Текст книги "КГБ в смокинге. Книга 2"
Автор книги: Валентина Мальцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– На донос.
– Вы знаете, кто ваш любовник? – он сделал ощутимое ударение на «кто».
– А кого вы имеете в виду?
– Не старайтесь казаться более распущенной, чем на самом деле! У вас это все равно не получается.
– Вы задали совершенно идиотский вопрос, Петр Петрович. А на идиотский вопрос очень трудно ответить вразумительно.
– Я задал совершенно нормальный вопрос.
– В таком случае попробуйте задать его своей жене. И если она порядочная женщина (в чем я начинаю сомневаться: с таким типом мужчин, как вы, уживаются только профессиональные проститутки), то она ответит вам так же, как я.
Петр Петрович мрачнел на глазах. И поскольку у меня уже имелся достаточно богатый опыт общения с воспитанниками института благородных мужчин на Большой Лубянке, я почувствовала, что словесная пикировка с этим жлобом может кончиться для меня очень плохо. Моя приятельница не зря говорила: «Не бойся темпераментных мужчин – бойся сдержанных».
– Хорошо, – поджав губы, глухо отозвался Петр Петрович. – Поставим вопрос иначе: вы знаете, кто тот человек, который регистрировал ваш билет в Схипхоле?
– Обычная дрянь, как и все мужики, – пробормотала я без всякого выражения.
– Последний раз спрашиваю: вы знаете, КТО он такой?
– Он мужчина, Петр Петрович. Образованный. Приятный. Физически сильный. Неженатый. Прекрасно владеющий русским. Кальсон не носит. Идиотских вопросов не задает. Сексуально активный. Добрый. От него хорошо пахнет. И он явно не садист. Поверьте мне, Петр Петрович, для девяноста процентов советских женщин перечисленных качеств вполне достаточно, чтобы лечь с таким мужчиной в постель и не задавать лишних вопросов.
– Это психология бляди! – крикнул гэбэшник.
– Это психология женщины.
– А я вам говорю, бляди!
– Что ж, – я пожала плечами, чувствуя, что накопившаяся за время морских мытарств усталость начинает давить на веки. – Значит, девяносто процентов советских женщин являются именно такими.
– Мальцева!
– Я.
– Взгляните в иллюминатор!
– Зачем?
– Взгляните! То, что вы там увидите, плюс ваша врожденная фантазия и распущенность помогут нам закончить эту изнурительную беседу уже в ближайшие минуты…
Я повернула голову в сторону проржавленного иллюминатора, но увидела лишь сплошную белую пелену. Грязно-молочная январская мгла полностью слилась с холодным серо-свинцовым морем. Казалось, мы находимся не на борту раздолбанного сухогруза, а в салоне реактивного самолета, пробивающегося сквозь плотную пелену облаков.
– Ну и что? – я повернулась к следователю. – Думаю, Айвазовского этот пейзаж вряд ли вдохновил бы.
– Оставьте в покое бедного Айвазовского и подумайте о себе!
Петр Петрович встал и не без усилий открыл иллюминатор. В ту же секунду каюта заполнилась мелкими белыми мухами сухого снега, перемешанного с морскими брызгами.
– На этом корабле, – чтоб вы знали, Мальцева, – я и только я воплощаю для вас закон, власть и карающий меч нашего государства…
– Петр Петрович, – уже начав говорить, я нутром почувствовала, что играю с огнем. Но остановиться не могла. – Если вам так хочется быть похожим на Вышинского, наденьте, пожалуйста, очки. Тогда сходство будет полным. Кроме того, я…
Закончить фразу я не успела, поскольку Петр Петрович с неподражаемой ловкостью сделал полшага по направлению ко мне и почти без замаха ударил меня тыльной стороной ладони по губам.
Кровь и слезы потекли почти одновременно.
– Надеюсь, я заткнул твою поганую пасть хотя бы на несколько минут… – гэбэшник закрыл иллюминатор, вновь повернулся ко мне, запустил правую руку под пиджак и извлек оттуда какой-то продолговатый предмет. В тесной каюте щелчок выскочившего лезвия прозвучал почти как пистолетный выстрел…
Словно завороженная, прижимая к губам уже основательно пропитанный кровью платок, я следила за этим холодным, тускло поблескивающим лезвием с небольшим желобком посередине. Петр Петрович держал нож на вытянутой руке острием в мою сторону, словно прицеливался, перед тем как метнуть его в меня.
