Текст книги "Гонимые и неизгнанные"

Автор книги: Валентина Колесникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Колесникова Валентина
Гонимые и неизгнанные

Колесникова

Гонимые и неизгнанные

Вступление

Русскому и зарубежному читателю известна лишь в общих чертах такая страница русской истории, как выступление, или восстание, декабристов 14 декабря 1825 года. Это восстание на Сенатской площади в Петербурге правильнее было бы назвать "стоячей военной демонстрацией", которая продолжалась несколько часов и затем была расстреляна картечью правительственных войск. Событие это – выдающееся для XIX века не только само по себе, но и по политическим и экономическим последствиям для России. Событие, как показали минувшие 177 лет, относящееся к разряду исторических парадоксов.

Суть его такова. Тайные политические организации, члены которых были сыновьями и внуками знатнейших фамилий России, цвет русского офицерства, возникли в России ещё в 1810-х годах, после окончания фанцузской кампании 1812-1814 годов. К 1820-м годам они оформились в тайные Северное и Южное общества (по географии размещения российских армий). Общими целями было свержение самодержавия и уничтожение позорного рабства – крепостного права. Пути – различными: се-веряне ратовали за конституционную монархию, южане за республику. В обоих обществах разрабатывались планы и других социально-политических преобразований, которые должны были отразиться в Конституции страны. Над текстами конституций работали отдельно – северянин Никита Муравьев и южанин Павел Пестель.

Однако события в России ноября – декабря 1825 года подвигнули руководство и членов тайных обществ на преждевременное выступление наскоро организованное и плохо продуманное: из-за нехватки времени и политического опыта. Этими событиями был редчайший в истории государств-монархий династический кризис. В России он назывался междуцарствием. Оно длилось 19 дней, и 19 дней российский престол пустовал по милости и воле царской фамилии: 19 ноября 1825 года в небольшом южном городке Таганроге, куда царская чета прибыла для лечения императрицы Елизаветы Алексеевны, внезапно скончался российский император Александр I. Он был бездетен и при жизни не объявил, как того требовали правила, имени своего наследника. По закону о престолонаследии 1797 года1 в таком случае императором должен был стать старший из троих братьев императора Константин. Однако только императорская семья и очень узкий круг доверенных царедворцев знали о том, что ещё 16 августа 1823 года Александр I написал манифест, в котором извещал об отречении от престола Константина и назначении наследником престола Николая. Манифест был тайным и отдан на хранение московскому архиепископу Филарету, а также в Государственный совет и Сенат со строгим уведомлением: вскрыть пакет в случае смерти императора "прежде всякого другого деяния в чрезвычайном собрании".

Не обнародовал же Александр I свой манифест потому, что до последних дней колебался и не был уверен, что вверяет российский престол в надежные руки. Он не сомневался в отношении Константина – такому человеку не место было на российском троне. Вздорный и жестокий, он, будучи наместником Польши, вел жизнь разгульную и безнравственную. В 1820 году женился на польской дворянке, особе не королевской крови, Ж. Грудзинской. Такие морганатические браки царских особ были нежелательны, да и сам Константин на престол не рвался: он хорошо помнил убийство отца – Павла I – и всю жизнь боялся насильственной смерти. "Задушат, как отца задушили", – говорил он. Видимо, Константин вздохнул с облегчением, когда подписал свое отречение от российского престола по настоянию своего царственного брата Александра I.

Однако Александр не перестал сомневаться и относительно брата Николая. Тот "был слишком известен в войске грубостью обращения с офицерами, манией разводов и учений, не уступавшей той же мании императора Павла I", – писал Николай Огарев в "Разборе книги Корфа". Наблюдая за младшим братом, Александр убедился, что он жесток, вздорен и самонадеян. "Гвардейцы не любят Николая" – таково было общее мнение. Им можно было бы пренебречь, но не в 20-х годах, когда Европа была охвачена революционным пожаром, а Александр уже имел доносы, говорящие о существовании тайных обществ в России – на юге и в Петербурге. Александр больше всего боялся революционного взрыва, если он через голову законного наследника назначит всеми не любимого Николая. Пророческим можно теперь назвать и другое опасение Александра – он боялся выпускать на историческую арену "джина", потому что видел в брате то, что современники увидели только после воцарения его на престоле.

