Текст книги "Гонимые и неизгнанные"
Автор книги: Валентина Колесникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
Мы с братом Александром думаем выехать не позже 12 числа прямо на Рязань. Нарышкины собирались быть у вас около 25 сентября, уезжая за границу. Они просили и меня постараться, чтобы быть у вас в то же время. Может быть, и Свистунов с Евгением тогда же явятся. Так, по крайней мере, предполагалось. Надо только, чтобы ты, друг любезный, встретил нас молодцом. Вот тебе наши планы, если Господь благословит и сохранит нас здоровыми. С грустью прочел твои строки о кончине Ивана Дмитриевича1. Желал бы знать подробности этого великого для его личности перехода. Был ли тут его добрый сын и невестка?
П.Н. Свистунову
2 ноября 1857 года
В начале сентября мы с братом отправились в Рязань для межевания и по пути заехали к моему старому сослуживцу и однофамильцу Ивану Алексеевичу Пушкину. Он, разумеется, встретил нас с таким же радушием, с каким принял меня зимою в Москве. Пробыв у него двое суток, мы отправились прямо в Рязань, где по необходимости должны были пробыть в разных хлопотах более месяца.
Два раза жили в плохой избе у нашего крестьянина в 12 верстах от Рязани за Окою, в деревне, которую братья мне отдали, разумеется, вместе с Николаем. Тут пришлось мне вспомнить старину и самому походить с астролябием, чтобы привести в ясность нашу луговую по берегу Оки дачу. Оказалось, что мы рисковали потерять из 80 до 45 десятин заливного луга. Теперь это дело хотя ещё не совсем, но приуготовительными мерами направилось в нашу пользу.
В Рязани я познакомился с губернским предводителем, который женат на родной сестре жены Михайлы Ивановича Пущина. Это зарайский помещик Селиванов. Я любовался этим добросовестным, дельным и умным человеком.
И вообще мне показалось, в Рязани все служебные лица лучше, нежели в других местах. Где ни случилось толкнуться в судебные места, все довольно скоро и непритязательно было исполнено. Сама местность рязанская мне понравилась. Город весь разбросан на гористой местности, и между домами везде рисуется зелень от деревьев.
Н.Д. и И.И. Пущиным
31 декабря 1857 года, Коростино
Вот оканчивается 57 год и наступает 58, друзья мои сердечные Наталья Дмитриевна и Иван Иванович. Чем же начну мои строки, как не сердечным всецелым желанием обоим вам всякого блага, здоровья, мира и тишины, счастья друг в друге. Одним словом, всего, что у Отца Небесного есть в запасе для Его детей, испытавших много горького.
О себе скажу вам, что я с какою-то грустию (не скажу безутешною, ибо во всем покоряюсь воле Божьей) встречаю новый и провожаю старый год. Ничто не улыбается, ни спереди, ни сзади.
Взятие между прочим под свое управление крепостных людей как какая ноша тяготит меня, а во всю эту суету втягивает меня братнино безысходное положение. Другие члены семейства хотя и несут тяготу его, но все-таки они как на пристяжке, а мне приходится быть каким-то опекуном его, скованным и по рукам, и по ногам, и по сердцу. Всякая отлучка моя есть как бы жертва, которую для меня приносят, а мне бы не хотелось никого обременять тем, что я должен нести, а с другой стороны, хоть бы другим от моего присутствия было легче, а то все маялись вдруг без всякой от того пользы. Разве одна польза, что всякая земная маета полезнее для души, нежели земная радость.
Однако полно наводить на вас грусть моим мрачным расположением, которое не всегда же так бывает.
Вот тебе сведения, друг любезный Иван Иванович, о дочери Рылеевой (выделено мной. – Авт.). Ты мог бы это узнать и прежде, если б ты письмо сестры прислал в Москву, а не в Алексин.
