Текст книги "Гонимые и неизгнанные"
Автор книги: Валентина Колесникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
Всю жизнь Михаил Александрович и Наталья Дмитриевна помогали бедным и страждущим. Предельно насыщена духовно, интеллектуально их жизнь. Гостеприимный дом Фонвизиных был средоточием культурной жизни – и в Красноярске, и в Тобольске. П.С. Пушкин, как это видно по письмам М.А. Фонвизина, становился ближе им с каждым годом, их духовное родство обнаруживалось все явственнее.
С годами духовная близость неразрывно соединит Павла Сергеевича с Е.П. Оболенским, П.Н. Свистуновым, И.И. Пушиным. И все же до конца дней его самым близким, родным останется "сердечный друг" Наталья Дмитриевна.
Безусловно, переписка декабриста была во много раз обширнее. Но время разбросало архивы по городам и весям. Пока удалось обнаружить чуть более двухсот писем – с 1835-го по 1862 год. Эти письма сохранились в архивах адресатов и свидетельствует, что переписка Павла Сергеевича была большой и систематической и в годы сибирской ссылки, и по возвращении на родину. Он перепи-сывал с М.И. Муравьевым-Апостолом, В.И. Давыдовым и А.Л. Кучевским, В.К. Кюхельбекером и И.Д. Якушкиным, Е.П. и М.М. Нарышкиными, с А.П. Беляевым и И.В. Киреевым, с А.В. и А.Е. Розенами...
Наибольшее число обнаруженных писем – 105 – адресованы И.И. Пущину: они образуют "кусты" писем 1841-1843 годов и 1854-1858 годов и сохранились в знаменитых пущинских тетрадях, переплетенных по годам (кстати, часть тетрадей переплетал для друга П.С. Пушкин).
Надо сказать, что отношения Пушкина и Пущина в годы каторги были, видимо, дружеские, но не близкие. И лишь в первые поселенские годы Пущина думается, с того тяжелого для него 1841-го, когда Павел Сергеевич настоял на том, чтобы Пущин приехал в Тобольск лечиться у Г.М. Дьякова, началось их постепенное сближение.
Шли годы, переписка между И. Пущиным и П. Пушкиным была постоянной и активной, их отношения теплели с каждым годом. Обращает на себя внимание, что предупредительно-уважительное 30-40-х годов "любезный друг Иван Иванович" сменяется у П. Пушкина на уверенно-определенное "любезный друг мой" и обращение на "ты". Их дружба 50-х годов – это скорее сердечное братство. К тому же П.С. Пушкин оказывается вершителем судьбы не только И.И. Пущина, но и другого своего близкого друга – Н.Д. Фонвизиной.
Вот такие письма
Они написаны Павлом Пушкиным в 1838 году самым близким ему духовно Н.Д. Фонвизиной, М.А. Фонвизину и Е.П. Оболенскому и, думается, не нуждаются в комментарии.
Н.Д. Фонвизиной
22 января
Тяжело, мне очень тяжело, что письмо мое ещё больше вас встревожило. Что же делать, голубка моя, нельзя было навсегда оставлять вас в заблуждении, не сказав вам всей правды. Но я уверен, что если оно вас и встревожило, то встревожило к вашей пользе. Чувство ваше уже теперь, ничего не видя, сделалось святее, хотя оно ещё так жгуче, что заглушает любовь к Богу. Но зато столько уже бескорыстно, что вы забываете себя для спасения другого...
Господь, умудряющий слепцов, научит и меня сделать это как можно для обоих вас полезнее. Ваша твердая решимость освободиться от этого тяжкого греха и получить в нем церковное разрешение уже вперед вас от него освобождает.
