Текст книги "Красные фонари"

Автор книги: Валентин Гафт

Четверостишия и двустишия

Детство

 
Ну вернись ко мне, вернись,
Детства розовый кусочек.
Мама шепчет мне: «Пись-пись».
И я писаю в горшочек.
 

Море

 
Ну успокойся, подремли.
В тяжелых думах постоянно,
Ты, море синее, – земли
Незаживающая рана.
 

Король Лир
(Н. Мордвинову)

 
Уходит сцена в затемненье,
И зал окутывает тьма,
Последний вопль озаренья:
«О, шут мой, я схожу с ума!»
 

Максиму Суханову

 
Как пирамида, но с глазами.
Увидел ты, что в этом мире
Азы не сходятся с азами,
И дважды два не есть четыре.
 

Артист

 
Артист – я постепенно познаю,
Какую жизнь со мной сыграла шутку злую:
Чужую жизнь играю, как свою,
И, стало быть, свою играю, как чужую.
 

* * * *

 
Бассейна голубое око,
И веер пальм над головой.
Мне хорошо, мне одиноко,
И одиноко ей со мной.
 

Певица

 
Уверен, вы запели зря,
Вам мало разговорной речи?
Но часто ведь, и говоря,
Вам не о чем сказать и нечем.
 

Роман

 
Роман – любовь, но очень редко
Читать не скучно до конца.
Любовь – короткая заметка,
Но все зависит от чтеца.
 

Разлука

 
Лети, стрела! Прощай! Разлука!
Убийство – прямо на глазах.
Все – нет натянутого лука,
Лишь тетива в моих руках.
 

Прошлое

 
Ах, неделя моя полуночная,
Вся счастливая жизнь позади,
Если это и есть мое прошлое,
Значит, прошлое все – впереди!
 

Настоящее

 
Пришедший к нам из будущего день,
Став настоящим, суматошным,
Взглянул на нас, шапчонку набекрень,
Дождался ночи и… стал прошлым.
 

Будущее

 
Оно, всегда к себе манящее,
Находится не за горами,
Давай испортим настоящее,
И будущее будет с нами!
 

Скерцо

 
Нет топлива сильней, чем страсть,
Когда она питает сердце,
Любой из нас сыграет скерцо,
На скрипке в жизни не учась!
 

Полет

 
На небо взлетел писатель,
Звездный час его настал.
Легок, пуст, парит в халате,
Все, должно быть, рассказал.
 

Встреча

 
И ничего, и ни в одном глазу,
Все выжжено, развеяно и пусто,
Из ничего не выдавишь слезу,
Река Души переменила русло.
 

Пространство

 
Закрой глаза, грудь полную вдохни
И мысленно ей улыбнись.
Нет, это не шаманство.
Пусть на щеке слеза, ты крыльями взмахни
И улетишь в то самое пространство.
 

Облако

 
Вот облако, похоже на рояль,
Кусочек влаги надо мной несется,
Сейчас оно, как сердце, разорвется,
И не сыграть на нем, а жаль.
 

Птица-тройка

 
Куда ты, птица-тройка, нас несешь?
Пора заправиться – поешь овса немного.
Потом опять скачи, авось поймешь —
Что это кольцевая, б…, дорога.
 

Перо

 
Перо гусиное, живое,
Макнул в чернила не спеша.
На кончике пера – душа!
И буря мглою небо кроет!
 

Свадьба

 
Что тайной было лишь вчера,
Сегодня – новость площадная,
Что я люблю тебя – я знаю,
Но «горько» им кричать пора.
 

Цветок

 
Расти, цветок, сил свежих набирайся,
Пока тебя к какому-нибудь дню
С утра не срежут, выжить не пытайся.
Я срезан был и продан на корню.
 

Рыба

 
О, Рыба, чудо эволюции!
Тебя ел Моцарт и Конфуций,
Ел, кости сплевывая в блюдо,
Так чудо пожирает чудо!
 

Птица

 
Быстрей тебя – обычный самолет,
Но разве может он с тобой сравниться
Зависит от меня его полет,
А ты свободна, маленькая птица!
 

Коромысло

 
Раскачались два бедра,
Расплескались два ведра…
Нет, не ведра – свои мысли
Ты несешь на коромысле.
 