Она, т. е. Настасья Кондратьевна с мужем своим Иваном Александровичем Пущиным живет теперь зимою в Туле на Мильонной улице. Дома не знаю, но почтальоны, верно, знают. У них 9 человек детей, состояние прекрасное, незаложенное имение. У ней, говорят, есть капитал собственный в 20 тысяч рублей серебром, а он получил хорошее наследство от тетки. Про него говорят, что он флегма и скуп, а она, говорят, очень похожа лицом на отца. Когда буду в Туле, то постараюсь побывать у них и тогда скажу, что узнаю, более. По крайней мере, ты теперь знаешь, где она, и можешь к ним направить кого-нибудь из товарищей, которые лично знали отца её, как, например, Розена, когда он будет возвращаться.
И.И. Пущину
27 января 1858 года
17-го числа проезжая через Алексин, получил ваши, друзья мои сердечные Иван Иванович и Наталья Дмитриевна, послания от 12 генваря. Вы писали их, когда мы с сестрою пировали на именинах у Татьяны Алек-сандровны в Калуге. Мы попали туда 11 утром, когда Петра Николаевича ещё не было. К вечеру и он явился с Оболенским. Очень понятно, что мне отрадно было встретиться с этими добрыми людьми, моими кормильцами и поселенцами тобольскими. Дети мне очень обрадовались, Вавка, вероятно, узнал, потому что вспомнил и прежнее название, как звал меня – Павел Пасергеевич. А Катинька инстинктивно меня вспомнила, не отходила и все целовала.
Они хорошо и благополучно поживают. Дом у них довольно просторный и теплый. Заботит только Петра Николаевича устройство его имения, которое хотя не заложенное, но довольно плохое, особенно одна деревня – почти безземельная, что при нынешних обстоятельствах есть не последняя статья.
С Натальей Петровной я познакомился. Она чрезвычайно добрый человек, и с ней легко, потому что в ней нет вычуров. У них пировали 13-го числа. Вар-вара Самсоновна, как должно, привилась к их семье. Мальчуганы Евгения выправляются. Меньшой живее кажется и способнее. Девочка препухленькая и миленькая. Наталья Петровна, как видно, всех их чрезвычайно любит. Я рад за доброго Евгения – он в этом отношении совершенно доволен и счастлив.
У Батенькова тоже один раз вечеровали. Я его в этот раз более узнал. Прежде видел только на несколько минут в присутствии Кечера, за криком которого никого не узнаешь. Он не без плода просидел 20 лет в уединении – в сердце у него таится глубокое религиозное чувство, но воображение, несмотря на лета, все-таки в нем преобладает более других способностей.
Один вечер провели также у прокурора Оболенского, пользуясь протекцией которого в день отъезда своевременно мы получили почтовых лошадей. Он правовед и принадлежит к новой порядочного рода женерации. Его круг в том же роде: несколько человек служащих, учившихся в высших заведениях.
Калуга довольно хороший город, улицы шире тульских, и, кажется, жизнь дешевле.
Под влиянием нездоровья послания вас обоих, особенно у Натальи Дмитриевны, отзываются меланхолией. Храни вас Бог. Все хорошо и прекрасно, что было, есть и будет с каждым из нас. Господь располагает каждым шагом нашим, как ни горьки были иные минуты в жизни. Но если бы нужно было опять пере-живать былое, я не согласился бы вычеркнуть ни одну горькую черту от воли Божьей – прошедшую, равно и в будущем, хотя, заглядывая вперед, и посердишься.
Мир вам Божий, друзья мои сердечные. Тащите парную колесницу свою в духе полной доверенности друг к другу, о любви уж я и не говорю, хотя с одной стороны подчас и возникают сомнения, зато другая сторона и этим не тяготится.
Поправляйтесь только в здоровье. Можно же, наконец, в Москве уделить минуту, чтобы посоветоваться со Штрубом, когда есть вера в гомеопатию. Нырышкины, говорят, воротились, надобно у них побывать. У нас все обстоит благополучно.
Н.Д. и И.И. Пущиным
25 февраля 1858 года
У нас гостила Улинька Давыдова. Приезжала к нам отдохнуть от своих домашних тревог. Устала возиться со своею мелкотою при её тощих средствах. Я её люблю, она очень неглупа и душа прямая и верующая. Только нрав для неё самой несчастный. Вечно в волнении и раздражении, а высказаться не с кем.