Н.Д. Фонвизиной
26 января
Любезная моя, горькая, безотрадная! Письмо ваше вчера я в волнениях и нетерпении прочел с единою болью сердечною. А сегодня облил его слезами. Подлинно искушение ваше таково, что я не читал ему ничего подобного. Но мне отрадно ещё видеть, что под грудою всего этого пепла – залог любви Христовой хранится как искра в вашем сердце. О моя голубушка, воспряньте, отрясите этот сон с очей ваших, разрушьте это неестественное очарование. Что это за страсть, что это за мучительство! Сделайте хоть малый шаг, просите Бога, чтобы он отнял от вас хотя ту часть этой страсти, которая вас жжет, удаляет от Бога и мучит. Неужели самые эти муки вам ещё не надоели? Я, право, этого не понимаю.
Умоляю вас детьми вашими, которых вы носили в своей утробе, а теперь забываете, умоляю вас тем лицом, для которого вы все это делаете. Умоляю, наконец, моею к вам дружбою, которая так сильна, что я не имел её в такой степени ни к одной из родных сестер моих. Положите вечную и непримиримую вражду с врагом Бога вашего.
Страсть ваша сама по себе хотя есть несчастное и виновное заблуждение, но она более достойна плача, нежели осуждения, ибо сама собой наказывается, делаясь для вас нестерпимою мукою. Сам Господь смотрит на вас с состраданием, он это показал на блуднице, которая зашла далее, нежели вы.
Посмотрите, как вы легкомысленны и как враг вас обманывает. Не говорили вы: "Только бы мне остаться до лета, то я бы серьезно принялась бороться с собою"? Я вам предлагаю самое легкое – лечитесь через того, кем ушиблись. А вы это откладываете, боитесь потерять любовь человека, а не боитесь потерять любви Божьей. Если бы это был человек, нисколько к вам не расположенный, то надо быть извергом, чтобы не принять участие. Вы толкуете также о погибели, и все это одни слова и обман лукавого. Если бы вы знали, что значит погибель, то все кости бы в вас задрожали – и этого спасительного страха достаточно было бы затушить всякую страсть.
Знаете ли, что погибель есть вечное отсутствие Божества, отсутствие всякого доброго и отрадного чувства, отсутствие всего доброго и благого. Воля ваша, вам надо опомниться. Что это? Сидите, ничего не делаете и предаетесь помыслам. Чувствуете свой пожар и сами раздуваете пламя. Толкуете о смерти и думаете, что она вас от всего избавит. Смерть избавляет только от телесных страданий, и то когда приходит по воле Божьей. А душевные вместе с душою и переходят; от них надо исцеляться здесь, а не там.
Вам не смерти надо просить у Бога, а жизни и исцеления, чтобы он обратил ваше сердце опять к себе, утвердил закон спасения и упрочил возможность быть вместе с теми, кого вы любите. Ибо души одних спасаемых будут вместе, а души грешных будут лишены и сего утешения. Это не мои слова, а святого Афанасия Великого и других святых, которые то же утверждают.
Даже лишены будут того утешения, чтобы представить себе хотя образ любимого, потому что та способность воображения, через которую это делается, вместе с разлучением души от тела уничтожается. Она составляет связь души с телом. Эта связь порывается, ибо дана нам как необходимое оружие, пока мы находимся в образном мире. Если бы представления эти переходили с нами туда, то и сребролюбец имел бы некоторое утешение. Он мысленно и там бы пересчитывал свои червонцы. Но нет, болезнь души, томление останется, а удовлетворения и утешения не будет. Это лучше Тантала, который сгорает от жажды, но не видит воды.
Простите меня, моя голубушка, если письмо мое вместо утешения ещё более умножит вашу скорбь. Я долго не решался говорить вам всего этого, потому что мне вас страх жалко, но подумал, что истинное никогда не может быть вредно, – тем более что, может быть, в вашем положении, где все представляется вам не так, как есть.
Н.Д. Фонвизиной
1 февраля
Начну к вам письмо, моя любезная Наталья Дмитриевна, словами одного из святых отцов. "Смотри, – говорит он, – если ты получишь от кого духовную пользу, то враг тебе всячески будет клеветать на него, чтобы тем поколебать твою доверенность и удалить от него". Вы теперь находитесь в этих обстоятельствах, несмотря на то что я грешный человек и немощный, но знаю по свидетельству моей совести, что мои советы вам были и, надеюсь, будут впредь иметь одну цель – спасение вашей души.
