Текст книги "Советская морская новелла. Том 2"
Автор книги: Валентин Катаев
Соавторы: Лев Кассиль,Леонид Соболев,Константин Бадигин,Юрий Рытхэу,Юрий Клименченко,Александр Батров,Вилис Лацис,Гунар Цирулис,Николай Тихонов,Константин Кудиевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
– Штурман, сколько под килем? – в который уже раз спрашивал Касимов. И, получив малоутешительный ответ, добавил: – Неужели же во всем районе нет глубин меньше двухсот метров?
Штурман, молодой человек с серьезным, почти сумрачным лицом, отрицательно покачал пышной шевелюрой.
– Нет, Николай Петрович! На меньшое нельзя рассчитывать.
Касимов знал это и сам. Надежда лечь на грунт и «отлежаться» до отхода противника давно иссякла. Он спрашивал «сколько под килем»? по той же самой причине, по которой обреченный на смерть больной все же спрашивает врача, когда он будет здоров.
В наступившей тишине было слышно вкрадчивое бормотанье винтов вражеских «охотников». Оно катилось с разных сторон прямо к лодке, все ближе и ближе. И в тот момент, когда уже стал отчетливо различим торопливый стук дизелей, вдруг снова загрохотали и все поглотили взрывы «глубинок».
Касимов повернул ручку машинного телеграфа на «стоп». Там, на вражеских «охотниках», слухачи, видимо, очень хорошо выслушивали лодку. Нужно было хоть на время приглушиться и побыть с выключенными моторами.
Гулкие раскаты следовали один за другим с правильными интервалами. Бомбежка была точной. Стальной корпус лодки вздрагивал и трепетал, точно большое смирное животное под ударами тяжелого кнута.
Касимов видел, как напряжены и как устали люди.
Воздуха в лодке уже не хватало. Усиленней и чаще дышали. Несмотря на холод (термометр показывал восемь градусов), тело покрылось липкой испариной.
Командир «БЧ-5», Архипов, неподвижно смотрел на влажные заклепки, обнажившиеся из-под опавшей пробковой обкладки. Среди этого грохота он не скрывал своего опасения, что сталь может не выдержать.
Старшина трюмных, Фадеев, возясь у распределительной колонки, смахивал со лба крупные капли пота.
Касимов поглядывал то на глубиномер, стрелка которого уже начинала ползти вправо, то на лица окруживших его людей. Он привык уважать своих подчиненных не за то, что они не чувствовали страха. Страх знали все, в том числе и он сам. Но по легким точным движениям боцмана, перекладывавшего горизонтальные рули, по будничной озабоченности штурмана, по привычной неторопливости своего помощника, отдававшего какое-то приказание, Касимов видел, что высшая солдатская добродетель – добродетель самообладания – еще никого не покинула.
Сам он чувствовал только злость – ту самую удушливую, сжимавшую горло злость, которая требует, но не находит себе выхода. Это вынужденное бездействие во время бомбежки, пассивное ожидание, пока противнику надоест преследовать прячущуюся лодку, было ему не по нутру. В таком положении он всегда испытывал что-то вроде мучительного унижения, как будто кто-то наглый и безнаказанный бил его в это время кулаками по лицу, а он, мотаясь из стороны в сторону, только бессильно сжимал руки.
Касимов, конечно, превосходно знал, что от преследования четырех хорошо вооруженных кораблей лодке лучше всего прятаться под водой. Но это знание не укрощало его ярости. Всего досаднее было то, что это случилось сейчас, когда враг бежал, когда лодка топила транспорты, увозившие разбитые войска, когда там, на берегу, в оставляемых противником портах, горели склады, слышались взрывы и горький дым пожарищ уносился ветром далеко в открытое море.
Он вспомнил, как позавчера, ночью, выйдя на мостик во время зарядки, он учуял этот возбуждающий дымок. На темном, почти аспидном небе, далеко на западе светился слабый красноватый отсвет большого пожара. Было тихо и непривычно для этого времени года безветренно. Розоватые блики зарева кое-где отражались в море.
