Текст книги "Страницы дипломатической истории"

Автор книги: Валентин Бережков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 59 страниц)

На следующий день после прибытия домой Гопкинс завтракал с президентом Трумэном. Он подробно рассказал о своих переговорах в Москве и постарался дать президенту как можно более подробную информацию о личности Сталина, о его манере вести беседу, что, как полагал Гопкинс, могло пригодиться Трумэну на предстоящей Потсдамской конференции и вообще в последующих контактах с советским лидером.

Пресса предсказывала, что после столь успешной миссии Гопкинс получит высокий пост в новой администрации, а возможно, даже станет личным советником Трумэна, как это было при Рузвельте. Но обстановка быстро и резко менялась. За два месяца, прошедшие после смерти Рузвельта, в новой администрации появились люди совсем иного склада. Услуги Гопкинса не потребовались. Он сделал свое дело – постарался создать своей поездкой в Москву впечатление, будто Вашингтон по-прежнему намерен проводить рузвельтовский курс. Это избавило нового хозяина Белого дома от излишнего нажима американской и мировой общественности, выступавшей в пользу продолжения сотрудничества, и развязало ему руки для беспрепятственного развертывания «жесткого» курса в отношении Советского Союза. Все же Трумэн пригласил Гопкинса участвовать в Потсдамской конференции. Но Гопкинс отказался. После того как Трумэн заменил Стеттиниуса на посту государственного секретаря Джеймсом Бирнсом, Гопкинс понял, что ему лучше вовсе уйти с государственной службы.

Спустя немногим более полугода, 29 января 1946 г., Гарри Гопкинс скончался в госпитале, где провел последние месяцы своей жизни.

Последние приготовления

На этот раз вопрос о дате и месте новой встречи руководителей трех держав не вызвал разногласий. Все сошлись на том, чтобы провести ее в середине июля в районе Берлина. Участники антигитлеровской коалиции после тяжелейших испытаний добились наконец победы над общим врагом, и то, что они решили собраться в столице поверженного рейха, имело, помимо всего прочего, большое символическое значение.

Советское командование пришло к выводу, что наиболее подходящим местом для встречи «большой тройки» будет Потсдам – некогда фешенебельный пригород германской столицы, где многие помещения сохранились в сравнительно хорошем состоянии и где находился дворец Цецилиенхоф, построенный кайзером для кронпринца в годы первой мировой войны. Дворец окружен большим парком, огороженным высокой каменной стеной, что делало его вполне подходящим для встречи руководителей трех держав и с точки зрения безопасности. Поблизости – в Бабельсберге – уцелело много вилл бывшей германской элиты, которые и были предоставлены для глав делегаций и персонала каждой из участвующих в конференции держав. Предложение о проведении встречи в Потсдаме было принято без особых дискуссий, и советское командование, не теряя времени, приступило к подготовке и оборудованию помещений для рабочих заседаний и размещения делегаций. Открытие конференции наметили на 17 июля, и, хотя времени оставалось мало, советское командование успело не только подготовить в срок все необходимое, но и благоустроить прилегающую территорию.

Одновременно велись последние приготовления к «встрече трех» и в политическом плане. В некотором отношении, во всяком случае, что касается Черчилля, они носили весьма своеобразный характер.

В течение мая и июня 1945 года Черчилль торопил Трумэна с новой конференцией «большой тройки». Время, как уверял британский премьер, работает в пользу Сталина, по мере того как значительные контингента американской армии перебрасывались из Европы на тихоокеанский театр перед решающей атакой Японских островов. Премьер-министр пытался также убедить президента не возвращать территории, захваченной в Германии американцами, после того как они перешли границы, намеченные для советской зоны оккупации.

Подхватив измышления геббельсовской пропаганды, распространявшейся в последние дни гитлеровского рейха, Черчилль писал Трумэну, что отвод армии Соединенных Штатов с этих территорий означал бы, что русское господство продвигается вперед на 120 миль, по фронту от 300 до 400 миль. Черчилль уверял, что союзнические войска не должны отходить обратно, «пока мы не получим сатисфакции по поводу Польши, а также относительно временного характера русской оккупации Германии».