Привязанность моя к вам начинает меня беспокоить. Она до сих пор такого рода, что я не ношу укоризны в совести и готов и впредь сказать Господу моему, что я уже несколько раз говорил в молитве: "Господи, Ты знаешь мою немощь, и Ты сам привел меня к обязанности помогать этой душе, Ты сам и сохрани чувства мои здравыми и прости меня, если я не могу удержать их в строгих пределах". И знаю также, что привязанность моя к вам не есть нечистая, а духовная. Я люблю вашу душу и желаю всем сердцем, чтобы она спаслась.
Я вам говорил уже, что у меня такой характер, что я не мог рисовать иконостасов без того, чтобы они меня всего не занимали. А потому вы на счет мой не пужайтесь. Молите Господа Бога всегда обо мне, чтобы Он не поспустил меня увлечься далее и быть как можно в самой заботливости сердца в мире; но уверяю вас, что вы не заменяете мне Господа моего, на которого я уповаю, и надежда спасения, которую я в нем имею, не оставляет меня.
Если вы и сами заметили, в письмах моих и в других моих действиях с вами, признаки страстной привязанности, благодарю вас всею моею душою, что вы мне это сказали. Ибо это знак, что вы любите меня в Боге, если страшитесь опасности души моей. Делайте это и вперед. Вы ничем лучше не заплатите мне за мою готовность все для вас сделать.
Я не только не боюсь, пиша к вам, предаваться всей полноте чувства, которое я мог когда иметь, но ещё старался сосредоточить оное, ибо вы были в таком положении, что вы бы не приняли ничего от холодного рассудка. Не думайте, однако, любезный друг, чтобы это также было лицемерие. Нет, говорю вам: что вы читали со слезами, то и писано было со слезами.
Я старался сосредоточивать всю нежность сердца, чтобы им заменить порывы скорби. Главная моя цель – к которой я стремлюсь, и чего прошу у Бога, чтобы увидеть вас совершенно с здоровою душою. Эти усилия действовать на вас посредством чувства и беспрестанная о вас заботливость, святая по цели и суетливая по немощи, была причиною худого на меня действия, в том, что я не могу ни о ком другом с усердием молиться, как о вас.
Я знал мою немощь с первой минуты моего с вами сближения, начал ограждать себя опасением, чтобы не увлечься туда, куда не должно. Но если бы собственная моя опасность была и более, то неужели меня не сохранит Господь Бог, видя, что оставить вас одних было бы непростительным для меня грехом. Я должен вас поддерживать хотя словом полезным – даже одним дружеским участием. Вот вам что я говорю теперь по сознанию моей совести перед Богом.
Вы не сделали ещё никакого преступления, и никто другой с вами. За увлечение чувств может осуждать только один Бог, а не люди. Увлечение вашего сердца – есть немощь всем нам общая.
Я уже вам несколько раз говорил и опять повторяю, что крест ваш и страдания ваши для вас бесполезны, потому что вы сами всему этому причиною. Вы тревожились вчера и третьего дня – зачем вы мне сказали, что враг обо мне нашептывал?
Мысль избежать стыда временного (который не имеет места, ибо вы преступного ничего не сделали) посредством крайней гибели души – да будет вам так чужда и ненавистна, как сам диавол – это и мой вам совет.
Н.Д. Фонвизиной
февраля 4, 5 и 6
Не все мне принимать вашу исповедь, примите и вы мою, любезная Наталья Дмитриевна. Я сегодня согрешил непростительно и чувствую, что много прогневал Бога. Мне очень хотелось нынче с вами побеседовать, частию по доброй о вас заботливости, а частию увлекаясь просто удовлетворить своему желанию, ибо немудрено, что собеседования мои с вами могут обратиться в некоторую привычку, тем более что с одними вами я имею только духовные беседы и разговор прямо искренний. Но дело не в этом, а в том, что в эту минуту сделалось это желание нетерпеливым – а необходимость пробыть с братом по принуждению в соборе во время свадьбы, необходимость с ним тащиться медленно по улице, потом хлопотать, чтобы напоить его чаем, и проч. так меня взволновали, что я вышел из терпения – и вместо того, чтобы иметь в виду успокаивать его болезненную раздражительность, разными упреками и досадительными словами возмутил и его и привел в досаду.