Когда в ноздри Касимова проник этот легкий, едва уловимый запах гари, занесенный ночным бризом далеко от берега, он вдруг почувствовал, что эта гарь пахла совсем не так, как в начале войны, когда горели родные города и села. Это ощущение взволновало его и он впервые очень ясно ощутил близость той цели, ради которой жил в эти тяжкие военные годы.
Это длилось одно лишь мгновение, короткое и мимолетное, но командир помнил о нем особенно хорошо именно сейчас, когда горло его сжималось от злобы и унижения.
«Фу ты, черт!.. Долго мы тут под ними ползать будем?..»
Этого он не сказал, конечно, а только подумал. На стрелку глубиномера, медленно, но неуклонно ползущую вправо, он посмотрел почти с ненавистью.
Чтобы лодку не раздавило чудовищной тяжестью моря, нужно было прекратить погружение. Но тотчас же, как только Касимов повернул ручку телеграфа и как только послышалось мерное жужжание ходовых моторов, противник снова нащупал лодку и вокруг снова загремели взрывы.
Один, другой, третий…
Мощные толчки отбрасывали лодку, как щепку, в сторону. Люди шатались и хватались за что попало, словно стояли не на палубе, а на качелях. Потом вдруг раздался сверлящий треск, зазвенело и захрустело стекло плафонов. Электричество погасло. И в густом непроглядном мраке все сразу услышали зловещий визг врывавшейся в отсек воды.
Прямо на Касимова летели колючие соленые брызги. На секунду среди этого свистящего мокрого мрака представилось, что наступает конец. Беспорядочно мелькали в голове обрывки каких-то мыслей, образов, событий. Неужели же лодка выходила из самых сложных «переделок» трудного времени войны лишь для того, чтобы погибнуть сейчас, накануне полного торжества?
В темноте кто-то больно и сильно толкнул Касимова в плечо. Люди вокруг кричали, видимо потеряв ориентировку. На одно короткое мгновение Касимов почувствовал, как подкатывается к сердцу смертный холодок. И в то же время он помнил, что он командир, что он должен быть для людей образцом выдержки и самообладания, что в эту минуту именно от него ждут чудесного спасительного слова, побеждающего страх и смерть.
– Включить аварийное освещение! – властно сказал он, сам удивляясь какому-то чужому, холодному и даже как будто безразличному звуку собственного голоса. – Осмотреться по отсекам!.. Фирсов, куда смотрите?..
В желтом свете внезапно вспыхнувшего аккумуляторного фонаря ему прежде всего бросились в глаза напряженные влажные человеческие лица. Вода била из пробоины, как из пожарного шланга. Брызги сверкающими искрами летели во все стороны.
Вестового Фирсова свет захватил вцепившимся в ступеньки трапа. Под окликом командира он отшатнулся от лесенки, точно обожженный. Схватив обмазанный суриком клин, борясь против бешено бьющей струи, он как-то боком протиснулся к пробоине. Механик сильно ударил по основанию клина свинцовой колотушкой. И зловещий свист, будто поперхнувшись, разом прекратился.
На каменных лицах людей, блестевших от воды, появилось прежнее живое выражение. По переговорным трубам Касимову сообщали, что в других отсеках пока все в порядке.
В эту минуту внезапного радостного спокойствия, когда к онемевшим на мгновение членам снова возвращалось тепло жизни, там, наверху, над головами моряков, опять загрохотали «глубинки» и включенное электриками боевое освещение опять начало подмигивать от сотрясения контактов.
– Николай Петрович! – тоном какого-то ребяческого укора и возмущения выдохнул стоявший рядом помощник. – Да неужели же мы позволим фриценятам «раздолбать» нас?
Прямо перед Касимовым, в каком-то косом повороте, мелькнули косматые брови трюмного старшины Фадеева.
– Зубами бы их рвал, товарищ командир! – послышался ненавидящий удушливый хрип.
Касимов взглянул на старшину пристальнее и понял, что ту самую окрыляющую злобу, которую он чувствовал сам, чувствовали так же и все его люди.
– Приготовиться к всплытию! – жестко сказал он.
Воздух кончался. Дышалось все труднее и труднее.
Вражеские «охотники» прилипли к лодке с твердым намерением довести дело до конца. От пассивной тактики уже нельзя было ждать хорошего результата.
