Текст книги "КГБ в смокинге. Книга 2"
Автор книги: Валентина Мальцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
11
Балтийское море. Борт сухогруза «Камчатка»
4 января 1978 года
…Пожилой, невысокого роста мужчина с коротким ежиком седых волос, одетый в мешковатый серый костюм и черную рубашку с распахнутым воротом, изобразил на тонких губах что-то отдаленно напоминающее улыбку, сел на табурет и ровным чистым голосом никогда не курившего человека сказал:
– Здравствуйте, Валентина Васильевна. Как…
– Чувствую себя хорошо, в семье все нормально, на здоровье не жалуюсь, на судно доволокли благополучно, обстановка в каюте превосходная, жалоб на обслуживание нет! – отбарабанила я и вновь уткнулась в пустую тарелку.
– Мне говорили, что у вас своеобразное чувство юмора, – тихо сказал мой гость.
– А мне никто не говорил, что говорил вам, что у меня своеобразное чувство юмора.
– Что ж, – мужчина поморщился, однако весь его вид продолжал служить наглядной иллюстрацией к известному российскому долготерпению. – Вы можете называть меня Петр Петрович.
– А зачем?
– Простите?.. – мужчина с ежиком даже запнулся.
– Я спрашиваю, зачем мне вас так называть?
– Ну, в разговоре ведь трудно обходиться только местоимениями.
– А-а-а… – я вытащила сигарету и закурила. – Значит, мы с вами будем разговаривать?
– Конечно, Валентина Васильевна. Нам ведь есть что сказать друг другу.
– Вы уверены?
– Не сомневаюсь.
– Странно… – я стряхнула пепел в тарелку, где еще недавно бурыми комьями радовала взор ячневая каша. – Лично мне, уважаемый Петр Петрович, абсолютно нечего сказать вам.
– Очень жаль, Валентина Васильевна! – на лице гостя читалось искреннее огорчение. Если бы я не знала, кто он, впору было поверить, что он и впрямь расстроился. – Очень жаль. Особенно если учесть, как много вопросов у меня к вам накопилось.
– Вы любопытны, Петр Петрович?
– Признаюсь, больше люблю задавать вопросы, нежели отвечать на них.
– Вы знаете, я тоже. Может, уступите даме, Петр Петрович, и ответите на несколько наболевших вопросов?
– Охотно, Валентина Васильевна.
– Где я нахожусь?
– На судне.
– Я уже сообразила, что не на самолете. На каком судне?
– На нашем, Валентина Васильевна, – мягко улыбнулся Петр Петрович, делая ударение на втором слове. – На советском.
– И мы, соответственно, плывем на родину, да?
– Если мы с вами имеем в виду одну и ту же страну, то да.
– Я так понимаю, что мое желание плыть или не плыть в одну и ту же страну именно в вашей компании в расчет не берется?
– А разве вы не мечтали как можно скорее попасть домой, в Москву?
– Мечтала, конечно, – краснея, ответила я. – Но без вашей помощи и не на этом плавучем унитазе.
– И мы так думали, – радостно кивнул Петр Петрович. – До самого последнего момента. Пока не увидели ваш авиабилет в совершенно противоположную сторону. Впрочем, если город Атланта уже находится на территории СССР, то мы принесем вам извинения за излишнюю подозрительность.
– Мы, как я понимаю, – это вы?
– В настоящее время – да.
– А вы, Петр Петрович, простите, кто?
– А я – ваш соотечественник, Валентина Васильевна. Причем обратите внимание – очень терпеливый соотечественник. Дело в том, что до желанной встречи с родными берегами плыть нам еще долго – не менее двух суток. И большую часть этого времени – хотите вы или нет – вам придется провести в моем обществе. Мы будем беседовать, уточнять, проверять, анализировать, опровергать или подтверждать. Мы будем воскрешать в памяти различные события и сопоставлять факты…
– У вас просто грандиозные планы, Петр Петрович!
– Да будет вам, Валентина Васильевна, это только так, контуры, светская беседа. Настоящая работа начнется в Москве, уж поверьте мне на слово… Ну что ж, если я ответил на ваши вопросы, может быть, теперь вы ответите на мои?
