Текст книги "Желтый металл. Девять этюдов"

Автор книги: Валентин Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

5

«Доделывать» Трузенгельда было, в сущности, нечего. Этот ловкий, хитрый и энергичный «деятель» отлично знал, что его ожидает приговор к максимально возможному по закону наказанию, то-есть к заключению сроком на двадцать пять лет.

Хороший, умелый механик, хороший слесарь, да еще на короткой ноге, Трузенгельд сказал себе, что не так страшен чорт, как его малюют.

– Все эти окуневы, зимороевы, трузенгельды, густиновы – люди в своем роде бронированные, – говорил Нестерову полковник Турканов. – Дело в том, что они никого не любят, ни к чему и ни к кому не привязаны. Жена для них житейская, бытовая необходимость, нечто вроде удобства в квартире. Конечно, приятно, чтобы это удобство имело наиболее красивую, что ли, форму. Он жену приласкает, как кота, который к вам ласкается. Дети для них – некая физиологическая случайность. Их сердце всегда свободно – за его отсутствием. Что бы с ними ни происходило, они смело смотрят людям в глаза по неимению стыда.

Нестеров соглашался. Он вспоминал о неуязвимом Кащее Бессмертном, жестоком герое русских сказок. А ведь Кащей поручил любимой женщине хранить свое сердце! Глубокий смысл вложен в сказку: жило, значит, и в Кащее чувство, коль было сердце, доверенное женщине! Многие из тех людей, кто прошел перед Нестеровым, оказались куда страшнее сказочного Кащея. Такие носят при себе все свое. Для них лишение заключено только в потере тех или иных самоличных наслаждений. Законченный эгоист, как Окунев, боится лишь угрозы для своей жизни.

Требовалось социальное обобщение. Казалось, что у многих из подследственных по «золотому делу» разорваны все общественные связи. Нестеров спросил:

– Опасны ли они для любого общества? Для любой общественной формации?

– Внешне как будто и так, – отвечал Турканов. – Во всяком случае многие из них очевиднейшие, бесспорнейшие уголовники. Но, возможно, что для некоторых из этих ваших «деятелей», живи они в капиталистических условиях, этакие «действия» были бы, по существу, попыткой подняться в ряды правящего класса. Через «черную дверь». Сколько фундаментов крупнейших состояний закладывалось внезапным обогащением – плодом вульгарнейшей и никак непозволительной уголовщины. Примеры были, но люди эти уже забыты. А вот знаменитый банкирский дом Ротшильдов. В поговорку вошло: богат, как Ротшильд. Династия. Современные Фуггеры. Вернее, Фуггеры прошлого столетия и начала этого. Один из Ротшильдов начал маркитантом в эпоху наполеоновских войн: ездил за войсками на повозочке в одну лошадь, продавал солдатам вино, водку, табачок, закуску. А у солдат скупал плоды мародерства на полях сражений и в захваченных городах. Занятие выгодное. У солдата один ранец, много не засунешь; коль сразу не превратишь в монетку, бросай. Конечно, легко лишиться шкуры. Но это уж издержки производства: «Волков бояться – в лес не ходить». Зато прибыли на таких оборотах исчисляются многими тысячами процентов. Соблазнительно! Юридически мародерство – деяние уголовно-наказуемое. Начинающий Ротшильд был попросту скупщиком краденого.

Нюх у него был. И к дням битвы под Ватерлоо этот уголовник-маркитант таскался по тылам английской армии. В первой половине дня Наполеон потеснил войска коалиции. Кто-то уже драл с поля сражения, обозники мчались в Брюссель верхом на конях с обрубленными постромками. И когда к вечеру Веллингтон с Блюхером добивали Наполеона, в тылах победителей бушевала паника. Масса людей, сопровождавших английскую армию, бросая все, устремилась в порты, к кораблям: бежали от воображаемых французов. А бойкий скупщик краденого «поставил на Веллингтона». Он вертелся среди беглецов, за грош хватал кареты, чемоданы, припасы. Словом, все, чего не утащишь на спине или не увезешь в седле. За бешеные деньги продавал лошадей. Паника перекинулась в Лондон. Связь была медленная. На материке коалиция осознавала полноту победы над Наполеоном, а на лондонской бирже произошел крах: разорялись те, кто поставил против Наполеона. Ротшильд же был уже не прохвост-мародер, а господин Ротшильд.