У Нарышкиных я был на один день с сестрою. На обратном пути виделся в Туле с твоим братом Михайлой. На первой неделе и мне с сестрою и братом Николаем удалось поговеть. Церковь у нас теперь теплая, слава Богу.
Нарышкин на 2-й неделе собирался побывать у нас, но, ездивши в Тулу, простудился, и обычный его кашель усилился, и он не решился ехать за 40 верст. К тому же у нас более недели такие метели, что свету Божия не видать было.
Недавно получил от Александра Беляева письмо. Он говорит, что и к вам писал. Весною отправляет свою жену за границу полечиться от женских недугов и, когда будет провожать, обещает заехать и в наши края. Много ему будет хлопот, когда придется переводить огромное имение Нарышкиных и Дасаковых на новое положение.
П.Н. Свистунову
13 марта 1858 года
Расставшись с вами, добрые друзья Петр Николаевич и Татьяна Александровна, мне не удалось ещё до сей поры написать вам и поблагодарить за ваше сердечное гостеприимство. 5 дней, проведенные у вас, мне живо напомнили вашу долговременную ко мне, грешному, дружбу. Это напомнило мне и простодушную нашу Сибирь, которую я всегда с удовольствием вспоминаю.
С тех пор я был только на короткое время в Туле и у Нарышкиных – и вот весь пост сижу дома.
Метели у нас были ужасные. Вы в городе о них и понятия не имеете. Так что совестно иногда и посылать на почту. От этого отчасти и редко пишу.
Анненковы наши были проездом в Москве, а потом и в Петербурге у Оленьки. Может быть, и теперь ещё там. Давно от брата Михайлы не имел писем. В Петербурге в это время должен был быть и наш Фролов – хотел везти своего и Фаленбергова сына в корпус. Посмотревши на здешнюю дороговизну, вероятно, они и вся их минусинская колония предпочтет не двигаться с места.
И.И. Пущину
28 марта 1858 года
Если есть время, перепиши помельчей свой статистический отчет об Марьине и пришли. Вероятно, и нам будут запросы в том же роде, чтобы заранее можно было приготовить ответы пообстоятельнее.
Ты советуешь читать современные журналы, но у нас здесь такая глушь, что, кроме "Московских ведомостей" и "Сына Отечества" и то неаккуратно, мы нынешний год ничего не читали. Нарышкин многие журналы получает, но ведь это для нас за тысячу верст, кого пошлешь, когда и на почту в Алексин не всегда удается.
П.Н. Свистунову
4 октября 1858 года
Письмо ваше, любезные друзья Петр Николаевич и Татьяна Александровна, было получено мною 5 сентября. Не удалось отвечать, потому что со всяким днем поджидал Пущиных и думал, что или вы с Оболенским в наши края явитесь, или мне удастся с Нарышкиными к вам побывать. Но поездка Нарышкина не уладилась.
Насчет крестьянского дела и я читаю все, что попадается в журналах. Но сделать из всего этого отчетливый вывод до сей поры невозможно. Как-то сладят с этим вопросом наши губернские комитеты! Помоги им Бог основать главную канву. Подробное развитие, по-моему, зависит от времени и от опытного применения общих правил к каждому имению. Я уже свои ответы в Рязань отправил. Там, кроме сведений, требовалось мнение, почти точь-в-точь по вопросам, предложенным в первой книжке Благоустройства. В последующих книжках есть и ответы – но все они ходят около предмета, а не разрешают самого дела. Да и трудно это сделать a priori. Желательно, чтобы для переходного состояния количество надела и соразмерность с ним повинностей, да и самое устройство общества как можно менее разнились от того, к чему и крестьяне и помещики привыкли, – и переходное состояние служило в собственном смысле нечувствительным переходом к новому порядку. Одною ступенькой нельзя заменить сотню, когда они необходимы (выделено мною. Авт.).
Вот, кажется, главная ошибка всех господ прожектеров, которые, минуя средние инстанции, хотят перешагнуть одним шагом то, что годами может совершиться. Вероятно, и в этом важном деле, кроме говорящих и пишущих, есть и молящиеся, чтобы Господь сам помог в нашем отечестве совершиться богоугодному этому великому делу. Следовательно, надо надеяться, что с помощью Божьей все мало-помалу и обдумается и устроится.