В Вашингтоне все еще шла борьба вокруг политического наследия Рузвельта. Некоторые влиятельные деятели убеждали нового президента в необходимости занимать «промежуточную позицию» между Британией и Россией. В этих условиях Трумэн не мог последовать за Черчиллем и ответил ему, что хотел бы избежать ситуации, которая дала бы советской стороне возможность обвинить Лондон и Вашингтон в сговоре против Москвы. Черчиллю в конце концов пришлось с этим согласиться, хотя он и продолжал выражать тревогу по поводу отвода американских войск из Европы. 12 мая он направил Трумэну еще одно послание, где впервые взял на вооружение геббельсовскую выдумку о «железном занавесе» в центре Европы.

«Что произойдет через год или два, – рассуждал он, – когда британские и американские армии растают и когда французских почти еще не будет, или во всяком случае, их не будет в широком масштабе, и когда мы сможем располагать лишь горсткой дивизий, тогда как русские, возможно, захотят держать в Европе две или три сотни дивизий в активном состоянии? В таком случае „железный занавес“ опустится вдоль их фронта. Мы не знаем, что происходит за этим занавесом. Мало сомнения в том, что весь район к востоку от линии Любек – Триест – Корфу будет скоро полностью в их руках. К этому надо добавить дальнейший, огромный район, захваченный американскими армиями между Эйзенахом и Эльбой, который, как я полагаю, через несколько недель будет оккупирован русской мощью, если американцы отойдут. Тогда русские, если они этого пожелают, смогут продвинуться к водам Северного моря и Атлантики».

Однако в Вашингтоне как государственный департамент, так и военное министерство возражали против того, чтобы использовать занятые американскими войсками территории, предназначенные для советской оккупации, в качестве разменной монеты. Гопкинс настоятельно советовал президенту проявлять сдержанность и предупреждал его, что отказ США отвести войска с выдвинутых вперед позиций будет выглядеть как нарушение договоренности, достигнутой по доброй воле сторон полгода назад. Нарушение этой договоренности, заявлял он, не будет понято не только в России, но ив самих Соединенных Штатах. В соответствии с этими рекомендациями Трумэн написал Черчиллю 11 июня: «Я не могу отложить отвод американских войск из советской зоны для того, чтобы использовать их в качестве давления в урегулировании других проблем».

Помимо того, с советской стороны дали понять, что согласие на функционирование Союзной контрольной комиссии в Берлине не будет дано до тех пор, пока американские и английские войска не выведены из советской зоны. «Мне рекомендуют, – писал Трумэн, – что было бы чрезвычайно неразумно и неполезно для наших отношений с Советским Союзом откладывать эту акцию до встречи в Берлине». Черчилль не мог скрыть своего разочарования. «По-видимому, нам придется согласиться с Вашим решением, – ответил он президенту. – Я искренне надеюсь, что Ваша акция в конечном счете будет способствовать миру в Европе». О каком мире хлопотал Черчилль, понять нетрудно.

Интересно свидетельство Гарримана, который, комментируя теперь в своих воспоминаниях этот инцидент, пишет: «Зональные границы были установлены заранее, потому что мы все считали, что было важным не допустить столкновения с русскими по территориальному вопросу. Наши начальники штабов считали, что зональное соглашение, о котором была достигнута договоренность в Лондоне, вполне удовлетворительно. Конечно, они недооценили действительной ситуации на месте, несколько переоценив скорость советского продвижения с востока и недооценив глубину проникновения союзных войск с запада. (В действительности дело было в том, что гитлеровцы фактически открыли фронт на западе, сосредоточив все силы против Красной Армии. – В. Б.). Но я не могу их критиковать за это. Никто не был в состоянии предвидеть с достаточной степенью точности, как произойдет последняя битва за Германию. Важно было то, что нам удалось достичь соглашения с русскими, уточнявшего, какая армия должна оккупировать какую территорию, и нам следовало придерживаться этого соглашения. Если бы мы отказались отвести наши войска из советской зоны в Германии, русские, несомненно, отказались бы уйти из зон, предназначенных для нас в Австрии».

