Текст книги "Есть такие(СИ)"

Истории из жизни простых уральц ев

во время кризисных реформ в первые

два дес ятилетия д вадцать первого века.

Есть такие люди...

Такие есть места...

Есть такие судьбы...

Такие есть слова...

Такие есть животные...

Такие птицы есть...

В России есть голодные,

И сытый тоже есть!

Есть и пустозвоны,

запишем им в упрёк.

И молчание есть такое,

Что слышит только Бог!

СОДЕРЖАНИЕ

Есть такие . . . . . . . . . . . . . . 5

Новогодняя ночь . . . . . . . . . . . 13

Северянка . . . . . . . . . . . . . 17

Игроки . . . . . . . . . . . . . . . 23

Приятные мелочи . . . . . . . . . . 31

Кот . . . . . . . . . . . . . . . . 37

Пальчик . . . . . . . . . . . . . . 41

Страшная радость . . . . . . . . . . 49

Завтра . . . . . . . . . . . . . . . 57

Монголка . . . . . . . . . . . . . . 63

Предсказание . . . . . . . . . . . . 71

Мошенники . . . . . . . . . . . . . 75

И смех и грех . . . . . . . . . . . . 79

Долгожители . . . . . . . . . . . . 89

Однако, . . . . . . . . . . . . . . . 99

Молчание . . . . . . . . . . . . . . 105

Наказание . . . . . . . . . . . . . . 111

Иммунитет . . . . . . . . . . . . . 123

Реклама . . . . . . . . . . . . . . 129

Контраст . . . . . . . . . . . . . . 133

Фантом . . . . . . . . . . . . . . 141

Бегство . . . . . . . . . . . . . . . 147

Анекдот . . . . . . . . . . . . . . 153

Один . . . . . . . . . . . . . . . 155

В пути . . . . . . . . . . . . . . . 161

Утро . . . . . . . . . . . . . . . . 169

Не хочу! . . . . . . . . . . . . . . 175

ЕСТЬ ТАКИЕ.

Задолго до рассвета, как всегда, пересмотрел, перещупал десяток близлежащих мусорок, потом присел на обновлённую свежей покраской лавочку, поставив около ног два больших пакета. Вздохнул утреннюю свежесть. Прокашлялся.

– Совсем весна, видно, пришла. Обувь промочил. Придётся в сапоги резиновые обуваться, плохо в резине моим ногам будет. А ботинки для следующей зимы надо поберечь, неизвестно как жизнь обернётся.

Седьмой год, как он оказался совсем не нужен детям. Старший сын таскается где-то по северам, а младший оказался под каблуком жены, та просто забрала у свёкра ключи и выставила его с сумкой одежды и документов из его же собственной квартиры. Первые три года жил постоянно гонимый по тёплым подвалам многоэтажек, на одну зиму его приютила старая женщина с условием, что он оплатит её долги по коммуналке, он согласился, так как получал свою пенсию на сберкнижку. Свои крохи она пропивала, и он еле дождался весны, чтобы покинуть её. Следующим его пристанищем оказалась городская свалка.

Он давно облюбовал эту лавочку в центре огромного двора, куда присаживался, дожидаясь рассвета.

– Скоро черёмуха зацветёт... Потом яблони... Потом сирень...

Осторожно осмотрелся – ни одной живой души! Он всё ещё не привык к своему статусу "бомж", всё ещё стеснялся окружающих. Достал из пакета на ощупь яблоко. Залюбовался:

– Красное... Красивое яблоко... В тёплых краях зрело... – Обтёр о рукав серой давно выцветшей спецовки, надкусил сохранившимися с боку зубами. Ароматный сок освежил ротовую полость. – Какое блаженство! Зажрались люди совсем, столько годной еды выбрасывают! И сыры, и фрукты, и хлеб, даже колбасу и мясо! А сколько годной крепкой мебели выбрасывают!

Заслышав звук автомашины вдали на стоянке, погладил аккуратно подстриженную бородку и, накинув кепку, поднялся – пора удалиться от людских взоров.