– А теперь слушай внимательно, тварь продажная. Слушай и запоминай! Если в течение ближайших десяти секунд ты не ответишь правдиво на мои вопросы – ты труп, Мальцева! И еще одна деталь: я не просто убью тебя – я разрежу тебя на куски и выброшу в этот иллюминатор. Поняла?
– Фоняла, – шевельнув разбитыми губами, прошептала я.
– Ты веришь, что я сделаю все, что обещал?
– Ферю…
После полученной оплеухи я вообще верила всему, что говорило и чем грозилось это чудовище.
– Ты видела Мишина в Амстердаме?
– Нет.
– Где он сейчас?
– Не знаю.
– Где Тополев?
– Не знаю.
– Тот американец, с которым ты была в аэропорту, – агент ЦРУ?
– Не знаю.
– Где ты с ним впервые встретилась?
– В Амстердаме.
– А не в Буэнос-Айресе?
– Нет, там его не пыло.
– Знаком ли американец с Мишиным?
– Не знаю.
– С Тополевым?
– Не знаю.
– Кто убил наших людей?
– Да не знаю я!
– А что же ты тогда знаешь, тварь?..
Кончиком языка я тихонько прошлась по передним зубам. Мне показалось, что они шатаются. Во рту было мерзкое ощущение густеющей крови. Отняв платок от губ, я легонько коснулась их указательным пальцем и поняла, что они основательно разбиты. И кто их учил так профессионально бить женщин? У кого они набрались этого страшного опыта? У агентов царской охранки? Так те отроду женщин пальцем не трогали. Уголовники проклятые! Крысы!..
– Ну, Мальцева, говорить будешь?
– О чем? – с трудом поинтересовалась я. – Фам нужны пыли ответы. Я ответила. Что еще?..
– Ну что ж, твои десять секунд истекли… – оттолкнувшись рукой от переборки, Петр Петрович сделал шаг вперед и поднес острие ножа к моему горлу. – Неужели тебе нечего сказать мне, Мальцева? А? Ну подумай! Ты же еще молодая баба. Красивая, языкастая, умная… Тебе еще жить и жить, дура! Замуж за приличного мужика можешь выйти, детей нарожать… А то ведь смотри: ручки эти изящные, эту грудь высокую, кожицу белую, холеную – все рыбы сожрут. За пару часов. Им ведь, голуба моя, без разницы – интеллигент ты столичный или какой вахлак из-под Тамбова… Так скажешь или нет?
– Шкажу…
– Ну?
– Фетр Фетрович… – я понимала, что со стороны выгляжу просто жалкой бабой с разбитыми губами и зареванным лицом, измазанным потекшей тушью. Но что я могла поделать, если не знающая сомнений рука КГБ выбила из моей фонетики сразу несколько согласных. – Вы, Фетр Фетрович – шамая польшая фашкуда на Лубянке…
От резкого удара по щеке все той же тыльной стороной ладони мне показалось, что моя голова несколько раз обернулась вокруг шеи. Вся часть лица от правой брови до уха превратилась в раскаленную сковороду. По новому короткому замаху я поняла, что Петр Петрович решил закрепить произведенный эффект еще одним ударом. Но тут в дверь каюты резко постучали.
– Кто? – не отходя от меня, ощерился Петр Петрович.
– Это я, товарищ подполковник. Самсонов.
– Чего тебе?
– Капитан вас обедать приглашает.
– Скажи – иду. Где мы?
– Скоро польские воды, Гдыня. Вы же предупредить велели.
– Понял. Ступай.