Сверх того, осмелился дерзновенно произнести решительный суд на людей, о которых имею самое неосновательное понятие, и даже вопреки собственным опытам и убеждениям. Я по себе знаю невозможность, горячо принимая заботливость о ком-нибудь одном, заботиться в это время о других. Теперь буду умолять вас, милая моя, возлюбленная Наталья Дмитриевна, чтобы вы более не откладывали вашей исповеди далее понедельника и раскрыли бы ваше сердце вполне. Сделайте для меня эту жертву – вы не только заплатите мне сим за мою к вам дружбу – но дадите мне новую жизнь – ибо ваше нерешительное состояние такую мне приносит муку, что я не знаю, когда я дождусь, чтобы увидеть вас вне этой силы вражеской, которая вас давит и связывает вашу волю.
Вы теперь для меня все. Вы теперь для меня отец, и мать, и сестра, ибо я ни об ком другом не могу теперь помнить, пока вы находитесь в таком состоянии. Вы, которая цените так высоко всякого рода любовь, хотя бы она вела к пагубе, не оскорбляйте святого дружества, не ругайтесь над сердцем, которое о вас болит.
Вы сами говорите, что вы не любите середины, но всегда хотите, чтобы у вас было все или ничего. Соберите же всю вашу волю, станьте выше малодушного человекоугодия, уничижите себя совершенным исповеданием. Это уничижение есть самое лучшее место, на котором душа человеческая может только находиться.
Если вам трудно будет многое выговорить словами, то напишите на бумаге – это будет гораздо легче, – но только все, ради Бога, все, не таите ничего. Может быть, у вас есть и ещё что-нибудь, в чем вы и мне не признались, что, впрочем, для меня удивительно, что вы до сих пор не уверитесь, что вы можете говорить со мною, как говорите с собою.
Ваша болезнь для меня то же, что моя собственная, или ещё более, ибо я знаю, что ваш сосуд ещё немощнее и слабее, по слову Апостола. Я не осужу вас, друг мой, но помогу, но теперь дело не в том, сколько вы нагрешили, а в том, чтобы вырваться из-под власти диавола, воспринять свет очей и освободить свою волю из пленения.
И чего вы страшитесь? Взгляните на всю вашу прошедшую жизнь. Не представляются ли вам все люди, которые с вами в ней встречались, как тени, которые прошли мимо вас. Их уже нет, а вы остались сами с собою. Так промелькнут и все другие. Никого не унесешь с собою. Каждый несет свое бремя, каждый явится один на судилище Божие.
Н.Д. Фонвизиной
февраля 11
Вот ваше нерешительное положение наконец решилось. Что же будем делать, друг мой любезный? Знаю, что это вам тяжело и горько – сужу по себе, ибо и я лишаюсь в вас единственного сокровища, в котором я находил отраду для моего сердца. Но что же, говорю, будем делать? Неужели будем роптать на промысел Создателя? Нет, милая моя, добрая моя Наталья Дмитриевна. Прославим лучше Его святое имя – и душою, и сердцем, и устами.
Пространство и время не могут разлучить союза душ. Не забывайте и меня в молитвах ваших, а я думаю, что никогда вас не забуду. Душа ваша будет для меня столько же драгоценна, как своя собственная. Я со слезами с вами разлучаюсь, но буду надеяться, что с радостию вас встречу. В залог нашей дружбы я не хочу от вас ничего вещественного, ничего земного. Мне оно не надобно. Я буду спокоен и утешен и разлучусь с вами в полной надежде на свидание, если получу от вас верное обещание хранить даже до последнего вздоху ту же веру и то исповедание, в которых душа моя надеется обресть жизнь вечную.
