Текст книги "Есть такие(СИ)"

Автор книги: Валентина Груздева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Ага! – Захохотали обе. – Попался нам! Сейчас мы тебя замучаем любезностями!

– Бабы! Вы что, с ума сошли!

– Дверь-то открыта! Ждал ведь нас! – Продолжали они своё издевательство, направляясь к его постели.

Он быстрёхонько бросился под одеяло. Потом понял вдруг, что они с ним играют и захохотал от счастья:

– Я щекотки боюсь! Не пичкайте меня!

Схватил вдруг обеих и повалил на себя, да так энергично, что они, как маленькие мышата, запищали, растерявшись. А он только хохотал.

– Твой смех злорадный нас обескураживает, – смеялась Маша. – Так и быть, разрешим тебе одеться. Пойдём, Жанна, на кухню.

За столом разговорились.

– Аким, а почему двери-то на ночь держишь открытыми? – Не удержалась Маша от вопроса. – Боишься, что мёртвым вдруг нечаянно окажешься?

– Так вас ведь здесь много, а я один. Вдруг, думаю, какая заглянет, – хохотал он.

– Ну всё-таки?

– Ну, девки, напоили меня коньяком, языку так и хочется потрепаться. Придётся честно признаться. – Вздохнул. – Веру не раз спасал от её хищника похотливого. Она как-то зимой в одной рубашке бегала стучала во все двери – никто ведь из вас не открыл. Кроме меня. Вот, с тех пор и не закрываюсь. Её мужик ведь сроду никогда даже подумать не сможет, что она у меня ночью прячется.

В этот день соседи, наверное, впервые за много времени не слышали "утренней побудки" – они проболтали с ним до самого обеда. Рассмотрели его хозяйство, оказалось, он прилично следил за чистотой, и машина стиральная автомат у него была, и еду себе умел готовить, и холодильник полон запасов. Она думала, что после их дружеского общения в праздничный день дед как-то должен пересмотреть своё отношение к соседям, но ошиблась – он продолжал свои утренние шутки. Видимо, только эти проделки и наполняли его жизнь радостью.

Перед Новым годом бродила по магазинам, рассматривая прилавки. Купила для себя малюсенькую ёлочку, светящуюся разноцветными огнями на концах иголочек. Поставит на тумбочку рядом с телевизором, всё веселее в квартире будет. Привлекла внимание маска Чёрта с надписью "Светится". Озорной характер до сих пор не покидал её:

– Напугаю-ка я деда Акима нашего! Одену свою новогоднюю маску да подкараулю как-нибудь поутру у двери. Вот смеху будет!

Попросила продавца показать, как маска светится. Оказалось, внутрь была вшита батарейка, которую легко было просто нажать – светились рожки, брови, обводка вокруг глаз и хилая бородка. Она её купила.

– А батарейки к ней запасные есть?

– Хоть сколько! – Достала коробочку.

– Мне, пожалуйста, штук десять.

– А не хотите к маске ещё такие же светящиеся перчатки купить?

– Покажите.

Дома натянула на себя маску, включила батарейку. Натянула чёрные до локтя перчатки с длинными светящимися когтями, выключила верхний свет и подошла к зеркалу в прихожей.

– Обалдеть! Точно, дед Аким обязательно должен испугаться. Даже мне страшно! И в коридоре у нас свет горит только на лестничной площадке, и тот еле-еле. Надо ещё чёрное трико и чёрный свитерок. Сейчас репетицию устроим. Долго потом он вспоминать эту новогоднюю ночь будет!

Включила свет и пошла в шифоньере искать трико со свитером. Одела всё на себя и вернулась в прихожую ещё раз повеселиться. Услышала, как по коридору кто-то пробежал.

– Интересно, какая это старушка у нас так бойко бегает! – Удивилась она.

Следом послышались сплошные маты и по всем дверям барабанил с криками "Открывайте! Всё равно найду свою сучку!" уже знакомый голос. Она быстро выключила свет и стояла, онемевшая, пока и по её дверям не раздались удары от ног обезумевшего старика. Она распахнула дверь и, выставив вперёд свои светящиеся когти, кинулась к нему с раздирающим душу воплем:

– А-а-а-а-а-а-а!

В полутёмном коридоре сквозь узкие прорези на глазах она на несколько секунд потеряла его из виду и, ожидая нападения, стянула эластичную маску вверх – он, прильнув спиной к стене между дверями, хрипел, растопырив руки и оседая на пол. Она ещё с минуту стояла смотрела на него, потом юркнула к себе и закрылась на ключ. Быстро в темноте стянула с себя новогоднее обмундирование, бросилась в постель и тряслась там ещё неведомо сколько. Отчего её так трясло, она не понимала.

Она узнала, что он умер, когда соседка зашла, чтобы сходить попрощаться со стариком – она, заикаясь, соврала, что уже сходила. Хоронили тридцать первого декабря. Она не поехала вместе со всеми на кладбище, но Маша уговорила всё-таки пойти к Вере на поминки после обеда. До этого два дня она ни с кем не общалась, сидела в своей квартире, закрывшись на ключ. Когда Маша спросила, почему она так кричала, ответила, не глядя на неё:

– Со страху! Он же ногами мог высадить мои лёгкие двери!

Что он оказался мёртвым по её вине, никто так и не знал. Удивилась очень, что Вера совсем даже не старая, что волосы, всегда бывшие под платочком, не седые, а русыми волнами спадали ниже плеч, ничем не прикрытые. И платье было облегающее слегка удлинённое мягкого бежевого цвета. И бусы! И серьги в ушах! И улыбалась она чистосердечно своим соседям, что пришли к ней разделить её радость.

В этот же вечер она сунула маску Чёрта с перчатками в прозрачный пакет и отнесла к мусорным бакам около недалеко стоящей киоски.

ЗАВТРА.

– Алёнка! Просыпайся! Просыпайся! – Ласковый голос, её собственный голос!, записанный на телефон, поднимал её. Ежедневно!

Она всего несколько секунд лежала, не двигаясь, потом решительно поднялась. Нагишом прошла на кухню, высосала стакан отвара еловой шишки через трубочку, так как знала, что нечаянное попадание хвои на зуб полностью уничтожает эмаль, поставила на газ трижды отваренный с вечера рис, добавила дисциллированной воды. Быстро умылась в ванной, подкрасила губки, брови. Заправила постель. Оделась. Сумочка собрана. Через пять минут после закипания слила с риса воду, присела за стол, взглянув на часы – ровно пять утра. Сидела, ела эту горячую массу без сахара, без соли, без масла и поглядывала в окно – светало.

– Сегодня моя рисовая диета закончилась. Перейду на дыни и арбузы, которые уже подешевели, со ржаным хлебом.

Захватила из холодильника пластмассовую баночку с малиной, творогом и сахаром – это на обед. Она никогда не обедала в столовой – дорого, денег едва-едва хватало, чтобы погасить коммуналку, ещё треть уходила на транспорт, остальные – на посиделки, коих на работе было хоть отбавляй.

В шесть машина ждала её у подъезда. Сосед, постоянно ездивший на работу в соседний город, брал с неё, как с постоянной попутчицы, лишь на пять рублей больше, чем стоил билет на автобусе в одну сторону. Она отдавала ему на неделю вперёд и всегда была уверена, что он заберёт её не только туда, но и обратно. Время в пути до соседнего города чуть более получаса. Зимой, правда, много больше, так как – автобус, но и тогда она прибывала к месту работы задолго до начала рабочего дня.

Разобрав вечернюю почту за своим столом, пошла наводить порядок на месте секретарши, которую подменяла на время отпуска. Не забыла захватить своё заявление об увольнении, которое две недели назад завизировала секретарь. Она не положила тогда его на стол начальнице, чтобы не вызывать излишний ажиотаж – это она сделает сегодня в самом конце рабочего дня вместе с подготовленным приказом.

Вообще, за двенадцать лет она освоила абсолютно все участки работы в этом финансовом учреждении, которое обслуживало в основном детсады, училища, муниципальные предприятия, сферу культуры и прочие организации местного пошиба, коих насчитывалось более сотни. Когда-то ей это даже нравилось, но в последнее время этим начали пренебрегать, даже в приказах не оговаривалась доплата, пусть и тридцать процентов, но ей были нужны деньги. Начальница ссылалась на нехватку финансирования. И отпуска все эти годы она брала, как правило, зимой после годовых отчётов, так как летом была огромная конкуренция.

Одев добродушие на лицо, направилась в свой кабинет – семь человек с уже включенными компьютерами. Подумала, что завтра этого уже не будет, она никогда больше не увидит эти лица. Как они ей надоели!

– Здравствуйте, девочки! – Улыбнулась, подходя к своему столу.

– Здравствуйте, Алёна Викторовна, – кто-то кивал, кто-то улыбался, кто-то, не глядя, ответил, копошась с бумагами.

На столе – куча выписок из банка. За час она должна их обработать, приготовить собственные выписки, разложить по папочкам для своих пятнадцати клиентов. В этот час все молчаливо трудились, как и она.

– Завтра я заниматься этим уже не буду. Боже, как я устала от этого компьютера – миллиарды цифр, чужие миллиарды! Мне это надо?

Следующие два часа в кабинете – шум и гам, у каждого свои клиенты со своими бумагами, вопросы-ответы, посторонние разговоры вплетались в деловую сумятицу. Расправившись со своими, не слыша, сидела смотрела на оставшихся.

– Завтра этого столпотворения я уже не увижу. Скорей бы!

Ей абсолютно всё равно, будут её коллеги вспоминать, что она здесь работала, или нет. Начальница заманивала новых работников будущей пенсией по госслужбе, но она-то прекрасно знала, что у всех, кто вышел на пенсию, как государственный служащий, их пенсия была мизерной из-за низкой зарплаты, и все они получали трудовую пенсию, так как она была много выше.

– Зарплату я получаю по карте Сбербанка, об этом мне беспокоиться не стоит. Трудовую пенсию буду оформлять у себя в городе. Если она окажется мизерной, в чём я ничуть не сомневаюсь, то есть ещё субсидии, которыми я обязательно воспользуюсь, мои соседки по подъезду все субсидии получают. Зато у меня не будет проблем с дорогой и не будет лишних расходов на пьянки, коих как минимум бывает по две в месяц.

Полчаса перед обедом – обмен мнениями, новостями. Девчонки все молоденькие, бойкие, лишь одна постарше всех, которую величали по отчеству, на неё она два месяца назад возложила ответственность за сводные отчёты. Сегодня она даже проверять их не будет. Хватит себя грузить!

– Алёна Викторовна, завтра ведь у вас день рождения, – улыбалась соседка. – Вы готовы?

– К чему?

– Подарки, поздравления принимать.

Она только улыбнулась, представив, как они все будут завтра удивлены, узнав, что она уволилась. Именинников по её инициативе уже третий год не привлекали к накрытию стола, этим занимались все, кроме именинников, чтобы не портить им праздничного настроения.

– Завтра мне будет пятьдесят пять. Я не буду, наконец-то, присутствовать на этом сборище, которое начиналось, как правило, после окончания рабочего дня.

Многим это не нравилось – за детьми в садик надо, дома семьи ждут, но начальница на уступки не шла. У той не было "ни ребят, ни котят", как говорят, и если молодёжь разбегалась после часа посиделок, то для директрисы и её подружек – заместителя, главбуха, экономиста – и прочих желающих повеселиться, эти пьянки на большой кухне заканчивались далеко за полночь танцами под магнитофон с привлечением охранников, мужей, любовников и так далее, а следующее утро начиналось, как правило, с похмелья. И всё это – на собранные деньги со всех без исключения. Зимой она иногда задерживалась в этой компании, и чтобы не выглядеть "белой вороной", и чтобы в лютые морозы лишний раз не трястись в ожидании автобуса. В таких случаях ночевать уходила к одинокой двоюродной сестре – ту тоже надо было иногда попроведать.

Обедала одна за своим столом. Вообще, съеденный шесть часов назад рис надолго утолял чувство голода, но она всё-таки съедала свои ягоды. А круглый жёлтый рис она покупала на Птичьем рынке в Екатеринбурге, так как там он был именно не стратифицированный. Запас еловых шишек она всегда делала зимой – облетевшие после ветреной погоды на снег, совсем не тронутые ни мышами, ни птичками, ни прочей мелкой живностью, и хранила их в холодильнике. Вечером перед сном съедала с булочкой горячее молоко с мёдом, которое ей каждый вечер приносила соседка, что держала скотины полный двор.

После обеда ещё один час она тратила на текучку в работе секретарши.

– Слава Богу, отчёт по кадрам на первое число мне делать не придётся!

Текучка была неприлично большой, молодёжь не хотела работать за копейки. Только в последние две недели двое уволились, а за двенадцать лет почти весь коллектив три раза сменился. Она и сама, скрепя зубами, ездила сюда столько лет, только чтобы доработать до пенсии, так как в её большой деревне совсем не было работы. Она не сомневалась, что и теперешние работницы, когда поймут суть, разбегутся, кто куда – роста по карьере здесь нет.

– Завтра! Завтра этого уже не будет!

Она представила, что уже завтра будет спать, сколько захочет, а днём пойдёт посидеть у речки, на обратном пути бруснижника насобирает для заварки, а вечером телевизор будет смотреть допоздна...

– А потом я почитаю, "Анжелику" в первую очередь надо дочитать, потом "Возможности мозга" толстенную книгу надо как-то одолеть, а потом уж все остальные – зиму наслаждаться чтением буду... Осенью надо ещё кухню побелить... О! Как хорошо мне будет! Мяса к зиме куплю, пельменей настряпаю, суп с фрикадельками варить буду...

Отправилась посмотреть, как там её девчонки с отчётами своими справляются.

– О! Ещё ведь целый час надо принесённые документы своих клиентов вводить, обработать, свои отчётики передать. Последний раз! Последний раз! Последний раз!

Когда-то, лет десять назад, ей даже нравилось работать, но тогда был другой начальник, пожилой мужчина. Тогда они осваивали первые компьютеры, программы, было интересно, все прошли через курсы повышения квалификации, все прошли аттестацию. А сейчас она эти компьютеры просто ненавидела! Наверное, ещё и потому, что она за эти годы ослепла здесь, в этом плохо освещённом помещении, а очки одевать как-то не хотелось. Чтобы ещё продержаться хоть немного, и утром, и вечером иногда по часу делала зарядку для глаз – помогало.

Так как работала дольше остальных, она считалась старшей в отделе, но чисто условно, чтобы было с кого-то спрашивать за ошибки, которые неизбежно встречались при постоянно обновляющемся коллективе, чтобы следить за дисциплиной, чтобы обучать новеньких, хотя зарплата у всех была одинаковой. Последние годы сама она обучением не занималась, просто прикрепляла вновь принятых к кому-либо. Слава Богу, начальство не вмешивалось в эту часть её работы.

Завтра с её лица исчезнет маска добродушия, которую она миллион раз уже с трудом натягивала на себя, входя в свой отдел. Ей уже не надо будет быть послушным роботом, она просто завтра забудет все эти лица, и никогда больше о них не вспомнит.

– Нет! Не завтра – сегодня она сбросит её с себя в угол около выхода раз и навсегда! Завтра среда – мой день! Мой астрономический день, подвластный только Меркурию!

Завтра с раннего утра она на неделю отключит оба своих телефона! Она никого не хочет видеть и слышать! Она будет одна!

Она уже не первый год готовилась к этому дню. Запасов еды себе приготовила, и кофе, и сахару, и муки, и сухофруктов, и варений с компотами. И одежда у ней новенькая, и обувь. Все свои личные бумаги, что сошли с компьютера на прошлой неделе ещё унесла домой – телефоны всех родных, знакомых, подружек, все службы городские, Биоритмологию на год по фазам Луны, активность органов в течение месяца и в течение суток, бумаги для принтера три пачки на всякий случай, ручек, фломастеры, скоросшивателей, дырокол. Скопировала своё личное дело с карточкой по кадрам на всякий случай.

В половине пятого вошла к директрисе со своими бумагами. У той уже около часа толпились товарки с косметикой. Слава Богу, торговля кончалась. Она положила перед ней папку с бумагами на подпись и с поступившей по компьютеру почтой, а наверх – своё заявление с приказом на увольнение в связи с выходом на пенсию.

– Как так! Алёна Викторовна! Почему вдруг? – Подняла та глаза от бумаг.

– Тошнит от работы. – Проговорила она.

– Я думала, ты будешь у нас ещё работать...

Да, та не раз во всеуслышание любила повторять, какой у них "слаженный коллектив", ответственные работники, ставила её в пример для подражания молодым. Да, та не ожидала её увольнения. Но – так будет! Завтра!

– У вас завтра день рождения... Мы готовимся...

– Меня не будет! – Смотрела на притихших её подружек по застолью.

Долго смотрела на заявление, конечно же, смекнула, что здесь какая-то хитрость, но виду не подала, так как почерк своего секретаря знала прекрасно, в нём и дата регистрации в книге входящей корреспонденции проставлена. Всё-таки пришлось подписать приказ.

– Сами трудовую оформите?

– Конечно. Только вы там расписаться должны.

– Ключи мне занесите и печать по кадрам.

– Обязательно. Надеюсь, справку для пенсионного фонда о зарплате вы сами перешлёте в наше отделение? – Взглянула на главбуха.

– Перешлём. – Ответила та.

МОНГОЛКА.

– Дедуль, ну подскажи, ты же всё у нас знаешь!

– Не люблю я эти кроссворды! Отстань от меня!

– Я уже много разгадал! Посмотри!

– Иди к матери, она скучает без тебя...

– Как бы не так. Все только отпихивают меня! Всем я мешаю! Вот интересный вопрос: "Лепнина, которая с обеих сторон читается одинаково", пять букв... Ты знаешь, дедуль?

– Знаю.

– Правда! А "лепнина" – это что?

– То, что руками лепят, – снисходительно ответил дед.

– Снежок?... Не подходит...

– А как "снежок" можно ещё назвать? – Задал внуку наводящий вопрос.

– Ком...

– Почти правильно. Так чаще говорят "ком снега", а можно сказать "комок".

– Комок? Точно! Какой ты умный, дедуля! А дождевую змею ты знаешь?

– Нет. Кроме дождевых червей ничего больше не знаю! Иди, надоел ты мне! Привязался, как банный лист!

– О! Точно! "Червяк"! Подходит! У меня уже почти весь кроссворд угадан. Я вот не знаю, как называется волчье жилище. Ты ведь должен знать.

– Логово.

– Спасибо, дедуль! Так и запишем и запомним. А вот ещё "Ночная птица"? – Теребил ручку в своих зубах любопытный мальчишка. – Это не сова... Целых... девять букв... Ты знаешь?

– Знаю. Вальдшнеп.

– Записал. Подходит. Я никогда такого даже не слыхал. Ты её видел?

– Видел... Это вот такая огромная птица, – развёл дед руками, – если с развёрнутыми крыльями. А тени от неё словно чёрные тучи, даже солнца не видно.

– Разве такие бывают?

– Да, есть такие.

– Ну расскажи, дедуль!

– Это необыкновенная птица... Говорят, она предсказывает перемены в жизни тем, кто её увидит...

Дед мечтательно закрыл глаза, откинув голову на мягкую подушку дивана, повторил про себя:

– Вальдшнеп... – И словно унёсся в далёкое прошлое, в те незабываемые дни юности...

– Так расскажешь?

– Иди отсюда! Не мешай мне! Я спать хочу! – Бросил подушку под голову, согнав ребёнка со своего дивана. – Умереть спокойно не дадите!

И закружилась голова не то от низкого давления погоды, не то от воспоминаний. Вся жизнь промелькнула перед ним в этот миг.

– Иона! Иона! – Он слышал этот свой крик даже сейчас, сквозь бездну времён...

Он никогда, ни с кем, ни за какие блага не захотел бы поделиться этим – этими днями, вечерами и ночами его счастья! Как он любил это имя! Как любил! Он прошёл с этим именем всю войну... Прожил с ним всю жизнь... Жена, дети, внуки – они все не были родными... Лишь с другом-фронтовиком, жившим в соседнем дворе, он поделился некоторыми моментами своей жизни, и то только потому, что тот разоткровенничался с ним о своей молодой страсти к пленной немке. Иосиф был чуть постарше его, но был ещё крепок и частенько заходил к нему скоротать время.

Конечно, ему не пристало жаловаться, всё у него есть, чист, сыт, одет, обут, и комната у него отдельная с выходом в сад, и телевизор, и газовая плита... Но как же ему надоели эти внучата, трутся около него и днём, и ночью то одни, то другие, особенно летом. Но постель была хороша... А перед закрытыми глазами его жизнь почему-то неслась в противоположном направлении – ко дням его цветущей молодости...

... Мы тогда жили в Монголии. Мама работала учителем русского языка, папа преподавал химию в старших классах. Потом родителей перевели в другое место, за Хэнтэйский хребет, ещё на три года. Вот тогда всё и началось. В восьмом классе было всего семь парней и одиннадцать девчонок, я один – русский, в прежней школе русских было четверо. Здесь было всё совершенно не так, как в Улан-Баторе, всё было гораздо проще. Так как класс был неполным, то учились и замужние женщины, были беременные девочки, и один мужчина. А она была непохожа на всех – весёлая, заводная, и русский язык знала гораздо лучше остальных, она была наполовину буряткой, здесь смолоду обосновался её отец. Нас, русских, здесь многие понимали, да и мы за три года основательно сумели подучиться, особенно отец, несмотря на весёлый характер, муштровал меня по полной программе.

Она сразу усадила меня с собой за парту... А я был так застенчив...

Отец привёз с собой из столичной школы, наверное, весь свой кабинет химии. Он и в прежней-то школе завоевал свой авторитет своими химическими опытами, окружив свои уроки незабываемыми шутками, например, вызывая ученика к доске, говорил: "Итак,... сегодня к доске с домашним заданием пойдёт... химический элемент... Иванко!". Его уроки частенько сопровождались смехом, а лабораторные занятия возгласами: "Ох!", "Ах!", "Здорово!", "Вот это да!".

О маме и говорить нечего, она ещё на родине стала "заслуженной учительницей", она абсолютно ко всем, даже к первоклашкам в коридоре, обращалась на "Вы", даже если делала замечание, при этом она всегда улыбалась. Её все, и дети, и родители просто обожали.

Сам поселок из одиноких домов с толстыми заливными стенами растянулся на самом берегу вдоль реки. Течение было быстрым, вода ледяная. Правда, внизу за поворотом вырыли углубление, типа заводи, в которую при весеннем половодье набиралась вода, но это было похоже скорее на огромную лужу, в которой копошились только малыши под присмотром мамаш. Те, кто постарше, предпочитали хоть на несколько секунд, но окунуться в прозрачную воду реки Онон.

Учиться было несложно, на дом задавали самую малость, и вечерами все собирались на высокой горе, освещённой солнцем, где была устроена большая спортивная площадка – дурачились до потёмок.

Она как-то быстро сумела отстегнуть с моей рубашки значок В. И. Ленина и, смеясь, дразнила меня. Я бросился за ней, догнал, прижал к дереву, но она стояла на корневищах, вытянув руки вверх, а я был на земле и, обхватив её со всех сторон, чтобы не ускользнула в сторону, пытался дотянуться до значка, и ну никак не мог. Оба устали от борьбы. Она вдруг сказала:

– Ну что, малыш, потрёмся?

Я, как ошпаренный этим словом "потрёмся", отскочил от неё – она только смеялась вслед. Я шёл на задворки школы, где нам выделили место для жилья, шёл, оскорблённый и её словом «малыш», и униженный тем, что она победила в борьбе, всё ещё меня коробило слово «потрёмся», которое буквально отражало нашу борьбу у дерева. Я ещё горел от соприкосновения с её девичьим телом, таким горячим, таким гибким, таким мягким, у ней уже были упругие груди... А я был только сборищем костей...

На следующий день она молча положила передо мной на парту значок. Я, стиснув зубы, молчал целую неделю, хотя пытался оправдать эту дерзкую насмешницу тем, что она, возможно, не смогла подобрать других русских слов тогда, ведь она очень правильно выразила свои мысли. Может она и не хотела меня обидеть?

Отец подружился с учителем географии, организовали секцию для подготовки старшеклассников в походы, планировали пройтись по берегу реки Онон, что брала начало недалеко в горах и уходила через границу в СССР. Изучали карты, маршрут, готовили к весне снаряжение, знакомились с местными ископаемыми, чтобы вернуться с большой коллекцией для школы. И, конечно, она была самой старательной активисткой. Мне нельзя было пасовать.

В летний поход по нагорью вышла группа из двадцати трёх старшеклассников, и только четыре из них – девочки. За месяц этого туризма я оказался самым неутомимым, так отец мне заметил с некоторой иронией в глазах. Да, за год я основательно подрос, и не только ввысь, да и отец готовил меня к первым мужским испытаниям без поблажек не только в секции, но и дома, мышцы качали вместе по утрам. У отца был необыкновенной конструкции фотоаппарат, он давно научил меня всем тонкостям работы с фотографиями, но настрого запрещал мне им пользоваться, да и сам занимался этим делом только по большим праздникам. Конечно, в поход он не мог его не взять. Обычно фотографии были только коллективные. И надо же, она без всякого стеснения попросила отца сфотографировать только нас двоих, он, смеясь, сделал снимок.

В девятом классе учёба началась в своё время. Но меня всё больше волновало присутствие рядом со мной этой бесхитростной особы. Она не сказать, что навязывалась, но постоянно находила повод, чтобы растормошить меня, чем-то удивить, могла и исчезнуть на несколько дней, я ждал объяснений, но она будто не замечала моих вопросительных взглядов. Надо сказать, что соперников нашей дружбы ни у неё, ни у меня не было, да и население здесь просто относилось и к ранним свадьбам, и к рождению детей без свадебных обрядов. Как-то по весне за завтраком мама улыбнулась:

– Сынок, с тобой Иона заигрывает! Уж не хочешь ли ты остаться в чужой стране до конца дней своих?

Отец хитро так посмотрел на нас обоих и, как всегда, пошутил:

– Почему бы нет? Прекрасная местность... Монголы вокруг... Ни дорог, ни поездов, ни самолётов... Учиться не надо, работать не надо... Знай размножайся...

– Не надо посмеиваться надо мной. – Сказал я спокойно, чувствуя, что они оба были правы. – Мне уже восемнадцать будет!

– Ох! Ох! Ох! – Засмеялся отец. – Какой большой!

Я и сам вдруг понял, что простые дружеские отношения у меня перерастали в какую-то безумную животную страсть. А Иона надо мной только посмеивалась, водила за нос, куражилась, хотя местное население давно уже считали нас парой, могла спрятаться, взобравшись на дерево, или под каким-то корневищем зарыться в листву, а я искал, крича на всё безбрежное пространство гор и лесов:

– Иона! Иона!

И горы вторили эхом " И...О...НА..., И...О...НА..."

Стоял тёплый майский вечер... Небо ясное без единого облачка... Солнце вот-вот коснётся кромки далёкого горизонта... Куда ни глянь – леса, леса, леса по пологим склонам, на небольших возвышенностях по бокам уже обозначились тёмными пятнами сумерки, а впереди – ложбинка с залитыми золотом верхушками хвои и поднимающаяся прямо к моим ногам. Присел перед тропинкой на крутом склоне. Она подошла неслышно, коснулась рукой плеча:

– Вот, пихтовых веток принесла... Почему ты меня не ищешь? – И начала расстёгивать блузку.

Я вновь почувствовал себя перед ней ребёнком. Смотрел, не отрываясь, как она снимала юбку... расстилала ветки... потом улеглась на спину и засмеялась:

– Иди ко мне...

Потом я кружил её на руках, носясь по тропинке, и кричал одно единственное слово:

– Иона! Иона! Иона! – И это слово летело во все стороны, отзываясь эхом, которое стремительно скользило по верхушкам деревьев к далёкому горизонту, чтобы успеть поделиться радостью с последними лучами солнца...

Внезапно сзади нас накрыла огромная туча... Мы остановили свою пляску и стояли, задрав вверх головы.

– Вальдшнеп, – промолвила она.

Птицы не было видно – она уже пролетела над нами, но прижимаясь к лесу, отбрасывала на землю огромную тень от низкого, почти скрывшегося солнца. Сзади опять слышался шум – в том же направлении над нами низко проплыли, плавно размахивая крылами, две огромные птицы с длинными острыми клювами... А за ними с горы стекали ещё две пары.

– К солнцу летят...

Лес впереди уже не казался позолоченным, а был испещрён чёрными пятнами движущихся теней . Мы, как завороженные, стояли и смотрели с высоты на это удивительное зрелище. Птицы медленно планировали над самыми верхушками леса, бурым золотом отливали только их спины и верх могучих крыльев.

– Смотри! Справа ещё одна группа направляется с холмов к солнцу.

– О! И с левой возвышенности! Они все летят на закат. Всегда. Вальдшнеп – это вечерняя птица. Максим, а знаешь, нас ожидают перемены в личной жизни, – сказала она как-то грустно.

– Так ведь с нами эти перемены только что произошли! Иона! Мы любим друг друга! Я люблю тебя, Иона! Иона!

– Нет, мне кажется... Если бы мы увидели такое множество вальдшнепов "до" того... А мы увидели их представление "после" того... И перемены в жизни "будут", а не "произошли". У нас так говорят...

– Иона, в жизни всегда происходят перемены! И что? Не жить теперь что ли! Через две недели занятия в школе заканчиваются! Лето впереди! У нас с тобой вся жизнь впереди!

Со всех сторон на нас опускались вечерние сумерки. Округа начала погружаться в прохладную тишину. Мы не спешили по домам, нам и здесь было хорошо.

В начале июня нас отозвали из Монголии. Это я узнал от отца только в поезде уже на территории СССР, когда подъезжали к Уралу, до этого родители делали вид, что собираются в отпуск на три недели. Я не хотел уезжать, но Иона только усмехнулась: "Езжай! Я хоть отдохну от тебя!"

И вот мои родители меня обманули. Меня словно по лицу ударили! Если б знали окружающие, как заныло моё сердце! Только одна мама почувствовала ту пустоту, что одолела меня. Ни город, ни Родина не радовали. Всё и все чужды душе. Я не выходил из квартиры, сидел безмолвно, скованный предательским холодом.

А потом была война... грязь... голод... холод... боль... смерти...

Вернулся домой за месяц до окончания войны, комиссовали из госпиталя. Соседка, когда-то мы учились вместе в начальных классах, плакала над только что полученной похоронкой мужа, двое девчушек шести и четырёх лет молчаливо смотрели на мать, съёжившись на диване. Она отдала мне ключи от квартиры, за которой присматривала все эти годы, подала похоронку на отца, что пришла ещё в 1942 году, рассказала, что мама умерла в прошлом 1944 от операции после надсады.

Потом работа на Уралвагонзаводе началась не очень удачно, опять госпиталь – вынимали оставшийся осколок из груди, тяжёлая реабилитация. Соседка ухаживала за мной, да так и осталась в моей квартире, поселив свою мать с малышками.

В первый же отпуск я собрался на поиски своей любви, знал, что сюда не вернусь. Граница из Бурятии была легко проходимой. Я хотел тишины, хотел жить среди горных холмов, покрытых лесами, хотел купаться в ледяной воде горной реки, хотел вновь восхищаться полётом удивительных, таинственно медлительных вальдшнепов. Я хотел прижать к себе Иону и никогда не выпускать её из своих объятий!

Но их селения как не бывало! Кто говорил, что наводнением смыло, река действительно стала шире, подмыв берег, на котором когда-то стояли дома. Кто-то даже говорил, что все жители погибли... Никаких следов – всё заросло мелким кустарником, только высоко на повороте холма угадывались очертания спортивной площадки под молодой порослью. Вернулся на Урал, женился на соседке, удочерив девчонок...