– Артрасчет в центральный пост! – понеслось по переговорным трубам.
Через минуту у трапа уже были все артиллеристы и пулеметчики. Касимов с гранатой в руке стоял на ступеньках в рубке – под самым люком.
– В случае чего лодку взорвать! – сказал он помощнику в последний момент. – Взрывайте или по моему приказанию или… по требованию сдаться.
Лодка всплывала. Стрелка глубиномера показывала пять, четыре, три метра… В тот самый момент, когда Касимов откинул крышку люка, разом застучали дизеля, заработали вентиляторы и на командира с присвистом дохнул свежий морской воздух.
Он выскочил на мостик впереди артрасчета и встал «на скобу», чтобы вес хорошо видеть. Мелькнувшие за его спиной люди мгновенно заняли места у орудий.
В сизоватых сумерках, окутывавших море наподобие тонкого тумана, лодка возникла внезапно, как призрак. С левого борта, не больше чем в полутора кабельтовых, качался на легкой волне дрейфующий немецкий «охотник». Два других катера виднелись справа на приличном расстоянии. Прямо же по носу дымил широкотелый мелкосидящий тральщик.
– Огонь по «охотнику»! – приказал Касимов.
Хоботы носового и кормового орудий повернулись на левый борт и изрыгнули огненные плевки. На вражеском катере что-то случилось еще раньше, чем всплыла лодка: по-видимому, «сдали» моторы. Он продолжал дрейфовать, не открывая огня и первым же залпом с лодки был накрыт, как шапкой.
Огненные перья выросли из черной дымной кроны. Послышался двойной взрыв, полетели в воздух какие-то темные клочья. Корабль, накренившись, начал быстро погружаться в воду, так и не произведя ни одного выстрела.
– Урра! – услышал Касимов самозабвенный рев полдюжины матросских глоток.
Все произошло в течение каких-нибудь четырех-пяти секунд. Немцы, очевидно, не ожидали всплытия лодки и были захвачены врасплох. Этот родившийся из моря смерч на некоторое время ошеломил и сковал их.
– По тральщику, залпами… огонь! – скомандовал Касимов.
Он уже не сомневался в правильности принятого решения. Та же самая уверенность в победе, которая исторгла из уст артиллеристов непреднамеренное «ура», делала отчетливой и ясной каждую его мысль, точным и быстрым каждое движение. Ему казалось, что теперь с ним заодно все – и это дыбящееся взлохмаченное море, и тянувший с оста прохладный ветер, приносивший нм после тринадцатичасового удушья спасительную свежесть.
Орудия били по тральщику, но и оттуда уже опомнившиеся немцы открыли беглый сосредоточенный огонь. Два вражеских «охотника», находившихся по правому борту, пришли в беспокойство и, часто стреляя, начали сближаться с лодкой.
– Перенесите огонь кормового – по правому борту! – приказывал Касимов. – На румбе!.. Одерживай!
Он маневрировал поблизости от тральщика, и вражеские катеры волей-неволей прекратили огонь, боясь попасть в свой корабль.
Вспышки разрывов то и дело озаряли сумрачное небо. Желтые отсветы, точно гигантские огненные птицы, вспархивали с косой волны. Поблизости с клекотом упал снаряд, потом другой. Горячим воздухом Касимова сильно толкнуло в грудь. По рубке и по надстройкам с противным свистящим звуком заскрежетали осколки.
Артиллеристы работали артистически. Они жонглировали снарядами, перекидывая их с рук на руки. Во время вспышек Касимову бросилось в глаза искаженное лицо Фирсова, ведшего огонь из носовой пушки. По этому озаренному бешенством лицу текла кровь (Фирсов был, очевидно, ранен), но у артиллериста было такое жадное выражение, словно он после многодневной жажды пил свежую воду.
На тральщике начался пожар.
Окутанный багровым пламенем, потерявший управление и прекративший стрельбу, вражеский корабль медленно кренился на бок. Было видно, как метались на его палубе люди и как спускали шлюпку. А когда Касимов оглянулся на находившихся за кормой «охотников», они уже круто поворачивали на юго-запад, видимо решив ретироваться.
– Лево на борт!.. Курс зюйд-вест… градусов!.. Полный, самый полный вперед!