Вода

 
Потоп – страшнее нет угрозы,
Но явны признаки Беды,
Смертелен уровень воды,
Когда в нее впадают – Слезы!
 

Долги

 
Выполнив гражданский долг,
Пал на землю храбрый полк.
Перед Родиной долгов
У нас больше, чем полков.
 

Пепел

 
Кто в урну соберет мой серый пепел,
Лишь пальцы помню и помады след.
Дым, пепельница, спички… все нелепо…
Я был вчера лишь пачкой сигарет.
 

Боль

 
Вопят в молчании глаза,
А Змей Горыныч сердце гложет,
Никто, никто помочь не сможет,
Пока не кончится гроза!
 

Кресты

 
Когда умрем – сойдем со сцены,
Пусть раньше я – потом и ты,
На нас поставят, как антенны
На телевизорах, – кресты!
 

Грешница

 
Верю, верю, верю в Бога,
Нелегка к нему дорога,
Но боюсь, что не дойти —
Провинилась я в пути.
 

Дыня

 
Желтопуза, элегантна
Наша дыня – высший сорт.
Съели дыню – нет Рембрандта,
Развалился натюрморт.
 

Береза

 
Белая береза, обними меня,
Без тебя нет ночи, без тебя нет дня,
Без тебя нет утра, нет и вечеров…
Но зачем мне этот кубометр дров!
 

Камень

 
Ласкала камень синяя волна.
Как удержать ее он ни старался,
Она ему шептала: «Не вольна,
Мой Океан опять разволновался».
 

Фонарь

 
Я вам, фонарь, хочу сказать одно:
Служа искусству света беззаветно,
Вы освещали так порой дерьмо,
Что становилось и оно заметно.
 

Советы фотографа

 
Конечно, жизнь – не развлеченье,
Но ты про горести забудь.
Невозвратимый миг – значенье
Его поймешь когда-нибудь.
 

Нота

 
Мне слух раздражала фальшивая нота.
Всю жизнь проверял я проклятое «ля».
Как поздно дошло до меня, идиота,
Что скрипка в порядке, жена моя —…
 

Экспромт Аде

 
Мы сидели, пили чай,
Лучше и не надо.
Все напоминало рай,
Но хотелось Аду.
 

Моему первому редактору

 
Редактор был поэтом, и самовлюбленным.
Мои стихи, как скверные духи —
Он нюхал, чуя в них огрехи и грехи,
А сам благоухал тройным одеколоном.
 

Народный артист РСФСР

 
Народный РСФСР
Настолько глуп, настолько сер,
Что даже страшно за народ,
Который звания дает.
 

Странному артисту

 
Он странен, будешь странным тоже,
Коль странность у тебя на роже.
Но иногда бывает так:
И очень странный, и дурак…
 

«Чайка» во МХАТе и ГАБТе

 
Двух чаек разом подстрелили.
За что? Они б еще летали.
Но в ГАБТе недоговорили,
Во МХАТе недотанцевали.
 

«Горе от ума» на спектакль в театре Сатиры

 
Зачем напрасно тратить в споре
«Мильон терзаний» на пустяк?
Отсутствие ума не горе —
Сам постановщик был дурак.
 

Гамак

 
Не ковер-самолет, а другое,
Дачно-летнего отдыха знак.
Здесь обрел я вершину покоя,
В сетке в клеточку, это – гамак.
 

* * * *

 
Ты с ума сошел, прибой?
На кого пошел ты в бой?
На свою подругу сушу?
На ее земную душу?
 

Дорога

 
Тук-тук-тук – стучат колеса,
Сердце – тук-тук-тук в груди.
Задаю себе вопросы,
Все ответы впереди.
 

Зайчик

 
Мокрым носом часто дышит
И ушами шевелит,
На слюнявчике он вышит,
А в лесу вчера убит.
 

* * * *
(Оле)

 
Когда стихи Ахматовой
читала ты на солнце,
Загар темнел агатово
от красоты и стронция.
 

Крот

 
Есть у крота секрет,
Известный лишь ему,
Он вечно ищет свет,
Предпочитая тьму.
 

