Текст книги "Латинская Америка. От конкистадоров до независимости"
Автор книги: Валентин Селиванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
Однако лингва жерал не смог вытеснить португальский язык, он так и не стал национальным языком Бразилии. В течение почти трех столетий оба языка существовали бок о бок, но лингва жерал все более отступал на второй план и к началу XIX в. оказался полностью вытесненным португальским. Помимо постоянного увеличения численности португальского населения, на этот процесс повлияли и другие факторы. Португальский был государственным языком колонии, это был язык документов, писем, книг, деловой переписки. В 1727 г. королевским указом пользование языком тупи-гуарани было запрещено, с этого времени как в школах, так и в колледжах преподавался лишь португальский{235}.
К XVI–XVII вв. относятся попытки Франции и Голландии отобрать у Португалии часть владений в Америке, основать в Бразилии свои колонии. Попытки эти оказались безуспешными и сколько-нибудь заметного влияния на облик Бразилии не оказали. То же относится к периоду с 1580 по 1640 г., когда из-за династических смут Португалия, а значит, и все ее колонии подпали под власть испанских королей. Их полное небрежение интересами Португалии привело эту страну к разорению, к потере значительной части ее колониальных владений в Азии и Африке. Поэтому в центре внимания португальской короны с конца XVII в. становится Бразилия, поскольку потеря доходов от восточной торговли заставляла искать какого-то их возмещения в американских владениях. В середине XVII в. португальская эмиграция в Бразилию становится столь значительной, что совершенное запустение грозит таким важным областям метрополии, как, например, Миньо. Все эти обстоятельства имели для Бразилии очень важные последствия. «Упадок португальского королевства повлек за собой заселение и развитие этой страны», – писал видный бразильский исследователь К. Прадо Жуниор{236}.
Развитию Бразилии в XVIII в. в немалой степени способствовало открытие на ее территории залежей золота, которое португальские колонисты прежде безуспешно искали в течение почти двух веков. Наконец в 1696 г. золото было найдено в районе, который теперь составляет центральную часть штата Минас-Жерайс, около города Ору-Прету (в переводе означает «черное золото»). За этой находкой последовали другие, в том же районе. На той же территории нынешнего штата Минас-Жерайс были обнаружены значительные месторождения алмазов, которые до этого в ограниченном количестве поступали в Европу из Индии. Быстро развившаяся добыча золота и алмазов, которая в течение XVIII в. стала основным занятием в Бразилии, распространила португальскую колонизацию на всю центральную часть Южноамериканского континента. Это привело и к перемещению главного экономического центра колонии, прежде, как мы видели, находившегося в крупных сахаропроизводящих зонах северо-востока – Пернамбуку и Баии. В 1763 г. столица колонии переносится из Баии в Рио-де-Жанейро, так как связь золото– и алмазоносных районов с метрополией было легче осуществлять через порт. На подступах к уже давно существовавшему порту Рио-де-Жанейро в обширной бухте Гуанабара были построены, перевооружены и укреплены новые оборонительные сооружения – крепости и форты. Однако, несмотря на преобразование в столицу колонии, сам облик старого города вплоть до начала XIX в. оставался весьма непритязательным, много уступая облику городов северо-востока страны. Путешественники, посещавшие в XVIII в. Рио-де-Жанейро, сообщают, что на вершинах характерных гранитных холмов – «морро», окаймлявших старую часть города, находились форты, на других же располагались несколько монастырей, самый большой из них – на «морро» Сан-Антониу – принадлежал бенедиктинцам и францисканцам. На дворцовой площади, расположенной неподалеку от порта, размещались, кроме дворца вице-короля, тюрьма и монастырь кармелиток, а за дворцом – ратуша и дворец правосудия. Сам же дворец, четырехугольный в плане и весьма непритязательной архитектуры, был единственным в городе зданием с застекленными окнами. От площади шла главная улица – Руа Дирейта, другие отходили от нее под прямым углом, и на каждом из этих углов возвышался непременный 3-метровый шест. На каждом из таких шестов помещались либо крест, либо застекленная икона, перед которыми каждый прохожий обязательно преклонял колени{237}. Необходимость снабжать продовольствием население приисков, а также новую столицу стимулировала хозяйственную деятельность на больших пространствах не только капитании Минас-Жерайс, но и Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу. Здесь широко развиваются земледелие и скотоводство.