Счастливое вдохновение боя перехватывало Касимову горло. Море, как и суша, оставалось за ними, и ему было жалко упустить противника.
– По бегущим фрицам беглый огонь! Нажми, ребята! – хрипло кричал он.
В эту минуту, когда лодка круто меняла курс, повертывая за уходившим врагом, он взглянул на погружавшийся тральщик, над которым стояло черное облако и метались огненные языки.
Ветер нанес на Касимова терпкий запах гари, и он с новым восторгом вдохнул в себя этот горьковатый дымок – дымок счастья и победы.
Юрий Чернов
Двадцать шестая мина
Балтийскому минеру Ю. М. Сухорукову, уничтожившему 488 мин.
День тот от прочих отличался только одним: стоял полный штиль – редкое явление на Балтике. Зеленое зеркало воды слегка вздымалось, покачивая маленький катер-подрывник. Он стоял на границе района траления, поджидая, когда по радио сообщат о подсеченных минах.
Дым тянулся прямо вверх. Эскадрильей тяжелых бомбардировщиков гудели на горизонте катера дивизиона.
– Закончили поворот на новый галс, – опустив бинокль, сказал лейтенант Бутов, – сейчас нам снова работы прибавится. К минной линии подходят.
– Денек выдался жаркий, – согласился боцман Георгий Стародубцев, – может, дадим ход?
Но командир катера лейтенант Бутов медлит. Уж очень хорошо кругом! Убаюкивают легкое покачивание и мерный плеск воды под привальным брусом. Солнце больше не печет, а только ласкает кожу: чувствуется приближение вечера. Матросы вышли на палубу. Загорелые лица у всех, довольные. Еще бы! До конца рабочего дня остается два-три часа, а уже уничтожено двадцать три мины.
У боцмана Стародубцева тоже хорошее настроение. Ведь это он подорвал сегодня мины. Правда, обычно условия работы не идут ни в какое сравнение с этими сутками: не было ни дождя, ни ветра, видимость отличная, поэтому не чувствовалось обычной усталости.
Взгляд Стародубцева остановился на матросе Митюшкине, недавно пришедшем из учебного отряда. Вспомнилось, как новичок жаловался: «Механик, тот за мотор отвечает, Леша Муравлев не снимает на тралении наушники по двадцать часов. А у меня только и обязанностей… принимать буксирный конец со шлюпки, крепить его и наблюдать, чтобы не попал на винт».
И не стыдно было такую ерунду в инструкцию записывать!
Хотя Стародубцев на два года старше, он хорошо понимает переживания товарища. Митюшкин – человек с головой, инициативный. Но никак ему не втолкуешь, что в морском деле нет мелочей, а его инициатива обычно не приносила ничего хорошего. Например, три дня назад боцман вдруг заметил, что с катера в воду уходит трос. Оказалось, Митюшкин привязал к нему свое грязное рабочее платье, чтобы море само выстирало его.
Крепко тогда досталось «изобретателю». Кажется, он все-таки понял: попади трос на винт одномоторного катера-подрывника – катер вышел бы из строя.
Улыбнувшись, Стародубцев подошел к молодому матросу.
– Про нас, как про героев, в газетах пишут, а мы тут загораем не хуже, чем на курорте. Так ведь думаешь?
Ответить матрос не успел. Под водой что-то звонко шлепнуло катер по корпусу. Потом Стародубцев и Митюшкин увидели, как среди маленьких катеров дивизиона, закрывая их, поднялся огромный водяной холм. Громовой раскат пронесся над морем.
– Штука, – удовлетворенно сказал кто-то на палубе.
В это время фыркнул и заработал мотор. Развернувшись, катер направился к дивизиону.
Когда они подошли к месту недавнего взрыва, на которое, подбирая оглушенную рыбу, пикировали крикливые чайки, радист доложил, что тралами подсечены еще три мины.
Две из них, мокрые, почти не обросшие ракушками, плавали близко одна от другой.
– Будем подрывать сразу обе, – спустившись с мостика, сказал Стародубцев. – Вякишев, – обратился он к своему помощнику, – готовить два подрывных патрона!