Их землянка, устроенная на изгибе теплотрассы между районами в виде лежачей буквы "П" и заросшая с обеих сторон бурьяном и молодыми кустарниками, вторую зиму надёжно скрывала своих обитателей. Их было двое. Он нарадоваться не мог, что деловой парнишка ему попался. И все стенки внутри кирпичиками обложил, и к воде чистой сумел краник приварить, и к электричеству от столба подсоединился, даже радио болтает, и на крышу листовое железо приволок на случай от дождя.

– Молодец Тимка, ни минуты без дела не сидит. И весело мне с ним. Когда я на свалке жил, там во много раз хуже было, лодырей там много... и шумно очень... и тесно... и грязно... и не уважают они там друг друга. Обо мне и говорить нечего, сколько раз под зад получал... бесчувственные все... и по имени меня там никто ни разу не назвал... А когда-то меня величали Павел Николаевич... А здесь хорошо, и совсем недалеко от жилых домов.

Зимой они подходили сюда со стороны леса, чтобы тропинку от их следов не было видно со стороны рядом проходившей автотрассы. Сейчас, когда снег сошёл, в этой осторожности необходимости не было. Но зато ночи стали холодными, так как отопление в городе отключили. Землянка была в полный рост за счёт приличного углубления под трубопроводами, а лежанки располагались наверху под дощатым потолком.

– Так, сегодня я косточек настоящих мешочек нашёл, похоже свиные. Сейчас мы супчик сварганим, грибочками заправим, морковкой сушёной. Потом шиповника надо заварить свеженького. Вкусненько сегодня проживём.

Запасы на зиму они делали основательно, картошку выкапывали на соседних открытых полях, сушили травки, грибы, ягоды, сухари. А сахар, хлеб и иногда муку Тимка приносил. Когда он ещё учился, то жил с бабулей, а когда пришёл после армии, то бабуля уже Богу душу отдала, так же как и их допотопная хижина. Прописался, участок на себя целый год оформлял. А жить-то всё равно было негде! Влюбился – оказалось в змеиное логово трёх женщин попал, его любовь, её дочь и мать, сбежал в чём мать родила и оказался на городской свалке, среди таких же бомжей. Не сплоховал, устроился сантехником в ЖКО, а сейчас работает ночным грузчиком в супермаркете, две ночи работает, две – отдыхает. Поэтому и деньжата у него водятся, и сытый всегда, и хлеб с сахаром в их землянке есть. И в баню они раз в месяц обязательно ходят попариться, уйдут с утра и не выходят до самого вечера.

Сняв сырые ботинки, накрутил портянки, обулся в валенки с галошами, ногам сразу похорошело. Включив электроплитку и поставив в кастрюле воду, принялся аккуратно разбирать еду из принесённых пакетов. Под руку попался большой белый конверт, оказавшийся на самом верху одного из мусорных баков. Запечатанный. Положил его на середину чистого стола. Он не смог прочитать адресата, давно уже зрение подводило его, очень давно, почти всё делал на ощупь.

Приготовив еду, ждал своего товарища. Он никогда не мог есть один, да он и давно уже не чувствовал голода, того бешеного голода, которое доводило его до беспамятства, когда он жил на городской свалке. Мысли опять были о Тимке, о его верном товарище, что однажды заступился за старика, один против озлобившейся на весь мир толпы.

– Опять, наверное, кирпичами занимается. Молодец парень! Каждый Божий день не по одному разу второй год летом носит по огромному рюкзаку в такую даль кирпичи, зимой на санях таскает, разбирая заброшенные заводские здания. Носит на свой земельный участок, хочет построить себе там дом за лето своими руками без лишних затрат, и денег, говорит, на цемент уже накопил. Подвал, говорит, ему сосед своим тракторишкой помог вырыть огромный, под весь дом, и огород перепахал прошлым летом, ещё посоветовал дом не деревянный делать, а кирпичный. А зимой натаскал волоком своим трактором перекрытия шлакоблочные на фундамент, якобы бесхозные пять лет уже лежат у самой дороги около бывшего стрельбища, которое, видно, собирались обустраивать, но внезапный финансовый кризис с инфляцией не позволил даже начать задуманное. Там же нашлись и перемычки бетонные для дверей и окон, и арматура, и узкие лестничные пролёты. Денег взял только за транспортировку. Учились в школе они когда-то вместе. Фундамент с осени уже приготовлен, но в первую очередь задумал баньку крохотную соорудить, чтобы можно было где в первое время и помыться, и от дождей спрятаться, и спать. Лес, говорит, там прямо за огородами, и родничок с испокон веков, который местные жители облагородили, углубили, кольцо широкое вставили, крышей прикрыли. Буду всё свободное время огородом заниматься, а бессонными ночами вместо того, чтобы в мусорных баках рыться, из леса берёзовых дровишек натаскаю, зима-то длинная.