Об этом очень точно писал на страницах герценовского "Колокола" русский литератор Николай Сазонов: "Николай в 20 лет внезапно увидел возможность завладеть престолом. Он был ослеплен неожиданной милостью судьбы, и его суровый грубый нрав изменился под влиянием пламенного честолюбия. Престол, который ему был обещан, но в котором он не был ещё уверен, возбуждал в нем все более и более страстное желание. Невежественный и наивный солдат превращался в хитрого царедворца. Он любил власть, как скупой любит золото, – не для того, чтобы им пользоваться, но чтобы его хранить, копить и в нем зарыться".

Смерть положила конец колебаниям императора. Известие о его кончине доходит до Петербурга только 25 ноября (ведь телеграф ещё не был изобретен). Известие это повергает всех в смятение – всех, кроме вдовствующей императрицы-матери Марии Федоровны, трех младших её сыновей Константина, Николая, Михаила – и нескольких доверенных придворных. Ни общественное мнение, ни двор, ни, тем более, народ не знали волю покойного, не знали, что Константин отрекся, не знали, что первая роль уже отдана Николаю. Не подготовлена к этому и Европа. И царская семья выражает растерянность и неведение. Это походило на хаотическое движение карнавальных масок вокруг опустевшего и как бы самому себе предоставленного престола российского. Удивленная Европа воспринимает и декорации, и сам этот спектакль как монархическую драму, а непосредственные участники всерьез играют комедию, вовлекая в это действо ничего не подозревающую державу.

Как только Петербург узнает о смерти Александра I, власти и войска начинают приносить присягу Константину. 27 ноября ему присягает и Николай. Константин же, помня о манифесте, присягает Николаю. Из Петербурга в Варшаву и обратно скачут фельдъегери со срочными пакетами-письмами: Николай просит Константина приехать в Петербург и занять престол, Константин отказывается приехать (но не от престола). Так проходят 19 дней, после чего Николай решает занять трон и на 14 декабря назначает переприсягу.

Этим обстоятельством и пытались воспользоваться декабристы, хотя к выступлению они ещё не были готовы. Главных причин тому две: они уже не могли не выступить – правительство знало о существовании тайных обществ и даже имена их организаторов и активных членов. "Ножны сломаны, и сабель не спрятать", – говорит на последнем совещании 13 декабря Кондратий Рылеев. Другая причина – такая удобная ситуация, как династический кризис, вряд ли может сложиться в обозримом будущем. У декабристов нет времени на детальную проработку плана выступления. В общих чертах он был изложен в "Манифесте к русскому народу" (его автором был полковник лейб-гвардии Преображенского полка князь Сергей Трубецкой, которого избрали "по голосам" диктатором восстания). "Манифест" провозглашал целью выступления декабристов свержение самодержавия и уничтожение рабства. После победы восстания должно было быть создано временное правительство из 2-3 лиц, которое подготовит к весне 1826 года созыв Учредительного собрания (Великого собора). Этот собор должен был решить судьбу России: заменить ли самодержавие республикой или конституционной монархией. А кроме того, и другой важнейший для России вопрос – как освободить крестьян от рабства: с землей или без земли.

Манифест, таким образом, имел компромиссный характер – он оставлял до решений Великого собора споры радикально и либерально настроенных декабристов, которые наиболее ярко проявились в текстах готовившихся конституций1.

Тактический план восстания предполагал собрать главные силы повстанцев на Сенатской площади (у здания Сената). Не допустить сенаторов до переприсяги Николаю и принудить их издать "Манифест к русскому народу". Другие полки тем временем (их должен был возглавить "герой Кавказа" капитан Нижегородского драгунского полка Александр Якубович) должны были захватить Зимний дворец и арестовать царскую семью, участь которой решил бы Великий собор в зависимости от избранной им новой формы правления: республика (в таком случае царская семья была бы изгнана из России) или конституционная монархия (царю вручалась бы исполнительная власть). Декабристы рассчитывали поднять шесть гвардейских полков, общей численностью шесть тысяч человек. Многие из руководителей даже надеялись избежать крови. "Солдаты не будут стрелять в солдат, а, напротив, присоединятся к нам, и все кончится тихо", – считал Кондратий Рылеев. Народ декабристами не принимался во внимание – плоды восстания ему предпо-лагалось вкусить позднее. Но присутствие народа на площади декабристы считали желательным: этакий фон, статисты. Однако статистами, по сути, должны были быть и солдаты, участвовавшие в выступлении: они не были посвящены в высокие политические замыслы декабристов. Им следовало преподнести результаты победы, но уже с их участием. А знали они лишь то (декабристы сознательно шли на это, считая, что сознание солдата вчерашнего, до армии, мужика-раба – просто не способно было вместить их высокие идеалы), что бунтуют против присяги Николаю, потому что законным императором должен быть Константин.