С началом добычи золота и алмазов колониальный гнет усиливается, создается специальный административно-фискальный аппарат. По подсчетам бразильских исследователей, в колонии было добыто более 1000 т чистого золота, за 300 лет – с XVI по XVIII в. в Европу было вывезено более 50 % всего золота{238}. Португальцы вывезли из Бразилии, кроме того, много серебра, алмазов и драгоценных камней.
Экономический гнет португальцев сопровождался грубым подавлением всяких попыток оживления культурной жизни в Бразилии. Когда в 1706 г. в Ресифи из метрополии было завезено печатное оборудование и организована маленькая типография для печатания официальных объявлений и церковных проповедей, уже 8 июня того же года последовало особое королевское распоряжение, положившее конец этому начинанию. В нем говорилось: «Конфисковать напечатанное и указать хозяевам печатни и служащим в ней, дабы впредь они не печатали и не дозволяли другим печатание книг либо отдельных бумаг».
То же случилось в Рио-де-Жанейро в 1746 г., когда сюда из Лиссабона прибыл старый печатник Антониу Исидору да Фонсека с типографским оборудованием. Он едва успел отпечатать книжку епископа Антониу ду Дестерру «Повествование о восшествии» на 17 страницах, как тут же приказом из португальской столицы было повелено упразднить типографию, сжечь ее оборудование, «дабы не распространять идеи, которые могут быть противны интересам государства»{239}.
И все-таки стремление к развитию интеллектуальной жизни существовало. Проявлялось оно в организации разного рода литературных ассоциаций, первой из которых была так называемая «Бразильская академия непризнанных», возникшая в 1724 г. В 1736 г. в Рио-де-Жанейро 140 была учреждена «Академия счастливых», а в 1752 г. – «Академия избранных». В Баии в 1759 г. возникла «Бразильская академия возродившихся»{240}. Судьба этих «академий» была плачевна. Мало того, что они не имели каких-либо перспектив выхода к обществу, будучи лишены возможности публикаций своих трудов, – эти эфемерные ассоциации в любой момент могли подвергнуться преследованиям со стороны колониальной администрации. Так случилось с последней из них – «Бразильской академией возродившихся». Инициатором ее создания был некто Жозе Маскареньяс, просвещенный чиновник. В состав «академии» вошли 40 монахов – бенедиктинцев, кармелитов, францисканцев, каноники, чиновники из числа наиболее образованных, офицеры. Занятия их, проходившие в колледже кармелитов, были весьма невинны: декламировались сонеты на латыни, португальском, итальянском и французском языках. В сентиментальном духе, свойственном эпохе, в них использовались местные сюжеты: индейцы, молящиеся за здоровье короля, основание города Сан-Салвадор-ди-Баия, полулегендарный эпизод о дарении земли Баии индейским вождем Парангуансу португальскому королю. Один из членов «академии» представил список благочестивых индейцев. Эти «нативистские» сюжеты, в которых фигурировали «хорошие индейцы», как раз и были вменены в вину членам «академии», как «могущие быть воспринятыми враждебными для португальцев»{241}. Жозе Маскареньяс был препровожден на остров Санта-Катарина и заключен в тюрьму, а «Академия возродившихся» распущена.
Неудивительно, что первые три четверти XVIII в. не отмечены сколько-нибудь значительными научными сочинениями. Среди немногих появившихся тогда выделяется лишь труд Себастьяна Роша Питы «История Португальской Америки», опубликованный в 1730 г. и принесший автору репутацию крупного историка. В Баии Жозе Антониу Калдас в 1759 г. написал адресованный королю труд, озаглавленный «Общий обзор всех частей данного капитании Баия со времени открытия до сего 1759 года». Он до сих пор является важнейшим источником для изучения экономической истории этого бразильского штата{242}.
Открытие месторождений золота в районе Минас-Жерайс оказало сильнейшее влияние на многие стороны жизни в колонии. Прежде всего зона активного освоения территории Бразилии сместилась с побережья во внутренние районы. Бразильский историк Р. Помбу пишет: «Как только весть об открытии этих месторождений распространилась в Бразилии и Европе, туда ринулся бесчисленный поток иммигрантов, словно весь мир был охвачен каким-то безумием, заставлявшим бросать все и спешить в районы приисков. Правительство тщетно принимало различные меры, пытаясь преградить путь этой стремительной людской лавине, ринувшейся в золотоносные районы страны. Не было никакой возможности воздвигнуть такие преграды, которые задержали бы этот человеческий поток»{243}.