И.И. Пущину
25 октября 1858 года
В Москве, вероятно, ты столкнулся опять с Нарышкиными. Листок твой от 5 октября я получил 11, но не успел отвечать, потому что проездил в Егнышевку целую неделю и там было много дела с подеревной продажей леса брата Михайлы. Об письме к Николаю не ломай голову, лучше ничего не писать. Он остался доволен и твоим посещением, и твоим выслушиванием его стихо-творений и патетической прозы, и пряниками, которые я отдал ему от твоего имени.
Точно странная судьба нашего доброго Евгения Калужского – что он ни сделает, все невпопад. Хорошо, что застал вас, по крайней мере, в Калуге и удовлетворил желанию своему вас обнять хотя на короткое время. Жду от тебя подробного отчета о впечатлениях и путешествиях.
Сам же ничего не могу тебе сказать нового или сколько-нибудь отменившегося от нашего обыкновенного быта, который ты видел. Естамп и картину Иванова мне не удалось видеть. Фотография очень плоха, и потому судить трудно об ефекте самой картины, которую, вероятно, ты увидишь. Одна ошибка автора, которую я заметил, это то, что лица на самом последнем плане сделаны слишком отчетливо, так что все отдельные части лица выражены. Это отдельные миниатюры, а не перспектива натуры. Но передние фигуры должны быть очень хороши.
П.Н. Свистунову
4 января 1859 года
Здоровье его (Пущина) в эти три дня несколько лучше против того, как вы его оставили. Спал все три ночи хорошо и кашлял менее. Но все ещё слабость заметна по утрам, а к вечеру делается пободрее. Скажите Оболенскому, что на три его письма Иван Иванович не отвечал, потому что Канцев не советует делать усилий. И к своим только по две строчки прибавляет к письмам Нат. Дмит. Она, слава Богу, здорова. Извините, что не распространяюсь – уже два часа, надо посылать на почту. Простите, любезный друг, на этот раз. Обнимаю вас крепко.
Павел Б. – Пушкин.
Друг Оболенский, крепко обнимаю и поздравляю с новым годом, равно и Гаврилу Степановича. Сейчас сошла сверху Нат. Дм. и вместе с Иван. Ив. посылают вам самый дружеский привет.
Н.Д. Фонвизина – Нарышкиным
11 января 1859 года
Добрый друг наш Пав. Серг. приехал к нам до праздника и до сих пор гостит у нас – не знаем, как благодарить его за этот знак дружбы его к нам. Он и сам как-то развинтился. Погода сверхнеблагоприятная, может, и простудился. Пав. Сергеев. вас усердно приветствует.
П.С. Пушкин – М.М. Нарышкину
25 февраля 1859 года
Больному нашему не хуже, как был при тебе с Сутгофом. Думаю даже, что немного лучше, если не в приращении силы, то, по крайней мере, менее кашля, менее опухоли в ногах.
Я, слава Богу, здравствую, но застрял здесь, а друга в его неудовлетворительном положении оставить не хочется.
Христос с вами. Поручая себя и всех нас высшим молитвам, остаюсь душою преданный вам
Павел Б. – Пушкин.
(Фонвизина – М.М. Нарышкину в этот же день: "Друг наш Павел Серг. неотлучно при нем".)
Н.Д. Фонвизиной
20 марта 1859 года, вечером, Марьино
Мы поджидали тебя завтра, сердечный друг Наталья Дмитриевна, но, видно, завтра ещё не будешь. Авось в воскресенье или в понедельник, Бог даст, обнимем тебя. Здоровье Ивана в эти дни так же порядочно идет, как и предыдущие.
Н.Д. Фонвизина – Нарышкиным
29 марта 1859 года
У нас сестра Лиза, которая как сестра милосердия неутомимо действует около больного, предупреждая все его требования.
И добрым гением витает около нас Пав. Серг., ей усердно помогает.
3 апреля 1859 года И.И. Пущина не стало. Павел Сергеевич Пушкин, неотлучно находясь при больном друге много ночей и дней, принял и его последний вздох. Больше месяца оставался он в Марьине, чтобы поддержать и утешить Н.Д. Фонвизину, помочь в необходимом.