Митюшкин с кормы разглядывал мины. Как подрывают сразу две – ему еще не приходилось видеть.
– Что стоишь? – налетел на него Вякишев. Он выхватил из рук матроса конец и одной рукой (в другой были подрывные патроны) стал подтягивать шлюпку к борту.
– Отставить! – приказал Стародубцев. – Митюшкин, это ваша обязанность.
Минеры ловко спрыгнули в подтянутую шлюпку. Митюшкин с обиженным видом снял с кнехта конец, свернув, бросил гребцу.
– Обязанности, – проворчал он, – строят из себя…
Описывая дугу, катер медленно отходил от мин, чтобы через три-четыре минуты подойти и взять шлюпку на буксир. Митюшкин с интересом наблюдал за товарищами. Они подошли к первой мине. Стародубцев папиросой поджег шнур, перегнувшись, ловко надел удавку на рог мины. Теперь шлюпка движется ко второй. Они подходят кормой, движения гребца медленные, точные. Снова секундная задержка у мины, и Вякишев налегает на весла. Теперь катер и шлюпка идут навстречу друг другу.
На корме Митюшкин опасливо отдувается. Даже смотреть на такое дело, и то становится жарко. Потом взгляд его приковывает первая мина. В прозрачном воздухе ясно виден стелющийся по воде белый дымок бикфордова шнура. Вдруг что-нибудь случится, и мина взорвется раньше времени, пока они не успели отойти на безопасное расстояние?
Митюшкин покосился на Бутова. Но тот с невозмутимым видом держит рукоятку машинного телеграфа. Вот командир перевел ее назад. Катер замедлил ход. Снова звякнул телеграф.
Со шлюпки бросили конец. Митюшкин торопливо ловит его. Оба минера мгновенно оказываются на борту.
– Готово? – спрашивает с мостика командир и, услышав ответ, снова берется за телеграф.
Поглядывая на часы, Стародубцев на мостике докладывает:
– До взрыва первой мины более минуты. Успеем далеко уйти.
Митюшкин с интересом разглядывает лица минеров. В самом деле не волнуются или только делают вид? Пожалуй, притворяются. А у самих небось колени трясутся.
Катер увеличивает ход, чтобы отойти на безопасное расстояние. Митюшкин поспешно хватается за леер – металлический трос. Вывалиться за борт и остаться по соседству с минами – такая возможность его не устраивает.
Тяжелым победным грохотом над притихшей Балтикой разнесся взрыв. Высоко в небо поднялся черно-коричневый столб огня и дыма с седыми водяными краями. Не успел он еще осесть, как рядом сверкнул, упруго ударив по ушам, второй взрыв.
А катер снова разворачивался, направляясь к третьей мине.
– Двадцать шестая сегодня, – удовлетворенно говорит Вякишев.
– Точно, – соглашается Стародубцев, – и, надо думать, последняя. Солнце скоро зайдет. Теперь подрывать будешь ты, а я на весла сяду.
У минеров на дивизионе была хорошая традиция. Каждый готовил себе заместителя. Дивизионный минер помог Стародубцеву освоить технику подрыва мин. Теперь боцман обучал этому своего помощника, гребца Вякишева, а тот, как смеялись товарищи, уже присматривал себе в помощь молодого рулевого.
Митюшкин, прислушиваясь к их словам, тяжело вздыхает. Мины подрывать – это не концы принимать. Впрочем, теперь шлюпку он подтягивает без напоминания.
Снова в двадцать шестой раз за этот день минеры быстро занимают места в маленькой двойке. Только на этот раз Вякишев проходит в корму.
– Последний раз сегодня, – говорит боцман, усаживаясь за весла и кивая в сторону дивизиона. На границе района траления четкий строй катеров нарушился. Видимо, они выбирали тралы.
Митюшкин снова снял с кнехта конец и, свернув, бросил его Стародубцеву. Только теперь боцман обратил внимание, что вместо пенькового на шлюпке был стальной трофейный трос с немецкой тральной вехи. С неодобрением он подумал: «Опять инициатива Митюшкина», – и налег на весла.