Они уже подобрали для себя в будущее жильё и кровати с мягкими подушечными матрацами, и столы со столиками и тумбочками, и шкафчиков, даже приличный диван с креслами – всё Тимка за две зимы по снегу на санях перевёз.

Закончив свои дела, уселся в кресло, набросил фуфайку на себя, задремал.

– Ку-ка-ре-ку! – Тимка, бодрый, весёлый, как всегда, снимал рюкзак. – Пора, Паша, просыпаться, день уже начался! Как у нас вкусно пахнет! – Заглянул в кастрюльку. – С мясом?!

– Ага... Присаживайся...

– Пойду сначала умоюсь на улицу. – Сняв куртку и ручные часы, вышел, захватив с собой полотенце, мыло и ведро с водой.

Преодолев дрёму, Паша принялся хлопотать по хозяйству. А Тимка, вернувшись, подсел к столу, но за ложку не взялся, обратил внимание на белый конверт рядом с чашкой супа.

– Это что за послание?

– Нашёл...

– Гли-ко! Запечатанный! – И захохотал. – Нет, ты посмотри, Паша, прямо по адресу попало! "Царю нашему, Путину, в Кремль"! – Рассматривал со всех сторон, посмеиваясь. – Секретное! Обратного адреса нет... Заклеено как-то интересно... Бог ты мой! Картошечкой!

– Тимка, давай сначала поедим пока горячее, а потом уж и почитаешь.

– Да, подкрепиться надо, а потом уж и расслабимся. – Отложив в сторонку письмо, взялся за хлеб и ложку.

– Когда собираться-то?

– Паша, потерпи ещё недельку.

– Холодина ведь здесь без отопления-то!

– Там ведь тоже пока ничегошеньки нет, кроме неба над головой. На этой неделе к электричеству хочу подключиться и, если получится, привезу цемент, рубероид, лопат, вёдер, гвозди, скобы, картошки пару мешков, моркови, капусты, договорился с нашим водителем. Вот тогда уж и будь готов, собери всё, что можем в четырёх руках и на спинах унести.

– Дома-то там рядом есть?

– Есть. Ещё какие! Соседи все деловые. Хорошие. В помощи мне ни разу не отказали. Смотреть приходили, как я со всеми строительными работами справляюсь. Тот, что справа бензопилу мне пообещал для распиловки досок на время дать и в прошлом году, увидев, что я раствор вручную готовлю, свою пятиведёрную бетономешалку отдал за ненадобностью, даже к своему электричеству разрешил её подсоединить. Я, конечно, по счётчику ему заплатил.

– Может нам с весны поросёночка купить? Зимой с мясом бы были. Пельменей бы на всю зиму налепили.

– Хорошо бы. Только чем кормить-то его? Сами едва перебиваемся.

– Огород-то засадим. В августе своя картошка уж будет.

– Ладно, посмотрим, как у меня с деньгами получится. К понедельнику обещали доски на полы и потолок приготовить, и брус для баньки, вывозить как-то всё надо будет.

– У меня на сберкнижке за два года подкопилось. Я же пару раз только по чуть-чуть снимал, только отмечать хожу раз в квартал.

– Паша, нам ещё столько денег понадобится на это строительство! Даже подумать страшно!

– А мебель где сейчас лежит?

– Всю зиму одной толью да досками прикрыта была внутри фундамента, но от мороза ничуть не попортилась, да и зима нынче снежная и тёплая была.

– Раствор-то есть с чем мешать?