Сведений о пяти последних годах жизни Павла Сергеевича (1860-1865), равно и его писем, удалось отыскать очень немного. В них по-прежнему совсем мало о себе, все больше о друзьях, о декабристском их семействе. А старые декабристы всерьез обеспокоены здоровьем П.С. Пушкина. Видно, в эти годы не однажды навещали его П.Н. Свистунов и Е.П. Оболенский, Е.И. Якушкин и Н.Д. Фонвизина, рекомендовали докторов, помогали материально. Он же, когда мог, навещал Н.Д. Фонвизину, "калужских жителей" – Оболенского, Свистунова.
Н.Д. Фонвизина – Нарышкиным
27 сентября 1859 года: "Пав. Серг. недели три жил у меня".
24 июня 1863 года: "Пав. Серг. вчера приехал ко мне".
17 сентября 1863 года: "У меня гостил Павел Сергеевич – он теперь порядочно себя чувствует. Лечился у гомеопата Адринского".
П.С. Пушкин – П.Н. Свистунову
2 июня 1860 года, Коростино
Давно не беседовал с вами, добрейшие друзья Петр Николаевич и Татьяна Александровна. Что сказать вам о себе? Здоровье мое в настоящее время, благодарение Богу, изрядно, а зимой и весной нередко прихварывалось. Наконец, дождались и летнего тепла, так что пишу теперь с открытым окошком. Недавно ездил с сестрою повидаться с Нарышкиными, которые с 3 мая в Высоком. В Париже они видели ваших родных и оставили их здоровыми. Вообще не нахвалятся заграничною жизнию, более парижскою, потому что в других местах, кроме Седена, только на короткое время были. Часто бывали в нашей посольской церкви, настоятель её отец Василий – очень умный и образованный человек, участвует в издании французского религиозного журнала, имеющего целью соединение христиан той и другой церкви в духе любви. С этой точки зрения пишут и некоторые католические прелаты. Климат на обоих путешественников благоприятно подействовал. Лизавета Петровна и до сей поры чувствует его влияние, гораздо менее одышка и более подвижности. Михайло Михайлович тоже лучше, но с возвращением в наш суровый климат опять начал по утрам покашливать, но, благодарение Богу, бодр и подвижен. От Натальи Дмитриевны я получил вчера письмо от 24 мая из Марьина. Она числа 22 приехала туда опять на время, чтобы забрать некоторые бумаги и опять, приехавши в Москву, имеет намерение, если Бог устроит, побывать в ваших и наших краях. Она опять в горе – потеряла добрую сестру Ивана Ивановича Елизавету, которая с нею более других сдружилась. Действительно была славный и религиозный человек, умела любить с самоотвержением, а сама для себя была на последнем плане.
Накануне кончины, приобщившись святых тайн, за-снула и, проснувшись, подзывает сестру и говорит ей: "Варя, сейчас видела Ивана. Такой веселый и хорошенький. Приходил звать меня: "Пойдем со мною, Лиза, мне там так хорошо, как здесь и понять не можете". Этот сон и за него, и даже и вообще для всех верующих утешителен, а особенно для Натальи Дмитриевны, для которой они оба были так близки.
Переехали ли вы, наконец, на новую квартиру? Обнимаю вас.
Е.П. Оболенский – Н.С. Кашкину1
23 июля 1860 года
Новое у нас следующее: вчера приехали к нам Нарышкины, Пушкин и вслед за ними Наталья Дмитриевна Пущина. Нарышкин живет у нас, Пущина и Пушкин у Петра Николаевича.
Е.П. Оболенский – М.М. Нарышкину
16 мая 1861 года
Я написал Павлу Сергеевичу и просил его помощи – для размежевания в нашем имении, – я бы помог ему в этом деле в Коростине, а он бы сделал то же в нашем имении. Но не знаю, дозволит ли ему здоровье исполнить эту просьбу – мне кажется, что труд ему не по силам, если он не поправил своего здоровья в течение зимы.