Кроме того, продолжает Гарриман, важно было учитывать, что еще предстояло выиграть войну на Тихом океане. Военные планы США предусматривали массированную переброску американских войск из Европы на Дальний Восток.

По пути в Европу Трумэн, пересекавший океан на крейсере «Аугуста», занялся изучением проблем, которые предстояло обсудить в Потсдаме. Каждый день в кают-компании корабля президент проводил совещания узкого штаба с участием своего нового государственного секретаря Дж. Бирнса, советника государственного департамента Б. Коэна, начальника европейского отдела госдепартамента Ф. Метьюса, адмирала Леги и Ч. Болена, считавшегося к тому времени наиболее информированным экспертом по советским делам.

Среди вопросов, обсуждавшихся американской делегацией в преддверии потсдамской встречи, особое место занимала проблема участия СССР в войне против Японии. Объединенные начальники штабов представили Трумэну и Черчиллю письменный доклад. В нем перечислялись шаги, которые следовало предпринять для скорейшего поражения Японии. «Русское вступление в войну против Японии должно поощряться, – говорилось в этом документе. – Любая помощь, которая повысит боеспособность России, должна быть ей оказана». Президент не сомневался в том, что рекомендации начальников штабов разумны. «Конечно, моя непосредственная цель заключалась в том, чтобы добиться вступления России в войну против Японии как можно скорее», – писал он позднее в своих мемуарах. Того же мнения придерживался военный министр Стимсон.

Ко времени открытия Потсдамской конференции многие американские деятели, еще недавно занимавшие ведущие позиции, были отстранены от практических дел. Весьма скромной оказалась и роль Аверелла Гарримана. Хотя он и присутствовал на всех пленарных заседаниях, важнейшие решения внутри американской группы принимались без него. Новый государственный секретарь США Дж. Бирнс отстранил от практических дел не только Гарримана. Такая же участь постигла военного министра Стимсона, видимо, в связи с тем, что он отрицательно отнесся к попыткам повернуть курс Соединенных Штатов в сторону от сотрудничества с Советским Союзом. Гарриман, считая себя обойденным, при одной из встреч с Трумэном сказал, что намерен вскоре уйти в отставку.

– Я готов, – заявил он президенту, – пробыть в Москве, если вы того пожелаете, лишь до тех пор, пока война с Японией не окончится. После этого я хочу уйти и вернуться домой…

Президент не возражал, что было воспринято Гарриманом как показатель того, что новая администрация не очень заинтересована в его услугах. Надо сказать, что и отношения между Трумэном и Бирнсом носили весьма своеобразный характер. Новый государственный секретарь никак не мог простить Трумэну того, что из-за него он, Бирнс, не стал президентом. Когда в 1944 году в Чикаго проходил съезд демократической партии, Бирнс был в полной уверенности, что Трумэн выдвинет его на пост вице-президента. В дальнейшем, однако, на этом посту оказался сам Трумэн. Бирнс так и не примирился внутренне с тем, что Трумэн его «обставил». К тому же Бирнс был о себе весьма высокого мнения. Да и другие считали его опытным политиком. Впервые избранный в сенат еще в 1930 году, он пользовался там немалым влиянием. Считают, что Рузвельт неизменно выигрывал битвы в конгрессе, когда Бирнс его поддерживал, и проигрывал, когда сенатор оказывался не на его стороне. Однако у Бирнса совершенно отсутствовал опыт в международных делах, и он имел весьма смутное представление о том, что происходит во внешнем мире.

Военным советником Трумэна на Потсдамской конференции формально был адмирал Леги, который длительное время являлся ближайшим помощником президента Рузвельта. Однако Трумэн и его мало привлекал к практическим вопросам. В своей книге «Я был там» Леги вспоминает главным образом события протокольного характера. Похоже, что он вообще не очень-то вникал в существо происходящего вокруг. Леги оставался лояльным по отношению к новому президенту, хотя и не представлял для него существенной пользы как советник.

Уже тогда начался процесс реорганизации вашингтонской администрации. Трумэн отстранил от участия в Потсдамской конференции многих политических деятелей, активно помогавших в прошлом президенту Рузвельту. Это был важный показатель кардинальных перемен во внешнеполитическом курсе США.