Он внимательно посмотрел на дверь, словно сквозь железо хотел разглядеть, куда именно направился исполнительный Самсонов. Потом наклонился ко мне и почти шепотом сказал:
– Вчера я тебе дал отдохнуть, Мальцева: думал, ты поймешь человеческое обращение. Но вот и второй день проходит, а ты все хитришь, финтишь, ваньку валяешь. Что ж, посиди и подумай еще немного. Тем более что скоро стоянка. Но имей в виду: после стоянки мы снова выйдем в море, и я опять войду сюда, в эту каюту. И если ты хочешь дожить до Ленинграда, ты должна рассказать мне все. Слышишь? Все до последней мелочи! Мы многое знаем, Мальцева. Твое молчание – всего лишь потерянное время, каких-нибудь несколько дней, не более. Мы все равно узнаем то, что хотим. А нежелание сказать правду – это не только измена Родине. Прежде всего это величайшая глупость. На что ты надеешься, дура? Тебе не поставят памятник, о тебе никто не вспомнит, ты просто исчезнешь, растворишься, растаешь. Ну не глупо ли, многоуважаемая Валентина Васильевна? Ты же не Зоя Космодемьянская, в конце концов. Ты, Мальцева, – самая обычная женщина, оказавшаяся по случайности в специфических обстоятельствах. Что поделаешь – бывает! Я понимаю: тебя не готовили к спецзаданиям, ты посторонний человек в наших делах. Тем более нет причин разыгрывать из себя героиню! У тебя есть прекрасный шанс выйти из игры. Одумайся, Мальцева, вспомни про свою несчастную мать и останься нашим другом. В той конторе, где я имею честь состоять, слова «враг» и «покойник» – синонимы. А ты ведешь себя как враг. И я даю тебе последний шанс, чтобы одуматься. Ты поняла меня? Последний шанс…
14
Москва. Лубянка. КГБ СССР
5 января 1978 года
Шеф Первого главного управления Юлий Воронцов шел к председателю, прекрасно понимая, что разговор предстоит очень трудный. Фактор времени – самый важный в разведке – складывался явно не в пользу его службы. Данные, которыми располагал генерал-лейтенант Воронцов, попади они на стол к Андропову, так сказать, в чистом виде, могли стоить шефу внешней разведки погон и даже головы. Акция в амстердамском аэропорту Схипхол была проведена на редкость бездарно, и вина за это ложилась в первую очередь на него, Воронцова. Спешка при подготовке операции, вынужденная переброска дополнительных сил из соседних агентур, относительная нескоординированность их действий отнюдь не могли оправдать профессионала такого класса. Нацелив лучших агентов на поиск Тополева, Мишина и Мальцевой, шеф внешней разведки не проинструктировал должным образом своих людей относительно тех лиц, которые могли сопровождать прыткую журналистку. В результате основное внимание было сконцентрировано на Мальцевой, а ее попутчик, явно кадровый офицер ЦРУ, преспокойно улетел в Штаты. Это был настоящий провал, и именно он явился главной причиной вызова Воронцова «на ковер»…
Андропов, по обыкновению, чистил крупное яблоко. Тонкая желто-алая кожура, словно дрессированная змея под дудку факира, сползала в гигантскую хрустальную пепельницу из-под рукава добротного темно-синего пиджака председателя.
Войдя в полузатемненный кабинет (горели только старинный торшер в углу и настольная лампа под зеленым «сталинским» абажуром) и получив молчаливое приглашение сесть, Воронцов сразу отметил про себя нездоровый цвет лица председателя и набрякшие больше обычного мешки под глазами. Андропов был почечником и находился под неусыпным контролем спецов из «кремлевки». В то же время Воронцов хорошо знал поразительную дисциплинированность этого немногословного политика, функционировавшего с точностью швейцарского хронометра и скрупулезно – как, впрочем, и все свои многочисленные обязанности – выполнявшего предписания врачей. Мешки под глазами – это явный недосып. А если Андропов недоспал, значит, ситуация действительно того заслуживала.
– Вызывали, Юрий Владимирович?
– Вызывал… – Андропов закончил чистить яблоко, изящным серебряным ножом разрезал его на четыре дольки, ткнул острием в одну из них и аккуратно отправил ее в рот. Тщательно прожевав яблоко, председатель чуть прищурился и неожиданно спросил:
– Любите яблоки, Юлий Андреевич?
– Честно говоря, не очень.
– А ведь это, наверное, самый полезный для здоровья плод в природе.
– Да, я что-то читал об этом, – вежливо откликнулся Воронцов, пытаясь понять, куда же гнет его могущественный босс.