– Конечно, я же фундамент уже заливал, и песок есть, привёз, и глины намыл для печек.

– А магазин там далеко?

– Не очень. Через переулок. Минут десять ходьбы.

– Расскажи хоть, какой дом у нас будет?

– Да хороший дом будет. Вход с левой стороны, терраса на всю длину дома для входа, а с противоположной стороны выход сделаем и в тёплый туалет, и в баньку, во двор широкий.

– На сколько окон?

– Две больших комнаты пять на пять квадратных метров, каждая с одним большим окном на фасад. Кухня тоже пять на пять с одним окном в огород, и по одной маленькой комнате для спален без окон. Две каминки из кухни с двух сторон будут обогревать по две комнаты. Баньку поставим и придётся автокран выписывать, чтобы перекрытия на фундамент положить, а потом уж и стены класть будем, должны к осени справиться.

– Спать будешь?

– Да, посплю часа четыре, как всегда, а потом сделаю свой традиционный бросок. Оттуда – сразу на работу. Вернусь завтра в это же время.

Перекусив, Паша принялся мыть посуду, а Тимка задымил сигаретой. Потом, выключив радио и усевшись в креслах, распечатали конверт.

"Снег выпал. Красиво у нас. Летом тоже. Реченька уже льдом покрылась, хотя из-за деревьев её не видать совсем, неширокая, тихая, далеко тянется до самых больших городов. Я вчера на крыше Хрущёвки сидел, любовался долго, пока не замёрз. У нас шесть пятиэтажек стоят в самом центре. Папа говорит, что я молчун, а мама, что я умненьким родился, потому что она раньше учительницей работала. Я много знаю сказок про Царей и Царевичей. Я слушать люблю. Старшие так много всего рассказывают, чего я не знаю, чего я никогда не видел. И писать люблю. Мне кажется, что в каждой букве огромный мир прячется. Мама тренирует меня, чтобы я записывал разговоры людей. На мой вопрос "Когда я родился?" она так ответила "Когда свету в посёлке не стало совсем, потом вода в Хрущёвках исчезла, газ отключили, завод начатый забросили, все начали срочно дома себе строить вокруг Хрущёвок. Мы успели к зиме. Только печку первый раз протопили, вот ты и родился. Это было четыре года назад".

В Хрущёвках хорошо, но я там только летом живу, зимой там холодно. Дед Семён, что прописан в квартире рядом с нашей, тоже летом частенько тут обитает. Он не смог себе дом построить и живёт в пещерке. Я часто у него бываю зимой, мама отправляет с горячими пирогами. За дорогу они остывают всегда, но он разогревает их на большом железном подносе на каминке своей. Пещерка у него малюсенькая, но удобная, каминка внизу, а постель чуть сбоку и повыше, прямо у оконца из большого увеличительного стекла. Он же раньше фотографом работал, пока его не сменил великий Кодак. У деда Семёна любимая поговорка "Каменный век... Каменный век...". Я думаю это потому, что он среди камней живёт.

В наших пещерах много людей живёт. Самый первый туда переселился Церковник, у него там очень большое хозяйство, даже козы, овцы, и поросят его жена держит, к нему старушки молиться ходят. И Писарь в пещерке живёт, я заглядывал, у него огромный железный сейф стоит из завода несостоявшегося. Он записывает всех кто родился, кто умер, кто женился и документы всем выдаёт с печатями. Пещеры в горах прямо за Хрущёвками, там места всем хватает, говорят, хоть сто наших посёлков войдёт.

У Церковника дочка Сандра, Саша значит, она ни с кем не дружит, кроме меня, хотя на два года старше и высокая, в школу ей в следующем году надо будет, но Церковник говорит, что не отпустит её за тридевять земель. Так вот, она любит считать и командовать, её этому старшая сестра научила. Вообще-то мы здесь с Сандрой самые бойкие из всех детей остались, остальные малыши по домам сидят, а всех школьников отсюда на зиму увозят далеко-далеко в школу.