Трумэн и Черчилль в Берлине

Американская и английская делегации прибыли в Берлин раньше советских представителей, и Трумэн, уступая нажиму Черчилля, согласился обменяться с ним мнениями до встречи со Сталиным.

Раньше Черчилль видел Трумэна только один раз, когда приезжал в Вашингтон для переговоров с президентом Рузвельтом. Поэтому британский премьер не вполне представлял себе, как следует вести дела с новым президентом. По-видимому, аналогичные чувства испытывал и Трумэн. Во всяком случае, еще в ходе подготовки к Потсдамской конференции он направил в Лондон посла Дэвиса для предварительного зондажа. При первой же встрече с премьер-министром Дэвис заговорил об «озабоченности» президента по поводу серьезного ухудшения отношений США и Англии с Советским Союзом. Надо полагать, что Дэвис, который всегда был горячим сторонником проводимой Рузвельтом политики сближения с СССР, принял рассуждения Трумэна насчет «озабоченности» за чистую монету. Поэтому он заявил Черчиллю, что, как ему представляется, без продолжения единства «большой тройки» нет разумных перспектив для мира. Характеризуя обстановку, возникшую после победы союзников в Европе, Дэвис сослался на всякого рода проявления недоверия и подозрения с обеих сторон. Дело осложняется тем, сказал Дэвис, что, по мнению Советского Союза, Англия и Америка пытаются сговариваться против СССР. Учитывая все это, продолжал он, а также и то, что новый президент никогда раньше не встречался с главой Советского правительства, Трумэн желал бы иметь возможность переговорить со Сталиным до начала запланированной «встречи трех».

Черчилль, который давно держал курс на конфронтацию с Советским Союзом, по-своему понял «озабоченность» президента. Он усмотрел в этом скорее намек на возможность дальнейшего проведения политики конфронтации в условиях ухудшившихся отношений с СССР. Но в пожелании Трумэна отдельно встретиться со Сталиным он почувствовал опасность. Это выглядело как отстранение Лондона от «большой политики» или, во всяком случае, как оттеснение его на второстепенные позиции. Встав в возмущенную позу, Черчилль сказал, что «удивлен и обижен» тем, что его хотят исключить из первой послевоенной встречи со Сталиным.

– Разве, – воскликнул премьер, – я не поддерживал Соединенные Штаты на всем протяжении войны и неужели такова должна быть плата за эту поддержку? Разве я не поддерживал американской формулы о безоговорочной капитуляции Германии, когда мог добиться сепаратного мира с Гитлером? Что все это означает? Такая встреча выглядит как нечестная сделка. Я никогда, никогда, никогда не соглашусь на это!..

Черчиллю казалось, что американцы не намерены всерьез считаться с ним. Сначала Вашингтон отклонил его предложение оставить американские войска в зонах Германии, отведенных Советскому Союзу, затем Трумэн вопреки настойчивым рекомендациям Черчилля решил вывести значительную часть американских контингентов из Европы. Теперь намечается эта сепаратная встреча Трумэна со Сталиным. Не собирается ли Вашингтон вообще покинуть своего старого союзника. Не думает ли Вашингтон самостоятельно вести дела с Москвой, тогда как Черчилль приложил столько усилий, чтобы, убедить американцев, что Советский Союз представляет для Соединенных Штатов страшную угрозу. Обращаясь к послу Дэвису, британский премьер драматическим тоном вопрошал:

– Хотите ли вы сказать от имени президента, что Соединенные Штаты решили устраниться от участия в европейских делах?

Дэвис уклонился от прямого ответа, и тогда Черчилль дал волю своим эмоциям. Он хвастливо заявил, что если американцы не понимают угрозы, которую Россия представляет для Европы, то Англия будет стоять одна. Британия не является фактором, которым можно пренебречь в мировых делах. Она еще может за себя постоять. Англия выстоит одна, как она это делала прежде…

Посол Дэвис не дал себя сбить этой бравадой. Он напомнил Черчиллю, что Советский Союз внес огромный вклад в дело победы над общим врагом, и добавил, что не следует возрождать старые подозрения. Подводя итог дискуссии, Дэвис заявил, что, как полагают многие, Англия, которая теперь оказалась без третьей соперничающей державы на континенте, с помощью которой можно было бы сбалансировать возрастающую мощь России, хочет попытаться использовать людские ресурсы и экономический потенциал Америки для поддержания классической британской политики «разделяй и властвуй».

