Текст книги "Женщин обижать не рекомендуется. Сборник"

Автор книги: Валентин Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

ПОДЖИГАТЕЛЬНИЦА
Рассказ

Шарову было за пятьдесят, может быть, чуть меньше или больше, на таких женщины уже не обращают внимания. Они, конечно, существуют: для своих старых жен, для детей, которым они дают деньги, для руководства – они ведь опытные сотрудники, но молодые женщины проходят мимо них, стараясь даже не думать, что их будущие мужья тоже станут такими же полнеющими, лысеющими, в тесноватых пиджаках, блеклых галстуках и ботинках со стоптанными каблуками.

– Ни за что, – сказала она себе и улыбнулась ему.

Шаров как будто наткнулся на ее улыбку и спросил:

– Чего надо?

– Ничего, – ответила она.

– А чего улыбаешься?

– Приятно встретить гения, – ответила она. – Женщинам надо говорить, что они замечательно выглядят, а мужчинам, что они – гении.

– Ты правильно поступаешь, – похвалил ее Шаров. – Лесть должна быть грубой – тогда она легче доходит.

Она улыбнулась и разгладила на бедрах почти идеально облегающее ее трикотажное платье. По его взгляду она поняла, что он заметил ее стройную фигуру, ее хорошей формы грудь – не большую и не маленькую, подходящую для всякой мужской руки, как говорила ее мать.

Она вслушалась в стук его стоптанных каблуков. Оглянется или не оглянется? Если бы оглянулся, ритм шагов изменился. Она всегда слышала, оглядывается ли мужчина. Шаров не оглянулся. При точно поставленной цели усилия не должны прерываться, часто повторяла ее главная подруга. Значит, придется приложить усилия.

Ирина Шияк, старший лаборант, крашеная блондинка тридцати двух лет, не уродина, но и не красавица, а таких, как известно, большинство, не могла решить двух проблем: выйти замуж и защитить диссертацию. Два ее последних романа закончились ничем, и она решила отложить вопрос с замужеством и сосредоточиться на защите диссертации, потому что только ученая степень давала необходимую стабильность в ее Институте тонкой химической технологии. Но получить ученую степень с каждым годом становилось все труднее. Проанализировав защиты аспиранток в институте, она пришла к выводу, что им обязательно кто-то помогал. Или отцы, используя свои наработанные годами связи, или любовники – обычно крупные величины в науке.

Ни отца, ни мужа у нее не было. Мать работала на заводе резинотехнических изделий и ничем ей помочь не могла. Правда, некоторые аспирантки сами переваливали эту первую ступень в науке, обычно это были упорные отличницы еще в школе. Она же долго колебалась, кем стать: химиком или медицинской сестрой. Ей нравилось ходить в белом халате, а учителя ее всегда хвалили за ловкие руки, в которых, как известно, особенно нуждаются и химия, и медицина.

Она стала химиком, поступив в «керосинку» – Институт имени Менделеева. Не сразу, конечно. Отработала два года на заводе резинотехнических изделий и поступила как работница завода, в те годы для рабочих были льготы. Теперь она заканчивала аспирантуру, а диссертация не получалась. Нужна была идея.

Она не стала советоваться с матерью. На заводе резинотехнических изделий женщины не спали с мужчинами ни за идеи, ни за деньги. Работа во вредных условиях хорошо оплачивалась, и заводские женщины имели свою рабочую гордость и спали только с теми, кто им очень нравился, или с теми, кому они очень нравились, потому что в конце смены они очень уставали и рано ложились, чтобы рано встать.

Приняв решение, она просчитала возможные кандидатуры, которые ей могли помочь. Выяснилось, что тех, с идеями, совсем немного. Она остановилась на Шарове. Его и держали в институте из-за идей. Шаров числился ведущим научным сотрудником в соседней лаборатории, но его чаще всего прикрепляли к группам, которые заваливали разработки. Он всегда находил выход из безвыходных положений.