П.С. Пушкин – Н.Д. Фонвизиной
9 июня 1862 года, Коростино
Спасибо тебе за письмецо твое от 19 мая, мой сердечный друг Наталья Дмитриевна, и за исполнение моей просьбы, отдачу процентных денег брату Михайле. Этим ты избавила меня от хлопот получать их в Алексине, что без сестры, которая была в отлучке, было бы затруднительно для меня.
Недоволен я только тем, что ты не хвалишься, друг мой, своим здоровьем, или, лучше сказать, жалуешься на свои глаза. Да подаст тебе милосердный Господь со всеми другими милостями и в этом надежную помощь Сам или через благословение естественных, созданных им на пользу человека средств. Советую делать побольше движения на вольном воздухе и проч.
От Беляева Александра не так давно получил письмо. Он почти совсем устроил все по новому положению, которое и владельцу доставляет почти тот же доход, и крестьяне устроились выгодным для них образом. Доверитель его Нарышкин так был им доволен, видно, за его долговременное управление, что подарил ему 30 тысяч серебром, т. е. обеспечил будущность его семейства. Видимо, ему благословление Божие за его постоянную восторженную благодарность к Богу за все.
П.С. Пушкин – М.М. Нарышкину
12 июня 1862 года
Спасибо тебе за твою грамотку, любезный друг мой Михайла Михайлович. Очень бы хотелось и мне с вами повидаться, – но не знаю, как здоровье дозволит. Ушиб мой долго не давал мне даже ложиться без болезни на том и другом боку.
Прочее же здоровье, хотя против прежнего и поправилось, но все ещё не совсем. Ездить в экипаже ещё никуда не пробовал.
Не виделись ли вы с Евгением? Он, кажется, в начале июня собирался в сестрину деревню, и я все поджидал его. Видно, проехал прямо, не завернув в Тулу. Вероятно, вас не объедет.
Затем прости на этот раз, любезный друг. До желанного свидания. Христос с тобою. Обнимаю тебя крепко и у добрейшей Елизаветы Петровны целую ручку и остаюсь любящий тебя старый друг
Павел Б. – Пушкин.
И.И. Горбачевский – Д.И. Завалишину
Июнь 1862 года
Бобрищев-Пушкин наш меряет землю для крестьян и помещиков, сам своими руками сделал себе планшет, деревенский кузнец сделал ему алидад с двумя отверстиями и волоском, совершенно верный и пригодный для межевания; помещики и крестьяне ему платят за десятину 15 коп. серебром и дали ему отмерить более 15 тысяч десятин. Оболенский все это сам видел, как он и пишет ко мне.
Анна Васильевна Розен – Елизавете Петровне Нарышкиной
22 марта 1865 года
Как невыразимо горестно было получить весть о кончине лучших христианских друзей наших, не в силах передать мое слабое перо.
С получением почты так тяжело и грустно – нет писем от лучших друзей. С Евгением Петровичем1 мы были в постоянной переписке. Павел Сергеевич по болезни редко стал писать. Сестра Марья Сергеевна мне писала от него последнее письмо к нам 1 августа.
Конечно, это себялюбие оплакивать такие христианские души. Они после страданий и борений земных наслаждаются высшим блаженством у престола Вышняго, и своими молитвами не забывают и нас, оставшихся в юдоли плача.
"Павел Сергеевич ушел от нас"
В последние годы Павел Сергеевич часто уезжал из Коростина в Москву или в подмосковное Марьино в гости к Н.Д. Фонвизиной. Для Николая, остававшегося на попечении сестры Марьи Сергеевны и брата Петра, вместе придумывали какой-то предлог – больной не любил отъездов Павла. И Маше с Петром было грустно в его отсутствие, но они понимали: он устал за целую жизнь нянчить беспокойного Николая. Знали – эти выезды, иногда на 2-3 месяца, – самая большая его радость и праздник общения с лучшим, ближайшим другом Натальей Дмитриевной, отдых от все больше одолевавших его болезней.
Им всегда казалось, что возвращается он поздоровевшим и помолодевшим, хотя и чуть грустным.
...Его физическое тело, кажется, самым натуральным образом отделилось от него. Он видел свою полную и все же статную фигуру – она неторопливо двигалась: вы-шла из коляски, рука поправила прическу. Затем руки его стали пожимать руки братьев, лицо приблизилось к сестре для поцелуя, губы двигались и улыбались, произнося какие-то ласковые приветственные слова.