Естественно, что «золотая лихорадка» охватила прежде всего саму Бразилию, докатившись до капитаний северо-востока и вызвав длительное и значительное перераспределение населения страны, массовую миграцию, последствия которой ощущались и спустя многие десятилетия. Массовая миграция в Бразилии вызвала упадок прежде процветавшего сельского хозяйства, основанного на возделывании сахарного тростника и его переработке. Сокращались плантации, останавливались энженью, пустели скотоводческие фазенды в прибрежных районах. На поиски новых месторождений золота отправлялись из портовых городов терявшие свой привычный промысел ремесленники и торговцы; даже чиновники колониальной администрации, солдаты и офицеры колониальных войск бросали свои посты и уходили искать новое Эльдорадо в глубь страны.
Тем временем в районах приисков португальская корона установила строжайший контроль за добычей золота, стремясь предотвратить его утечку и направить золотой поток в королевскую казну. На приисках были учреждены специальные интендантства, подчиненные непосредственно Лиссабону, границы золотоносных районов были закрыты и патрулировались специальными полицейскими отрядами. Особое наблюдение велось за тем, чтобы собрать в пользу казны так называемую «королевскую пятину», поскольку по старинному португальскому праву собственность на все недра земли принадлежала королю. Сбором королевской пятины и другим надзором за добычей золота ведали специальные чиновники – «проведоры», обладавшие большими полномочиями и учитывавшие все добытое золото, которое вначале должно было сдаваться в плавильни и уже затем в виде слитков распределялось согласно действовавшим королевским законам. Контрабандная торговля золотом или сокрытие его считались тягчайшим преступлением и карались сурово – смертной казнью с конфискацией имущества, причем две трети золота отходили в королевскую казну, а одна треть – доносчику.
В тех же районах, где добывалось золото, т. е. в Минас-Жерайсе, как мы уже говорили, около 1724 г. были найдены и значительные месторождения алмазов, больше всего их промывалось в районе Диамантины.
Быстрое развитие золотых и алмазных приисков в капитании Минас-Жерайс обусловило перемещение сюда значительного числа черных рабов, поскольку именно негры с их выносливостью оказались незаменимой рабочей силой на трудоемких работах по добыче драгоценного металла и драгоценных камней. Золотопромышленники перекупали черных рабов за огромную цену. В Минас-Жерайсе в течение XVIII в. быстро увеличивается негритянское население. Уже в 1718 г. здесь насчитывалось 36 тыс. негров, а по проведенной в 1766 г. переписи, в Минас-Жерайсе проживало 166 996 негров, 32110 метисов и 70 664 белых{244}.
В районе Минас-Жерайса происходит и заметное оживление культурной жизни, так как сами условия активной деловой атмосферы резко отличали этот край от остальной части Бразилии. Постоянно сообщаясь через Рио-де-Жанейро с Европой, этот район мало-помалу приобщался к напряженным ритмам идейной и культурной жизни бурного XVIII в. «Экономическое развитие горнорудного края… вызвало пышную цивилизацию, монументальные остатки которой возвышаются и поныне, одновременно поражая и очаровывая нас. Возвышенные и утонченные памятники этой цивилизации, затерянной в нескольких сотнях километров от морского побережья, говорят о своеобразии ее интеллектуальной жизни»{245}.