Солнце опускается к горизонту. Потянуло прохладой. Кругом тихо, лишь приглушенно гудит мотор катера. Видимо, под влиянием вечерней тишины и Стародубцев гребет медленно, беззвучно погружая весла в зеленоватую воду. Лейтенанту Бутову не хочется делать обычного круга, поэтому катер не отошел. При такой погоде почти никакого риска нет.
– Зажигать? – спрашивает Вякишев.
– Погоди, – Стародубцев осматривает море, любуясь багровой водой на западе, – до чего красиво! Пятый год плаваю, а такой вечор на Финском заливе вижу впервые.
Вякишев нетерпеливо ерзает на байке. Лирика ему чужда. Он прозаик и не находит ничего особого в этом море. Масса воды – и все. В лесу лучше.
– Смотри, боцман, – указывает он товарищу, – пока мы тут загораем, катер сюда подходит.
Действительно, развернувшийся подрывник дал ход, потом вновь застопорил и приближался к ним по инерции.
– Командир нас жалеет. Хочет поближе подойти, чтобы грести пришлось поменьше.
– Зажигай! – командует Стародубцев.
Вякишев уверенно делает все необходимое: вставил спичку в срез шнура, коробком чиркнул по ней. Пыхнув, заискрил, задымился шнур. Перевязав подрывной патрон, на растопыренных пальцах минер быстро делает удавку, переворачивается, вытягивая руки за корму. Вот рог мины. Он сжал пальцы, выдернул руку. Соскользнувший патрон, затянув своим весом удавку, надежно закреплен.
– Вперед! – командует ученик своему учителю.
– Есть вперед, – откликается Стародубцев и несколькими сильными гребками разгоняет шлюпку. Дальше он заносит весла равномерно, неторопливо. Расстояние до катера меньше, чем обычно. До взрыва пять минут, спешить некуда.
Оба минера поднялись на мостик к командиру. На корме вновь остался один Митюшкин. Закрепив за кнехт конец со шлюпки, он смотрит на мину, потом на командира. Чего тот медлит? Минуты три, пожалуй, уже прошло. Лейтенант почему-то не торопится давать ход и смотрит на него.
Тем временем шлюпка подошла вплотную к борту и теперь слегка постукивает о привальный брус. Буксирный конец – тяжелый трос – в воде провис и подтянул ее к катеру.
– Митюшкин, доклада не слышу, – наконец произносит командир.
Ах да, доклад! Он и забыл совсем о такой мелочи.
– Все готово, товарищ лейтенант, – бодро сообщает Митюшкин, вспомнив, наконец, о своих несложных обязанностях.
Звякнул телеграф. Привычно качнулась под ногами палуба, и вдруг случилось что-то необычное. Рванувшись, катер прошел несколько метров и снова закачался на легкой зыби.
Наступила тишина, лишь было слышно, как ласково плескала вода о борт.
Из рубки выскочил механик.
– Вал не поворачивается!
Стародубцев бросился на корму. Так и есть!
– На винте буксирный конец!
– Рубить конец! – разносится команда Бутова.
Мысль в минуты опасности работает удивительно четко. До взрыва осталось около минуты. За это время стальной конец в воде вряд ли перерубишь. А если это и удастся сделать, – все равно до взрыва винт не освободить. Мина метрах в сорока-шестидесяти, остается только одно – добраться вплавь.
Сброшена рубаха-голландка и тяжелые сапоги. Брюки надо оставить, в кармане нож.
Встретившись глазами с одобрительным взглядом командира, Стародубцев шагнул к борту и прыгнул в воду… Вода холодная, ветра нет. Лишь небольшая зыбь идет навстречу пловцу.
И, поднимаясь на новый гребень, каждый раз перед собой Стародубцев видел медленно приближающийся покрытый водорослями темный шар. Успеет ли он? Вдох, гребок, гребок, выдох. Раз, два, три, четыре… Дыхание не перехватывает, это уже хорошо. Пузырится вода, принимая воздух из легких. И опять все то же, в том же ритме. Бешеный темп. Таким кролем вряд ли кто-нибудь плавал даже двадцать пять метров. А тут не до расчета сил. Нужно успеть! Только сердце колотится, как никогда не билось даже на самых ответственных соревнованиях, да тяжелеют руки и ноги от большого напряжения.