А сердце, душа – все духовное существо его было в Марьине у Фонвизиной, губы сохраняли ощущение мягкости её маленькой пухлой ручки, на лбу ещё горел прощальный её поцелуй.
"Да, я там, там", – убеждал он себя.
– Готова твоя комната, Павлуша, – вдруг донесся до него ласковый голос сестры.
– Да, да, – рассеянно произнес он. – Так прикажи сразу туда саквояж мой занесть.
– Отнесли уж, – удивилась Маша. – Идем обедать...
Нам не дано многого узнать о П.С. Бобрищеве-Пушкине. Почти неизвестны детство, отрочество, юность. Лишь сообщенное самим Павлом Сергеевичем на следствии (далеко не полное и не подробное), знаем о службе во 2-й армии и участии в деятельности тайного Южного общества. Не более как пунктиром обозначены 30 лет его жизни в Сибири – на каторге и на поселении, и точно так же последнее девятилетие на родине. Только письма его к друзьям приоткрывают несколько внутреннюю и событийную завесу. И то немного. Письма его – этакие эпистолярные айсберги: в них скрыто много более, чем рассказано. Может быть, будущее доберется до глубин.
И только уход его – такой же многострадальный, как вся его жизнь, суждено узнать нам в подробности. Скольким людям облегчил Павел Сергеевич горестный уход из мира землян – не счесть. Только в декабрист-ском своем семействе он скрашивал последние дни и часы А.П. Барятинского и С.Г. Краснокутского, Ф.Б. Вольфа и И.И. Пущина, близкого ему сибиряка Д.И. Францева.
И теперь с ним самим, в последние его земные сроки, были друзья, а неотлучной заботливой сиделкой – его любимая, сестра, друг, мать и вечная, как он считал, в предстоящих ему мирах духовная супруга Наталья Дмитриевна. Все дни болезни и в последние минуты была с Павлом Сергеевичем и Марья Дмитриевна Францева, девочка, выросшая у него на глазах и ставшая добрым другом и ему, и Фонвизиным, и другим декабристам, которой мы из дали времен низко кланяемся, что одарила потомков записками о декабристах, в том числе и о П.С. Бобрищеве-Пушкине, о последних его минутах.
"В один из приездов к ней (Фонвизиной-Пущиной. – Авт.) он сильно заболел; сначала думали, что скоро поправится, но болезнь день за днем увеличивалась. Медицинские средства мало помогали. Явилась какая-то особенная сухость во рту, с большим трудом он мог пропускать пищу. Болезнь быстро шла вперед. Дыхание с каждым днем становилось затруднительнее. Видимо для всех было, что жизнь его угасала. Написали в деревню к его родным, ждали ежедневно их приезда. Он и сам начинал сознавать свое положение, но желание увидеть любимую сестру и братьев отдаляло от него мысль о близости смерти.
Не видав его несколько дней, я поражена была страшной переменой, происшедшей в нем. Печать смерти видимо лежала на нем. Я осталась ночевать и ночью сидела вместе с Натальей Дмитриевной у постели почти умирающего больного; она мне тихо говорит: "Предложи ему приобщиться св. тайн, сама я боюсь ему сказать, чтобы не испугать его". Оставшись одна с больным, вижу, дыхание у него становилось затруднительнее, так что при дыхании он втягивал почти всю нижнюю часть лица в себя, прося воздуха. Мечась по кровати, страдалец восклицал:
– Что же это такое? Чем же это все кончится?
Предсмертная агония, видимо, началась у него. Зная хорошо его глубокую набожность и непривязанность к земному, меня невольно смутила мысль: неужели он боится умирать и настолько не осознает своего опасного положения, что не может покориться предстоящей смерти? Собравшись с духом, подошла к нему и прямо спросила его:
– Павел Сергеевич, неужели вы, будучи всегда таким преданным Господу, боитесь смерти? Сообщитесь в св. тайнах с Господом и предайтесь ему на жизнь и на смерть. Вам будет легче.
Он выслушал меня очень серьезно и, углубившись несколько в себя, отвечал тихо, но так же серьезно:
– Нет, я не боюсь смерти.