14 декабря 1825 года в 11 часов утра декабристам удалось вывести на Сенатскую площадь всего три полка, которые расположили в каре вокруг памятника Петру I. Здесь они узнали, что Николай привел всех членов Сената к присяге ещё на рассвете, в 7 часов утра. Мало того, Александр Якубович отказался возглавить захват Зимнего дворца, а назначенный диктатор восстания Сергей Трубецкой даже не явился на площадь. Попытки офицеров-декабристов собрать ещё какие-то силы в помощь бунтующим не дали результатов. Несколько часов стояло каре солдат – три тысячи человек – на Сенатской площади. За это время Николай собрал против мятежников 12 тысяч и подтянул артиллерию. То, во что не верил Рылеев, утверждая преимущества революционной импровизации, свершилось – солдаты начали стрелять в солдат: по приказу нового самодержца российского Николая I стоячая военная демонстрация была расстреляна из орудий.

Расправа над декабристами вершилась жестоко. К следствию было привлечено 316 человек, как подсчитал по документам декабристовед В. Федоров1. Мятежных солдат били шпицрутенами (многих – насмерть), выживших разослали в штрафные роты. Николай I стремился представить восстание – и прежде всего Европе – как бунт уголовных элементов, доказывая, что в России невозможна революция типа европейских – во Франции или Испании. Именно поэтому монарх российский назначил Верховный уголовный (а не политический) суд из 72 высших чиновников.

Суду предали 121 декабриста: 61 члена Северного общества и 60 Южного. В их числе – цвет российского дворянства: 8 князей, 3 графа, 3 барона, 3 генерала, 23 полковника или подполковника и даже обер-прокурор Правительствующего Сената (Семен Краснокутский). Первые допросы, очные ставки часто проводил сам Николай I. Как писал позднее исследователь-историк Павел Щеголев, "в это время в России не было царя-правителя: был лишь царь-сыщик, следователь и тюремщик. Вырвать признание, вывернуть душу, вызвать на оговоры и изве-ты – вот священная задача следователя, и эту задачу в конце 1825-го и в 1826 году исполнял русский император с необыкновенным рвением и искусством. Ни один из выбранных им следователей не мог и сравниться с ним. Действительно, Николай мог гордиться тем, что материал, который лег в основу следствия, был добыт им, и только им, на первых же допросах".

И только его, самодержца, воля, каприз, настроение или какое-то ему ведомое соображение решало судьбу арестованного декабриста (многолетние попытки исследователей-декабристоведов выявить в этом какие-то закономерности оказались безуспешными). Именно это неуправляемое волеизъявление царя (о законности просто не шло речи) из 316 арестованных обрекло на 30-летнюю сибирскую каторгу 121 декабриста. Оно же, руками судей-царедворцев, разделило осужденных на 11 разрядов по мерам наказания, а пятерых – поставленных вне разрядов – осудило на позорную смертную казнь, нарушив и поправ все существовавшие законы (смертная казнь была отменена в России указом императрицы Екатерины II от 29 апреля 1753 года, а кроме того, троих сорвавшихся с виселицы декабристов, вопреки всем человеческим и Божьим законам, повесили снова). Этими мучениками были Павел Пестель, Кондратий Рылеев, Сергей Муравьев-Апостол, Михаил Бестужев-Рюмин, Петр Каховский.

В декабре 2000 года официальная Россия скромно помянула 175-летие декабристского выступления, хотя чем дальше уходит от нас 14 декабря 1825 года, тем значимее становится эта попытка прорыва абсолютно бескорыстных русских политиков, мыслителей, романтиков и гуманистов из тьмы рабства на просторы свободы.

Надо сказать, что отношение к декабристам на протяжении всех минувших 177 лет в России постоянно менялось. Декабристам просто фатально не везло как с судьями, так и с критиками.