– А у меня есть выбор?
– Не думаю.
– Тогда зачем спрашиваете?
– Мы же люди, Валентина Васильевна. И общаться, как бы ни сложилась ситуация, должны как люди. Иначе тупик. Лично я не люблю тупики. А вы?..
Я молча, не перебивая, слушала его и поражалась, насколько естественно, просто и убедительно вел себя со мной коренастый Петр Петрович. Попадись мне этот тип с седоватым ежиком на интервью, представься он машинистом сцены провинциального театра, начинающим собирателем крышек от пивных бутылок или начальником станции московского метро, я бы наверняка поверила каждому его слову, каждой раздумчивой паузе, каждой интонации… Петр Петрович не пережимал, ничего не играл и не разыгрывал, не хитрил, не лукавил… Он просто жил. За долгие годы работы в органах образ немолодого, чуть усталого, но мудрого и сдержанного мужчины, способного понять и простить, выслушать и рассудить, войти в положение и посочувствовать был у него, видимо, отрепетирован и отшлифован до мельчайших деталей. Наверняка он знает несколько языков, вполне возможно, когда-то работал в системе МИДа, на все сто процентов – семьянин с большим стажем, чуткий и верный муж, ласковый и терпеливый отец… Словом, согласитесь, это было что-то новенькое на моем коротком, но чрезвычайно насыщенном событиями и встречами отрезке сопряжения с идеями и инструкциями КГБ СССР. Во всяком случае, я довольно смутно представляла себе невысокого и очень мирного на вид Петра Петровича прыгающим с третьего этажа прямо на загривок идеологического врага. А впрочем, именно такой тип работника им, наверно, и был нужен. Особенно если иметь в виду ситуацию, при которой измученная перестрелками, угрозами и корабельной качкой свидетельница несколько суток мыкается в замкнутом пространстве крохотной каюты, терзая свое воображение суровыми картинами неотвратимой кары. Как говорится, сам Бог велел прикрепить к такой свидетельнице с ярко выраженными психопатическими симптомами спокойного, терпеливого и уравновешенного собеседника, который обязан в максимально короткий срок вытянуть из нее, временно избегая вышибленных зубов, отбитых почек и сломанных ребер, все необходимое.
Пока я предавалась этим безрадостным размышлениям, Петр Петрович по-хозяйски устанавливал в моем уютном жилище новый порядок: поднос с грязной посудой был перенесен в угол, а его место на подставке занял маленький черный магнитофон. Проржавевший иллюминатор был не без усилий отдраен, и ворвавшийся в каюту холодный, терпкий воздух сразу очистил помещение от сигаретного дыма и прочих мерзких запахов. Закончив приготовления, Петр Петрович спросил:
– Может, хотите кофе?
– Если его варят в той же кастрюле, что и чай, то не стоит.
– Здесь не испанский отель, Валентина Васильевна, – с достоинством сообщил Петр Петрович. – Мы находимся на борту рядового советского сухогруза, совершающего обычный рейс. Так что придется довольствоваться тем, что есть.
– Вы меня убедили, Петр Петрович. Но прежде чем мы начнем претворять в жизнь ваши грандиозные замыслы, я хотела бы внести полную ясность в один принципиальный вопрос.
– Слушаю, Валентина Васильевна, – с готовностью отозвался мой собеседник и нажал клавишу магнитофона.
– Будете записывать?
– Таков порядок.