Верьте в милосердие Божие. Вверяйте все его святому промыслу, вашу жизнь, вашу душу, ваши чувства, ваше спасение, вашу кончину.
Будьте в руках Божьих как младенец – будьте довольны всем, что случится, – верьте, что все, что не от вас зависит, приходит от Бога и есть самое для вас лучшее, что только может случиться. Но ропщите на людей, которые наперекор вашей воле на вас действуют – они орудия Божьи в отношении к вам, и потому вы должны на них смотреть святым оком, вы обязаны за них молиться, потому что через них Бог доставляет вам иногда большую пользу, нежели через друзей.
Старайтесь возвратить сердце ваше ко всем святым обязанностям, которые возложены на вас по теперешнему вашему состоянию. Не чуждайтесь обязанностей непорочного брака – это не мои слова, а апостольские: жена, отдавай мужу должное. Тем, что вы будете исполнять это по послушанию к Богу, получите награду жены, которой обещано спасение за непорочное чадорождение. Когда приедете в Тобольск, выберите себе духовника, помолившись усердно Богу, с осторожностью. Для сохранения постов и других уставов церкви – постарайтесь мало-помалу, не нарушая послушания к мужу, своею ласкою и кротким поведением извлечь из него добровольное на то согласие – вы будете иметь тогда от этого двойную пользу. Не тяготитесь повиновением, когда привыкнете к нему, то оно заменит вам многие добродетели. Старайтесь избегать светского знакомства, по к которому приведут вас обстоятельства вашей жизни будьте терпеливы, не отказывайтесь подарить им некоторую часть времени, только из угождения к ним, не поддевайте их насмешкам над другими (это давно мне в вас не нравится, хотя оно более происходит в вас от детскообразного нрава). Лучше вам в таком случае помолчать и показаться нелюбезными – тем скорее вас оставят, которые не будут одного с вами духа, а может быть, и сами переймут ваше доброе молчание.
Я вам давно говорил, что главная ваша болезнь – в изнеженности воображения. Вы и сами это чувствуете. Я выпишу вам наставления из опытов святых отцов – которыми вы можете воспользоваться в свое время. Говейте непременно всяким постом – от этой обязанности никакие внешние обстоятельства вас не удержат. Чтобы получить на это согласие мужа, то это так важно, что оно стоит того, чтобы и у ног у него валяться.
Вам горько, чувствую это и знаю, всею душою моей чувствую, потому-то и хочу, чтобы вы искали облегчения там, где его только найти можно. Дайте мне на все это обещание и требуйте от меня всего, что я могу для вас сделать. Во-первых, я обещаю вам делать все, чтобы с ним сблизиться ещё более и употребить все мои силы ему на пользу.
Во-вторых, если Богу будет угодно устроить положение брата, я буду молить Бога, чтобы он устроил, если это будет полезно для вас, мне путь в Тобольск. У меня давно лежит к нему сердце, а с тех пор как вы будете там, он будет для меня отрадным местом. Итак, Христос с вами.
Н.Д. Фонвизиной
февраля 15
Что это вы, моя милая Наталья Дмитриевна, имея живую веру – и опыт в том, что молитва все может сделать, если будем просить чего себе и другим на благо, – имея все это в своих руках, вы сами себя мучаете понапрасну. Вы имеете сильную привязанность – и вас никто не заставляет изгонять её вон, обратите только её в вечную, а не временную – употребите всю вашу горячность на молитву о спасении той души, и она будет ваша, если в этой жизни она вам ещё не откликнется, то в будущей, куда мы так должны живо переноситься, как бы уже были там, она оценит во всей полноте все, что вы для неё сделаете.
Мы узнаем тогда все, что друг для друга делали, – тогда мы не так будем судить, как судим теперь, теперь мы по неразумию услуги телесные или ласки изнеженной плоти иногда предпочитаем всему прочему.
Там молитвы, которые мы приносим друг за друга втайне, будут иметь в глазах наших единственную цену – ибо верьте, что ни один вздох, ни одна слеза, которую мы принесем Владыке нашему Богу за других, не пропадет напрасно. Молящийся за другого с любовью прежде сам насыщает себя сим небесным чувством.