– Десять минут назад у меня был очень неприятный разговор с Громыко… – Андропов насадил на нож очередную дольку, поднес ее к губам, потом передумал и положил нож на тарелку. – В ответ на официальный запрос нашего посольства в Вашингтоне госдеп заявил, что в последние шесть месяцев на территорию США не въезжали подданные СССР, носящие фамилию Ксантин, Евлампиев и Торосов. Возможно, у Тополева были при себе паспорта и на другие фамилии?
– Нет, Юрий Владимирович, только на эти три.
– Скверно!
– Что именно, Юрий Владимирович?
– Скверно то, что Тополев, скорее всего, в руках американцев.
– У вас есть какая-то информация на сей счет? – осторожно поинтересовался шеф внешней разведки.
– А разве я могу получить информацию подобного рода, минуя ваше ведомство, Юлий Андреевич?
Воронцов молча снес язвительный выпад председателя и, не меняя тона, сказал:
– Пока никаких подтверждений тому, что Тополев попал в руки ЦРУ, у меня нет.
– Если бы его убили, нам было бы уже известно, – флегматично заметил Андропов. – Следовательно, он жив. А коли Тополев жив, то либо он дома, либо… – председатель выразительно повел подбородком в сторону окна, освещенного слабыми всполохами скудной вечерней рекламы. – Ну да ладно. Кого прошляпили ваши люди в Амстердаме?
Воронцов был готов к этому вопросу. С его стороны было бы непростительной глупостью недооценивать такую личность, как Андропов. И тем не менее когда вопрос прозвучал, шеф внешней разведки остро ощутил укол досады.
– Это был человек ЦРУ. Через несколько часов я получу полную информацию.
– Хм! – Андропов потянулся к яблоку. – Женщину вели по меньшей мере четверо ваших людей, а кадрового офицера иностранной спецслужбы упустили. Странно, Юлий Андреевич.
– Да, это грубая ошибка, Юрий Владимирович… – Воронцов сделал секундную паузу и добавил: – Моя ошибка.
– Что с тем человеком, который пытался задержать американца?
– Он уже в Москве.
– Здоров?
– Вполне. Короткий болевой шок. У него только было изъято оружие…
– Сообщил какие-нибудь детали?
– Существенных – нет.
– Вы что же – новичков на такие задания посылаете?
– Юрий Владимирович, я не оправдываю его и сам не оправдываюсь. Но ситуация была неординарной. Наши люди искали Мальцеву. Искали Тополева. Искали Мишина… Вам известен масштаб поисков и дефицит времени. Были подключены лучшие кадры из наших европейских резидентур. Задача была поставлена достаточно четко, но ограниченно. А тут нужна была импровизация, надо было выйти за рамки приказа, проявить инициативу…
– А тот человек ее не проявил?
– Проявил, Юрий Владимирович. Но поздно.
– Жаль… – Андропов откинулся на высокую спинку кресла и закинул руки за голову. – Очень жаль, Юлий Андреевич. Потому что этот американец, которого ваши люди проворонили в Схипхоле, сейчас нам очень бы пригодился. Теперь уже нет сомнений, что он прибыл в Амстердам, чтобы скоординировать всю операцию против группы Тополева. Имей мы его у себя, было бы чем поторговаться с американцами. А так…
– То есть, Юрий Владимирович, вы хотите сказать, что Мишин был связан с этим офицером ЦРУ?
– А что, это совершенно нереальная версия?
– Н-да… – Воронцов молниеносно просчитал мрачные перспективы председательской идеи. – Тогда действительно скверно.
– Подведем итоги! – Андропов резко придвинулся к столу и положил перед собой руки ладонями вниз. – Худший вариант: Тополев у них – и начинает говорить. Я не хочу рассуждать о степени вероятного ущерба: нет смысла портить себе настроение, когда лишен возможности ликвидировать причину. Но! – Андропов поднял указательный палец. – Мне нужны немедленно все данные о том американце из аэропорта. Фамилия, чин, степень осведомленности, связи с Мишиным, как он вышел на него и так далее. На данном этапе разведка кончается, уважаемый Юлий Андреевич, начинается политика. Могут возникнуть серьезные осложнения на самом высоком уровне, и мне бы не хотелось иметь лишних свидетелей по этому неприятному делу. Тополев – перебежчик, своей волей отдавшийся в руки ЦРУ и ставящий перед собой единственную цель – дискредитировать Советское государство и его органы безопасности. То же касается и Мишина. Прочие участники операции выбыли навсегда. Остается Мальцева…
– Только что я получил шифрограмму с борта «Камчатки»…
– Так… И?