– Что ж, тем лучше. Итак, Петр Петрович, до тех пор пока женщина, вне зависимости от возраста, образования и социального происхождения, не поступила в морг с инвентарной биркой на ноге, ей просто необходимо совершать три процедуры, имеющие непосредственное отношение к физиологии и гигиене. То есть (при случае вы можете получить подтверждение у собственной супруги) ей необходимо ежедневно и неоднократно умываться, мыться и подмываться. Сделать это без соответствующих приспособлений, которые должны быть известны (тем более в такой информированной организации, как КГБ СССР) под кодовыми названиями: теплая, желательно без ракушек и водорослей, вода, раковина с краном, унитаз с крышкой, – не сможет никто, даже падкий на враждебные выдумки агент мирового империализма женского пола. Пока у меня не будет всего перечисленного, ни о каких задушевных беседах и речи быть не может! Поверьте, Петр Петрович, я не вредничаю. Просто, беседуя с вами, я буду постоянно отвлекаться на мысли о личной гигиене. Ваш пересыпанный перхотью чахлый ежик на голове – это ужасное напоминание о том, что может случиться с любой женщиной, если она не подмывалась целые сутки…
12
США, штат Вирджиния. Бар мотеля «Смеющаяся дева»
4 января 1978 года
Юджин вспомнил весьма примитивный тест под названием «вертушка», на котором тем не менее сыпалось большинство курсантов спецшколы ЦРУ в Тусоне, штат Аризона. Испытывалась быстрота реакции на опасность, внезапно возникающую в самых неожиданных местах длинного извилистого коридора, специально оборудованного в подвале гигантского ангара. Все курсанты знали, что вооруженных макетов будет ровно семь – не больше и не меньше. Но инструкторы оценивали не столько точность стрельбы по условному противнику, сколько нервы испытуемых. По правилам огонь следовало открывать лишь в том случае, если в руке макета находился пистолет. Пятым или шестым по счету препятствием был безупречно сделанный манекен безобразного вида женщины в пелерине, которая выскакивала буквально из-под земли и с шумом раскрывала перед глазами издерганных испытуемых огромный «семейный» зонт.
Девять из десяти расстреливали ее в упор…
Когда Грин произнес последнюю фразу, Юджин сразу вспомнил «вертушку». Реакция Юджина на слова так неожиданно вторгшегося в его жизнь «профессора» была мгновенной, но он слишком долго работал в «фирме» и получил достаточно суровых уроков, чтобы реагировать на «женщину с зонтом» конкретным действием, или, подобно лихому ковбою из голливудского вестерна, выхватывать из кобуры кольт и приставлять его к виску человека, знавшего слишком много для случайного собеседника.
Звякнув кубиками уже основательно подтаявшего льда, Юджин с любопытством посмотрел на Грина:
– Я не знакомил вас со своей подругой.
– Чтобы знать человека, вовсе не обязательно быть с ним знакомым, – спокойно ответил Грин, не отводя взгляда.
– Чьи интересы вы представляете, мистер Грин?
– Не врагов Соединенных Штатов.
– Это не ответ.
– Это единственно возможный ответ в данной ситуации.
– Что вы знаете о Вэл?
– Достаточно много, чтобы мы с вами не теряли времени на воспоминания… – этот человек, вероятно, обладал врожденным свойством упаковывать в бархатный футляр интеллигентности самую грубую фразу. – Если вы готовы вести разговор на равных, сэр, то скажите: «Да».
– Что я получу за свое «да», мистер Грин?
– Мое «да».
– Вы считаете этот обмен равноценным?
– Скажем так: представляющим взаимный интерес.
– Вы полагаете, что мои интересы известны вам так же хорошо, как и ваши?
– Попробуйте рискнуть и проверить.
– О’кей, – Юджин легонько стукнул донышком толстого стакана по гладкой поверхности стола, словно ставил символическую печать под своим согласием. – Но только учтите, Грин: это разговор частного лица с частным лицом!
– Естественно, мистер Вэл! – Грин мягко улыбнулся. – Мы и есть частные лица, которых свела непогода и желание промочить горло. Иначе мы сидели бы не здесь, а в Лэнгли, в кафетерии секции «S».
– Ого! – Юджин удивленно приподнял брови. – Вы и там пили виски, мистер Грин?
– Так – «да»?
– Да.
– Заранее хочу условиться: ни вы мне, ни я вам не задаем вопросов, выходящих за рамки наших интересов. Мы не спрашиваем друг друга, откуда нам известна информация и кто именно является ее источником.
– Меня это устраивает, – кивнул Юджин.