Старайтесь сделать это чувство для себя постоянным – и вы нигде не почувствуете разлуки, и чем сокровеннее будут ваши о сем моления, тем душа ваша будет увереннее в утешении.
Все наши изъявления любви по плоти суть только одни бездушные звуки, которые теряются в воздухе.
Святое внутреннее общение душ в молитве, когда мы любезное нам вверяем Вечному и Благому Богу со всею уверенностью, которую сам Он отдает нам в то время, что Он от нас приемлет его, чтобы осветить и возвратить нам его в свое время, гораздо полнее, существеннее, питательнее удовлетворят душу, нежели внешнее обращение, которое как скоро прекращается, тот же час оставляет в сердце какую-то томительную пустоту и скуку; оно иначе и быть не может, ибо душа наша, будучи существо духовное, может только насыщаться духовною любовью к Богу и в Боге.
Если когда-либо о ком вспомните с любовью – об отошедших или ещё на земле странствующих, – сейчас обращайте это чувство в молитву: сим вы не только сделаете из него самое лучшее и святое употребление, но и упрочите его для себя – потому что Господь, видя, что вы употребляете его на пользу, преисполнит вас такою же ко всему любви, что сосуд ваш не только будет всегда полон, но от переизбытка своего будет переливать и в других ту воду жизни, которою вы сами будете насыщены.
Когда вспомните и обо мне, помолитесь, чтобы врачество, которое я вам предлагаю, чаще употреблял и сам, ибо мои немощи весьма похожи на ваши потому, может быть, я их так и понимаю. Вот и теперь я вам советую, а сам тоскую, что разлучаюсь с вами, а потому и в отношении отъезда вашего по чувству я пристрастный для вас советчик. Но по уму, предпочитающему выше всего вашу пользу, скажу вам одно: если вы имеете довольно уже преданности и силы искать существенного для вас утешения в Боге и можете вырваться отсюда без отчаянной печали, то чем скорее вы удалитесь от видимости, тем легче вам будет привести в должные пределы томящее вас чувство. Но если чувствуете себя, что вы ещё на это слабы, то подождите еще, пока не почувствуете, что преданность к Богу и молитва сделаются для вас ощутительнее.
Только не начинайте никогда и вперед ничего опрометчивого, по какой-то минутной вспышке, не помолясь и не попрося благословения Божия. Это для вас вредно – на что это похоже: то давай ехать, то опять валяться в ногах "батюшка мой, останься", как вы делали. Впрочем, не осуждая вас это говорю, голубушка моя милая, ибо знаю, что вы не знаете, куда кинуться, чувствую это и понимаю. Однако эти романтические вспышки вы бы, кажется, имели уже довольно сил оставить, тогда как вы раз уже нашли, что вам должно радоваться.
Что же касается до ваших романтических бредней и щекотливостей, которые вы заимели из поганых книг, – то вам уже непростительно при вашей вере, что переносите их и на небеса и думаете, что там ходят все парочками, как голубчики. Выкиньте, пожалуйста, из головы весь этот вздор.
Перед тою любовью, которая таит в себе все то, что мир называет любовью, есть такая грязь, на которую и взглянуть вам не захочется. Здесь мы все как узники – каждый сидит в своей телесной подвижной тюрьме, – и только в окошки, т. е. через чувства друг на друга поглядываем. И там и самобытность каждого не уничтожится, и разделение прекратится.
Прибавлю ещё к утешению вашему и то, что чем менее получим мы взаимности здесь за свою полезную горячность от другого, тем более получим её тогда, как все тайное сделается явным, и сокровенные наши воздыхания и слезы, известные теперь одному Богу, обнаружатся.
Желаю, чтобы слова мои приносили вам какое-нибудь утешение.
Н.Д. Фонвизиной
февраля 25
Любезная моя Наталья Дмитриевна, неужели вы думаете, что меня с вами сблизили привлекательные в вас качества? Доказательством тому, что это неправда, служат два с половиною года, которые я провел в одном с вами городе и считал вас одною из верных рабынь Христовых – хотя иногда внутренне и скорбел, видя некоторые беглые в вас недостатки.