За порядком в посёлке следят Лев и его Львица, которую все слушаются, даже Церковник и Писарь. Львица не разрешает сорить в посёлке, не даёт разводить огонь в Хрущёвках, участки под дома сама планирует, номера на все постройки и пещерки сама развешивает. А в эту осень поручила Сандре и мне пересчитать и переписать всех жителей с их старыми и новыми адресами, и мы теперь ходим по домам, Сандра считает, а я пишу, и скотину переписываем и считаем, даже школьников, которых отправили учиться на лодках по нашей Реченьке. Другого транспорта в посёлке нет. Дорога конечно есть, пройти можно, только до соседнего селения надо больше суток топать, поэтому на лодках по реке быстрее получается. И моторы у многих есть, только горючки в посёлке нет. Взрослые уже столько бумаги исписали с жалобами в область начальству, но безрезультатно, никаких ответов. И сахару у нас нет. И магазины давно не работают. Но самое страшное, что нет почты и сберкассу закрыли так как деньги кончились. Как жить? Львица дуб сушит, чтобы деревянные рубли потом сделать для всех. А у меня есть один железный рубль. Настоящий. Я нашёл его в пещерке у нашего Писаря.

Сказывают, чтобы изменить в посёлке жизнь к лучшему, надо письмо написать самому Царю нашему Путину в Кремль, вроде он в войнушки любит играть, чтобы приехал сюда и перестрелял всех начальников в области за то, что не обращают внимание на людей наших, их ведь немало, чуть не две тысячи. Вот я и решил написать. Почему этого не сделают сами взрослые, я не знаю. Только как отправить это письмо? Почты-то нет. Придётся весны дожидаться, когда лёд на Реченьке сойдёт, может тогда удастся переслать с Писарем, он по самой первой воде всегда в область отправляется".

Закончив чтение, Тимка молча налил себе чай из шиповника, тёмный, вкусный, ароматный. Нервничал. Ходил кругами по землянке с горячей железной кружкой в руке:

– Подлец Писарь! Только он мог выбросить письмо в мусорный бак! – Возмущался он. – А пацанчик-то и правда умненьким родился... Буковки одна к одной... Только с запятыми у него проблемы... Так ведь четыре года ему всего!... Да только умненьких в нашей стране не привечают. Я вот вроде нормальный мужик, а бомжую... И ты, Паша, такую интересную жизнь прожил, а тоже – рядом со мной. Хотя до Президента послание это всё равно бы не дошло, анонимка же по большому счёту, да и не будут его приближённые грузить своего работодателя чужими житейскими проблемами.

НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ.

Город светился в сумерках, мигал переливающимися гаммами разноцветных витражей. Толпы народа! Все суетливо что-то покупают, трутся друг о друга, шумят дороги переполненные транспортом, в тёмном небе вспыхивают салюты от новогодних петард. Она бродит между торговых лавочек... Ей ничего не надо... Просто, как все, вышла потолкаться в этот суетный мир от нечего делать. Сознание её отсутствовало, её переталкивали – она не обижалась, её оттесняли от прилавков – она не сопротивлялась, её что-то спрашивали, что-то предлагали, что-то просили – она не слышала, её даже материли – она не реагировала. Она давно уже не член этого общественного столпотворения... Уже кончился срок, определённый

государством для жизни человека – восемнадцать-двадцать лет после выхода на пенсию. Об активной жизни после этого срока общество даже не помышляло. "Уважение к старшим!" – это внушённое сверху утверждение она считала насмешкой над людьми.

– О! Привет! Привет, Душа моя! – Закричала, смеясь и взмахнув варежкой.

Со стороны можно было подумать, что она приветствует нечто, летящее к ней с небес, если бы это было в обычный будний вечер, но сейчас никто не обратил на неё даже внимание. А она знала к кому обращается – её двуликая Судьба всегда за ней подсматривала. Давно это началось, ещё когда она работала, всю же жизнь приходилось контролировать своё поведение, свои слова, свои действия, свои мысли. Вот и выработалась привычка, можно сказать, рефлекс, который стал как бы не нужен сейчас, и он послушно самовыделился, но всегда присутствует рядом, стоит ей оказаться в чьём-то окружении.