– Итак, мистер Вэл, интересующая вас дама помещена в одну из кают сухогруза «Камчатка», приписанного к порту Ленинград и идущего домой с грузом коксующегося угля из Манчестера, с заходом в Роттердам и Гдыню. В настоящее время судно находится в пятнадцати часах хода от польского берега. В Гдыне «Камчатка» пробудет примерно четыре часа, дозагрузится продуктами и водой и уже до самого Ленинграда никуда заходить не будет. Думаю, что на все время пути интересующая вас дама изолирована от экипажа и, скорее всего, подвергается допросам. Если вы согласитесь оказать кое-какую услугу лицам, которых я представляю, то, в свою очередь, я готов сделать кое-что для того, чтобы освободить указанную даму и переправить ее в США…
Кубики льда в стакане Юджина давно уже превратились в бесцветную жидкость, окончательно растворившую янтарный оттенок шотландского виски. Не отрываясь, он смотрел поверх Грина на невыразительную черно-белую гравюру без рамы, довольно небрежно прикрепленную к стене скотчем и изображающую сэра Уинстона Черчилля в волнующий момент его фултонской речи, провозгласившей в 1946 году начало «холодной войны». Юджин был полностью сконцентрирован, каждое слово, каждая интонация и даже легкий вздох собеседника автоматически откладывались в его памяти, тут же вызывая активную работу мозга. Однако внешне он походил на рассеянного плейбоя, вынужденного за неимением лучшей компании выслушивать длинный и неостроумный анекдот случайного собутыльника.
– …довольно высоки. Если вы готовы принять мое предложение, то время выбора, что называется, подоспело. Вытащить ее мы сможем только во время стоянки в Гдыне. А это, как я уже говорил, произойдет через пятнадцать часов. Так что, мистер Вэл, решайте…
– Гарантии? – голос Юджина звучал глухо и невыразительно.
– С большой вероятностью успеха.
– Чего вы хотите от меня?
– Мы располагаем информацией о предстоящей встрече представителя США в ООН Янга с одним из руководителей Организации освобождения Палестины…
Едва только Грин назвал имя Янга, Юджин сразу понял, с кем свела его судьба. Дружеские отношения «фирмы» с израильской разведкой не были особым секретом в Лэнгли. Однако незапланированная встреча с ее представителем показалась в тот момент Юджину фактом скорее экзотическим, нежели серьезным и заслуживающим внимания.
– …Нам нужно знать, когда и где состоится эта встреча. Вот и вся услуга, о которой я вас прошу.
– Хотите убрать очередного палестинца? – улыбнулся Юджин.
– Если мне не изменяет память, – поджал губы Грин, – мы только что договорились…
– Извините.
– Ваш ответ, мистер Вэл?
Юджин пожал плечами:
– Во-первых, я не смогу в ближайшие пятнадцать часов выяснить то, что вам нужно…
– Это учтено, – кивнул Грин. – Мы готовы выполнить свою часть сделки, так сказать, авансом.
– Вы всегда работаете авансом?
– Только в исключительных случаях.
– Безграничное доверие?
– Обычный расчет, – в свою очередь пожал плечами Грин. – А что во-вторых?
– Мне ничего не известно об этих переговорах. Но, учитывая отсутствие отношений между США и ООП, могу лишь предположить, что они будут носить конфиденциальный характер и проводиться вдали от людских глаз. Коль скоро вы так прекрасно осведомлены, мистер Грин, то вам должно быть известно, что Ближний Восток – не моя сфера. Я специализируюсь на других регионах.
– Да, мне это известно.
– Тогда объясните: чем я могу быть вам полезен?
– Уолш.
– Бог мой! – Юджин запустил пятерню в свои космы и резким движением убрал свисавшую на лоб надоедливую прядь. – Что вы несете, Грин?! Стоит мне переступить порог его кабинета, как Уолш прячет любую бумагу, даже если это позавчерашняя сводка погоды.
– Если вы дадите принципиальное согласие, то у вас будет прекрасный повод выйти в разговоре с Уолшем на эту тему и получить интересующую нас информацию.
– Сказать ему, что я решил принять мусульманство?
– Я сообщу вам, что надо будет сказать, – терпеливо ответил Грин.
– Таким образом, дав свое согласие, я фактически иду на вербовку со стороны Моссада?