Особые условия в Минас-Жерайсе способствовали возникновению и быстрому развитию городов, где бурлила подлинная «городская жизнь с ее социальными обычаями, нравами, семейными собраниями, общественными отношениями, со своими литературными проявлениями»{246}. В этих городах оседала известная доля добываемых в крае несметных богатств, что позволяло возводить здесь внушительные и нарядные здания. Да и материальный быт разбогатевших в Минас-Жерайсе людей приближался к европейскому быту той эпохи. Высший слой общества, сложившегося в этом районе Бразилии, – владельцы приисков, высокопоставленные чиновники королевской администрации, офицеры местных войск, землевладельцы и скотоводы с основанных в ближайшей округе новых фазенд, обеспечивавшие необходимыми продуктами растущее население, – вполне следовал европейской моде, разве что с некоторым опозданием. Через Рио-де-Жанейро в Ору-Прету, Диамантину и другие стремительно выраставшие города Минас-Жерайса прибывали модные товары с европейских мануфактур – шелковые чулки, тонкие льняные сорочки, камзолы из шелка и голландского сукна. Из Европы ввозились и некоторые особо изысканные продукты питания – сыры, масло, окорока. Просторные жилища украшались зеркалами, картинами итальянских мастеров, роскошными ложами, стульями в бронзе и с гнутыми ножками. Белье укладывалось в комоды резного дерева. Столовое серебро из Португалии и Англии, драгоценные сосуды из Индии располагались в застекленных буфетах. Нередко в салоне красовался клавесин.
В Ору-Прету, Конгоньяс-ду-Кампу, Сан-Жоан-дел-Рей сформировалась самобытная архитектура бразильского барокко, строились церкви, поражающие особой пластичностью, богатством цвета, пышностью лепнины и резного декора. Здесь, пишет советский искусствовед Т. Кочурова, «зарождается национальное бразильское искусство, основанное на традициях барочной архитектуры и скульптуры северной Португалии, но приобретшее самобытность в интерпретации местных мастеров»{247}. В Минас-Жерайсе той поры работает Мануэл Франсиско Лисбоа и его сын Антонио Франсиско Лисбоа (ок. 1730–1814), один из самых выдающихся мастеров Латинской Америки колониального периода. В истории бразильского искусства он известен также под именем Алейжадинью (уродец). Жизнь этого удивительного мастера, которого французский писатель Андре Мору а назвал «Эль Греко-мулатом», глубоко трагична, но, несмотря на тяжкие увечья рук, он создал множество прекрасных скульптурных произведений, а также многочисленные прекрасные постройки, вполне проявив свой необычный гений и в зодчестве. Советский искусствовед Н. А. Шелешнева пишет: «Архитектурные работы Алейжадинью знаменуют собой высшую ступень бразильского барокко, в них сконцентрирован новый, отличный от португальского характер возникавшей бразильской нации. Небольшие по размерам, исполненные ясной гармонии, с плавно перетекающими архитектурными объемами, округлыми башнями, обрамленными орнаментальной лепниной, порталами и светлыми интерьерами, украшенными изысканной резьбой, его постройки составляют органический ансамбль с природой (церковь Сан-Франсиску-ди-Ассиз, Ору-Прету). В барочных зданиях Алейжадинью было много от рокайльной декоративности, что вообще характерно для архитектуры штата Минас-Жерайс второй половины XVIII в.»{248}.
Этот период отмечен подъемом музыкальной культуры в Бразилии, и прежде всего в Минас-Жерайсе. Латиноамериканские музыковеды (например, Фр. К. Ланге) применяют к истории музыки и исполнительского искусства Бразилии второй половины XVIII в. термин «музыкальный мулатизм», поскольку все существовавшие тогда музыкальные коллективы состояли из мулатов, достигавших порой высокого профессионализма. Обычно число участников этих оркестров было 12–14, редко –16. Играли на струнных (скрипка, альт, трехструнный контрабас) и духовых (труба, рожок, флейта) инструментах. Иногда использовались ударные. Исполнялась не только церковная, но и светская музыка. В бразильских музыкальных архивах, относящихся к этому периоду, находят фрагменты произведений Моцарта, Боккерини, Плейеля и других известных европейских авторов. Упомянутый Фр. К. Ланге разыскал здесь партию скрипки из квартета Гайдна оп. 1, № 3, переписанный в 1794 г. неким мулатом Масиэлом да Крузом.
Появляются и первые композиторы. В Минас-Жерайсе самым заметным из них был мулат Жозе Жоакин Эмерико Лобу ди Мескита; он известен как автор около 40 произведений, из которых музыковеды особо выделяют «Антифону св. Богоматери». Возникают музыкальные кружки; так, в Ору-Прету при церкви св. Иосифа действовало так называемое «Братство св. Цецилии» (покровительницы музыки), представлявшее собой «первое благотворительное общество профессиональных музыкантов».