6

Смекнув, что происшедшего не поправишь, а жить можно везде, Михаил Трузенгельд перестал чего-либо стесняться и был не прочь безнаказанно поиздеваться над следствием.

Однажды его спросили:

– Куда вы девали эти золотые монеты?

Не смущаясь присутствием прокурора и заместителя начальника следственного отдела Главного управления милиции, Трузенгельд ответил:

– За эти монеты ваши девушки оказывали мне благосклонность.

Этика вынуждает придать гнусности, действительно сказанной Трузенгельдом, допустимую в печати редакцию.

…Преступнику, особенно преступнику известного склада, подобные выпады подсказывает ярая злоба.

Ядовитая месть обществу; мишенью служит, во-первых, каждый работник милиции. Преступники естественно и порой даже талантливо ведут свою агитацию. Именно талантливо; ненависть – энергичный советник, а злоба способна вызывать вдохновение.

Так называемый обыватель, то-есть человек, склонный пассивно жить в своем маленьком мирке и не утруждать себя критическими размышлениями о большом мире, был бы поражен, узнав, что он, беззаботно повторяя что-то, компрометирующее нашу милицию, служит покорным рупором уголовника.

…Трузенгельд отличнейше знал, что ровно ничем не рискует. Со злорадством поглядев на трех своих врагов, он изобразил испуг. По-актерски закрывшись руками, будто его ударят, – новое оскорбление присутствующих, – Трузенгельд «извинился»:

– Я пошутил. Я больше не буду.

Эти выходки, которые случаются чаще, чем можно предполагать, и бывают весьма разнообразными, не протоколируются. Протокол без подписи подследственного никому не нужен, он недействителен. И это правильно. В протоколы допросов вносится лишь то, что согласен подписать подследственный.

Истинная атмосфера допросов не доходит до общего сведения, остается неизвестной судьям и советским гражданам, присутствующим в залах судебных заседаний. Думается, что так и должно быть. Обязанность суда хладнокровно, нелицеприятно установить бесспорные факты и соразмерно им применить закон.

Дразнить же суд, издеваться над судьями опасно. Судьи защищены законом, который они могут и обязаны применить. В судах трузенгельды ведут себя невинными овечками.

Следователи надолго запоминают выходки подследственных, хотя личный гнев оскорбленного человека проходит. Как художественные образы помогают осознанию фактов, так и подобные «откровения» подследственных способствуют обобщениям и закаляют борца.

Бродкин вел себя внешне скромнее, чем Трузенгельд, но он старался уколоть Нестерова, может быть, и побольнее.

Прищурившись, Бродкин заявлял:

– Слушайте, я все показал, не вызывайте меня больше, я больше не буду давать показания.

– Почему?

– Дальше хлопочите себе сами, за свои следственные обязанности. Мне это не нужно. И так и так – кругом двадцать пять.

Нестеров не возражал:

– Да, если вы сами назначаете себе такую меру наказания, то, вероятно, суд внемлет вашему заявлению.

– Ничего, – Бродкин ухмылялся, – ваши двадцать пять я отсиживать не буду.

– Почему же не будете?

– Амнистии будут.

– А если амнистий не будет? – спрашивал Нестеров.

– Еще что-нибудь будет. – Бродкин подмигивал с наглой интимностью: один умный человек беседует с другим.

– Вы хотите сказать, что нас не будет?

– Вот именно, гражданин следователь.

– А если мы все же будем?

– Что ж, – притворно вздыхал Бродкин. – Запасусь терпением. – Он не верил, что ему придется отбывать полный срок, его надежды делились поровну между наступлением краха советской власти и амнистиями.

Бродкину хотелось оставить за собой последнее слово и лишний раз поддеть следователя, поэтому он продолжал:

– В лагере я как-нибудь проживу, имея тысячу в месяц. А выйду – мне еще останется кусочек хлеба с маслом на старость.