– Слова для того и существуют, – Грин глубокомысленно поднял указательный палец, – чтобы переставлять их в разном порядке, образуя при этом неодинаковые комбинации. Вы же профессионал, Вэл! Нет никакого смысла вербовать человека или людей ЦРУ, когда перед нами практически настежь открыты двери в кабинет его директора. Стоит ли мне объяснять вам, что обмен стратегической информацией между вашей и моей фирмами осуществляется много лет? Что же касается данного случая, то речь идет о дружеской услуге и только. Никаких бумаг, подписей, клятв – ничего! Я даже не предлагаю вам денег, поскольку наша услуга обойдется нам значительно дороже, чем…
– Так, может, мне заплатить прямо сейчас, чтобы не оставаться в долгу?
– Спасибо, за свою выпивку я обычно плачу сам, – сухо ответил Грин, не приняв шутку.
– Мы можем подняться ко мне в номер?
– А зачем? – пожал плечами Грин.
– Жуть как хочется исследовать содержимое ваших карманов, мистер Грин!
– Хотите обнаружить диктофон?
– А я не должен хотеть?
– Расслабьтесь… – Грин выставил перед собой узкую холеную ладонь, точно пытался передать собеседнику свое спокойствие. – И, ради Бога, оставьте свою подозрительность – это явно не тот случай! Во-первых, у меня нет никаких звуко– и видеозаписывающих приспособлений. А во-вторых, сделка, которую я вам предлагаю, чище, чем дистиллированная вода. Скажите «да» и дайте мне возможность связаться с людьми в Гдыне. Поверьте, осуществить ту часть сделки, которая касается ваших интересов, очень непросто. Даже для наших людей…
– Сколько времени вы дадите мне для решения вашей проблемы?
– Максимум две недели.
– Не густо.
– К сожалению, мы тоже в цейтноте.
– А если вы не вернете ее в США?
– Тогда будем считать, что этого разговора не было.
– Благородно, – пробормотал Юджин. – Вы действительно сможете вытащить ее из рук КГБ?
– Я бы сформулировал вопрос иначе.
– Прошу, вы в этом деле явно опытнее меня.
– Я бы сформулировал вопрос так: «Вам действительно столь важно знать время и место секретной встречи США – ООП?»
– Согласен, – коротко кивнул Юджин и залпом опрокинул в горло остатки виски. – Но прежде чем мы расстанемся, вы должны ответить мне на один вопрос.
– Мы же договорились… – начал было Грин, но Юджин решительно оборвал его:
– Ответ именно на этот вопрос мне необходим, поскольку речь идет о моей безопасности. О моей и… ее.
– Что вы хотите узнать? – тихо спросил Грин.
– Кто является источником вашей информации об этом деле? Если вы не ответите, то, боюсь, сделка не состоится. Поймите меня правильно, Грин: какой смысл обращаться к вашей помощи, если через две недели мы с ней попадем в автокатастрофу?
Грин отпил глоток, поморщился, затем вытянул из пластмассовой коробочки салфетку с фирменным знаком мотеля, снял очки и стал медленно протирать стекла. Юджин терпеливо ждал.
Бармен включил стереомагнитофон, и узкий коридор бара завибрировал от хриплого голоса Сачмо – Луи Армстронга.
Наконец Грин водрузил дужку очков на тонкую переносицу и вздохнул:
– Ну ладно. Я вынужден ответить вам, хотя и явно превышаю данные мне полномочия. Надеюсь, Вэл, вы понимаете, чем рискуем я и вы, если…
– Не тратьте зря время, Грин.
– Хорошо… В настоящее время подполковник Мишин находится у нас.
– Как вы вышли на него?
– Наши люди вели его уже несколько месяцев. Потом он внезапно исчез из Швейцарии, где-то пропадал пару недель и вдруг объявился в Орли. Там его и засек наш человек. А дальше…
– Он что-то задолжал вашей фирме?
– Скажем так: у нас к нему было несколько вопросов.
– И он вам сразу выложил всю информацию обо мне, о ней… Так?
– Поймите, Вэл, нас интересовало совсем другое. Просто этому человеку как-то надо было объяснить свое появление в Амстердаме и кое-какие трюки в отеле «Дам»…
– Таким образом, если я вас правильно понимаю, на меня вы вышли случайно?