– Пока никаких результатов.
– Значит, молчит? – Андропов брезгливо поджал губы.
– Не молчит, Юрий Владимирович, – крутит.
– Вы уверены, что с ней работали как следует?
– Офицеру, который допрашивает Мальцеву, я полностью доверяю.
– Ваши предложения, Юлий Андреевич?
– Она много знает. В этом нет сомнений. Думаю, следует привезти Мальцеву в Москву и уже здесь попытаться выбить необходимую информацию.
– А зачем?
– Простите, не понял, Юрий Владимирович.
– Я спрашиваю, зачем вам нужна информация от Мальцевой? Чтобы убедиться, что она спала с офицером ЦРУ? Что видела, как Мишин убирал наших людей? Что, скорее всего, ее действительно перевербовали? Так для этого вовсе не нужны протоколы допросов с ее подписью и чистосердечным раскаянием.
На сегодняшний день она – живой свидетель. А свидетелей в этом деле быть не должно. Понятно, Юлий Андреевич?
– Так точно!
– Повторяю: в этом деле остались два предателя, работающие на разведку противника, и четыре наших сотрудника плюс выдающийся журналист, ставшие жертвами вражеских элементов. И все.
– Я понял, Юрий Владимирович! – Воронцов встал и вытянул руки по швам.
– Работу с Мальцевой прекратить. На «Камчатку» передать срочную шифрограмму. Под какой фамилией числится Мальцева в судовых документах?
– Саленко. По штатному расписанию – буфетчица.
– Где они сейчас?
– В Гданьском заливе. Подходят к Гдыне.
– Организуйте, чтобы по прибытии в Ленинград в судовых документах не было никакой буфетчицы по фамилии Саленко. Да и вообще, – Андропов вяло улыбнулся, – женщины на корабле – к несчастью…
15
ПНР. Порт Гдыня. Борт сухогруза «Камчатка»
5 января 1978 года
…Как-то раз, зимой, когда я дочитывала последнюю «ночную» страницу «Сирано де Бержерака», чтобы наконец выпустить книгу из рук, дотянуться слабеющим пальцем до ночника и наконец уснуть, гробовую тишину моей холостяцкой «кооперативки» буквально вспорол длинный – как нож, входящий под лопатку – звонок в дверь.
Любой москвич, даже из «лимиты», знает: по будням после девяти вечера в гости без приглашения ходить не принято. И не ходят. Это, пожалуй, единственный параграф светского этикета, который свято чтут (во всяком случае, чтили в те годы) вечно торопящиеся, предельно озабоченные и хамоватые обитатели златоглавой столицы. Часы показывали начало первого, день предстоял самый что ни на есть будний, и толстый том Ростана от неожиданности буквально взлетел и больно шмякнулся мне на живот.
– Кто? – завопила я, стремясь, на случай насильственного вторжения в квартиру, привлечь внимание соседей.
– Что ты орешь, идиотка?! – перекрикивая меня, заорала за дверью моя непотопляемая приятельница. – Тебя еще никто не насилует!..
Когда я впустила ее и зажгла свет, то стала свидетельницей жуткой картины: размалеванная, как Вера Холодная, с совершенно безумными глазами, моя подруга выглядела очень странно: без чулок, перчаток и шапки, но в элегантном пальто с роскошным лисьим воротником, под которым одиноко и жалко розовела ночная сорочка.
– Он выгнал меня, ты представляешь? – бормотала она, размазывая тушь по щекам. – Выволок из постели, вытолкал на лестничную площадку и захлопнул дверь перед самым носом! Выкинул меня, подлец, ничтожество, в одном исподнем на мороз, как шелудивого пса… то есть суку! Ничего, а?..
Во всем, что касалось личной жизни моей подруги, я испытывала страх волжского лоцмана перед предстоящим дрейфом среди австралийских рифов и потому была перманентно не в курсе. То есть я, конечно, знала, что в каждый данный момент она бурно переживает очередной роман. Но имен, профессий и прочих деталей она, как битая воровка в законе, никогда мне не выдавала. А я – как повелось – не спрашивала. Так было удобно нам обеим. Вот и в ту ночь, не тратя времени на лишние эмоции, я только поинтересовалась:
– А за что?