И чем более был убежден, что вы идете и без меня надежным путем, тем менее был расположен с вами сближаться, ибо из одного только утешения, которое доставляет христианское общение, я бы никогда и теперь не осмелился с вами сблизиться, чтобы не подпасть произвольному искушению врага превратить небесное в земное. Но вы сами знаете, что печальное совсем для меня обстоятельство показало мне, что вы находитесь в таком горестном, безотрадном и, что всего важнее, опасном состоянии, что надо было быть не христианину, а отступнику, чтобы не принять полного участия в вашем положении.
И потому, милая Наталья Дмитриевна, знайте, что я ищу вас не потому, что вы хороши, но именно потому, что вы худы, – и чем более увижу в вас худого, тем неутомимее буду искать вас. Поставьте и вы себя на мое место. Если бы кто-нибудь заставил меня по принуждению перед вашими глазами идти около такой пропасти, в которую я всякое мгновение мог бы свалиться и погибнуть. Неужели бы вы могли хладнокровно отойти прочь и остались бы спокойны, не дождавшись того времени, как моя опасность бы миновала нас быть этого не может.
Как же вы хотите, чтобы я имел в виду одно только свое спасение отошел от вас прочь. Нет, я этого не могу сделать. Если я столько несчастлив, что при всем моем старании не могу приобрести вашей доверенности и помочь вам, то хотя бы со слезами на глазах буду смотреть на вас и ожидать от Господа моего Иисуса Христа милости, когда Он пронесет эту беду мимо вас. И чего же я от вас прошу, милая моя Наталья Дмитриевна, друг мой любезный? Ничего для себя – мне ничего вашего не нужно. Мне только одно нужно, одно только меня может утешить, одно обрадовать, одно успокоить, когда я увижу вас во вражде с дьяволом и в союзе с святыми силами у ног Отца моего небесного.
Когда я это увижу, тогда я оставлю вас – тогда соглашусь расстаться с вами на 1000 лет. Ибо буду уверен, что могу наконец быть всегда с вами. Если я был столько грешен и бессилен, чтобы помочь вам, то хотя одною неотступностию и докучливостию, наконец, вас тронул – возвратил вас на тот путь, на котором вы были гораздо далее, нежели я, ибо вы с самого малолетства Его познали, а я только на 24-м году возраста и то как раб, принужденный Его взыскать, под оковами и замками.
Я хотел было ещё вам написать, но оставлю до другого раза – более не успею, хочу идти к вам, а уже восьмой час.
Христос с вами, моя милая. Будьте снисходительны ко мне грешному – не бойтесь моей опасности. Господь, видя, что я ищу, сохранит меня и помилует, а вы с намерением, я уверен, не захотите губить меня.
Н.Д. Фонвизиной
февраля 26
Воображение наше есть та утонченная способность нашего организма, которая составляет связь души с телом, или, лучше сказать, тела с душою. Оно граничит с умом и чувством души.
А потому-то враг, действуя на воображение со стороны ума, может представлять нам свои богомерзкие мысли, так, как бы они были наши, а действуя со стороны чувства, своими распалительными мечтами и действиями на чувства телесные, представляет нам, будто мы уже имеем это в душе.
Знайте и вообще, что какого бы рода ни возбуждались мысли, которые не одобряет совесть, не надо на них останавливаться и пугаться ими – они не составляют греха, ибо уверьтесь навсегда один раз, что они не наши и в них столько же мы не виноваты, как и в худых словах, которые мы невольно принуждены были слушать.
Страсть гнева, которая нам естественна, для того только нам и дана, чтобы мы пользовались ею как оружием противу диавола, и грехи которой есть его порождение. В разговорах своих смотрите, будьте осмотрительны, когда говорите со мною. Говорите, как перед лицом Божьим, не пускаясь в празднословие и шутки, ибо знайте, что как скоро разговор из духовного, клонящегося на пользу души переходит в просто человеческий, особливо в шутливый, – благодать Божия сей час отступает.