– Ишь, веселятся! Два лица слились в одно... В маски новогодние вырядились! У одного печальные глаза, у другого – радостью сверкают... Как Смерть и Жизнь... Носятся со всех сторон... чуть сверху... по кругу, подключённые ко Всемирной паутине "ГЛОНАСС"... Удивляются, что на мне новенькое пальтишко. Да! Я его специально села и сшила точно такое же, как у Нади Шевелёвой из "Иронии судьбы", серенькое, с чёрным пояском, капюшоном с чёрной оторочкой. Правда, волосы мои из-под лисьей шапки седые выбиваются... Только вот вместо ватина синтепон под рукой оказался, как-то не очень тёплая получилась одёжка... Но тепло же сумасшедшее стояло весь декабрь, думали без снега будем Новый год встречать! Однако, за три дня до праздника морозы вдруг под двадцать семь градусов ахнули!

Она не говорила вслух, а мысленно общалась со своей подсматривающей двуликой Душой, которая прекрасно всё понимала. Она же, сколько помнит себя, всегда скользила по грани, балансировала меж двух сторон, как циркач на ниточке. Всегда! Между начальством и подчинёнными, между фантазией в душе и реальностью в жизни, между алчностью одних и бескорыстием других... И этот двуликий рефлекс она совсем даже не собиралась устранять. Он бережёт её. Сохранит её, если вдруг опять окажется она на острие.

Новый год начали праздновать задолго до первого января. Радио, телевизор, интернет по двадцать четыре часа в сутки ещё с самого начала декабря трезвонят о новогодних "радостях", одни и те же лица "звёзд" мельтешат на экранах, одни и те же песенные крики заслоняют уши с утра до... утра, все сайты пестрят только новогодними каракулями. На самом же деле страна бедствует, валюта на максимуме, нефть на минимуме, безработица уже двадцать пять лет, но об этом стараются не упоминать, лишь иногда нечаянное высказывание какого-либо оппонента к власти пробьётся среди всеобщего безумия от мнимой радости.

И детей ложью пичкают, создают сказки из световых гирлянд, из жвачек, йогуртов, из "Danone", "Кinder", конфеток и прочих гадостей, что вредят не только здоровью физическому, но и психике. Да и сами взрослые не прочь за компанию окунуться в рекламные вредности от ароматов, спреев, кремов, БАДов, таблеток для "вечной молодости". И верят ведь! Вот до чего дошло информационное зомбирование!

Во всём мире – войны! Вернее, одна сплошная война, вооружённые конфликты, смерти! В Африке, в Азии, на Ближнем и Дальнем Востоке, на севере, на юге... Запад переполнен мусульманскими беженцами, воюют Америка, Германия, Франция, Россия... Информационная война всех со всеми, даже хакеры воюют... А здесь, в середине континента, огромные толпы народа! Что ищут? Все устремились за "радостями". Какими? Все хотят жрать! Все голодные! Сметают с прилавков всё, что видят, как будто Новогодняя ночь – последний эпизод в их жизни! Как будто перед Смертью! Ужас!

Всем на зло она будет продолжать эту жизнь, как прежде здоровая, как прежде живая. Она будет тоже воевать против всех и вся, как делала это на протяжении всех семидесяти пяти лет. Она переживёт ещё многих, очень многих из этой толпы!

– Что-то чужое в моей рукавичке появилось...

Сняла с левой руки варежку – глаза округлились от увиденного – большой палец окоченел в прямом смысле этого слова... Покрылся белым седым цветом. Она давненько и раньше замечала, что он иногда теряет чувствительность, но прозрачно-белым она его ещё никогда не видела. Решила войти в подвернувшуюся забегаловку, попить горячего, отогреться. До Нового года ещё четыре часа!

Народу было больше, чем на улице! Шум, гам несусветный! Было как-то сумрачно. Встала в очередь между высокими столиками. Усмехнулась – её двуликая Судьба и сюда протиснулась вслед за ней. Взяла свой отмороженный палец другой горячей рукой. Через некоторое время почувствовала лёгкое покалывание, видно, не совсем ещё её нервная система атрофировалась. В тесноте тел поняла, что оттаяли коленки... потом – подошвы... И вдруг её окутало жаром! Горячая волна осязаемо исходила от позади стоящего мужчины... Она не шелохнулась... Не долго раздумывая, он расстегнул свою шубейку, в которой она сразу же и оказалась.

