников вполне меня устраивало. Втайне надеясь, что с документами на имя буфетчицы Саленко что-то может оказаться не так, я уже, распахнув дубленку, потянулась было за паспортом, который положила до этого в карман юбки, но, наткнувшись на суровый, предостерегающий взгляд Петра Петровича, отдернула руку.
– Извините, майор, – как-то очень вкрадчиво, словно боясь ненароком обидеть долговязого поляка, подал голос Петр Петрович. – Я хожу на этом сухогрузе третий год. Но ни разу не видел на борту «Камчатки» ни одного польского таможенника. Что-то случилось, панове?
– А что, пан, в вашей стране тоже принято задавать вопросы представителям власти, когда они находятся при исполнении служебных обязанностей? – подал голос черноволосый крепыш.
– Нет, но…
– Ваши документы? – не реагируя на замечание Петра Петровича, сказал Пржесмицкий и протянул руку…
Как я уже говорила, за несколько минут до появления таможенников мой куратор в акватории Северного и Балтийского морей успел облачиться в белый халат. Причем я видела, что свой загранпаспорт Петр Петрович переложил из пиджака в нагрудный карман халата, на котором стоял чернильный штемпель «С/г Камчатка». Обычно мне бы и в голову не пришло обращать внимание на подобные пустяки. Однако, имея уже за плечами внушительный, а главное, спрессованный во времени опыт, я с тоской понимала, что синдром обостренного восприятия происходящего будет преследовать меня всю жизнь. И хотя мои мысли витали далеко, глаза фиксировали каждую мелочь, в том числе и некую несуразность в действиях Петра Петровича: вместо того чтобы полезть за паспортом в нагрудный карман халата, он почему-то сунул руку в прорезь между двумя пожелтевшими от времени и стирки пуговицами, под пиджак. Я инстинктивно сжала обеими руками выступы деревянной скамьи, на которой сидела.
– Не двигаться! – крикнул крепыш, находившийся у двери за моей спиной, но было поздно: рука Петра Петровича с тускло поблескивавшим пистолетом уже находилась на уровне стола. Я с ужасом увидела, что ствол был нацелен прямо мне в грудь. Почему-то мое внимание привлек не округлый зрачок пистолета, а побелевший от напряжения палец Петра Петровича на спусковом крючке. И тут – один за другим – раздались два негромких хлопка. Словно какой-то хулиган проколол два воздушных шарика. И палец Петра Петровича на изогнутом крючке утратил напряженность. А потом не стало видно и пистолета – его закрыла седая, с розовыми проплешинами, голова, с глухим стуком ткнувшаяся в обитый зеленым пластиком стол, за которым питался экипаж сухогруза «Камчатка».
Я, естественно, закричала.
– Тсс! – раздалось за моей спиной.
Я обернулась.
Черноволосый крепыш сидел на корточках перед распластавшимся на полу капитаном в синем бушлате. Вытаскивая правой рукой пистолет из скрюченных пальцев убитого, он приложил указательный палец левой к губам, всем своим видом умоляя, чтобы я срочно заткнулась.
– У вас всегда такая реакция? – тихо спросил Пржесмицкий, деловито приподнимая за волосы голову Петра Петровича и извлекая из-под нее пистолет.
– Какая? – удивившись, спросила я.
– Замедленная.
– Да. Всегда.
– Это плохо…
Пржесмицкий кинул пистолет Петра Петровича напарнику. Крепыш ловко схватил его левой рукой и засунул за пояс.
– Кто вы такие? – я чувствовала, что нахожусь на грани срыва.
– Друзья, – коротко ответил Пржесмицкий и подошел к иллюминатору.
– Я вас не знаю, – пролепетала я.
– Мы еще познакомимся ближе, пани. Но лучше это сделать в другом месте. Вы со мной согласны?
Я кивнула.
– Тогда пойдемте!
– Мое сумочка в каюте… Там, внизу… И зубная щетка… Я, собственно, спать ложилась…
Видимо, выглядела я как безумная, потому что «таможенники» молча переглянулись, после чего черноволосый подошел вплотную, очень осторожно положил руку мне на плечо и почти шепотом сказал:
– Все это неважно, пани. Понимаете? Мы – ваши друзья. И мы здесь – чтобы помочь вам. Понимаете?
Я вновь кивнула, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
– У нас очень мало времени. И вы поможете нам, если будете делать то, что мы скажем. Вы меня понимаете?
Я кивнула в третий раз.
– Отлично. Что бы ни случилось – будьте за моей спиной. Вперед!