Всеобщее увлечение музыкой в тот период было так велико, так высоко стоял престиж профессиональных мастеров, что один из губернаторов Минас-Жерайса обратился с ходатайством к короне, чтобы профессиональным музыкантам в знак их особого достоинства было даровано право носить шпагу{249}.
В Минас-Жерайсе процветали театры. Известно, что в Вилья-Рике существовал «Дом оперы», построенный до 1770 г. неким архитектором за внушительную сумму в 16 тыс. крузадо. В этом театральном здании, находившемся в частном владении, ставились драмы, комедии, настоящие оперы. В документах мы находим упоминание о постановке здесь оперы Порпоры «Эций в Риме»{250}. Театр был и в Рио-де-Жанейро, где ставились музыкальные спектакли. Конечно, расцвет музыкальной и театральной культуры в Бразилии, еще недавно нищей и заброшенной стране, был относительным и никак не мог сравниваться с тем чудесным взлетом искусств, которым блистала в те годы Европа. И можно понять Луи Антуана де Бугенвиля, совсем недавно бывавшего в изысканных салонах и сверкающих театрах Парижа, когда, описывая свое пребывание в Рио-де-Жанейро в 1767 г., он говорит об этом следующим образом. Вице-король граф д’Акунья «приказал отвести для нас ложу в опере. Там в большом и достаточно красивом зале мы имели возможность познакомиться с шедеврами Метастазио в исполнении труппы мулатов и слушать божественные произведения великих итальянских мастеров в исполнении скверного оркестра, которым дирижировал горбатый священник в духовном облачении»{251}.
К середине XVIII в. относится реформаторская деятельность первого министра Португалии Помбала. Себастьян Карвальо, известный больше по своему титулу маркиза ди Помбала, пожалованного ему королем в 1770 г., свои преобразования начал с изгнания иезуитов из пределов королевства и всех его владений. Как мы уже говорили, могущественный орден был серьезным препятствием на пути реформ в духе так называемого просвещенного абсолютизма. Королевский указ об изгнании иезуитов был обнародован в 1759 г., а уже в январе следующего года все иезуиты Бразилии были собраны в Рио-де-Жанейро, посажены на корабли и высланы из страны. Помбал сказал: «Наш двор считает высылку ордена иезуитов более полезным, чем открытие Индии»{252}. Путь для его реформаторской деятельности был расчищен, и эта деятельность приняла действительно широкий размах, обновив устаревшие институты и оживив одряхлевшее хозяйство Португалии. Но только Португалии. Бразилия первого министра интересовала лишь как источник доходов для его дорогостоящей деятельности, и преобразования ощущались здесь в весьма малой степени. Насильственная культурная изоляция, на которую обречена была Бразилия, поддерживалась по-прежнему. После изгнания иезуитов в сфере образования колонии образовался определенный вакуум, поскольку орден был, но существу, монополистом и в начальном и в среднем образовании.
Для исправления положения королевская канцелярия приняла известные меры. В Бразилию из метрополии были направлены преподаватели. В 1768 г. для всего королевства и его колоний был составлен список – где и сколько следует быть школ и преподавателей. По этому документу в Бразилии должно было быть 17 школ «чтения и письма», а именно: две – в Рио-де-Жанейро, по четыре – в Байе и Пернамбуку и по одной – в Мараньяне, Сан-Паулу, Вилья-Рике, Сабаре, Сан-Жоан-дел-Рей, Паре и Мариане{253}. Речь идет о светских школах, помимо тех немногочисленных, которые содержались францисканцами, кармелитами и другими оставшимися в колонии монашескими орденами. Но тем не менее для страны, население которой приближалось к 2 млн., этого было чрезвычайно мало. Кроме того, корона не позаботилась отпустить на содержание школ и учителей какие-либо определенные средства, а был введен новый налог, в дополнение к уже существовавшим в колонии тяжким поборам: с каждого налогоплательщика «по одному аррателу[6] говядины» впредь отдавать в пользу школ и учителей, «дабы обеспечить им достойное и независимое существование»{254}.