О Шарове знали в институте немногое. Что не женат, что отпуск проводит в деревне, что у него нет машины и нет романов в институте. Поговаривали, что он предпочитает продавщиц из универсамов. Осенью он каждое воскресенье выезжал по грибы. Последние годы это стало повальным увлечением. Людей потянуло на природу. К тому же грибы стали подспорьем в рационе питания, с едой становилось все труднее. Еще она узнала, что Шаров сам квасит капусту, варит варенья и маринует огурцы. Пожилая женщина это могла расценить как достоинство, ее же эта информация привела в большую тоску, потому что, как уверяла ее мать, мужчину можно привлечь, только разделяя его привязанности.

Она же ничего не понимала в соленьях и понимать не хотела.

Каждое воскресенье институт выделял автобус для грибников. И она поднялась, как говорится, ни свет ни заря, утром приехала к институту с такими же мужчинами и женщинами.

Как только они вошли в лес, выяснилось, что грибники предпочитают заниматься этим древним промыслом в одиночку. Видя явное неудовольствие Шарова, она все-таки пошла за ним. Некоторое время он не обращал на нее внимания. Потом, по-видимому из жалости, все-таки показал, какие грибы надо брать, а какие не надо. Она была понятливой. В следующее воскресенье Шаров уже молча кивнул ей, и они пошли вместе.

А когда грибное время закончилось, она достала с переплатой два билета, пригласила его на концерт Аллы Пугачевой, сказав, что заболела ее подруга. Была такая певица, которая выделилась в свое время тем, что держалась на эстраде, как у себя на кухне. Тогда большинство советских певиц вели себя на эстраде, как в президиуме общего собрания: руками не размахивали и юбок не поднимали. Естественно, сидели они рядом. В перерыве между первым и вторым отделениями концерта Шаров купил бутерброды с черной икрой, хотя мог бы с сыром или ветчиной. Он проводил ее до дома, она его пригласила выпить чашечку кофе. Она всегда держала в доме коньяк и хорошие сигареты для непредвиденных обстоятельств. После того как они выпили и выкурили по сигарете, надо было вставать и уходить, чтобы успеть на метро, или оставаться. По его остановившемуся взгляду она поняла, что Шаров сейчас подойдет к ней, обнимет, поцелует и начнет расстегивать пуговицы на платье. Но Шаров вместо этого спросил:

– Кто первый пойдет в ванную: ты или я?

– Я, – сказала она.

«Пусть меня увидит в коротком легком халатике, а пока он будет в ванной, я успею расстелить постель и потушить свет».

Утром, когда он встал, она уже сидела за письменным столом. Конечно, она подала ему и кофе, и гренки. Шаров послонялся по комнате, посмотрел журнал «Бурда моден», ехать на работу было еще рано. Он повздыхал и начал читать ее диссертацию. Вначале он вчитывался, потом стал читать быстрее, наконец сказал:

– Полная ерунда.

Ей очень хотелось ответить:

– Тогда помоги.

Вернее, «помогите». Она называла его на «вы». Но не сказала. Не спугнуть бы. Теперь они встречались каждое воскресенье. Заканчивалась зима, идеи для диссертации по-прежнему не было. У нее нарастало раздражение. Старые мужчины для того и существуют, чтобы помочь молодым женщинам. И академик, директор их института, теперь совсем старый, помогал когда-то заведующей ее лабораторией. Он на ней так и не женился, но она стала доктором наук.

Она начала подумывать, не выйти ли замуж за Шарова. Как жена она просто заставила бы написать за нее диссертацию, прибавка к зарплате за ученую степень пошла бы в их семейный бюджет. Но Шаров о женитьбе не заговаривал. И здесь случилось совсем уж непредвиденное, чего предугадать не мог никто.

Шаров позвонил ей в лабораторию и сказал:

– Зайди ко мне. Надо поговорить…

Что-то произошло? За секунды она просчитала все возможные варианты. Он безнадежно болен? Он решил уехать из страны? У него другая женщина? Наиболее вероятным был третий вариант.

Она отметила, что постучала в дверь его лаборатории робко, как старшая лаборантка к ведущему научному сотруднику, а не как женщина, которая еще утром подавала ему на завтрак омлет с колбасой.

– У меня умерла тетка, – сказал он. – И оставила мне в наследство дачу.

«Мог бы сказать: „Нам оставила“», – подумала она.

В субботу они поехали смотреть его дачу. Дача была построена еще в тридцатые годы. За пятьдесят лет доски, которыми был обшит сруб, посерели, местами сгнили. Фасад был приподнят, а задняя часть дома опущена. Дача ей напомнила тонущий корабль на репродукции в книге «Родная речь»: поднятый нос и уже скрывающаяся в волнах корма.

Шаров начал обследовать дом. В комнатах замерзли лужи, пол прогнил, кровля, по-видимому, текла многие годы. Из четырех комнат жили явно в одной, постепенно отступая и загромождая остальные поломанной мебелью, подшивками старых журналов «Огонек», неисправными масляными радиаторами и ржавыми ведрами. Шаров ходил по дому с рулеткой и блокнотом, занося в него все, что предстояло сделать. А предстояло поднять фундамент, заменить перекрытия, перестлать полы, перекрыть крышу. Еще Шаров собирался переложить печь, оштукатурить стены, срубить старые яблони и посадить новые, вырубить малинник и посадить кусты облепихи.

Шаров не дождался следующей субботы и уехал на дачу в середине недели. В ее квартире появились резиновые сапоги, топоры, заступы, вилы, олифа, цемент…

В субботу они поехали на дачу вдвоем. Пришлось заказать грузовое такси. Она помыла полы в одной из комнат и весь день сортировала старую мебель, пытаясь обставить хотя бы одну комнату. Шаров начал строить навес под кирпич для фундамента и печи. На участок завезли три самосвала навоза, и они с Шаровым несколько вечеров разбрасывали навоз по участку. И хотя она старалась брать на вилы поменьше, навоз был слежавшийся, тяжелый. От непривычной работы у нее болели плечи, поясница. За месяц дачной жизни Шаров изменился. Он загорел, похудел, на лице выступили морщины. В ватнике, в кирзовых сапогах он стал похож на мужиков, которых она видела в электричках и от которых всегда старалась отсесть подальше. От них, как теперь от Шарова, пахло потом, навозом и мокрой одеждой.

Она познакомилась с владельцами соседних дач: милицейским полковником, директором электролампового завода и ректором медицинского института. Они тоже приезжали по субботам. Снимали кожаные пальто, надевали ватники и сапоги и до позднего вечера что-то строгали – она слышала шарканье рубанков, – пилили, забивали, хотя их дачи, судя по индивидуальным архитектурным проектам построенные совсем недавно, были почти новыми.

Соседи помогли Шарову поднять фундамент. Директор завода привез огромные гидравлические домкраты. Шаров называл это толокой, наверное, от «толкаться», когда толкутся много людей, занимаясь одной работой. Потом они пили водку, закусывали салом и солеными огурцами и вспоминали детство. Оказалось, что все они в прошлом деревенские, дети раскулаченных и наверняка еще недавно скрывали свое хоть и далекое, но раскулаченное прошлое. Глядя на них, она подумала, сколько же людей скрывало свое прошлое, если из четырех соседей – трое, кроме милицейского полковника, были из раскулаченных. И впервые она поняла, что, если у таких пожилых, матерых мужиков отобрать их дома и землю, они тоже, как их отцы, будут стрелять, но, учитывая их образованность и возможности, они уже будут стрелять не из примитивных обрезов, а из десантных автоматов Калашникова и базук.

У нее никогда не было собственного дома. Вначале они с матерью жили в коммунальной квартире с соседкой-старухой. Старуха умерла, и мать захватила ее комнату. Как только старуху увезли в морг, они с матерью выставили ее мебель и поставили свою.

«Ничего, – сказала мать, – утрутся». К ним попытались подселить другую семью, но мать кричала, что она обольет себя бензином и сожжет на Красной площади у Мавзолея Ленина. Такое уже случалось. И от них отстали. Потом они эту квартиру в центре разменяли на две однокомнатные на окраинах. Так она получила отдельную квартиру. Частная это собственность или государственная, ее не волновало. Все вокруг принадлежало государству: магазины, железные дороги, самолеты. О собственной даче она не думала. И чего думать о неосуществимом? Она знала, что купить дачу ни она, ни мать никогда не смогут. Но, выезжая за город, она видела за заборами дач молодых женщин, которые тоже дач не покупали. И она ведь могла выйти замуж за молодого человека, у родителей которого могла быть дача.

Теперь, когда она присмотрелась к этим справным, покрашенным голубой или зеленой краской (предпочитали именно эти цвета: коричневый – слишком мрачно, беж – ярко, красный – вызывающе), то впервые осознала, что поддержание этой исправности требовало усилий каждый день. Чтобы все это не развалилось, надо ремонтировать прохудившееся, подбивать, подкрашивать. Но это при готовом, а им предстояло перестроить. В эти дни она поняла, что в деревне не справиться ни одному, ни вдвоем. Может быть, поэтому в деревне такие большие семьи – работы хватало на всех.

Она знала, что у Шарова есть сын, уже взрослый. Она знала, что они изредка встречаются, но особой близости между ними не существовало. Теперь, когда Шаров явно не справлялся с тяжелыми работами, в одно из воскресений появился сын. Такой же, как и Шаров, приземистый, длиннорукий и плотный. Они начали менять стропила. Работали молча, что называется, понимая друг друга с полуслова.

Весна в том году оказалась ранней и дружной. Остатки снега стаяли в три дня. На участке давно ничего не сажали, земля слежалась.

– Осенью будет плохо с картошкой, – сказал Шаров-младший.

– Посадим, – сказал Шаров-старший.

– И огурцы бы, и помидоры, и капусту.

Шаров-старший кивнул.

В следующую субботу они начали вскапывать участок лопатами. Шаров-старший всаживал лопату, переворачивал пласт земли, разбивал его. Три движения: вонзить, перевернуть, разбить. Отец и сын методично перелопачивали участок. Она попробовала помогать, но быстро выдохлась. Когда участок вскопали, появилась сноха Шарова, жена его сына. Высокая, полногрудая, с мощными бедрами. Такая родит хоть десятерых. Оказалось, что она из той же деревни, что и Шаровы. Бывая в деревне наездами, Шаровы присматривались к рослой, красивой девочке. Такую в Москве они бы не заполучили. Шаров-старший помог ей поступить в институт. Нынешней зимой она вышла замуж за его сына.

Сноха привезла рассаду помидоров, высадила на гряды. Мужчины натянули целлофан, опасаясь заморозков. Шаровы на время оставили работы на доме и принялись за забор: посаженное надо защитить. На двух самосвалах завезли штакетник. Врыли цементные столбы, прикрепили к ним брус и начали набивать штакетник. Следом за мужчинами шли они со снохой, олифили и красили. Сорная трава стала забивать гряды, и они пололи, пололи, пололи. Потом наступила жара, и они носили воду и поливали, вначале только утром, а потом и вечером.

Шаров прорубил второй, отдельный вход, и она поняла, что половина дачи предназначалась для снохи и сына. И не она теперь становилась главной женщиной на даче, а сноха, которая умела все: и копать, и окучивать, и полоть, и варить варенье, и мариновать, и солить, и сушить.

В середине лета выяснилось, что сноха беременна, уже на третьем месяце. Мужчины освободили ее от тяжелых работ, и она ходила по участку выпятив живот и даже платья носила тесноватые, чтобы живот выпячивался наиболее отчетливо. Ей показалось, а может быть, так и было, – сноха теперь с нею разговаривала покровительственно, снисходительно.

Она, конечно, могла бы родить, но Шаров не заговаривал о женитьбе, он как будто присматривался к ней: сгодится или не сгодится в будущем хозяйстве. Ее явно испытывали на терпение и прочность.

После очередной закупки материалов, необходимых для штукатурки стен, она заглянула в главную сберегательную книжку Шарова. Она знала, что строительные материалы дорогие, но не предполагала, что настолько. Деньги у Шарова заканчивались, и она вдруг осознала, что этой осенью они с Шаровым никуда не поедут: ни в Индию в туристическую поездку, как планировали раньше, ни на юг, в санаторий. У нее износилась дубленка, и она ждала удобного случая, чтобы сказать об этом Шарову.

Она подсчитала, сколько Шаров потратил на покупку материалов для дачи, прикинула оставшийся объем работ и поняла: чтобы завершить перестройку дачи, потребуется не меньше пяти лет, а чтобы рассчитаться с долгами, в которые придется влезть, пройдет еще пять лет как минимум. Она попала в ловушку.

Вечером усталый Шаров сидел на крыльце, курил и смотрел на заходящее солнце.

– Мне надо заканчивать диссертацию, – сказала она.

– Глупости все это, – ответил Шаров. – Никому эти диссертации не нужны. Все уйдет и забудется. А вот этот дом останется.

Все коту под хвост, как говорила ее мать. Надо будет заглянуть в словарь идиом: почему коту и почему под хвост?

Она ничего не ответила Шарову, боясь, что сорвется и начнет кричать, обзовет его старым дураком. Она вспомнила их первый приезд на дачу еще зимой, когда Шаров намечал, что предстояло сделать. Она тогда осторожно усомнилась: стоит ли?

– У меня никогда не было своего дома, – сказал тогда Шаров. – У меня вообще не было ничего своего. А теперь будет.

Она смотрела на похудевшего за лето Шарова, на его морщинистое лицо и огрубевшие руки и ничего, кроме раздражения, к его тупому упорству не испытывала. Она все рассчитала верно. Шаров должен был включить ее в группу на договорную работу для кооперативного комбината. На основе этих разработок под контролем Шарова она смогла бы защитить диссертацию. Но Шаров отказался от этого проекта и взял подряд в кооперативе, который давал деньги для закупки материалов на дачу, но диссертацию защитить на этом кооперативном подряде было невозможно: производство массажных ковриков к науке отношения не имело.

«Если бы не эта дача, – подумала она и вдруг осознала, что выход есть. – Дачи не должно быть». И все не так уж и сложно. Приехать на дачу на последней электричке. В кладовке стоял бидон с керосином. Шаров запасся керосином на случай, если в поселке отключат электричество. Пока пламя разгорится, она успеет выбежать с участка, по оврагу добежать до речки, потом через нее выбраться на дорогу. Но этот вариант предполагал слишком много случайностей. Она могла встретить в электричке соседей по даче, которые припозднились в городе. В детективных романах следователь всегда опрашивал соседей, знакомых, пассажиров. Даже если она выйдет на шоссе незамеченной, следствие опросит всех таксистов, которые проезжали в это время. К тому же в ночное время автоинспекторы на постах останавливали машины и проверяли документы у водителей: в последние годы очень уж часто крали автомашины. И милиционер может запомнить ее, и не потому, что она такая уж красивая, а потому, что в ночное время им делать нечего, и почему бы не поглазеть на молодую женщину, а может быть, и не заговорить с ней. Нет, ей необходимо безупречное алиби, во время пожара она должна находиться рядом с Шаровым.

Она знала, что найдет решение, надо только думать, думать непрерывно. И она думала. В лаборатории, в троллейбусе по пути на работу. Решение нашлось внезапно. Она смотрела телевизор. Показывали военную хронику к очередной годовщине победы над немцами во Второй мировой войне. Старый колхозник, увешанный медалями, рассказывал о рельсовой войне.

В следующую субботу она не поехала на дачу, сказала Шарову, что у нее болит голова. В библиотеке она заказала книги о партизанском движении в последней войне. В воспоминаниях партизанских командиров упоминались мины с часовым механизмом, магнитные, химические и даже радиомины, которые взрывались на расстоянии. Ей оказалось достаточно одного упоминания о химическом составе смеси. В понедельник в лаборатории она приготовила более совершенную горючую смесь, выверила время растворения медного провода в кислоте. Можно было, конечно, использовать реле времени, которыми еще пользовались некоторые хозяйки для выключения старых стиральных машин, еще без встроенных таймеров. Подумав, она отказалась от этой идеи. Реле могло сгореть не полностью, и вообще, от любого механизма остаются следы. Абсолютное алиби при пожаре давала только химическая мина. И партизанские командиры утверждали, что химическая мина практически не оставляет следов.

Мину она установила вечером в воскресенье. Перед отъездом с дачи она поднялась на второй этаж, положила провода в кислоту. Она накрыла мину старыми газетами и поставила рядом бидон с керосином.

Они уехали с дачи в десять вечера. Замыкание должно было произойти в три утра, плюс-минус десять минут. Старая дача вспыхнет мгновенно. Соседи увидят пожар минут через пятнадцать, пока добегут до телефона-автомата, пройдет еще минут пять, пожарные приедут минут через двадцать, когда тушить уже будет практически нечего.

Она прикинула расстояние между дачей Шарова и директора завода. Пламя вряд ли могло перекинуться даже при очень сильном ветре. Ей не то чтобы было жаль директорской дачи, но при двух пожарах следствие могло проявить повышенное внимание. А так – сгорела старая дача. Наверняка замкнуло. Электропроводка. Да и почему бы ей не замкнуть, если ее не меняли несколько десятилетий.

Она проснулась около пяти. Конечно, интересно было бы увидеть пожар. В своей жизни она видела только два пожара. Очень завораживало, и она оставалась, пока пожарные не уезжали.

Шаров спал спокойно. Вчера он сделал новое крыльцо. Замечательное крыльцо. Ступени не пружинили под ногами. Шаров так радовался, поднимаясь и спускаясь по ступеням крыльца, трогая ладонями теплые гладкие перила.

Новый дом Шаров осилить не мог. Он уже потратил почти все свои сбережения. Доски, брус, дранка должны тоже сгореть. Навес для них Шаров поставил слишком близко к дому. Теперь она ждала телефонного звонка. Пожарные уже уехали. Хотя могут и не позвонить. Зачем звонить сейчас. Ничего ведь не изменишь. Позвонят в лабораторию. Она представила, как все это произойдет. Шаров откроет дверь, кивнет ей. Она выйдет в коридор, и он скажет:

– Сгорела дача. Едем.

Так все и произошло. На дачу они ехали молча. Еще на платформе она почувствовала горьковатый запах гари. Дача сгорела полностью. На пепелище валялись ребристые масляные радиаторы, прогоревшие ведра. Ничего даже не тлело. Воды, по-видимому, вылили много, черные, мокрые головешки блестели под ярким солнцем. Пожарные машины развалили забор. Забор ей стало жалко. Много дней подряд она олифила и красила – красивый и прочный забор, штакетина к штакетине.

Она подумала, что пора выразить свое отношение к случившемуся. В такой ситуации деревенские бабы, наверное, выли и рвали на себе волосы. Выть не хотелось, да и прическу портить тоже. И она сказала:

– Какое несчастье…

– Начнем строиться, – сказал Шаров.

– Как строиться? – не поняла она.

– Обыкновенно, – сказал Шаров. – В России всегда горели и всегда строились. Страховку возместят, возьмем кредит.

Шаров достал калькулятор и начал высчитывать то ли убытки, то ли будущие расходы.

И она вдруг поняла, что таких не переделаешь. Горели их деды и прадеды. Горели и строились. И Шаров будет строиться, и его сын. Теперь Шарову одному не справиться, и они помирятся с сыном, они всегда мирятся, когда им туго. И первое, что увидит и запомнит внук Шарова, как отец и дед строят дом, и, когда сгорит и этот дом, он построит другой.

И она молча пошла к платформе. «Старый мудак. Я ему так и скажу, если он догонит и начнет упрашивать вернуться», – решила она.

Она оглянулась. Шаров не догонял. Сняв пиджак и подвернув штаны, он растаскивал обгоревшие бревна. Он тащил их к забору и складывал в штабель. «Какая сволочь, – подумала она, – еще и складывает так аккуратно».