18
ПНР. Порт Гдыня
Ночь с 5 на 6 января 1978 года
Мы шли по палубе, как группа альпинистов, связанные между собой невидимым страховочным тросом. Впереди, не торопясь, но и не мешкая, шагал Вшола. За ним – я. Замыкал нашу колонну Пржесмицкий. Зажатая между новоявленными друзьями-конвоирами, я едва переставляла ноги, буквально подламывавшиеся от животного страха. Во-первых, после того, как на моих глазах в замкнутом пространстве камбуза за долю секунды уложили капитана сухогруза и офицера советской разведки, я имела все основания опасаться самого страшного, включая пулеметный обстрел на открытом пространстве палубы. А во-вторых, зыбкие конусы света, отбрасываемого фонарями, жуткий свист метельного ветра, порывами бросавшего нам в лица колючие пригоршни снега, тяжелые всхлипывания волн за бортом, смутные силуэты пакгаузов и причудливые тени подъемных кранов создавали совершенно невыносимую атмосферу надвигающегося кошмара. Полное безлюдье на палубе – как ни странно, ни один человек на нашем пути так и не встретился, словно ночные вахтенные, узнав о случившимся, попрятались во избежание дополнительных неприятностей, – пугало меня еще больше. Вот так, трясясь от страха, я насилу доковыляла до трапа и сошла вниз, ни на миг не теряя из виду обтянутую серым плащом спину коренастого Вшолы, или как там его звали на самом деле.
В десяти метрах от трапа стояла массивная черная машина с работающим двигателем. Пржесмицкий быстро сел рядом с водителем, а Вшола открыл заднюю дверь с левой стороны, юркнул в салон и уже оттуда сделал мне рукой приглашающий жест.
Внутри машины было темно, и я не сразу заметила, что рядом со Вшолой сидит еще один человек. Вернее, даже не сидит, а полулежит.
– Кто это? – шепотом спросила я.
– Так, приятель один.
– Он что, спит?
– Ага. Придремал немного.
В этот момент машина очень мягко и аккуратно, словно везла груз динамита, тронулась с места, сделала плавный круг и, оставив позади смазанные метелью очертания сухогруза «Камчатка», направилась к выезду из порта.
– Минутку внимания, пани, – Пржесмицкий перегнулся через спинку переднего сиденья, снял шляпу и вытер платком вспотевший лоб. Только сейчас я увидела, что он абсолютно лыс. Или обрит наголо, что для меня в тот момент, естественно, не имело ровно никакого значения. Впрочем, я и это зафиксировала чисто автоматически. – Через некоторое время вам надо будет лечь на пол. Он, – Пржесмицкий кивнул на Вшолу, – прикроет вас сверху пледом. Конечно, это не очень удобно, но придется потерпеть…
– Не беспокойтесь, я потерплю.
– Ну и хорошо… – Пржесмицкий неожиданно улыбнулся, и эта улыбка резко преобразила его сухое костлявое лицо. Из хмурого и собранного оно вдруг стало мягким и даже нежным. Опять-таки совершенно некстати я обратила внимание на его губы – пухлые, чувственные, очень тонко очерченные.
В полной тишине мы ехали еще минут пять-шесть, объезжая какие-то строения и горы угля и песка.
– На пол! – не оборачиваясь бросил Пржесмицкий, и в тот же миг Вшола буквально смахнул меня на резиновое дно машины. Еще через мгновение меня с головой прикрыла ворсистая ткань пледа. Поскольку я все еще дрожала от страха, обволокшее меня тепло, несмотря на всю дискомфортность моего положения, подействовало успокаивающе. И если бы я не понимала, что основные сюрпризы еще впереди, то наверняка бы просто уснула.
– Спрашивать можно? – замогильным голосом поинтересовалась я из-под пледа.
– Тсс! – шикнул Пржесмицкий, после чего я затихла окончательно.
То, что происходило в дальнейшем, я могу передать, основываясь исключительно на услышанном. Впрочем, все разговоры велись на польском, так что перевод мой носит достаточно вольный характер.
Через пару минут машина остановилась и чей-то надтреснутый голос потребовал:
– Пропуск, панове!
– Что? – это был голос Пржесмицкого.
– Я говорю, дайте мне пропуск, подписанный паном Ковальским.
– Зачем вам пропуск, если пан Ковальский едет с нами в Варшаву? – ответил Пржесмицкий.
– Куда?
– Может быть, подойдете к машине, охранник? Или так и будем перекрикиваться? – в голосе Пржесмицкого слышалось раздражение. Интонация была интернациональной – во всех странах мира власть предержащие именно так выражают недовольство непонятливостью или строптивостью «маленьких людей».
– Панове, предъявите пропуск или я подниму тревогу!
– Да ты что, старик, совсем одичал со сна?! – заорал Пржесмицкий. – Уже и свое начальство не узнаешь, пся крев?! Так высунь из своей собачьей будки башку и посмотри внимательней, тупица!
Затем наступила пауза. По тому, как напряглась где-то в районе моего плеча нога Вшолы, я поняла, что, вероятно, сейчас опять кого-то убьют. К счастью, я ничего не видела и не могла отреагировать на это соответствующим образом. То есть очередным диким воплем.