– Неужели это Женя Лукашин так оборзел? Он мне не нравится. – Развернулась всем корпусом, чтобы взглянуть. – Нет, не он. Слава Богу! Совсем незнакомый мужчина. Нормальный. Высокий. Широкоплечий. Смуглый. Бывают же такие красавцы.

Он совсем не собирался с ней разговаривать, просто продолжал обнимать. И Надя Шевелёва сунула свои ручки с двух сторон под полушубок. Это было неописуемое торжество тепла..., которое быстро обратилось в животную страсть. Она чувствовала каждую его клеточку... Лицо пылало от поцелуев... Глаза закрылись от опьяняющего блаженства... Сильные горячие руки обнимали её... Горячий кофе, который им подала буфетчица, оказался ниже температуры их тел, она даже охладила им лицо. Потом эти страстные объятия продолжались в каком-то затемнённом проходе, опять же в людской тесноте. Она, наконец-то, решила взглянуть на свой большой палец – он был совершенно нормальным. Она смеялась... Он улыбался...

– Мне пора... Ты со мной? – Прошептал он около открытой дверцы такси.

– Куда?

– Турция... Сирия...

Она отхлынула от него:

– Нет... Я не буду террористкой! – И...

... открыла глаза. Светло. А новогодняя гирлянда, включённая перед боем курантов, играла по ковру извивающейся змейкой через всю стену напротив постели, искрясь меняющимися сорока восемью цветными диодами, то затухая, то вновь вспыхивая. Под одеялом тепло... А тело продолжало клокотать от ночной близости с мужчиной. Она не хотела, да и не смогла бы прекратить это всепоглощающее безумие, этот животный протест миллиардов одноклеточных составляющих против малочисленности головных клеток, всегда выступающих в роли жонглёра.

Нехотя встала на коврик, выдернув гирлянду из розетки.

– Господи, прости! Чего только не привидится! Наслушаешься этих СМИ, насмотришься чепухи с телеэкранов, потом снится чёрти что! Навешают лапши на уши, она потом свисает до самой передницы! С ума можно сойти!

СЕВЕРЯНКА.

Третий день она отдыхала на Кипре. Не впервые она была здесь. Одноместный номер прямо на берегу со всеми удобствами, со всеми услугами, и телевизор во всю стену, и кондиционер, и постельку тебе меняют каждый день, если оставить денежку на покрывале, и крема различные от ожогов, и салфеточки, и ароматы для воздуха по заказу, могут еду в номер принести – живи-не хочу! Прямо из номера выход по деревянному плетёному тротуарчику на пляж. Она, выбрав немноголюдное местечко, улеглась на живот под утренними лучами.

Какая-то дамочка подходила к ней по песку.

– Доброе утро!

Она кивнула только, не хотелось ни с кем общаться.

– Алина. – Представилась та.

– Людмила. – Пришлось ответить.

– Я из Ленинграда. – Расстилала свой коврик в двух метрах, видимо, не найдя в ней соперницы. – Мы с вами рядом живём. Откуда?

– Ямал.

– Это что, Сибирь?

– Это – Север!

Она не хотела продолжать разговор с этой бесцеремонной дамочкой, нарушившей её безмятежное пространство, к тому же не знающей даже географию, и, сняв очки и отвернувшись, положила голову на руки.

Она любила своё имя, ей нравились её отбеленные прямые гладко зачёсанные с высокого лба волосы, обрезанные по прямой линии до плеч, была довольна своим матово-тёмным цветом лица, открытыми серыми глазами под чёрной ниточкой бровей, и губки у ней были полным бантиком. Лицо было, правда, суховатым, но не круглым, как у некоторых. Но она никогда не забудет тех слов, которые однажды услышала на втором курсе учёбы: "Ни титек, ни жопы! Ноги, как спички! Уродина! А какого парня отхватила! И что он в ней нашёл!". Она тогда защитила себя мыслью: "Я буду гордиться своим мужем всю жизнь!".