Одним из важных мероприятий Помбала считается прогрессивная реформа преподавания в университете Коимбры, поставившая его в один ряд с лучшими высшими учебными заведениями Европы. Многократные же прошения об основании университета в Бразилии оставались безрезультатными: монополия университетского образования в Коимбре была частью колониальной политики короны. Когда в 60-х годах XVIII в. состоятельные семейства Минас-Жерайса пожелали на свой счет основать здесь высшие курсы медицины, то Совет по заморским делам заявил (в 1768 г.), что «одной из крепчайших уз, поддерживающих принадлежность колонии, является необходимость получать образование в Португалии»{255}. Королевское правительство предпочитало облегчить учебу уроженцев Бразилии в Коимбре пожалованием им стипендий и денежной помощи. В колониальную эпоху университет в Коимбре окончило более 3 тыс. бразильцев с присвоением им степеней бакалавра и доктора{256}. Некоторые уроженцы Бразилии попадали и в другие европейские университеты – Эдинбургский, Монпелье. Так в колонии образовался слой европейски образованных людей, мировоззрение которых было на уровне века Просвещения и которые исповедовали его передовые идеи.
Именно эти люди и стали основой крупнейшего освободительного движения XVIII в. в Бразилии – так называемого «заговора инконфиденсии»[7] в Минас-Жерайсе. Зародышем этого движения был литературный кружок, организованный в Вила-Рике поэтами Томасом Антониу Гонзагой, Клаудиу Мануэлом да Костой и Игнасиу Алваренгой Пейшоту.
Членов литературного кружка, пишет И. Тертерян, более всего объединяет то, «что в их творчестве с разной степенью весомости, зависящей от поэтического дара каждого, выступают черты особого бразильского мироощущения…»{257}. Заговорщики выступали за освобождение от деспотического колониального режима, за независимое развитие своей угнетенной родины.
«Инконфиденты» требовали не только независимости страны и прогрессивных социально-экономических реформ, их глубоко волновали и проблемы культурного развития Бразилии, народного образования, необходимого для успешного развития страны, которую они мечтали видеть независимой. И не случайно в их революционной программе будущих преобразований говорится: «В Вила-Рике будет основан университет… Будут созданы школы для обучения народа»{258}. В этом заговорщики из Минас-Жерайса выступали как передовые люди своей эпохи. Известно, что, несмотря на многочисленные препоны, которые колониальные власти чинили ввозу каждой «крамольной» книги в Бразилии, именно эти книги были обнаружены у «инконфидентов». Так, один из них, каноник Луис Виейра да Силва, мирской священник и профессор философии, располагал солидной библиотекой, содержавшей свыше 800 томов. Среди них были тома знаменитой «Энциклопедии», книги Вольтера, Монтескьё, Руссо, Рейналя, Мабли, Кондильяка. У главы заговора – Тирадентиса – было обнаружено «Собрание конституционных законов Соединенных Штатов Америки» во французском переводе{259}.
Колониальные власти жестоко расправились с участниками «инконфиденсии», раскрытой из-за предательства одного из членов общества. Все заговорщики были приговорены к ссылке и изгнанию из страны. Глава «инконфиденсии» кавалерийский офицер Жоакин Жозе да Силва Шавьер (известный по прозвищу «Тирадентис») был казнен 21 апреля 1792 г., части его тела были выставлены на перекрестках ведущих в Минас-Жерайс дорог, а голова – на площади в Вила-Рике.
Конец XVIII в. в Бразилии вообще был ознаменован усилением колониального гнета португальской короны. Лишившись торговли с Индией, захваченной англичанами, Лиссабон стал рассматривать свои владения в Америке как основу системы своих колоний, «на которую поэтому было взвалено все бремя лузитанского (португальского. – В. С.) паразитизма»{260}.
Усиление колониального гнета вызывало естественное сопротивление. Несмотря на расправу с участниками «инконфиденсии», множились тайные общества, в которых обсуждались запрещенные идеи европейского Просвещения, французской революции. Таким обществом был, в частности, «Ареопаг Итамбе», в котором ведущую роль играл Мануэл ди Арруда Камара, врач по профессии, в прошлом получивший широкое образование в университетах Коимбры и Монпелье. В городах северо-востока действовали тайные масонские ложи. Активным членом одной из них был купец Домингу Жозе Мартинс, разделявший идеи французских якобинцев, а впоследствии вошедший в историю Бразилии как один из руководителей республиканского восстания 1817 г. в Пернамбуку. Другим видным деятелем прогрессивных масонских лож был Антониу Госналвис да Круз, в доме которого висели портреты виднейших деятелей французской и североамериканской революций{261}.