Дэвис так метко вскрыл подлинные мотивы Черчилля, что тот при всей своей находчивости на этот раз не знал, что ответить. Он ограничился лишь замечанием, что хотел бы как можно скорее изложить свои соображения президенту.

Трумэну, судя по всему, такая напористость Черчилля понравилась, и он больше не возражал против предварительной встречи с британским премьером до прибытия в Потсдам советской делегации.

Беседа двух западных лидеров состоялась утром 16 июля в гостиной виллы в Бабельсберге, в которой остановился президент и которую поэтому окрестили «малым Белым домом». Обсуждение началось с Японии. Черчилль заявил, что может предоставить свежие британские контингента для войны на Тихом океане. Однако Трумэн дал понять, что не нуждается в английской помощи. Более того, несмотря на достигнутую в Ялте официальную договоренность о присоединении Советского Союза к войне против Японии после капитуляции гитлеровской Германии, Трумэн заявил Черчиллю, что не собирается «просить» русских вступать в эту войну. Это несколько подсластило пилюлю, полученную Черчиллем. Воспрянув духом, он снова сел на своего конька, принявшись распространяться об «угрозе», которую, дескать, представляет Советский Союз как для Европы, так и для США. В целом Черчилль остался доволен этой встречей. Он отметил в своем дневнике, что на него произвела большое впечатление твердость Трумэна и его способность принимать решения.

Во второй половине этого же дня военный министр США Стимсон явился на виллу к Черчиллю, чтобы проинформировать его о предварительных данных об испытании атомной бомбы в Нью-Мексико. Черчилль не мог скрыть своего восторга. Он воскликнул:

– Вот быстрейшее средство для окончания второй мировой войны!

Затем, немного помолчав, добавил:

– А может быть, и еще для кое-чего…

Позднее Черчилль записал в дневнике:

«До этого момента наше военное планирование исходило из необходимости вторжения на собственно японскую территорию с помощью интенсивных бомбежек и высадки крупных армий. Мы полагали, что отчаянное сопротивление японцев, которые будут стоять насмерть с самурайской преданностью в любой пещере и в любом укрытии, приведет к тому, что завоевание Японии шаг за шагом может потребовать миллион американских и полмиллиона английских жизней. Теперь этот кошмар исчез. Вместо него появилось видение яркое и захватывающее – окончание всей войны путем одного или двух сильных ударов… Мы теперь не нуждаемся в русских. Теперь мы располагаем возможностью сразу же прекратить бойню на Дальнем Востоке, Но открываются и более приятные перспективы в Европе. Я не сомневаюсь, что эти же мысли бродили и в головах американских друзей».

Стимсон напрасно убеждал Черчилля в необходимости сообщить советской стороне подробности о новом оружии. Черчилль и слышать об этом не хотел. Его реакция была та же, что и Бирнса, с которым. Стимсон говорил ранее.

ПОТСДАМСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ

Сталин встречается с Трумэном.

17 июля ровно в 12 часов дня лимузин главы Советского правительства остановился у подъезда «малого Белого дома» в Бабельсберге. Ближайшие помощники президента Г. Воган и Дж. Вордеман вышли навстречу гостям. И. В. Сталину только что было присвоено высшее воинское звание генералиссимуса в знак признания успехов и исторических побед Красной Армии в Великой Отечественной войне. Вместе с И. В. Сталиным, прибыл В. М. Молотов и, в качестве переводчика, советник Наркоминдела С. А. Голунский. Советские представители поднялись по устланной толстым ковром лестнице на второй этаж в кабинет Трумэна, где их ожидали президент США, государственный секретарь Бирнс и переводчик Болен.

Как записал переводчик президента, Сталин был спокоен, сердечен, говорил мягко и дружественно.