– Да, можно сказать и так.
– А когда вышли, то сопоставили факты и решили извлечь какую-то пользу для себя?
– А вы поступили бы иначе?
– Мишин жив?
– Да.
– Что вы намерены с ним сделать?
– Вэл, ваш единственный вопрос незаметно трансформировался в импровизированную пресс-конференцию! – Грин укоризненно взглянул на собеседника поверх очков. – Я ответил вам. Ну, перейдем к делу?..
13
Балтийское море. Борт сухогруза «Камчатка»
5 января 1978 года
Допрос не клеился.
Накануне, после моего гигиенического монолога шокированный Петр Петрович как ошпаренный выскочил за дверь, и ровно сутки я была лишена его приятного общества. То ли он обменивался с Москвой радиограммами по поводу того, не утопить ли меня за дерзость, то ли, как я предположила уже на следующий день, воевал с командным составом нашего корыта за новую для меня жилплощадь, то ли, огорченный моими непомерными претензиями, пил горькую, занюхивая морским ветром, – не знаю. Тот факт, что наутро, вскоре после завтрака, ничем не отличавшегося от предыдущих трех трапез, в моей конуре снова появился рябой матрос, посмотрел на меня, точно рабочий завода Михельсона на Фанни Каплан, замогильным голосом приказал: «Встань», схватил в охапку постель вместе с матрацем и подушкой и скрылся. Металлическая сетка корабельной койки, напоминавшая хорошо побритую колючую проволоку, безусловно, была бы идеальным ложем для начинающего йога. Я же побоялась присесть даже на краешек, а потому прильнула к иллюминатору и стала смотреть на острые, мелкие снежинки, бестолково бьющиеся в толстое мутное стекло и исчезавшие внизу, в холодной пене Балтики.
«Синее море, белый пароход…» Господи, до чего же реальность отличается от стереотипов, которые вдалбливали нам с горшка! Ну кто, кто из моих сверстников даже в горячечном бреду мог бы представить себе морское путешествие таким, каким оно открылось мне? Ни роскошного лайнера, ни просторных чистых палуб с бассейнами, ни вышколенных стюардов с кошачьими повадками, ни рыжебородых (обязательно с седеющими висками!) капитанов в белоснежных кителях и с пенковыми трубками в зубах… Тоска, металлические переборки в пузырящейся от сырости и старости краске, вонь застоявшейся в трюме воды, безысходность и рябые небритые рожи профессиональных уголовников, списанных за примерное поведение на суда советского грузового флота…
За спиной проскрежетало.
– Руки за спину! – тускло приказал рябой. – Стоять лицом к койке!..
Он завязал мне глаза черной тряпкой, пахнущей солью, потом развернул к двери и, подтолкнув, приказал: «Вперед!».
Шли мы довольно долго. Если вам когда-нибудь в детстве случалось играть в жмурки, вы просто обязаны понять состояние достаточно взрослой женщины, идущей без каких-либо ориентиров с завязанными глазами по коридорам большого корабля при сильной качке. Я то и дело натыкалась на какие-то железные штыри, углы ящиков и поручней. Рябой направлял меня, как биндюжник ломовую лошадь, покрикивая: «Направо!», «Налево!», «Пять ступенек вверх!», «Стоять!»…
Конечно, на этом ржавом корыте не было ни ядерных реакторов, ни стратегических ракет или группы шпионов-аквалангистов, готовой высадиться на побережье одного из приморских курортов ФРГ. И тот факт, что меня вели по зловонным качающимся коридорам с завязанными глазами, объяснялся не условиями секретности, а исключительно желанием в очередной раз унизить паршивую овцу. Они просто не могли иначе. Никогда не могли – ни в прошлом, ни в настоящем. Не смогут и в будущем. «Пройди сквозь строй!», «Встань в угол!», «Выйди из класса!», «Положь партбилет!». Мало приструнить, выгнать, лишить, уничтожить – надо еще унизить, растоптать, превратить в ничто! Господи, неужели мне непременно нужно было ткнуться мордой в эту грязь, чтобы окончательно прозреть и увидеть в истинном свете то, что мог не видеть разве что слепой?! Но ведь не видят же! Двести пятьдесят миллионов слепоглухонемых, наивно верящих в синее море и белый пароход. Двести пятьдесят миллионов, для полного счастья которых достаточно перехватить из-под прилавка палку «докторской», получить десятирублевую надбавку к зарплате или выбить для детей в месткоме два бесплатных билета на елку в районном Доме культуры с пьяным Дедом Морозом и климактеричной Снегурочкой…
– Стоять!