Первыми были царские сановники – члены Следственной комиссии и Верховного уголовного суда, которые, угождая Николаю I, называли их цареубийцами и разбойниками и соревновались в осуждении мятежников на самые лютые средневековые казни (самой "излюбленной" было четвертование). Затем в третьей четверти XIX века – наступило время "знакомства" с декабристами с их судьбами, политическими, философскими, теологическими, литературными трудами, мемуарным и эпистолярным наследием. Наметились попытки серьезного анализа роли декабристов в истории России. Начались публикации ряда их произведений, были собраны и частично систематизированы архивные документы. Продолжению этой работы помешали революционные события в России в 1905 году, затем Первая мировая война 1914 го-да, потом Февральский и, наконец, Октябрьский перевороты 1917 года.

В советской историографии в силу того, что существовала тенденция щедро награждать словом "революция" всякую сколько-нибудь значительную форму общественного или политического протеста, декабристов окружили ореолом хрестоматийной революционности. Отношение к ним определила категоричная оценка Владимира Ленина: "Узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа. Но дело их не пропало. Гром пушек на Сенат-ской площади разбудил Герцена. Герцен развернул революционную агитацию". Эта характеристика стала идеологической установкой для десятков декабристоведов. Она осеняла и укладывала в прокрустово ложе концепции революционности даже самые талантливые их исследования, труды, архивные находки.

В последнее время декабристов обвиняют в кровожадности, утверждая, что именно они, декабристы, породили плеяду народовольцев и цареубийц – и тем самым повинны в расстреле царской семьи в 1918 году. Новоиспеченные судьи, потеснив и декабристоведов, и декабристоведение, не хотят знать ни декабристов, ни их жизни, ни их трудов, не хотят осмыслить содеянного ими. Эти же "судьи", а вслед за ними и какая-то часть российского современного общества, почему-то чрезмерно возлюбили всех российских монархов, заинтересовались их жизнью, особенно скандальной её стороной. Этих "любознательных" менее всего занимает такой "пустяк": как из гордого, свободолюбивого, талантливого русского (славянского) народа, начиная с XV века, монархам общими усилиями удалось создать государство рабов. То государство, незыблемость которого и попытались пошатнуть декабристы.

Надо сказать, что вооруженный мятеж, каким было выступление декабристов, как форма низложений царей в России был не внове. Декабрист Михаил Лунин писал: "Перевороты, коими изобилует русская история со времени Петра I, любопытны по многим отношениям и прискорбны для русского"1. Действительно, достаточно вспомнить бунт стрельцов при вступлении на престол Петра I. В 1725 году Меньшиков с ротою гвардейцев выламывает дверь залы совещания и силой провозглашает императрицей Екатерину I, бывшую свою любовницу. В 1741 году российская правительница Анна Леопольдовна и юный император Иоанн Антонович были свергнуты с престола тремястами солдатами Преображенского полка. Переворот 28 июня 1762 года – когда буквально горстка гвардейских офицеров возвела на престол Екатерину Великую. Дворцовый переворот 1 марта 1801 года, совершенный всего несколькими царскими сановниками, лишил жизни царя Павла I...

Любопытно, что словом "революция" и в начале XIX века обозначался любой переворот. В употребительном ныне смысле слова "революция"2 декабристы революционерами названы быть не могут в силу того, что народ никак не был посвящен в их планы и не принимал никакого участия в их осуществлении. Политическая власть также оставалась в руках одного класса дворянства, даже если бы декабристы одержали победу. У декабристов не было достаточного политического опыта – их организация возникла менее девяти лет перед выступлением 14 декабря. Кроме того, по своим личным свойствам большинство декабристов не соответствовало общепринятому определению "революционер". И прежде всего по главным отличительным свойствам революционеров. Революционер – всегда безбожник. Фанатизм и вера в "прекрасное" далекое будущее, а часто вера и в того, кто олицетворяет для революционера это будущее, заменяет ему истинную веру в Бога. А кроме того, для революционера понятия "честь", "совесть" – относительны: все определяет революционная цель, для достижения которой, он считает, хороши все средства, даже безнравственные: ложь, жестокость, насилие.