В ходе состоявшейся беседы Трумэн и Сталин обсудили повестку дня конференции, причем Сталин внес несколько дополнений, включая вопрос о режиме Франко в Испании. Трумэн, как бы пропустив, мимо ушей замечание относительно Франко, спросил, в котором часу, по мнению Сталина, было бы удобно встретиться на первом пленарном заседании. Сталин ответил, что Молотов и Иден договорились о 17 часах сегодня, 17 июля. Бирнс в шутку напомнил о хорошо известной привычке Сталина работать по ночам и вставать поздно на следующий день. Сталин в тон ему ответил, что его привычки после окончания войны изменились.

– Что касается режима Франко, – уже серьезным, тоном продолжал Сталин, – то я хотел бы разъяснить мою точку зрения. Франкистский режим не явился результатом внутреннего развития в Испании. Он был навязан Испании Германией и Италией и поэтому представляет опасность для Объединенных Наций. Режим Франко опасен и вреден, поскольку в Испании предоставляют убежище различным осколкам фашизма. Поэтому мы думаем, что надо покончить с этим режимом…

Трумэн ответил, что у него нет достаточных материалов относительно Франко, но он обязательно изучит этот вопрос. В дальнейшем Трумэн решил вести беседу менее официально. Он сказал:

– Я приехал сюда, чтобы установить с Вами дружественные отношения и иметь дело с Вами непосредственно чтобы можно было сразу решить по тому или иному вопросу «да» или «нет», тем более что я не дипломат.

Сталин ответил, что откровенность – хорошее дело и она будет помогать Советскому Союзу вести дела с Соединенными Штатами.

Трумэн сказал, что если у США и СССР сложатся дружественные отношения, то возникающие расхождения можно будет урегулировать быстро и в обстановке откровенности.

– Разумеется, – согласился Сталин, – расхождения могут быть, но их надо урегулировать.

Трумэн как бы невзначай заметил, что он уже встречался с Черчиллем. Сталин реагировал на это спокойно. Он лишь упомянул, что позиция англичан недостаточно ясна относительно войны в Японии. Что касается русских и американцев, продолжал Сталин, то они выполнят свои обязательства. Англичане же, судя по всему, считают, что в основном война вообще закончилась.

Трумэн рассказал о том, что премьер-министр предложил ему помощь в войне на Дальнем Востоке.

– Это несколько странная идея, – заметил глава Советскокого правительства. – Ведь Англию бомбили немцы, а не японцы. Для них война, собственно, закончилась, и эти чувства английского народа, возможно, сыграют против английского премьер-министра. Американский народ помог Англии на первоначальном этапе войны. Может быть, Черчилль думает сейчас о том, чтобы помочь американцам в войне против Японии?

– Мы не в таком тяжелом положении, в каком была Англия по отношению к Германии, – сказал Трумэн.

– Что касается нас, то мы будем готовы к середине августа, – твердо сказал Сталин.

Это замечание явно смутило Трумэна. Ведь он был вообще против вступления Советского Союза в войну на Дальнем Востоке, считая, что больше не нуждается в такой помощи. Ему не понравилось, что Сталин теперь так определенно напомнил о просьбе Америки и о его обещании вступить в войну против Японии после победы над Германией.

Вместе с тем Трумэн понимал, что уже ничего не может поделать и что Советский Союз вступит в войну независимо от того, что сейчас он сделает или скажет. Поэтому президент предпочел промолчать.

Воспользовавшись этим, Сталин перешел к другой теме. Он проинформировал Трумэна о переговорах, которые Советское правительство вело с националистическим правительством Китая по вопросам, согласованным на Ялтинской конференции. Сталин сказал, что с китайцами не все пошло гладко и сейчас они отправились домой для консультации.

После беседы Трумэн пригласил Сталина остаться на ланч, во время которого разговор носил общий характер. Тем не менее время, проведенное вместе, позволило Сталину и Трумэну пристальнее присмотреться друг к другу. Об этой первой встрече со Сталиным Трумэн в своем дневнике, в частности, писал: «На меня особое впечатление произвели его глаза, выражение его лица… Он смотрел мне прямо в глаза, когда говорил. Он был в хорошем расположении духа, он был чрезвычайно вежлив. Он произвел на меня большое впечатление, и я решил говорить с ним напрямик».