Да ради Бога! Стоять так стоять.
– Шаг влево!
Я услышала скрип открываемой двери.
– Вперед!
Привыкнув подчиняться лаконичным командам рябого, я сделала шаг, зацепилась за металлическую переборку и грохнулась лицом вниз, успев в последнюю секунду подставить руки, правда, без особого эффекта. Темнота, боль и жгучая обида вызвали во мне такой прилив ненависти, что я сорвала с глаз дурацкую повязку… Но железная дверь уже захлопнулась, и я только услышала гундосый хохоток рябого:
– Головка небось бо-бо, падла жидовская!..
Каюта была классом повыше. Видимо, вытурили какого-нибудь помпома или замполита. Во всяком случае, наличествовали грязноватая кабинка с унитазом и душем, кровать с тумбочкой, нечто напоминающее письменный стол, два колченогих табурета и даже ночник. Впрочем, победа в коммунальной склоке с Петром Петровичем меня определенно не воодушевляла. В конце концов, какая разница, в каком гробу плыть в подвал КГБ? И кому важно, мытой или немытой ты попадешь на допрос к очередному красавчику из центрального аппарата Лубянки с дипломом МГИМО, двумя иностранными языками и ручищами профессионального костолома?
– Ну как, устраивает вас эта каюта?
Петр Петрович, несколько потускневший за то время, что мы не виделись, деловито устроился на табурете, поставил свой черный тэйп на письменный стол, аккуратно направил встроенный микрофон в мою сторону и, не дожидаясь ответа, нажал на клавишу.
– Вполне.
– Тогда начнем?
– Поехали! – согласилась я.
– Вы были в аэропорту Схипхол не одна, так?
– Так.
– Кто был тот мужчина?
– Какой именно?
– Тот, который сдавал на регистрацию ваш авиабилет.
– Просто знакомый. Я увидела его у стойки. Познакомились, разболтались. Ну я и попросила его оформить мой билет.
– А может быть, вы познакомились несколько раньше? – Петр Петрович спрашивал очень бережно, словно елочные игрушки упаковывал.
Понимая, что этот сушеный кочан просто задавать вопросы не будет, я изобразила на лице беспечность бывалой женщины и небрежно махнула рукой:
– Все может быть, Петр Петрович. Вас, мужиков, разве всех упомнишь!
– Не будьте вульгарной, Валентина Васильевна, – сказал гэбэшник тоном преподавателя эстетики. – Вам это совершенно не к лицу.
– Хорошо, Петр Петрович, – покорно кивнула я. – Постараюсь не быть вульгарной.
– И правдивой, пожалуйста.
– Договорились, Петр Петрович.
– А раз договорились, Валентина Васильевна, то кто был этот мужчина?
– Мой любовник.
– У любовника есть имя?
– Думаю, есть. Но я не спрашивала.
– И вы считаете, что я этому поверю?
– А меня это должно волновать?
– Должно, Валентина Васильевна. Всенепременно. Игры кончились, теперь надо расплачиваться.
– Вы меня пугаете, Петр Петрович!..
Я старательно строила из себя клиническую идиотку, причем без всякой цели. Я не ждала от них пощады, мне вовсе не хотелось вымаливать прощение, но дорога на родину была слишком длинной, чтобы коротать ее в одиночестве. В конце концов, на безрыбье и Петр Петрович – собеседник.