Потом я услышала короткий стук – словно градинка ударилась о дверь машины. Нога Вшолы больно впилась мне куда-то в район подмышки, из чего я сделала вывод, что он (я так и не вспомнила, где видела его раньше) почему-то сместился вправо. Что-то щелкнуло, зад машины осел, хлопнула крышка багажника.
– Вперед! – коротко приказал Пржесмицкий, и водитель, повозившись на переднем сидене, дал газ.
Мы ехали минут двадцать. Потом я почувствовала, как машина куда-то свернула, стала подпрыгивать на ухабах и наконец остановилась. Еще через минуту Вшола сдернул с меня плед и протянул руку:
– Хотите подышать воздухом, пани?
Массируя онемевшие ноги и руки, я выкарабкалась на сиденье и вышла из машины. Со всех сторон густела белесая тьма, и только по запахам можно было догадаться, что вокруг густой лес. Сзади подошел Вшола и заботливо накинул мне на плечи теплый плед, с которым я уже успела сродниться.
– Закутайтесь поплотнее, пани. Здесь холодно.
– Где мы?
– Название вам все равно ничего не скажет, – сказал материализовавшийся из темноты Пржесмицкий. – Да это и неважно. Нам предстоит добираться до места еще несколько часов.
– Зачем же мы забрались в эту глушь?
– Вы нам не доверяете? – спросил Пржесмицкий, прикуривая сигарету.
– Я вас не знаю.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– А вы – на мой.
– С вами приятно общаться, пани… – он глубоко затянулся, и вспыхнувший огонек осветил на секунду его узкое лицо. – Впрочем, общение наше, увы, будет недолгим.
– Почему «увы»?
– Вы приятная женщина.
– А вы всегда выбираете для комплиментов такие глухие места?
– Это смотря по обстоятельствам… Хотите курить?
– Как ни странно, не хочу. Так зачем мы здесь, пан Пржесмицкий?
– Пусть немного остынет мотор.
– А яму, очевидно, ваш напарник копает, чтобы разжечь туристский костер на природе?
– Вы хорошо ориентируетесь в темноте, – усмехнулся майор.
– Просто я не дура, пан Пржесмицкий.
– А раз так, пани, то и без моих комментарий вы все понимаете.
– Я бы хотела услышать ответ на свой вопрос.
– Мы заехали сюда, чтобы избавиться от двух свидетелей.
– Охранника порта и?..
– Таможенника.
– Вы их убили?
– У вас нет ко мне других вопросов?
– Вы их убили?
– Да.
– Это было так необходимо?
– Вы показались мне не только красивой, но и умной женщиной, пани…
– Я задала глупый вопрос?
– Непрофессиональный.
– Вам известно, что я не имею никакого отношения к…
– Милая пани! – Пржесмицкий приблизил ко мне лицо, и я вдруг догадалась, что этот странный человек пережил за сегодняшний день куда больше, чем я. – Примите к сведению: я ничего не должен и не хочу знать. И вообще мне нет никакого дела до того, кто вы, чем занимаетесь, что испытываете… – он сделал неопределенный жест рукой, от чего огонек сигареты прочертил в темноте сложный зигзаг. – Короче, у каждого из нас – своя работа. Судьба распорядилась так, чтобы наши пути сошлись. На короткое время. Но сошлись. Утром мы расстанемся, чтобы – и для вашего, и для моего блага – никогда больше не встретиться. Это нормально, не так ли? Ведь вы же не задаетесь вопросом, куда девается машинист поезда метро, когда вы сходите наружной станции? А если бы судьба и столкнула вас с ним, глупо, наверно, было бы спрашивать его, зачем он дернул тот или другой рычаг. То же и в данном случае. Это жизнь, дорогая пани…
– Спасибо за ночную философию.
– Можете заодно поблагодарить меня и за свою жизнь.
– Что, все было настолько плохо?
– А вы как думаете?
– Вы хотите сказать, что и эти два трупа, которые сейчас закапывает ваш напарник, – из-за меня?..
– Да нет, пани. Просто у нас было неважное настроение и мы решили немного развеяться.
– Извините.
– Не за что… – Пржесмицкий аккуратно затоптал сигарету в траве, потом поднял окурок и небрежно сунул его в косой карман плаща.
– Вы?.. Вы русский?
– Вы имеете в виду мою национальность?
– Скорее… вашу родину.
– Наверное, я огорчу вас, но я не русский.
Где-то неподалеку раздался тихий свист.
– Все! Кончаем перекур, пани. Пора ехать.
– Куда мы едем, вы мне, конечно, не скажете?
– Конечно. Могу лишь сказать, что на девяносто процентов наши неприятности уже позади… Вэл.