Эх, сейчас бы оказаться где-нибудь на горячем песке. Раскинуть руки и слушать, как шуршит, набегая, вода, и не думать, что в нескольких десятках метров, отсчитывая секунды, неумолимо ползет по бикфордову шнуру огонь. Скоро он достигнет подвешенного подрывного патрона. Тогда гул, подобный громовому раскату, разнесется над притихшей морской поверхностью и сверкающий на солнце столб воды взлетит высоко в небо. С воем навстречу катеру понесутся осколки. Ударит горячая волна, разрушая легкий корпус, калеча людей. А потом наступит мрак.
Как трудно в этот солнечный день считать секунды, может быть, последние секунды твоей жизни!
И все-таки он плыл, плыл к мине. Вдох, гребок, гребок, выдох. Поднял голову – мина рядом. Теперь вокруг нее – патрон с другой стороны. Перехватывает дыхание. Только бы успеть!
Казалось, с каждой секундой вода становилась все более вязкой, а руки и ноги наливались свинцом…
Вот мина совсем близко. Серая ракушка как раз над патроном приросла к ее корпусу. Под ней в прозрачной воде шевелятся зеленые языки водорослей.
Снять патрон не удастся. Штерт, на котором он подвешен, намок, и удавка затянулась. Самое лучшее – обрезать его как можно скорее. Шнур уже потемнел почти до самого запала. Рука не попадает в карман, он перекрутился, а взрыв ждать не будет. Сколько секунд осталось до него?
– Спокойно, – командует себе Стародубцев, – нож есть, теперь его нужно открыть, перерезать стропку и отбросить патрон подальше.
Но силы покидают его. Булькнул, уходя под ним на дно, подрывной патрон, оставляя за собой пузыри воздуха. Теперь мина не взорвется, но патрон… Надо отплыть подальше от этого места.
– Двадцать один, двадцать два, – считает он секунды, и вдруг снизу сильный удар, поднявшаяся волна опрокинулась, захлестнула, и все погрузилось во мрак…
Очнулся Стародубцев на палубе катера. Товарищи ему рассказывали, что после взрыва он еще плыл, но вряд ли бы добрался до катера, если б двое из них не пришли к нему на помощь.
А двадцать шестую мину в тот день совершенно самостоятельно подорвал Вякишев, впервые взяв с собой в качестве помощника молодого рулевого.
Вадим Инфантьев
Память железа
Грузовое судно «Норильск» из-за неисправности навигационных приборов сбилось с курса и уклонилось в район, где обычно не ходят корабли. Неожиданно в одном месте эхолот показал резкое повышение грунта. На карте оно не было обозначено, и ничего не сообщалось в последних выпусках «Извещения мореплавателям».
Капитан судна доложил в гидрографический отдел флота. Оттуда выслали водолазный бот.
На глубине сорока метров водолазы наткнулись на огромный транспорт, лежащий на боку. Но обследовать его не успели. Начался шторм.
После того как шторм утих и волнение моря спало, бот пришел снова. Буи, выставленные над затонувшим судном, сорвало штормом, точно определить место было трудно, и поэтому, когда снова спустили водолаза, он на грунте обнаружил подводную лодку. Она лежала, зарывшись в ил развороченной носовой частью.
Пришли еще два бота и стали исследовать весь район. Нашли тот самый транспорт и еще катер с пробоинами от снарядов.
Нашему штабу было известно, что подводная лодка в ноябре 1943 года не вернулась в свою базу. О потоплении транспорта в этом районе ничего не говорилось. В трофейных архивах нашли донесение о том, что транспорт «Рейн» и сопровождавший его катер не прибыли в порт назначения. Донесение тоже датировалось ноябрем того же года.
Поднимать транспорт не было смысла – расходы не окупят себя. Катер вообще оставили без внимания. Гидрографический отдел выпустил очередное «Извещение мореплавателям». Прочитав его, штурманы всех кораблей, плавающих в этих водах, нанесли на свои карты маленький значок – затонувшее судно.