– Не послать ли за священником, чтобы он пришел с св. дарами? обрадовавшись, продолжала я.
Он, снова углубившись внутрь себя и так же тихо и серьезно ответил мне:
– Нет, я сегодня ещё предан земле.
Было ясно, что он ждал сестры с братьями, о которых часто спрашивал, не приехали ли они.
– А завтра день решительный, жизнь или смерть предстоит мне.
После этих слов он успокоился и даже как будто забылся. Пришла Наталья Дмитриевна, я передала ей наш разговор. Очнувшись, больной сам стал просить Наталью Дмитриевну:
– После ранней обедни завтра пошлите, пожалуйста, карету за священником, чтобы он обеденными св. дарами приехал приобщить меня.
К концу ночи ему стало очень дурно, страдал жестоко; но, сколько мы ни уговаривали его, не дожидаясь утра, послать за священником с запасными дарами, он не соглашался, хотя были такие тяжелые минуты, что ему самому казалось, что не доживет до утра. Однако выдержал эту борьбу страшную, говоря, что если б согласился, то это было уже с его стороны признаком маловерия. Что он хотел сказать этими словами, осталось тайной. Не было ли ему такое видение или предчувствие, что раньше утра он не умрет?
Тотчас по окончании ранней обедни приехал священник с св. дарами и прямо с чашей в руках вошел к нему. Больной с радостью встретил св. дары, исповедовался и приобщился св. тайн в полной памяти, после чаю успокоился, душевное томление прекратилось, благодарил нас, а к 12 часам дня физические его страдания стихли, дыхание делалось короче и менее мучительно, в глазах начало выражаться остолбенение, хотя видно было, что взгляд не терял ещё ни своей ясности, ни сознательности. Говорить перестал. Все мы окружили умирающего, я поддерживала рукой голову его, лежавшую на подушке. Казалось, что вот ещё один вдох, жизнь улетит, но взор, хотя остановившийся уже, не терял ещё своей выразительности. Вдруг умирающий, точно собрав последние силы, потянулся, сжав крепко глаза и губы, и на лице изобразилась такая болезненная мука, будто ему делали страшную операцию. Это продолжалось не более минуты".
...Боль будто застыла на одной мучительной ноте вот уже несколько часов. Вдруг она резко и невыразимо остро пронзила всего его, каждую клеточку, перехватила дыхание, подавила голос. Измученный страданиями тела мозг ясно и отчетливо сказал: "Ухожу". И тут боль исчезла, стало легко и просторно телу, мозгу, мыслям, которые оказались и не мыслями, а зримыми образами, картинками яркими, отчетливыми и неожиданно знакомыми до мелочей – предметов и оттенков ощущений, до звука шелестящих на летнем закатном солнце листьев тополя. Только они могут так шелестеть! Да ведь это его любимый тополь у окна детской дома, в Егнышевке! Вот и сам дом – будто искусным резцом выточенный из одной гигантской серебристой липы. И крики играющих в лапту братьев.
"Это же детство мое!"
– Павел Сергеевич ушел от нас, – услышал он из своего далека любимый, но ставший старческим голос.
"Да, я ушел, через светлое свое детство. Чтобы узнать, все узнать! Чем помог я этой вечно страдающей земле, людям – своими муками, своим самоотречением, своей любовью несказанной. Помог ли?.."
Тебе, читатель, потомок и декабриста Павла Бобрищева-Пушкина и его друзей, отвечать на этот вопрос. Где бы ни жил ты и к какой земной нации ни принадлежал. Потому что декабристы – не российские только сыны, они дети Планеты.
"Скончался Павел Сергеевич на масленице, 13 февраля, в 3 часа дня 1865 года, – заканчивала М.Д. Фран-цева рассказ о кончине П.С. Пушкина. – Минута смерти была очень торжественна. Чувствовалось, что совершалась какая-то невидимая тайна между душой и Богом. Тело покойного ещё долго оставалось теплым. Товарищи-декабристы, тут присутствовавшие, сами обмывали его. К 8-ми часам вечера была первая панихида, во время которой приехала сестра его с братьями. Горесть их была безгранична..."