Н.Д. Фонвизиной
7-е и 8 марта
Ваше расположение сегодня, милая моя Наталья Дмитриевна, так меня огорчило, так опечалило, так встревожило, что я не умею вам выразить. Вы меня терзаете и раздражаете мое сердце.
Милая моя, любезная моя Наталья Дмитриевна, голубушка моя, у ног ваших прошу вас, умоляю вас, заклинаю вас, требую от вас, если вы имеете какое-либо ко мне чувство, не останавливайтесь на этой мысли, в каком бы виде она вам ни представилась. Как вы можете доходить до такой слепоты, чтобы не видеть, что это обольщение дьявольское.
Но если уже не видите, поверьте мне, я это ясно вижу и чувствую. Вы стали было на прекрасное место, решившись все терпеть, ожидая помощи Божьей, что бы враг вам ни говорил и ни внушал. Останьтесь на этом месте, оно самое святое.
Будем друг за друга молиться и дорожить спасением друг друга и своим собственным – и Господь, видя это, подаст нам, наконец, свою всесильную помощь.
Н.Д. Фонвизиной
23 июля
Как ни грустно мне было с вами проститься1, но ещё тоскливее было войти в ваш опустевший дом, в котором я почти безвыходно проводил с вами последнее время. Теперь я совершенно осиротел и не могу найти для себя места.
С М.Ф.2 я не так близок, все другие здешние господа, может быть, и хорошие люди, но вы знаете, что у меня ни к кому из них не лежит сердце. Один только отец Петр остался, с которым я всякий день вижусь – или у него, или у меня. Мы беседуем с ним о вас, рассчитываем, что вы сейчас делаете, и единодушно сожалеем, что вас уже нет в Красноярске. С нетерпением ожидаем от вас известий из Ачинска и Томска.
На другой же день, как я с вами простился, т. е. в понедельник вечером, приехали наши Анненковы и очень жалели, что не застали вас здесь. Они сегодня собираются, но не знаю, выедут ли, потому что вчера один из малюток сильно захворал. Бедная Прасковья Егоровна, возится с ними в дороге, как квочка с цыплятами. Она мне понравилась: кажется, добрый, чувствительный и живой человек. В последнем случае – разительная противоположность с Иваном Александровичем, который все тот же сонливый флегма – два часа собирается пересесть со стула на стул...
Вы сами их увидите, и они вам расскажут, как живут наши в Урике. Отец Петр пишет к вам сам и посылает вам в подарок Новый завет на немецком языке, а чтобы выдержать свой характер не последнего в свете чудака, прилагает ещё книжку под заглавием "почти духовное" – не знаю, где он выкапывает для вас этого рода книжки. Я пишу эти строки и хохочу воображая, как и вы с любовью к его добродушию посмеетесь над ними вместе со мною. Эти книжки уложены в ящике, который вместе с письмом передаст вам Прасковья Егоровна.
Все ваши знакомые здоровы. Прощайте, Наталья Дмитриевна. Хотел было сказать дорогая или любезная Наталья Дмитриевна, но вы как-то мне говорили, что ваше имя и без того хорошо и вы не любите прибавочных к нему эпитетов.
М.А. Фонвизину
28 июля
Вот уже завтра неделя, как мы с вами расстались, почтенный и любезный Михайла Александрович. Но ваше дружеское и родственное обращение, с которым вы меня принимали всегда, останется в памяти моего сердца. Особенно в последнее время, когда мы с вами более познакомились...
Брат все находится в том же положении – не слишком раздражительном, но говорит беспрестанно вздор и сильно желает, чтобы его выпустили. Но этого, кажется, долго нельзя будет сделать, ибо никак нельзя поручиться, чтобы он не стал опять делать того же, что он делал, а с другой стороны, и жизнь в этом доме его много расстраивает в уме, хотя несколько и смиряет его гордость. Великое это мне горе. Но видно, на одного Господа, как и во всем, должно возложить свое упование...