Декабристы же были в большинстве своем верующими христианами. Те из них – в основном молодежь 20-25 лет, – кто под влиянием чтения трудов французских просветителей были деистами, к концу жизни вернулись в лоно православной христианской церкви. Но среди декабристов не было ни одного атеиста. Понятие же дворянской, офицерской чести, совести, достоинства для них было равно понятию "жизнь".

Они не были революционерами в полном смысле этого слова, а реформаторами и политиками, политиками бескорыстными и в то же время реалистичными. Они видели гибельность самодержавия, опередили свое время, свой век и общественное российское сознание. Они сумели предвидеть неминуемый крах самодержавия и становящуюся все более реальной угрозу неуправляемого и кровавого народного бунта. Лучшая часть российского дворянства, они, выходя на Сенатскую площадь и решившись поднять руку на самодержавие, не преследовали цель получить что-то для себя. У них было все – богатство, знатность, власть. Теряли же они все – и жизнь тоже, выходя на Сенат-скую площадь и предвидя неуспех выступления. Поступками декабристов двигала святая цель: освободить народ от рабства и самодержавной тирании, дать ему свободу, образование, сделать Россию государством вольным и просвещенным, уничтожить страшные и позорные военные поселения, где ежегодно за малейшие провинности засекали в экзекуциях сотни и тысячи простых солдат.

На подготовку замысла История выделила им кро-хотный временной кусок: от создания Союза спасения в 1816 году, через Союз благоденствия, к тайным обществам на севере и юге страны – к 14 декабря 1825-го. Менее 10 лет.

Их поражение – не случайно, вернее – закономерно: видимо, История уполномочила декабристов только разбудить Россию от спячки. Победить не пришло время.

Но "умысел на цареубийство", который Верховным уголовным судом ставился им в главную вину, был более на словах, умозрительным, следствием молодой горячности и стремления принести себя в жертву ради свободы народа. Ведь у каждого офицера-декабриста, находившегося на Сенатской площади, была абсолютная возможность лишить царя Николая I жизни. Он стоял неподалеку от солдатского каре. Но ничья рука не поднялась для кровавой расправы. Да, они не хотели крови. Они хотели реформ. Хотели, чтобы молодой монарх понял это и начал царствование именно с реформ, которые диктовались самой жизнью после победной для России французской кампании 1812-1815 годов.

Но кровь пролилась. И не только графа Милорадовича, но и сотен солдат. Вот почему изгнание в Сибирь, 30-летнюю сибирскую голгофу, когда они терпели лишения, теряли близких, променяв чины и высокие звания на достижение благородных целей, многие из них – хотя далеко не все рассматривали как искупление невинной той крови, как свое покаяние. Однако покаяние не перед царем, но перед Богом, перед народом.

Но тогда, понимаем мы уже в XXI веке, не к топору, крови и революции звал гром пушек на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Он был подобен набату предостерегающему: не иди, Русь, путем крови, революции! Ибо на крови ничего нельзя построить. Эволюцию нельзя подменить революционным взрывом! России необходимо вызреть в мощное государство и идти путем прогрессивных преобразований. Все для этого есть: как богата она недрами своими, так богата умами, которым дорого её благо и процветание. Революции принесут лишь хаос и разорение и продлят, может, на века рабство. Об этом гремели пушки на Сенатской площади в зимние сумерки 177 лет назад. Эти мысли – во многих письмах и мемуарах декабристов. В них же – и осмысление неуспеха выступления 14 декабря.

Наиболее четко и прямо выразили мнение о 14 декабря, в частности, декабристы Иван Якушкин, Михаил Лунин, Петр Свистунов – и это было уже выстраданное в Сибири и зрелое мнение.

И в а н Я к у ш к и н: "Истинное предназначение общества состояло в том, чтобы быть основанием великого здания, основанием подземным, никем не замечаемым. Но мы слишком рано захотели быть на виду, превратив себя из фундамента в карниз".

П е т р С в и с т у н о в: "Люди, замышлявшие переворот в России, подвергались неминуемой потере всех преимуществ, какими пользовались вследствие положения своего в обществе, поэтому ни в корысти, ни в честолюбии оподозрены быть не могут. При несоразмеримости способов с предназначенной целью люди практические вправе назвать такое громадное предприятие безрассудной мечтой, но чистоту намерений не имеют оснований оспаривать. Не безначалию следует приписать неуспех восстания, а незрело обдуманному и отчаянному предприятию. Будь тут сам Наполеон, что бы он сделал с горстью людей и без пушек против окружающего его со всех сторон многочисленного войска, состоявшего из пехоты, кавалерии и артиллерии".