– За что? – она скинула пальто, вытряхнула из моей пачки сигарету, закинула ногу на ногу, со сноровкой автослесаря чиркнула спичкой и выпустила тонкую струйку дыма в скудное пространство моей однокомнатной квартирки. – Ему действует на нервы моя привычка ложиться в постель в ночной рубашке…
Тут я, очевидно, от сознания, что ночь окончательно поломана, захохотала. Через минуту хохот перешел в икоту. Когда же наконец я отдышалась, она холодно посмотрела на меня и сказала совершенно убийственные слова:
– Что тут смешного, ненормальная? Я же его люблю…
Господи, как я понимала ее сейчас – избитая в кровь, измотанная, наглухо запертая в одном из отсеков этого изъеденного ржавчиной сейфа и ждущая, словно безмолвная скотина в дырявом хлеве, появления человека с ромбиком вузовца на лацкане и с ножом мясника в руке! Посмеяться над собой, взглянуть на весь этот кошмар как бы со стороны – наверное, это была единственная возможность отрешиться от реальности, не думать о том, что произойдет через несколько часов. Но я не могла. Как не могла тогда моя бедная подруга, вытолкнутая на мороз в одной рубашке. Ибо, в отличие от мужчин, женщины не просто не любят – они не могут смеяться над собой. Все. Даже самые умные, образованные и ироничные. Даже абсолютно бесперспективные в смысле замужества и некрасивые, как мытищинский универмаг перед капремонтом. Потому что это такая роскошь, которая женщинам просто недоступна. Мужчины, распуская хвост, не прочь блеснуть самоиронией: дескать, никто не посмеется надо мной так, как я сам. Они ведь неизменно раскрепощены, забывая подчас, что эта легкость настояна некоторым образом на врожденной самовлюбленности и привычке к алкоголю. Да и потом, они же постоянно в борьбе – защищаются от внешнего мира, даже если мир ничем им не угрожает. Главный же враг любой женщины – она сама. И поскольку всю жизнь по самым разным и, увы, вполне обоснованным причинам она себя методично ест, пилит, донимает и проклинает, у нее просто не хватает сил, чтобы еще и смеяться над собой. Над другими – пожалуйста. Но ни в коем случае не над собой!
Не имея сил смеяться, я плакала. Беззвучно, словно в этой убогой каюте, где меня заперли, чтобы я как следует подумала, присутствовал бестелесный дух моего зловредного дознавателя.
Впрочем, через секунду каюта ожила от мерзкого скрежета открываемой двери.
– Вот и материализовался… – пробормотала я, наблюдая за тем, как Петр Петрович торопливо задраивает за собой дверь и почему-то с опаской выглядывает в иллюминатор.
– Вы что-то сказали? – Петр Петрович полоснул меня коротким взглядом через плечо.
– Вам?
– А что, в каюте есть еще кто-то?
– А должен быть?
– Вам надо переодеться… – только теперь я заметила, что под мышкой у моего куратора находится небольшой сверток.
Петр Петрович вывалил на койку короткую черную юбку, белую кофточку и скверно накрахмаленный узорчатый кокошник.
– Что это? – спросила я, не притрагиваясь к вещам.
– Форменная одежда судовой буфетчицы… – Петр Петрович смотрел мне прямо в глаза, словно стараясь понять, хорошо ли я понимаю его объяснения.
– Вы ее убили?
Он только зубами скрипнул.
– И я должна переодеться в это?
– Совершенно верно, Валентина Васильевна. И, кстати, запомните заодно, что вы – единственная дама на сухогрузе «Камчатка». Судовая буфетчица Елена Саленко.
– Для чего этот маскарад? – хоть одежда и была чисто выстиранной, она вызывала во мне острое чувство брезгливости. Словно ее и впрямь сняли с покойницы.
– Делайте что вам приказывают.
– Нет такого приказа – переквалифицировать журналиста в судовую буфетчицу! И вообще я уже спать собралась…
– Не тратьте попусту время, Валентина Васильевна. Такой приказ есть. И вы его только что услышали.
– Хорошо. Я переоденусь. И что потом?
– Пойдете на свое рабочее место.
– Смертную казнь мне заменили исправительными работами в буфете?