Кузнечик

 
Кузнечик был похож на саранчу,
Как русский мог похож быть на еврея,
Приказ убить был отдан палачу.
Кузнечик мертв. Разобрались позднее.
 

* * * *

 
Плачет Россия, воет навзрыд:
По вертикали башня горит,
Лодка лежит в горизонтали, —
Вот вам и крест… А всего – две детали.
 

* * * *

 
Скажи, ты женщина иль фея?
Как от Евангелья Луки,
Как от Евангелья Матфея,
Благоговею от руки.
 

Старушки на дороге

 
Яблочки, цветочки, огурчики, яички,
Белые платочки, – сморщенные личики.
 

Яблоко

 
Земля – огромный зал для ожиданья,
Все грешниками заняты места,
Куда пасть яблоку, соблазну мирозданья?
Одно лишь место пусто – для Христа.
 

Спекулянту книгами

 
С замашками обычного барыги,
Он уверяет всех, что любит книги.
Покоя нет душе его тщеславной,
Он с умными ведет себя, как равный.
 

Чацкий

 
Зачем смотрел я ахинею эту?
Где был мой посох, где моя сума?..
Как только началось, я закричал:
«Карету!» И раньше Чацкого сошел с ума!
 

Ночь

 
Ночь, улица, два человека,
Фонарь горит, а где Аптека?
 

Художник

 
Короткий взгляд, мазок, еще мазок
И подпись краткая… Ван Гог.
 

Дубленка

 
Вот так умрешь, а кто-то сдуру
В тебе оценит только шкуру.
 

Вена

 
Вена, река голубая, подкожная,
Вена, готовься, идет «неотложная».
 

* * * *

 
У пальм, как у солдат, экипировка,
Внизу портянки, наверху шнуровка.
 

Наполеон

 
Об половину мира гений ноги вытер,
Чтоб сладкий след его вылизывал кондитер.
 

Чтец

 
Ошибка у него в одном:
Он голос путает с умом.
 

Молодежь «Современника»

 
Нет ничего дешевле и дороже,
Чем эта группа нашей молодежи.
 

* * * *

 
Мир полон звуков, звуки все – мы сами.
Лишь Бог тихонько ходит между нами.
 

Критику

 
Как столб относится к собакам,
Так отношусь я к критикам-писакам.
 

Гердт и Гафт

Мне кажется, что слово «детскость» из разряда слов, которые нельзя перевести на другие языки. Как, например, слово «интеллигент», происходящее от латинского корня, стало не только у нас, но и во всем мире чисто российским понятием, обозначающим не столько образованность и интеллект, сколько особое строение души. И «детскость» – это совсем не «инфантильность», а некая разновидность таланта, дарованная очень немногим. А когда такая одаренность прибавляется к очевидному таланту, то она делает его еще более замечательным. Повторяю, так мне кажется.

Нет нужды доказывать кому бы то ни было, как высоко и многопланово талантлив Валентин Иосифович Гафт. А он, помимо всего, – человек «детский»!

Подчас взрывной, даже резкий, на самом деле самоед, постоянно недовольный собой, что, вероятно, и приводит его к настоящим высотам, всегда сомневающийся в себе во всем, начиная с работы над любой ролью и кончая житейской мелочью. Перед отъездом из Канады, где Гафт и Гердт были с творческими вечерами, мы зашли в хозяйственный магазин. Валя сказал, что нужна жидкость для мытья посуды. Выбрав, я поставила флакон в его тележку. Блуждая по магазину, раза три он подъезжал ко мне, спрашивая, не ошиблась ли я. Потом проконсультировался с сопровождавшим нас канадцем. Потом, уже стоя у кассы, он опять спросил меня. «Валя, сейчас убью», – сказала я, и он счастливо засмеялся. В этот момент он напомнил мне моего внука. Ему было лет пять, когда я получила в подарок три шикарных заграничных ластика (тогда это был дефицит). Я предложила ему выбрать два любых, оставив мне один для работы. Часа через три он сказал, что выбрать не может. Из педагогических соображений я оставила себе один, и он полностью успокоился.

Валя – человек трепетный, в моем понимании глубочайший интеллигент. Он боится обидеть отказом любого, пусть даже незнакомого человека. Отвратительно, но правда, что иногда доброта бывает наказуема. Там же, в Торонто, к нам на улице подошел человек, русский, узнавший Гафта и Гердта, и стал умолять пойти к нему в гости. Вечер был свободный, но Зяма решительно сказал «нет», а Валя сказал: «Неудобно».

Договорившись, что приглашающий доставит Валю к дому, где мы жили (наш канадский приятель объяснил куда), мы расстались, было часа четыре. Часов в десять вечера мы с Зямой начали понимать, что мы полные идиоты: не знаем ни телефона, ни адреса, ни даже имени человека, уведшего Валю. Наш канадский друг Майкл тоже этого ничего не знал, поэтому звонить ему означало только взволновать и его. Оставалось ждать. Зяма бегал по комнатам, крича, что мы «необучаемые советские идиоты». В час ночи решили звонить Майклу, чтобы он звонил в полицию, но одумались и решили ждать до утра. Но Бог есть. В половине второго появился Валя. Оказалось, что «хозяин» подвез его в половине одиннадцатого к дому, высадил и уехал. Дальше – «Ирония судьбы…» – дом был похож, но не тот. И всё это время Валя бродил по кварталу, пока наконец чудом, попал в нужный подъезд. Я быстро «сервировала», а Зяма устроил нам карнавал.

Жизнь распоряжается по-всякому. И не всегда с людьми, к которым мы расположены или которых даже любим, мы общаемся повседневно. Так было у Гафта с Гердтом. Но когда они встречались, дата последнего свидания не имела значения – это было вчера.

Зяма говорил о Вале: «Гениальный ребенок».

Татьяна Правдина

Валентин Гафт о Гердте

«Валя! Гердт!»

Это было давно. Я был еще школьником лет тринадцати-четырнадцати. Матросская Тишина. Сокольники. Большая коммунальная квартира. Прошло всего несколько лет после войны… Гердта я еще никогда не видел, но уже слышал эту фамилию. «Артист! – говорили про него. – Звукоподражатель без ноги». Без ноги… – это уже вызывало интерес и сочувствие.

В коммуналке у нас было две комнаты, одна большая, другая совсем крохотная, где жила моя тетка – тетя Феня. Однажды я услышал ее пронзительное: «Валя!.. Быстрее сюда!.. Гердт!» Я думал, что началась война, и помчался к ней… Репродуктор старенький, слышно плохо, ручка до конца не дожимается… Я сажусь на полускатывающийся диван и беру в ухо этот репродуктор. Звук то прерывается, то восстанавливается сквозь какие-то стрекотания и шуршания… Слышу голос Утесова. А оказывается, это Гердт. Вот и весь фокус. Потрясение.

Вот это потрясение я запомнил на всю жизнь. Так же на всю жизнь я запомнил тетину интонацию, с которой она крикнула мне вот это: «Валя!.. Гердт!» Вот с этого и началось мое знакомство с Зиновием Гердтом.

Потом, когда я уже и сам стал артистом и увидел «Обыкновенный концерт», я понимал, что Гердт – великий человек. Я даже представить не мог, что когда-нибудь с ним познакомлюсь. И вот однажды на гастролях в Риге я увидел его.

К гостинице подъехала машина, из нее вышел водитель.

«О!.. Гердт!..» – сказал стоящий рядом Кваша. Я не представлял себе, что он такого маленького роста!.. Я очень хотел, чтобы он мне понравился, и это произошло мгновенно.

Он был очень складный. В этом прихрамывающем маленьком человечке с черной кудрявой головой, в синем макинтоше я сразу почувствовал что-то очень сильное, мужское. Как он вышел из машины, как он хлопнул дверцей, как поздоровался с Игорем, потом со мной – я запомнил его руку, это крепкое рукопожатие, никак не сочетавшееся с его размерами. Казалось, всё должно было быть наоборот при этом маленьком теле, странно посаженной голове, при этой хромоте… Я знал, что Гердт прошел войну и вернулся покалеченный (тем более было удивительно, как он водит машину!). Я слышал, что он перенес более десятка операций, чтобы вернуть себе ногу, но узнавал все это от других людей… Сам он никогда не говорил о своих проблемах, болях, нездоровье. Ни-ко-гда.

Он был похож на Азнавура, даже еще лучше… Он был наш. Мой.

А потом наш режиссер Валерий Фокин, в спектаклях которого я многократно участвовал, женился на дочери Зиновия Гердта, и он стал часто бывать у нас в «Современнике».

Он осыпал меня комплиментами. Он называл меня «большим артистом»… Но не в ответ на это я буду говорить о нем прекрасные слова… Если бы меня спросили: «Часто ли вы встречали в жизни красивых мужчин?» – я бы ответил: «Нечасто». Обычно в рассуждениях о красивых мужчинах немедленно упоминают Алена Делона, Марлона Брандо… Для меня одним из первых по-настоящему красивых мужчин был Гердт, в котором было сконцентрировано настоящее мужское обаяние, включающее в себя голос, кисти рук, реакцию на то, что он слышит, юмор, достоинство… Вот если всё это по капле собрать, получается настоящий мужик. Красавец… Гердт. Совершенно неотразимый… Как одевается… Как говорит… Как себя ведет… Эти длинные пальцы… Как держит вилку, нож, как ест, что выбирает на шведском столе… Какая рубашка, как выбрит… Какой запах…

Снимаемся мы в картине «Воры в законе». Ужинаем. Большая компания. Приходит Гердт. И через пять минут все женщины стола около него. И, как я понимаю, влечение их к Гердту было настолько сильным, что дело доходило до… откровенных предложений со стороны девушек и дам. А сидят мощные люди… и никого из них женщины просто не замечают, просто потому, что в эту минуту рядом Гердт. Что он делал для этого?.. Да ничего, в том-то и дело.

На гастролях в Америке едем в одной машине. Неудобство с ногой… Задирает ее вверх, до потолка, сидя на переднем сиденье, рядом с водительским. И ни единого слова. Не усталый, не капризный. Веселый и легкий. Либо засыпает, никому ничего не говоря, либо шутит, смеется. Захотел спать – постелил себе газету прямо на пол, улегся и заснул (бывали такие перебивки между городами). И всё это делается красиво, элегантно и просто. Без единого слова.

Канада. Мы втроем (Гердт, его потрясающая жена Таня и я) живем на частной квартире какого-то конферансье (по-моему, эмигранта). Вкус хозяина квартиры, как мы поняли, очень тяготел ко всему, что блестит и переливается: одежда вся в блестках, обувь вся лакированная, в доме полно всяких куколок, вазочек, шкатулочек, свечек и т. д.

Я улегся спать. И вдруг открывается дверь и входит Гердт… в костюме этого конферансье. Весь в блестках, в его лакированных туфлях… и изображает этого человека. Я закатился так, что чуть не умер от смеха… Конечно, это было ужасно – лезть в шкаф чужого человека и надевать его вещи… но Гердт просто увидел хозяина квартиры и захотел нам с Таней показать его. Это было необходимо сделать – залезть в чужой шкаф и устроить этот маленький концерт. Один костюм был страшнее другого, но и смешнее.

С ним всегда всё было пронзительно забавно. Никогда не было «просто», никогда не было «никак». Он всегда разряжал ситуацию, ничего при этом не делая, не стараясь ее разрядить, как это делают некоторые юмористы. Он просто ударял в свои замечательные ладони, и начиналась жизнь…

Не знаю почему, но он всё время улыбался. Причем его улыбка никогда не означала «вот сейчас будет хохма»… Мы говорим о серьезных вещах, о театре, о каком-то актере, о музыке, о науке, о каком-то случае… – и он улыбается… Оказывается, человек этот знает всё и интересуется всем!.. И образование у него не календарное, а всё, о чем он говорит, даже если это термоядерная физика, звучит осмысленно и увлекательно…

«…Валя, давайте с вами прогуляемся по набережной (это мы в Риге только на днях познакомились)… Смотрите, какая хорошая погода… Походим, посмотрим, поговорим…» Я даже испугался. Думаю: «О чем я с ним буду говорить?..» И говорили мы упоительно!.. О всякой ерунде… И даже не заметили, как прошло время… Сколько раз я давился от хохота…

Всё замечает. Всё видит. Усилий – никаких. Я был знаком с Ираклием Луарсабовичем Андрониковым, который был вершиной среди рассказчиков. Гердт тоже был мощнейшим рассказчиком, но это было неповторимо. Каждый раз это было незабываемо. Я много раз слушал его, стоя за кулисами, и каждый раз не мог сдвинуться с места. Я бы слушал его часами не уставая…

Видение поразительное. Забываешь обо всем… Даже не смотришь на него, а только слушаешь… и смотришь всё, что он рассказывает, как талантливо снятое кино.

Он добивался подлинного попадания, абсолютного отражения того, что читал… только левое было правым, а правое – левым, как в зеркале. И зритель гляделся в него, как в зеркало.

Ощущение материала, времени, эпохи – это необыкновенный дар. Для того чтобы так читать, нужно очень любить искусство, нужно очень любить то, что показываешь, то, о чем говоришь.

Как-то он рассказывал об Утесове, Бернесе… И меня немножко покоробило ощущение какого-то превосходства, с которым, как мне показалось, он вспоминал о Бернесе… Я даже подошел к нему и спросил: «Почему вы так сказали о Бернесе?.. Что, иногда он сам не понимал, что говорил?..» Мне было обидно слышать это (тогда, единственный раз в жизни, мне показалось, что Гердт совершил ошибку). Он мне ничего не ответил… Но потом я понял, что они были настолько близки, настолько это была одна компания, что Гердт, наверное, имел на это право… Он вспоминал обо всем с позиции времени, как человек, которому дано право что-то определить.

Ему достаточно было бросить скользящий взгляд на человека или на событие, и он всё понимал про этого человека, точно понимал суть произошедшего… Понимал и запоминал на всю жизнь. По какой-то одной детали он мог рассказать о незнакомом человеке очень многое. Потом, видимо, просто из любопытства, не бросал его, а следил за его судьбой, иногда даже не будучи знаком с этим человеком…

Его голос (как нечто отдельное) – это уже символ. За его голосом очень много чего скрыто. Его голос нужно расшифровывать.

Бывает, животное издает какой-то особый клич, извлекает из себя какой-то особый звук – и все «читают» его и собираются… Так и голос Гердта. На него собирались, потому что он притягивал к себе. Бывает звук зрелища, звук события. Звук, за которым стоит удовольствие. Звук, в котором есть тайна… Вот таким голосом, какой был у Гердта, можно рассказать всё. Абсолютно всё. И это будет потрясающе, потому что в самом его голосе уже есть событие.

Актер – слово слишком вспомогательное в разговоре о Гердте. Его способ передачи – не актерский. Мне кажется, иногда он был таким… дилетантом, который выше профессионала, потому что он был человеком широкого образования. Мне кажется, то, что он сделал на сцене и в кино, нельзя судить по законам актерского искусства. Как и Володю Высоцкого, например… В нем было что-то пушкинское. Все они чем-то похожи. Маленькие, кудрявенькие, черненькие…

Я читал ему стихи, которые уже давно не пишу… Не могу сказать, что он был от них в восторге… Но мои эпиграммы ему нравились. На мой юбилей он написал мне замечательные стихи:

 
Он гением назвал меня, но это было днем,
А вечером того же дня назвал меня говном…
Но говорить о нем шутя я не имею прав,
Ведь он и вечером и днем был, в общем, где-то прав…
 

Моя последняя встреча с ним была на его юбилее. Я зашел в маленькую комнатку, где он лежал… С ним сидел Юрий Никулин. Увидев меня, он приветственно взмахнул своей прекрасной кистью. Я не мог на него долго смотреть, мне было страшно… Я был потрясен этим вечером. За несколько недель до смерти, находясь уже в очень тяжелом состоянии, человек собирает друзей и гостей, выходит на сцену и улыбается… шутит… читает прекрасные стихи… проводит на сцене несколько часов (!)… Я тогда подумал: да как же это так?.. тут… заболит что-нибудь – и уже никуда не выходишь… не хочешь ни с кем разговаривать… А человек, преодолев окончательный приговор, идет к людям улыбаясь… Я восхищаюсь этим человеком. Он останется у меня в памяти на всю жизнь. Я просто не смогу его забыть.

Таких, как Гердт, больше не может быть. Никогда.

 
О, Необыкновенный Гердт,
Он сохранил с поры военной
Одну из самых лучших черт —
Колено он непреклоненный.