М и х а и л Л у н и н (его слова приводит Петр Свистунов в "Отповеди"): "Он был того мнения, что настоящее житейское наше поприще началось со вступлением нашим в Сибирь, где мы призваны словом и примером служить делу, которому себя посвятили" (то есть избрать путь просветительства, служения народу, передачи ему тех огромных знаний, которыми они располагали).

И декабристы действительно служили своему народу, находясь на поселении. Они открывали в Сибири школы, строили больницы, училища для народа, возводили церкви, лечили сибиряков, учили детей из народа, готовили самых способных из них в российские университеты, просвещали, спасали от притеснений местных властей, от наказаний, смягчали дикие нравы сибирского захолустья. При этом многому учились и сами, духовно совершенствовались.

Именно поэтому за более чем 175 лет отношение к декабристам народа многих поколений россиян, – вне зависимости от официального, государственно-политического – всегда определялось как любовь, уважение, восхищение. Потому что россияне видели и видят в декабристах не революционный, а высокий нравственный идеал. Потому что считают: декабристы самые бескорыстные реформаторы, они написали самую светлую страницу в российской истории. Любовь народа к декабристам неизменна ещё и потому, что они удивительно современны. Как современен Пушкин. Их волновали те же проблемы, что волнуют и до сих пор россиян: свобода и религия, нравственность, национальные отношения и культура народа, истинная духовность и духовные эрзацы.

Предлагаемая читателю книга явилась результатом и иллюстрацией вышеизложенных размышлений. Дело в том, что за десятилетия советской власти декабристоведы написали десятки монографий. Но это были в основном рассказы о руководителях, идеологах тайных обществ: Кондратии Рылееве, Никите Муравьеве, Михаиле Лунине, Сергее Волконском, Павле Пестеле, Сергее Трубецком и др. Многие из них были канонизированы как выдающиеся революционеры. О судьбах же рядовых декабристов и до сих пор известно очень мало или вообще неизвестно.

Интерес именно к Павлу Бобрищеву-Пушкину возник после чтения мемуаров Александра Беляева, Андрея Розена, Николая Басаргина, Николая Лорера, Ивана Якушкина. Не сговариваясь, так как писали они в разные годы и в разных уголках России, декабристы вспоминали о нем как о человеке высокодуховном, посвятившем свою жизнь, занятия и таланты людям (а талантами он наделен был в избытке), как о добром христианине, светлом человеке и прекрасном товарище.

Однако мемуарных и официальных источников оказалось очень немного, и круг поисков привел в архивы Москвы, Петербурга, Тулы, Красноярска, Иркутска, Екатеринбурга, маленького городка Алексина (в Тульской области). Удалось разыскать 201 письмо Павла Бобрищева-Пушкина к декабристам Михаилу Нарышкину, Ивану Пущину, Михаилу Фонвизину, Евгению Оболенскому, Вильгельму Кюхельбекеру и др. И всего несколько писем к нему: позднее стало понятным, почему писем так мало: известно – опять-таки по архивным сведениям, что имение, где жил Павел с сестрой Марией и братом Николаем по возвращении из Сибири, сгорело. В пожаре погибло не только эпистолярное, но и литературное наследие этого декабриста.

Так на основе архивных документов, писем, воспоминаний родилось это эксклюзивное исследование, а также была создана частичная реконструкция событий жизни декабриста Павла Бобрищева-Пушкина и его брата Николая, потерявшего рассудок в первые годы сибирской ссылки.

Павел Бобрищев-Пушкин не оставил мемуаров. Не удалось разыскать текста сделанного им перевода "Мыслей" Блеза Паскаля, хотя известно, что его читал Лев Толстой. Бобрищева-Пушкина можно было бы с полным правом считать первым переводчиком Паскаля на русский язык, если бы рукопись, преодолевая сибирские просторы и царские запреты, вовремя пришла в Петербург. Не дошли до нас и другие его переводы духовной, христианской литературы, как не дошли и статьи, заметки, эссе, басни. Архивы сохранили лишь тексты восьми басен, нескольких стихотворений, начало работы "Изъяснение первой главы Евангелия от Иоанна", а также полный текст – на основе собственного целительского опыта – врачебного пособия "Краткое изложение гомеопатического способа лечения, испытанного во время холеры в городе Тобольске".