– Через пятнадцать минут на борт поднимутся польские таможенники…
– Я должна обнести их бутербродами с черной икрой?
– Если они обратятся к вам, – Петр Петрович не сводил с меня тяжелого взгляда, – вы предъявите свои документы. И без глупостей, Валентина Васильевна!
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду вашу маниакальную склонность к импровизациям.
– Порадуйте заблудшую душу, Петр Петрович: может быть, капитан в стельку напился, а мы сбились с курса и, упаси Боже, приплыли в Гамбург?
– Мы в Гдыне, – мрачно сказал гэбэшник.
– Тогда что произошло, уважаемый Петр Петрович? – я изумленно всплеснула руками. – Польские таможенники перестали доверять простым советским морякам? Брежнев распустил Варшавский пакт? Или вы вывозите по частям на своей посудине замок Вавель, чтобы установить его на ВДНХ?..
– Заткнитесь!
– Э-э, нет! – внутренним чутьем, обострившимся за последние месяцы, словно нюх на выпивку у хронического алкоголика, я поняла, что происходит нечто важное. И это нечто имеет непосредственное отношение ко мне. В конце концов, я работала в центральной газете и довольно прилично для специалиста по вопросам культуры разбиралась в политике. Таможенный досмотр советского корабля в польском порту? Бред, нонсенс! С таким же успехом можно было вообразить личный обыск Брежнева в его кабинете на Старой площади. Конечно, на борту «Камчатки» могли везти оружие, наркотики или украденные из какого-нибудь европейского музея картины старых мастеров – от моих соотечественников я была вправе ждать чего угодно. Но в таком случае на «Камчатке» не было бы меня – выкраденной спецагентами свидетельницы крупного провала КГБ, которую тайно доставляют на родину. Уж тут они не стали бы рисковать. Чего-чего, а посудин во всех портах мира у них навалом. Следовательно…
– Повторите, я что-то плохо расслышал вашу последнюю фразу… – Петр Петрович сделал шаг в мою сторону и растопырился, как орел на синих кружках, из которых курортники в Кисловодске пьют нарзан. – Что значит «нет»?
– Это значит, что во все игры с вашей замечательной конторой я уже отыграла. И, как видите, с весьма скверным результатом. Иначе такая тварь, как вы, многоуважаемый Петр Петрович, никогда бы не позволила себе поднимать на меня руку и вообще разговаривать в таком тоне.
– У меня мало времени, Валентина Васильевна… – на так и не утративших монголоидность скулах Петра Петровича заиграли желваки. – У вас его может оказаться еще меньше. Советую: делайте то, что вам велят. Я человек военный, Мальцева. И, как все военные, обязан выполнять приказы. Так что выбор у вас простой: либо вы быстренько переодеваетесь и через пять минут сидите в камбузе, либо я буду вынужден упаковать вас в мешковину и снести в машинное отделение.
– А почему не в трюм?
– Не понимаете?
– Нет.
– Возможно, вы просто не разбираетесь в нюансах. Объясняю: «Камчатка» – сухогруз устаревшей, чтобы не сказать допотопной конструкции…
– Какое мне дело до технических данных этой калоши?
– Терпение, Валентина Васильевна! «Камчатка» – не дизель-электроход. Следовательно, в машинном отделении корабля есть обычная топка. Как на паровозе. Помните, наверное, фильм про Сергея Лазо, а?
– А я-то, дура, думала, что его сожгли японцы.
– Насчет Лазо утверждать с уверенностью не могу. Но вот вас, Мальцева, в этой топке сожгу я. Лично. Предварительно отправив техперсонал на перекур. Нравится вам такая перспектива?
Я почувствовала, как щеки мои запылали. В известных обстоятельствах богатое воображение – серьезный минус. Мой палач еще не успел довести до конца свою блистательную лекцию, а я уже почувствовала жар пылающих углей.
– А что мешает вам сделать это прямо сейчас, не дожидаясь польских таможенников?
– Они и мешают… – Петр Петрович сжал кулаки. – Не люблю лишних вопросов. Не люблю беспорядка. Не люблю, когда появляются дополнительные сложности. Все должно идти по плану, Валентина Васильевна. Так учили меня. Так учу я. Сейчас же любой фокус в присутствии поляков кончится только одним – вашей смертью…