– Что я такого сделала, за что расплачиваться? – заломив руки, я вскочила с койки и стала расхаживать по тесному пространству каюты. – Я никого не убивала, не предавала, ничего не прятала, не строила никаких козней против своей страны. Я – простая советская журналистка, которую насильно вовлекли в ваши идиотские комбинации. Между прочим, если вы не знаете, это ваши начальники отправили меня в Голландию, это они пудрили мне мозги идиотскими рассказами о каких-то долбаных музеях и Ван Гогах. Когда же я, запуганная бесконечными перестрелками ваших коллег, просто побоялась лететь в Москву и решила на всякий случай, воспользовавшись любезностью доброго друга, переждать пару неделек в Штатах, ваши люди хватают меня, как охапку сена, швыряют в машину, потом сажают на этот дурацкий пароход и транспортируют, как матерую преступницу и шпионку. Послушайте, а может, пока я так мыкалась, на Лубянке переменилось начальство, и вы уже не в курсе дела? А, Петр Петрович?..
Переждав какое-то время, словно прислушиваясь к отголоскам моего бреда, повисшим в воздухе, Петр Петрович вздохнул, потянулся за синей папочкой, аккуратно развязал тесемки и вынул два машинописных листка, скрепленных стальной советской скрепкой.
– Вы знаете, что это?
– Указ о моем награждении орденом Трудовой Славы второй степени?
– Не угадали, Валентина Васильевна. Это – ваш смертный приговор.
– Смертный приговор? – на долю секунды во мне возникло ощущение какой-то отстраненности: не со мной, не здесь, не в этой жизни! – Смертный приговор – мне?
– Вам, Валентина Васильевна, вам, голубушка! – Петр Петрович чуть ли не ворковал, точно сообщая мне секрет изготовления крыжовенного варенья. – Вам, кому же еще?
– А за что, собственно?
– Да вы прочтите, Валентина Васильевна. Чего нам попусту словесами перебрасываться? Чай, не в редакции вашей чаи гоняем. Тем более приговорчик-то – особый. Вы, как мастер пера, должны оценить…
Благообразный Петр Петрович, явно ощущавший себя в эти минуты временным поверенным в делах КГБ на Балтийском море и польском побережье, держал листки прямо перед моим вспотевшим от страха носом одновременно бережно и брезгливо. Так плохиш с последней парты держит за хвост дохлую крысу, которой намерен основательно попугать очкастую отличницу. На открытом, предельно честном и совершенно не обезображенном мыслями лице ветерана КГБ, точно на листе фотобумаги, еще не извлеченном из ванночки с проявителем, все отчетливее рисовалось чувство глубочайшего удовлетворения от проделанной работы.
Оцепенев на несколько секунд, я все же собрала волю в кулак и заставила себя вчитаться. Через три строки я все поняла: передо мной была стенограмма нашего с Юджином диалога в регистрационном зале амстердамского аэропорта. Она была напечатана в форме сценического диалога с четко обозначенными отступами, где я именовалась «объект А», а Юджин – «объект Б».
– Ну как? – осведомился кагэбэшник. – Ознакомились?
– Вы знаете, Петр Петрович…
Я сделала небольшую паузу, чтобы выиграть хоть немного времени и обдумать вероятные последствия. Я хорошо помнила наш разговор в Схипхоле. Тогда у меня от страха тряслись поджилки, свобода была буквально на расстоянии двух десятков метров, отделявших регистрационную стойку от телескопического трапа «боинга», я вертела головой по сторонам, а Юджин умолял меня не дергаться. Ничего крамольного я тогда не говорила. Правда, была там одна сомнительная фраза. Юджин, стремясь хоть как-то унять мой нараставший мандраж, проронил сквозь зубы: «Ты можешь броситься в глаза совсем не тем людям…». Будучи вырванной из контекста, эта фраза говорила разом все и ничего. Конкретно зацепиться им было не за что. Но – и в этом заключался весь ужас – листочки, отпечатанные на «Оптиме», лучше любой фотокамеры фиксировали общность наших с Юджином интересов. Любовники так не разговаривают. И дядечки, вручившие Петру Петровичу стенограмму, конечно, понимали это. Следовательно…
– Так вот, Петр Петрович, это совсем не похоже на смертный приговор.
– А на что это похоже? – ласково пропел Петр Петрович.
– По форме – на пьесу.
– А по содержанию?