Опыт "Документально-художественного исследования", как обозначили мы подзаголовок книги, убедил: трудным и трагичным был путь искупления и Павла Борищева-Пушкина, и всех его товарищей, томившихся в изгнании в сибирском захолустье 30 лет. Может быть, личная судьба каждого из 121 декабриста не требовала мученической жизни. Но именно через их общие страдания поднималась Россия на новую духовную ступень, а путь декабристов стал первым шагом к самосознанию русского народа.

Наверно, было бы исторической несправедливостью, если бы не появились на многострадальной Руси эти баловни судьбы, которые благо возлюбленного Отечества и народа поставили выше не только собственных интересов, но даже жизни.

Предлагая вниманию читателей эту книгу, мы надеялись не только познакомить их с прекрасными и трагическими судьбами лучших русских людей XIX века, но донести главную мысль: декабристы – не российское только явление, но планетарное. Земля редко вырабатывает такой драгоценный духовный сплав, который надолго становится нравственной сокровищницей людей. Но делает, наверное, это для того, чтобы не уснула беспросыпно историческая память людей, населяющих Землю, и у них всегда была бы точка отсчета духовного.

Глава 1

"Универитеты" Петропавловской крепости

Допрос 6-й

– Итак, на вас, квартирмейстерской части поручика Павла Сергеева сына Бобрищева-Пушкина 2-го, показание есть, что вы принадлежали тайному обществу, – проговорил генерал-адъютант Чернышев с монотонной злой скукой в голосе. – Соблаговолите ответить, что вы об оном знаете, какая цель и план его, с кем были в связи и какой имели круг знакомств. Когда и кем именно вы были приняты в оное?

Павел, уверенный, что, как всегда, вопросы и ответы, пройдя положенный круг, как бы зависнут перед бездоказательностью обвинений, так же монотонно, но почтительно отвечал:

– Я не однажды уже показывал, что ни о каком тайном обществе не имею сведения. Следовательно, ничего об оном никогда не слыхал, по той же причине не знаю, где оное возникло и кто его члены и соучастники. По той же причине не знаю ни цели оного, ни плана. Знакомства же я имел со всеми товарищами моими по службе и по корпусу колонновожатых, в котором обучался у генерала Муравьева.

– Какое ваше было употребление по службе? – спросил вдруг Чернышев.

– Я находился в школе юнкеров, где читал лекции математические.

– Знали вы, что брат ваш принадлежит тайному обществу?

Павел придал лицу удивленное выражение.

– Я от брата моего ничего не слыхал, могущее мне дать мысль об его участии в тайном обществе.

Чернышев медленным движением руки взял со стола два листа:

– 1826 года, марта 16-го дня, от высочайше учрежденного Комитета брату вашему поручику Бобрищеву-Пушкину 1-му сделан дополнительный вопросный пункт. В данных им ответах, исчисляя известных ему членов тайного общества, именует таковым и вас. На вопрос: когда, кем и где именно был принят в общество брат его Пушкин 2-й, пояснил: "Когда, кем и где именно был принят он в общество, не знаю, но, как мне помнится, узнал я об этом от князя Барятинского".

Не глядя на изумленного Павла, Чернышев положил этот лист на стол и поднес ближе к глазам второй:

– Того же дня дополнительный вопросный пункт сделан был и штабс-ротмистру князю Барятинскому: "Когда, где и кем именно был принят в тайное общество поручик Пушкин 2-й?"

Вот его ответ: "Никак не припомню, в котором году он вступил в общество. Но он был в принят в Тульчине мною".

Второй удар был равным первому. Павел почувствовал, как окаменели все его члены, голова стала не просто пустой и легкой – но как будто отделилась от бесчувственного тела, – все вокруг сделалось нереальным и бесконечно от него удаленным. Потребуй от него Чернышев сейчас ответа, он не только языком, пальцем шевельнуть не сможет. Лишь через минуту-другую – благо Чернышев занялся упорядочением бумаг на столе, – к Павлу вернулась способность соображать. "Брат – как же это, зачем? А Барятинский – в чем ему нужда называть меня?"