С подводной лодкой отряд аварийно-спасательной службы повозился изрядно. Она глубоко врезалась в грунт. Наконец ее подняли, на понтонах отвели к базе и стояли перед входом в бухту в ожидании ночи. Не хотелось днем мимо бульваров и пляжей, мимо улиц, застроенных новенькими домами, мимо экскурсионных теплоходов буксировать это мрачное железное воспоминание.
Ночью лодку поставили в плавучий док. Утром док всплыл, и приступила к работе комиссия из специалистов-подводников.
У трапа, соединяющего док с берегом, стоял на посту матрос-первогодок. Он кусал губы и старался не смотреть на женщин, толпившихся перед ним. Все они были пожилые и годились матросу в матери. В стоптанных туфлях на босую ногу, в домашних поношенных платьях, в фартуках, в том, в чем застала их весть, они пришли сюда. Руки их были заняты кошелками и авоськами.
Женщины смотрели в лицо матроса странно блестевшими глазами, называли сынком, милым, умоляли пропустить в док и наперебой выкрикивали:
– Ведь мой там!
– И мой тоже!
Они называли имена, должности членов экипажа подводной лодки.
На лбу матроса выступила испарина. Ему хотелось бросить карабин и убежать.
Вот появилась еще одна с белым дряблым лицом. У нее был маленький накрашенный рот, от черных ресниц по щекам протянулись две грязных полоски.
– Пустите, – сказала она. – Я жена командира.
– Нельзя, товарищ… гражданка… не велено… – лепетал матрос. Так нелепо и страшно звучали слова женщин: «Я – жена… я – жена…» А в доке на клетках стояла груда ржавого железа.
– Нельзя… не положено…
Женщина взяла карабин за штык, отвела его вверх и прошла в док. За ней последовали остальные.
Матрос ничего не мог сделать. Он стоял, держа поднятый карабин перед собой, словно на караул.
За это матроса тотчас сняли с поста, обещали немедленно отправить на гауптвахту и забыли о нем.
Он сидел у края дока на обрубке деревянного бруса, из которых делают клетки под днище кораблей при постановке в док.
Рядом на досках лежал тоже матрос-первогодок. Перед ним стояло несколько пузырьков с пахучими лекарствами.
Этот матрос первым вошел в разрушенный отсек лодки, копнул лопатой ил, скопившийся там. Какие-то не известные науке испарения обдали его лицо, и матрос потерял сознание.
В комиссии были врачи, они быстро привели матроса в чувство и вынесли на ветерок.
Сейчас оба матроса безучастно смотрели, как у берега две девочки-подростка, подняв выше колен платьица, бродили между камней и весело переговаривались. В прозрачной зеленоватой воде были видны их ноги с белыми, незагоревшими пальцами.
Девочки… бухта., легкие облака над ней… Сердитое лицо докмейстера и «ругань начальника охраны… Пожилые женщины, утверждающие, что они – жены… Все это не укладывалось в сознании и висело где-то над душой.
Солнце поднялось выше. Лужи на железе дока высохли. Стало очень жарко. Густо запахло илом, прелыми водорослями, ракушками и ржавчиной.
Подводная лодка стояла на клетках чуть накренившись. С дырами и вмятинами, с полуразвалившейся боевой рубкой она походила на руины старинной кирпичной крепости.
Возле лодки на клетках, приготовленных для миноносца, сидели женщины, те, которым удалось прорваться в док. Они были неподвижны и безмолвны, как к тетки, на которых они сидели, как эта груда ржавого железа, бывшего когда-то кораблем.
Кошелки и авоськи лежали у ног женщин. Белели свертки, краснела редиска, зеленел лук, а тонкий запах укропа оглушал проходивших мимо матросов, как внезапный выстрел над головой.
Развороченная взрывом носовая часть подводной лодки зияла темнотой и походила на пещеру. Матросы с надетыми противогазами выносили оттуда на деревянных носилках ил и вываливали его на железную палубу дока.
Другие матросы, присев на корточки, перебирали ил голыми руками и внимательно разглядывали все, что им попадалось.
Возле стояли офицеры комиссии с блокнотами.
Тяжело двигая облепленными илом сапогами, к офицерам подошел мичман Токарев. Его бурое скуластое лицо было неподвижным, а глаза сузились в щелки. Очень ярко светило солнце. Токарев тихо доложил флагмеху: