Текст книги "Красные фонари"

Автор книги: Валентин Гафт

Виртуоз

 
Прожилочки на крыльях у стрекоз
Искусно вывел виртуоз,
Лишь он мог сделать из простой слюды
С головкой спичечной летающее чудо,
А на спине шершавого верблюда
Оставить нам горбатые следы…
Так, на одной струне играя, Паганини,
Кусочек дерева прижав к щетине,
Прожилок и горбов неведомые муки
Передавал в терзавшем сердце звуке.
 

Охота

 
Кто обманывает рыбу,
Прерывает птицы пенье,
Тащит волоком оленя
Без стыда и униженья?
 
 
Кто свалил медведя глыбу,
Набираясь вдохновенья?!
Это вы, Владимир Ленин,
Это вы, Иван Тургенев.
 
 
В небо птицы улетели,
И уплыли рыбы в реки,
А в лесах укрылись звери,
Напугало, видно, что-то.
 
 
Это люди обалдели,
Кем-то прокляты навеки.
Изменили общей Вере
И придумали… ОХОТУ.
 

Осип Мандельштам

 
Мы лежим с тобой в объятьях
В январе среди зимы,
Мой халат и твое платье
Обнимаются, как мы.
 
 
Как кресты на окнах – рамы.
Кто мы, люди, мы – ничто?
Я читаю Мандельштама,
А в душе вопрос – за что?
 
 
Ребра, кожа, впали щеки,
А в глазах застывший страх,
И стихов замерзших строки
На обкусанных губах.
 

Фаина Раневская

 
Голова седая на подушке.
Держит тонкокожая рука
Красный томик «Александр Пушкин».
С ней он и сейчас наверняка.
 
 
С ней он никогда не расставался,
Самый лучший – первый кавалер,
В ней он оживал, когда читался
После репетиций и премьер.
 
 
Приходил задумчивый и странный,
Шляпу сняв с курчавой головы.
Вас всегда здесь ждали, Александр,
Жили потому, что были Вы.
 
 
О, многострадальная Фаина,
Дорогой захлопнутый рояль.
Грустных нот в нем ровно половина,
Столько же несыгранных. А жаль!
 

На смерть Алексея Габриловича

 
Живых все меньше в телефонной книжке,
Звенит в ушах смертельная коса,
Стучат все чаще гробовые крышки,
Чужие отвечают голоса.
 
 
Но цифр этих я стирать не буду
И рамкой никогда не обведу.
Я всех найду, я всем звонить им буду,
Где б ни были они, в раю или в аду.
 
 
Пока трепались и беспечно жили —
Кончались денно-нощные витки.
Теперь о том, что не договорили,
Звучат, как многоточия, гудки.
 

Футбол
(Константину Бескову)

 
Скажу я так: кто не играл в футбол,
Тот счастья не испытывал ни разу.
Играя по свистку, не по приказу,
От мук любых вас избавляет гол.
Он вам поднимет дух, прорежет слух,
Он мышцы оживит, подтянет нервы.
Вернется страсть к тем, кто давно потух,
Захочется любить от радости безмерной.
И главное на свете – это пас,
Уметь открыться, угадать движенье,
Вбить в сетку мяч и осчастливить нас,
Чтоб вечным стало чудное мгновенье.
Футбол – не просто мячик на траве,
Не только наши радости и беды.
Жизнь – это поле – половины две:
Здесь пораженья, там – победы.
 

Екатерине Максимовой

 
Узор, написанный рукой природы,
Где непонятна тайна мастерства.
Где все цветы земли в лазури небосвода —
Живое чудо в форме божества.
Ты – легкая, но с грузом всей Вселенной.
Ты – хрупкая, но крепче нет оси.
Ты – вечная, как чудное мгновенье
Из пушкинско-натальевской Руси.
 

Ролан Быков о Валентине Гафте

Образ человека в нашем сознании складывается из отдельных впечатлений: чаще в виде едва обозначенного рисунка или мозаики, реже как проникновенный портрет, а иногда даже как чертеж или схема. Валентин Гафт живет во мне как роскошное панно: в центре – сам, Его Великолепие, Гафт – гениальный актер и поэт, в гениальном черном фраке с потрясающей бабочкой и ослепительной хризантемой в петлице; слева – Гафт-самоед, больной и нервный, в окружении благородного Игоря Кваши и других самых близких, но все равно далеких друзей; справа – Гафт-культурист с рельефными бицепсами и большими глазами в окружении взвинченных женщин и проходящих жен; сверху – Гафт-Саваоф, мирный, светящийся нежной добротой, прощением и грустной мудростью; а внизу – Гафт в адовом огне собственных глаз, полный почти настоящего гнева и желчи. Тут он – конечное слияние Фауста с Мефистофелем, тут гений и злодейство совместились. Хотя гений – подлинный, а злодейство – придуманное, чтобы не было так больно жить. В этом секрет. Жить доброму и ранимому Гафту действительно больно. Не то такая жизнь, не то таков Гафт.

По обеим сторонам панно запущены гирлянды из фаса, профиля и три четверти в бесконечных сменах выражения лица и настроения: веселья, грусти, восторга, муки, любви, ненависти, озорства и любопытства. Лицо то открытое, как у ребенка, то закрытое, как у тайного агента Средневековья, то счастливое, то страдающее, то отрешенное, то земное и мученическое. Вот уж действительно – человек с тысячью лиц. Выбирай любое. Я выбрал давно – обожаю Гафта за все: за любовь к матери-сцене, сыновнюю преданность ей, за стихи, эпиграммы и роли, за драгоценное мерцание граней таланта. Я необъективен к нему и не хочу быть объективным, потому что объективность по отношению к этому человеку – чушь и мелочность души. Его надо любить, и только тогда он понятен и хорош. Баба-Яга у Шварца в «Двух кленах» говорила: «Отойди, Василиса-работница, ты меня не понимаешь! Меня тот понимает, кто мной восхищается!» Это про Валентина. Кто не восхищается им, никогда не поймет богатства души этого тотально талантливого человека. Он актер, поэт, философ, лирик, трагик, иллюзионист, но главное, он лицедей, он не живет без вашего восхищения, он умрет, если не будет вами немедленно любим.

А еще я был на его юбилее, он играл такие разные роли (какие кружева!); а еще мы с ним заседаем в Академии дураков, там он однажды читал свои стихи (такие грустные!); а еще мы с ним однажды сымпровизировали дуэль на стихах и эпиграммах (как все радовались!). Счастье!

Да. Нынче истинный талант – наше единственное прибежище и спасение. Восхищайтесь талантливыми, храните их в своей душе, оберегайте их и любите, иначе жизнь наша пройдет на скотном дворе в хлеву золотого тельца.

Любите Гафта!

Когда настанет час похмелья

Театр

 
Театр! Чем он так прельщает,
В нем умереть иной готов,
Как милосердно Бог прощает
Артистов, клоунов, шутов.
 
 
Зачем в святое мы играем,
На душу принимая грех,
Зачем мы сердце разрываем
За деньги, радость, за успех?
 
 
Зачем кричим, зачем мы плачем,
Устраивая карнавал,
Кому-то говорим – удача,
Кому-то говорим – провал.
 
 
Что за профессия такая?
Уйдя со сцены, бывший маг,
Домой едва приковыляя,
Живет совсем, совсем не так.
 
 
Не стыдно ль жизнь, судьбу чужую
Нам представлять в своем лице!
Я мертв, но видно, что дышу я,
Убит и кланяюсь в конце.
 
 
Но вымысел нас погружает
Туда, где прячутся мечты,
Иллюзия опережает
Все то, во что не веришь ты.
 
 
Жизнь коротка, как пьесы читка,
Но если веришь, будешь жить,
Театр – сладкая попытка
Вернуться, что-то изменить.
 
 
Остановить на миг мгновенье,
Потом увянуть, как цветок,
И возродиться вдохновеньем.
Играем! Разрешает Бог!
 

Музыка Генделя

 
Мне снился сон, он был так странен,
Я б выдумать его не смог,
Как в соблазнительном тумане
Я флейтой плыл меж чьих-то ног.
На провалившемся диване
Ушел во сне я в этот рейд.
В страну несбывшихся желаний,
Переплетенья ног и флейт.
 

* * * *

 
Если потеряешь слово,
Встанешь перед тупиком, —
Помычи простой коровой,
Кукарекни петухом.
 
 
Сразу станут легче строчки
От вождения пера.
Превратятся кочки в точки,
Станет запятой дыра.
 
 
Уложи свой лоб в ладошку
И от нас от всех вдали
Потихоньку, понемножку
Крыльями пошевели.
 
 
И падут перед стихами
Тайны сотен тысяч лет.
Все, что трудными ночами
Ты предчувствовал, поэт.
 
 
Нет, перо в руках поэта —
Это вам не баловство.
Он – дитя, соском пригретый,
Но в нем дышит божество.
 
 
Связь времен – связь света с звуком.
Как постигнуть эту страсть?
Поэтическая мука —
В даль туманную попасть.
 
 
Акварели слов слагая,
Скальп снимая с тишины,
Ты услышишь, улетая,
Звук натянутой струны.
 
 
Но паря под облаками,
Тихо празднуй свой улов.
Все мы были дураками,
Пока не было стихов.
 

Пушкин

 
Как многолик певец творенья —
Вот гениальности пример.
Но как едино вдохновенье,
Как в нем слились в одно мгновенье
И слезы, и стихи, и Керн.
 

* * * *

 
Вечер не вечность. Промчится —
как миг новогодний,
Снег, поискрившись, – сойдет,
не оставив следа.
Знаю, что очень люблю,
что люблю тебя очень – сегодня,
Завтра, быть может, не будет
уже никогда.
 

* * * *

 
Когда настанет час похмелья,
Когда придет расплаты срок,
Нас примет космос подземелья,
Где очень низкий потолок.
 
 
Бутылка там под ним повисла,
Как спутник в невесомой мгле,
И нет ни в чем ни капли смысла,
Весь смысл остался на земле.
 

Мать и дитя

 
Нет, не ошибка, не накладка,
Не сказка это, не загадка.
И грудь полна, бела как снег,
Без крыльев, голенький, весь в складках,
Быть может, спит утенок гадкий,
А может, гадкий человек.
 

* * * *

 
Земли скрипучие рулады
Терзают слух мой по ночам.
Ей тяжесть дантовского Ада
Уже давно не по плечам.
Пронзив иглой земное темя,
Замрет натруженная Ось,
И перекрестит Землю Время,
Чтоб ей спокойнее спалось.
 

Солнце

 
Я солнце пяткой заслонил в окне,
Чтобы оно глаза мне не слепило,
Но почему-то стало стыдно мне,
Что так я обошелся со Светилом.
 
 
Чуть-чуть ногой я влево шевельнул,
И солнце мне в глаза, как зверь, вцепилось.
Лицо в слезах в подушку я воткнул,
А желтое пятно за тучей скрылось.
 
 
Как стало вдруг темно средь бела дня.
Нет, тыкать пяткой в солнце я не вправе.
Лишь туча черная смотрела на меня
В небесно-золотой оправе.
 

* * * *

 
Упало зеркало – разбилось отраженье,
Сегодня или завтра быть беде,
Не так причесан мир, и все его движенья
Преломлены, как тени на воде.
 
 
Разбитых стекол свет стал узким, колким,
Но отраженье мира погребя,
Мы соберем души своей осколки,
Чтоб, может быть, увидеть в них себя.
 

* * * *

 
И опять навязчивая мысль
О беде, о гибели, о смерти.
Не спеши, костлявая, уймись.
Не с тобой плясать мне в круговерти.
 
 
Мы еще наладим Дом и Быт,
Крыльями раскинутся лопатки.
Мне всего-то, чтобы не навзрыд,
Капельку тепла – и все в порядке.
 
 
Размахнуться б в ширину плеча,
Перерезать вены отступленью,
Чтоб не пасть у ножек палача,
Чтобы не вернуться в заточенье.
 
 
И опять навязчивая мысль.
Я гоню ее, как бабку-сводню.
Помоги мне, неземная высь,
Черти меня тянут в преисподню.
 

Черный квадрат

 
Начала не было, и не было конца,
Непостижимо это семя,
Меняет на ходу гонца
Эйнштейном тронутое Время.
 
 
Конь Времени неудержим,
Но гениальные маразмы
Еще заигрывают с ним,
Катаясь в саночках из плазмы.
 
 
Но наберут ли Высоту
Качели нобелевской славы?
Качнувшись «влево налету»,
Мир, как всегда, «качнется вправо».
 
 
Молчат сомкнутые уста,
Совсем иного царства врата,
Непостижима чернота
Сверхгениального квадрата.
 
 
Там Время – черная дыра,
Как давит глубина сетчатку.
Какая темная игра.
Как ослепительна разгадка.
 

Древность

 
И древность
Вызывает ревность.
На то есть веские причины,
В нее влюбляются мужчины,
И женщин покидает
Верность.
 
 
Нет в этой старости изъянов,
Ее ничем не удивишь,
В ней сексуальность ресторанов
И легкость черепичных крыш.
 
 
Она – как молодость в сединах,
Что век для древности – лишь час.
Она останется в гардинах,
Посуде, мебели и винах
И с королями на картинах
Переживет меня и Вас!
 

Шляпа

 
Всегда на столбовой дороге
Мне преграждали жизни путь
Вот эти бешеные ноги,
Вот эта бешеная грудь.
Пошли последние этапы,
Уже недолго ждать конца,
А мне навстречу только шляпы,
И нет ни одного лица.
 

* * * *

 
Что я слышу в конском ржанье,
Зов любви или страданье?
 
 
В нем раскаты грома, взрыв,
В нем к бесстрашию призыв,
А потом опять тревога,
Словно просят на подмогу
Лошадиные глаза.
Снова страх, обвал, гроза,
В конском ржанье приступ страсти
Вороной каленой масти.
Конь меж ног, как бы хлыстом,
Охлаждает страсть хвостом.
Но натягивают жилы
Вулканические силы,
Радость ржет, и ржет печаль,
Конь, как дьявол, сатанеет,
Все мгновенно каменеет
И становится как сталь.
Выхлоп, буря, изверженье,
Приступ, ноздри, храп и стон,
И награда за терпенье —
Взлет, астрал, освобожденье
И блаженство облегченья
Сразу в сотни тысяч тонн.
 
 
Вот какое содержанье
Я услышал в конском ржанье.
 

Ю. Любимов

 
Он жил с азартом дуэлянта,
Бесстрашно дрался с палачом.
В нем мудрость Пушкина и Данте
И шпагой были, и мечом.
 
 
Он не сгибал пред властью спину,
Для них он был страшней чумы,
Он не вернулся блудным сыном,
Он был отцом, блудили мы.
 
 
И мы, как прежде, виноваты,
Что честным стал считаться вор.
«Нет, все не так, не так, ребята», —
Хрипит Володя до сих пор.
 
 
Восстань, «Таганка», стань примером,
Не дай опошлить новый век.
За вашу чистоту и веру —
Седой красивый человек!
 

Сюжет для большого романа [2]2
  Из беседы Ю. Мариновой (ж-л «Домовой», № 11, 1999 г.).


[Закрыть]

Конечно, о них сплетничали. Конечно, за ними охотились доморощенные папарацци. Наутро глядишь – в газетке фото: Остроумова и Гафт. Только они тех газет не читали и сплетен тех не слышали. Они летели. Жизнь рванула пять лет назад на пятой скорости – газ в пол! – унося их от прожитых врозь десятилетий, иных любовей-нелюбовей, жен-мужей вперед. О них хочется говорить словами любовной лирики Пастернака. Например, так:

«…О свойствах страсти»

– Ольга, вы когда-нибудь себе объясняли, как получилось: вы с Валентином Иосифовичем, судя по всему, сто лет знакомы, ничего не происходило, и вдруг – раз?!

– Мы не были знакомы…

– Но вы снимались вместе в «Гараже» у Рязанова!

– Ну и что? Мы там даже «здрасьте» друг другу не сказали за все это время. Я, во всяком случае, такого момента не помню.

– Как… У Гафта же там даже реплика была, обращенная к вашей героине. Кажется, «рациональная вы моя»…

– В «Гараже» моя «сверхзадача» была спрятаться за какую-нибудь рептилию, чтобы меня только не видно было!

– Почему?!

– Я стеснялась ужасно. Они для меня были такие актеры огромные. И потом, снобы все. А я кто такая?

– Что значит кто такая?! Тогда ведь уже полмира обрыдалось над судьбой Женьки Комельковой из фильма «А зори здесь тихие», и слава пришла, кинофестивали всякие. Вы же были звездой!

– Да никакой я звездой не была. Во всяком случае, таковой себя не чувствовала. Мне и до сих пор ужасно неловко на разных киношных тусовках. Недавно вот пришлось пойти на кинофестиваль: Оля, дочка, в фильме «Страстной бульвар» снялась в эпизоде. Так, господи, я не знала, куда деться! Ужас! Думала, скорее бы свет погасили, чтобы меня никто не видел! Хотя вроде бы отчего? Ну, наверное, выглядела не так, как хотелось бы. Так что?! Все ведь нормально. Нет, видимо, для того, чтобы по-настоящему быть звездой, мне не хватает каких-то нужных качеств. Я слишком многого боюсь в жизни. Боюсь быть неприличной. Боюсь быть вульгарной. Боюсь быть нетактичной. Боюсь публичности, в конце концов.

Гафт говорит:

– Еще до того, как я был знаком с Олей, я не только приглядывался к этой артистке и женщине. Мне она очень нравилась! Давно. Но я знал, что она занята. И, судя по всему, человек она очень серьезный, верный. Настоящий. Просто начать с ней заигрывать бессмысленно.

Она где-то далеко-далеко от всяких интрижек, фривольных историй. Что это? Недостаток женский? Или воля такая? До сих пор не могу разобраться. Мне кажется, что это просто какое-то чудное дарование, и не надо его тревожить. Бывает такое. При этом красивая женщина, нравящаяся всем. Женщина, от которой вспыхивают. Просто от того, как она проходит мимо. Ее опасно вообще показывать в компании. Потому что она сразу выделяется среди прочих. И это многих раздражает. Семьи может разбить. Нет. Оля удивительная! Поэтому в «Гараже» я, конечно, ее внимательно разглядывал – это было такое светлое пятнышко, которое нельзя не приметить, – но даже не сделал попытки подойти. Отступил, стал искать в ней несуществующие дурные вещи. Убедил себя, что у нее кривые ноги, что не так уж она и хороша. Самоуспокоился… И только спустя двадцать лет, случайно увидев ее по телевизору, я вспыхнул и понял: вот она – моя! Так судьба распорядилась, что мы с ней через несколько дней встретились. Совершенно случайно. На концерте. Вот и все. Я теперь иногда думаю: не дай бог разбудить в ней черты, свойственные всем остальным женщинам. Боюсь, как только это появится – все, я ее и не увижу. Потому что, мне кажется, она достойна гораздо лучшего, чем я. Она потрясающая женщина! А какая она актриса! Вот здесь я могу быть абсолютно объективным, не только как зритель, но и как близкий человек…

«Судьбы скрещенья»

Значит, пишем в романе фразу: «Прошло двадцать лет». И как они жили все эти годы с другими людьми. И как не нам судить, своею жизнью живет человек или нет. Страшно только, если в самом конце он скажет другому: «Я прожил с тобой не свою жизнь». Были дети, роли, быт, у Него – разные жены, у Нее – один «долгоиграющий» муж, от которого она однажды отважилась уйти. И довольно об этом. Она если уходит, то навсегда.

Комплексы, маски, попытки взлететь. Но это такой полет, который предполагает пару… Вот тут как раз и возникла бы дорога. И по ней в числе прочих мчались бы два автомобиля. В красном «жигуленке» за рулем – Она, в синем – Он. Ехала бы компания на чужую дачу. И вдруг они бы запели – Он и Она. Мчались бы по дороге и пели. Вроде «Ой, мороз, мороз». Не важно. А важно, что ангелы там, в поднебесье своем, уже приунывшие, вздохнули бы облегченно: «Ну, слава Богу, кажется, началось».

Ольга говорит:

– Рядом со мной оказался человек не то что без маски – без кожи! Таким он был при первой же встрече и при долгих встречах потом. Меня это тогда поразило. Как? Гафт же совсем другой! Но я видела: не играет, не притворяется – он такой. До сих пор думаю: как мы, люди, в общем-то не понимаем друг друга. Особенно зрители актера. Тот Гафт, который всем известен, – это защита, это панцирь того Гафта, которого мы не знаем. И я раскрылась. Полностью. А потом он исчез.

– Почему?!

– Ну, ему надо было разобраться, что ли. Мы не виделись месяца четыре. Разобраться… Я его понимаю. Мужчин вообще пугает такая открытость женская. Потому что очень часто она бывает наигранная, корыстная. И они «покупаются»: отличить, где корысть, а где нет, сложновато.

– Какая же корысть могла быть у вас?!

– Ну, мало ли… Замуж за него выйти. Хотя этого я как раз не хотела.

Тогда там, в романе, появляется такая длинная – на четыре месяца – глава, в которой Он думает, что слишком стар для нее, что способен только испортить ей жизнь, что ничего хорошего из этого не получится. А Она лежит, уткнувшись лицом в стенку, или пытается делать вид, что все в порядке, и только бросается к телефонной трубке на каждый звонок. Слава богу, однажды Он все-таки позвонил.

– У меня была однокомнатная квартирка – 18 метров. У Оли тоже маленькая – без вентиляции, да еще двое детей, да еще я! Но я бы жил так до сих пор, как-нибудь. Потому что не задумывался об этом. Главное – не размеры квартиры, а состояние души. Я человек ленивый, инертный. Сам бы никуда не пошел и никого ни о чем не попросил. Но тут я понял, что должен что-то сделать для Оли, для себя, для семьи. У нас должен появиться свой дом. И жизнь сама неожиданно пошла мне навстречу – подвернулся счастливый случай. Но квартиру я все равно получить бы не смог. Меня спросили: «Вы один?» – «Да, я одинок». – «Вот если бы у вас была жена…» – «Да она есть. Только мы, так сказать, в гражданском браке». – «Если вы распишетесь…» – «Когда это надо сделать?» – «Как можно быстрее. Буквально завтра». А я в это время плохо себя чувствовал, попал в больницу. Оля же меня туда и отвезла. Потом там, как во сне, появился милый человек из ЗАГСа. Пришли свидетели с цветами – наши друзья. Все было не только не торжественно, но нелепо страшно! Умирающий, на больничной койке, как-то старался улыбаться, но хотелось, чтобы поскорее все ушли. Мне сказали: вот тут распишись. Я расписался. И все равно вот так, в больнице, все скомкавши, это было гораздо лучше, чем выслушивать который раз слова про будущее семейное счастье и марш Мендельсона. Тем более мне уже в ЗАГСе появляться неудобно – скажут: что ж это такое, все время женится и женится! Поэтому очень хорошо, что я не мог встать. Конечно, необычная получилась свадьба. Но у нас все необычно. У меня никогда не бывает по-человечески!..

«И провести границы меж нас я не могу»

…Самое главное, что рядом с этим человеком я могу быть сама собой. Я не сравниваю нас актерски. Просто знаю, что он актер огромный, гораздо больше меня. А в жизни мы партнеры. Мы равны. И это очень приятное чувство. Я могу рявкнуть, оттого что устала, но никто из нас не капризничает специально, чтобы унизить другого, не борется за пальму первенства. Хотя… Вначале мне так по-глупому бывало обидно, когда к нему подходили за автографами, а на меня даже не обращали внимания! А чего тут обижаться – это все равно что предъявлять претензии ко времени. Ну снимайся больше, на экране появляйся чаще, и тебя тоже будут узнавать! Теперь я достаточно легко с этим мирюсь. Во всяком случае, не устраиваю истерик. Единственное, чего хочу, чтобы он, будучи актером, не забывал рядом со мной, что он мужчина, а я женщина.

– Но он, похоже, и не забывает. Вообще складывается впечатление, что исполнять любое ваше желание для Валентина Иосифовича одно удовольствие.

– Настоящий мужчина и должен получать от этого удовольствие. Правильно. Конечно.

– То, что случилось с вами пять лет назад, можно назвать словом «страсть». Что-то пришло на смену ей, первому потрясению?

– Во всяком случае, не привычка. Мы интересны друг другу. Говорю «мы», потому что, мне кажется, так оно и есть. Он удивительно великодушный человек. Щедрый. Добрый. Он умеет просить прощения. И сам прощает. Я, кстати, сегодня ехала в машине и думала о Вале: боже мой, сколько этот человек делает для меня так, как только мама может делать для своих детей: исподволь, постоянно, чтобы они даже не замечали этого. Не в материальном даже смысле (хотя и здесь я точно знаю, что, если понадобится мне, даже не мне, а моему сыну или дочери, Гафт не станет говорить: я уже свою норму в этом месяце выполнил, не трогайте меня, я устал, а просто пойдет и сыграет лишний спектакль). В духовном. Душевном. Это не может разонравиться, даже если ты уже не так страстен, как в начале пути. И потом, у нас есть удивительная уверенность друг в друге. Этот человек – мой друг. Я не могу сказать «моя половина». Еще слишком рано. И даже не надо об этом думать. Но я ему верю бесконечно. Неизвестно, как будет дальше. Мы живем сегодня. Не знаю. Может, он скажет другое.

– А что он скажет?

– Вы знаете, как устаешь притворяться? Быть самим собой очень трудно. Путь к себе невероятно сложен. Иногда всю жизнь человек идет к себе, да так и не доходит. Мне кажется порой, что я веду себя слабо, не по-мужски. Но с Олей я живу по-другому. Она мне помогает. Я и артистом стал другим. И в то же время с ней я такой, какой я есть. Это не значит, что все так просто, – часто необходимо что-то преодолевать в себе. Но нету ненужных усилий, мне легко с этим человеком! Потому что, когда тебя понимают, эти мгновения блаженны.