Естественно, власти были в известной степени осведомлены о росте недовольства в самых широких слоях населения Бразилии, об опасном распространении революционных идей. Пытаясь как-то предотвратить это, вице-королевская администрация шла по простейшему пути – налагался строжайший запрет на ввоз всякой сколько-нибудь современной для той эпохи литературы, а кроме того, резко ограничивались сфера образования и круг дисциплин, изучавшихся в немногочисленных учебных заведениях Бразилии. Современник сообщает, что в столице колонии Рио-де-Жанейро в 1792 г. существовала только одна книжная лавка, в 1799 г., правда, их стало две. Торговали в них почти исключительно книгами религиозного содержания – церковными календарями, житиями святых и т. д., светская же литература была представлена по-преимуществу жизнеописаниями давно почивших монархов. Все книги, продававшиеся в этих лавках, были отпечатаны в Португалии{262}.
Что же касается образования, то в достаточно крупном – около 50 тыс. человек населения – и развитом городе Сан-Салвадор-ди-Баия в 1802 г. насчитывалось всего 12 классов, где можно было получить какое-то образование, в том числе шесть – чтения и письма, четыре – латинской грамматики, один – геометрии и один – греческого языка. В другом документе перечисляются преподаватели, которыми располагал в 1801 г. тоже крупный по тем временам и довольно энергично развивавшийся город Сан-Паулу: философии – один, риторики – один, латинской грамматики – пять, чтения и письма – четыре{263}.
Тем не менее революционные идеи Европы конца XVIII в., и прежде всего идеи французской революции, проникали в колониальную Бразилию. В последнем десятилетии XVIII в. их распространение было особенно заметным в городах северо-востока, что отчасти объяснялось близостью Французской Гвианы. Колониальная администрация как огня боялась возможности проникновения в Бразилию подданных Французской республики, захода в бразильские порты французских кораблей. Так, королевский указ в 1792 г. рекомендует тщательно наблюдать за французским кораблем «Ле Дилижан», направленным на поиски пропавшей экспедиции известного мореплавателя Лаперуза. «Это предлог, – говорилось в королевском указе, – чтобы распространять в иностранных владениях тот дух мятежа, который господствует в этой стране (во Франции. – В. С.)»{264}. Командир корабля «Ле Дилижан» был обвинен колониальными властями во ввозе «крамольной» литературы. Несколькими годами позднее командир одного французского фрегата и несколько французских купцов, высадившиеся на остров Сан-Томе (неподалеку от Рио-де-Жанейро), были задержаны местными властями и препровождены в Баию. Их пребывание здесь некоторые исследователи связывают с распространением в этой части страны идей французского Просвещения и французской революции. Так, обнаружилось, что в стенах кармелитского монастыря переводились французские книги, в том числе «Новая Элоиза» Руссо. К тому же времени относится случай, когда в Салвадоре один священник был лишен сана и изгнан за то, что проповедовал освобождение рабов.
Все описанные выше проявления освободительных и революционных настроений носили отчетливо элитарный характер; как участники заговора «инконфиденсии» в Минас-Жерайсе (их было всего 34 человека), так и члены масонских лож северо-востока, исповедовавшие передовые идеи, относились, как правило, к избранным слоям бразильского колониального общества, к интеллектуальной элите.
Однако в 1790-х годах революционные идеи распространяются и в более широких, демократических кругах.
Об этом свидетельствуют события, происшедшие в 1792 г. в Сан-Салвадор-ди-Баие и известные под названием «заговора портных». Главные организаторы его, руководившие распространением «возмутительных бумаг» – расклеивавшихся по стенам листовок, призывавших к восстанию «во имя Республики, Свободы, Равенства», в которых содержались требования свободы торговли, увеличения жалованья военным и даже смертной казни священникам, «проповедующим против Революции», – остались неизвестными властям. Удалось арестовать лишь около 50 второстепенных участников, большинство которых относилось к средним слоям населения, в частности ремесленников и портных (отчего и пошло название – «заговор портных»). Шестеро арестованных были приговорены к смертной казни, для четверых приговоры были приведены в исполнение.
В том же Салвадоре в 1798 г. была сожжена виселица; виновные в этом символическом акте протеста против колониального гнета так и не были найдены{265}.