Вова перебрался жить к ним в трёхкомнатную, так как рядом с институтом. Учились на одном курсе. Отец умер давно, она только помнит, как плакала мама у гроба, да массу людей, толпившихся в квартире. Второго сына родила сразу после получения диплома. Водились все, и они с Вовой, и мама, и все соседки...

Она, конечно, округлилась потом, хотя живот свой не распустила, как многие в её годы. А вот ноги оставались до сих пор спички-спичками, поэтому она скрывала их всю жизнь как могла, и халатики носила только длинные, да и все прочие подолы были много ниже колен.

Соседка, видимо, поняла, что общения у них не получится, и догадалась оставить её одну, с её неприкрытыми ничем ногами.

Южная широта... Бескрайний песчаный пляж с редкими пальмами на берегу... Чистейшая синева морской воды... Без единого облачка небо... Тишина... Ласковое солнце... Мягкое махровое полотенце... Абсолютно всё со всех сторон окутывает негой... Хочется вот так вечно находиться в этом блаженстве... Здесь и накормят, и напоят, и повеселят, и усыпят... Да, есть такие места на нашей планете...

Но она знала, что есть и другая широта – шестидесятая. До сих пор она помнит то чувство, в которое безрассудная молодость окунула её, тот шок, что испытала она, сделав первые шаги навстречу неизвестности, ту полную беспомощность перед стихией, когда она – маленькая худенькая девица в светло-зелёном пальтишке, в коротеньких полусапожках, лёгких рукавичках, белой вязаной шапочке – держась за огромную сумищу обеими руками, цеплялась за ручки своей поклажи, тогда как северный ветер пытался разорвать её одёжку в клочья, задирая подол на голову, оголяя коленки до талии, расстёгивая пуговицы. Ледяные иглы снега жгли лицо, пурга свистела, смеялась над её потугами, крутила в разные стороны, отрывала её руки от сумки, прикованной тяжестью к земле, чтобы отшвырнуть, отбросить в незримую чёрную дыру самонадеянную дамочку, посягнувшую без спроса ступить на это место.

Кто-то, сняв тяжёлую рукавицу, отряхнул её лицо от измороси, натянул на уши шапочку, крепко взял за руку.

– Мирон! Возьми сумку у барышни! – Потянул её за собой. – Не дрейф, маленькая. Справимся.

Она всё ещё ничего не видела, снежный затянувшийся вихрь слепил глаза, ветер пронизывал насквозь, ноги то проваливались в снег, то натыкались на колдобины. Из носа потекла вода, она чихнула. Мужчины дружно засмеялись.

– Будь здорова!

Она не могла даже "спасибо" сказать – ледяной воздух заполонил её полностью. Шагали минут десять, ей это показалось вечностью. В кузов железной машины её подняли двое, как пушинку, двое других сверху подхватили. Закрыли дверцу. Здесь было теплее, она чуть-чуть оклемалась. Глаза считали – двенадцать мужчин поглядывали на неё, она тринадцатая. Как-то ей это число не понравилось, и она повторила пересчёт. Оказалась всё-таки опять тринадцатая. Временами было слышно, как работал двигатель. Мотало из стороны в сторону. Все крепко держались за свои боковые сидения, и её держали, иначе она давно бы металась по кузову, как светло-зелёный мотылёк, не только от двери до кабины, но и вверх-вниз, давно бы расшибла свою непутёвую голову, пообрывала себе руки, ноги. Слышались разговоры – уши стали привыкать к сумятице.

До этого она ехала около полутора суток на поезде. Потом был самолёт. Тогда слышались больше слова "вахтенный поезд", "вахтенная смена", "вахтовый метод", "вахтовая работа", "вахтовики". Сейчас новые слова доносились – "полярники", "полярная ночь", "полярный маршрут". Тусклый плафон едва освещал компанию. Кто-то громко кричал в радиотелефон, чтобы встречали, кто-то анекдоты рассказывал, но все были весёлые, все, кроме неё. Ехали около часа. Водитель сигналил – приехали, открыли двери, дружно попрыгали наружу. Не успела она собраться с мыслями, как очутилась среди сугробов. Ветер здесь не так буйствовал, хотя метель крутила.