Неунывающий Бродкин… Печень его не беспокоила. Или болезнь проходит сама, или помогают новые лекарства, которые Бродкин получал через тюремную больницу, он не знал. Огорчительно, что он не попадет вторично к тому хирургу-профессору. Э, медицина везде одинакова, новое изобретение дойдет и в лагерь. По состоянию здоровья Бродкин будет на самых легких работах, часовщики нужны везде. Артистически владея своим ремеслом, Бродкин не боялся конкуренции.

Главное осталось в целости, – бродкинский основной капитал мог ждать двадцать пять лет. А если и не тысячу в месяц, то нечто весьма ощутимое ему обеспечит некто, оставшийся на свободе.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1

Среди забот следственного дела, которое охватило больше трет десятков человек, считая лишь тех, кто уже находился в заключении, Нестеров тоже подумывал о бродкинских деньгах. Бывший часовщик слыл очень богатым человеком. Трузенгельд подсказывал, что ценности, изъятые у Бродкина, составляют только часть его «капитала». И Зимороевы считали Бродкина, «в большом копитале», производя это понятие от глагола «копить».

Плох тот следователь, кто во время допроса лезет в дело за справкой. Следственный материал служит ограниченно, например, для оглашения последственному того или иного относящегося к нему показания, что, конечно, следователь не обязан помнить наизусть. Но все нити во всех подробностях и логических связях следователь держит в памяти.

В памяти Нестерова нашлось местечко для бродкинских денег. Они могли таиться где угодно, у какого-либо «верного» человека, быть зарытыми за городом, замурованными в стенах, спрятанными в погребе, как поступал Самсонов. Во всех подходящих местах дома Бродкина и в его надворных постройках Нестеров побывал. Тщетно! У того, кто прячет, – тысячи мест, кто ищет – одно: там, где спрятано.

В шкатулке Бродкина нашлись расписки бывшей владелицы дома Субековой на сумму в сто сорок тысяч рублей. Субекова показала через переводчика, что в купчей цену на дом занизили по просьбе Бродкина. Маклер по обмену жилплощади Тигренков указал, что богатые люди обычно формально снижают стоимость покупаемых ими домов.

Выяснились те или иные уголовно-наказуемые деяния людей, связанных с Зимороевыми, Бродкиным, Трузенгельдом и не по спекуляции краденым золотым песком. И все были убеждены в богатстве Бродкина.

Следователь беседовал с четырьмя последними по порядку домашними работницами Бродкина; поднимались на дневную поверхность многие характерные подробности, но тайна бродкинекого капитала не прояснялась.

Нужно поискать в саду, во дворе, в огороде. Мешал снеговой покров, а искать наудачу, разметать весь снег Нестеров не хотел. Одна из домашних работниц показала, что Бродкин любил сидеть в полотняном кресле около сарая, на том месте, где водились шампиньоны, которые хозяин сам выкапывал палочкой. Это показание запомнилось. Вторая домашняя работница подтвердила слова своей предшественницы.

И больше ничего об особых привычках Бродкина. Поиски на месте будут отложены до весны.

Если этот капитал, ускользающий от руки следствия, существовал и объяснял уверенность Бродкина в будущем, то эта же уверенность подсказывала Нестерову вывод: один Бродкин знает, где спрятаны его деньги.

2

В Москве обыск, произведенный в комнате Рики Моисеевны Мейлинсон, не дал ровно никаких результатов, кроме записки с адресом Давида Мейлинсона, проживавшего в одной южноамериканской республике. Вначале показалось, что находка не имеет отношения к спекуляции краденым золотом.

За несколько месяцев до ареста Рика Мейлинсон зарегистрировала брак с Александром Александровичем Селивановым, товароведом одной промышленной артели.

Селиванов, мужчина тридцати шести лет, то-есть моложе Рики на несколько лет, осанистый, красивый, жил со своей женой раздельно. Он пояснил, что еще не успел «съехаться» с супругой.

Муж Рики жил в небольшой, со вкусом обставленной однокомнатной квартире. На кухне, рядом с устроенным в стене холодильником, был обнаружен очень остроумный тайник, где оказались облигации займов на сумму в один миллион девятьсот тысяч рублей. Селиванов заявил, что ему лично принадлежит сто тысяч, а остальное является собственностью его жены, сохранившей фамилию Мейлинсон. Опасаясь воров, жена спрятала у мужа свое имущество.

Кроме облигаций, у Селиванова был найден адрес его родственников, которые тоже проживали в Южной Америке.

Странное совпадение, наводящее на многие мысли. Несколько забегая вперед, нужно сказать, что следствие потерпело поражение в этом пункте, как и в некоторых других деталях. Выяснить «совпадение», проследить связи не удалось.

– Скажите, гражданка Мейлинсон, у вас была связь, вы поддерживали переписку с вашим дядей, братом вашего отца, Давидом Мейлинсоном, проживающим в Южной Америке?

– Нет, не было связи.

– По закону вам не возбраняется поддерживать связь с родственниками или знакомыми, проживающими в любой части света.

– Я не переписывалась.

– А ваш отец?

– Не знаю. Тоже не переписывался.

– Зачем же вы храните адрес вашего Дяди Давида Мейлинсона?

– Не знаю. Случайно лежал. Очень давно.

– Как давно?

– Не помню. Давно. Еще до войны.

– Почему вы после войны не вернулись к себе в Гомель?

– Я хотела выйти замуж и устроить свою жизнь.

– А в Гомеле или в Котлове, где у вас родственники, вы не могли устроить жизнь?

– Мне казалось, что в Москве больше мужчин.

– Сколько вы заплатили за треть владения домом?

– Десять тысяч.

– А не больше?

– Нет. Десять тысяч. Посмотрите купчую.

– Откуда вы взяли деньги на покупку?

– Накопила.

– Когда накопили?

– Еще до войны.

– И хранили их во время войны?

– Да. Я берегла эти деньги.

– Всю войну? Возможно ли это?

– Это так.

– Вы знаете Владимира Борисовича Бродкина?

– Такую фамилию я слышала в Котлове.

– А с ним лично вы знакомы?

– Нет.

– Вы настаиваете, что Бродкина лично не знаете и что у вас на квартире в Москве он не бывал?

– Да настаиваю.

– А Михаила Федоровича, он же Фроимович, Трузенгельда вы знаете?

– Да. Это мой родственник.

– Он бывал у вас в Москве?

– Нет, не бывал.

– Это точно?

– Не помню.

– Вы покупали у него золото?

– Нет, не покупала.

– Вспомните!

– Подтверждаю, что золота у Трузенгельда не покупала.

– А у Бродкина?

– Я не знакома с Бродкиным.

– На какие деньги вы скупали облигации займов? У вашего мужа Селиванова изъяты облигации на один миллион девятьсот тысяч рублей. Он показал, что они принадлежат вам.

– Я не знаю никаких облигаций.

– Ваш муж показал, что это ваши облигации.

– Он лжет.

Вы не хотите признать, что скупали у трудящихся облигации за двадцатую часть цены, считая для себя выгодным пользоваться выигрышами и тиражами погашения?

– Это неверно. У меня нет облигаций.

3

Таково содержание записанных следователем и подписанных Рикой Мейлинсон показаний в результате двух первых допросов, длившихся в общей сложности четырнадцать часов.

Очень может быть, что Владимир Борисович Бродкин и был прав, высоко оценивая деловые качества Рики. Но с первого дня привлечения к делу Рика доказала лишь чрезвычайное упорство, лаконичность речи, способность отмалчиваться, не больше.

Ее утверждения легко опровергались. Экспертиза бумаги, на которой был записан адрес южноамериканского Мейлинсона, и самой надписи доказала, что и то и другое имеет не более чем годичную давность.

Показания соседей и прежних владельцев комнаты Рики установили, что заплатила она не десять тысяч, а тридцать пять тысяч рублей. Обман нотариуса не свидетельствовал в пользу Рики. Она лгала, скрывая свои деньги.

Выбор места жительства в Москве именно потому, что в столице больше возможности выйти замуж, вызывал некоторую иронию. Но личные дела Рики Мейлинсон никого не касались.

Утверждение же, что она скопила деньги, истраченные на покупку дома, еще до войны и берегла их много лет, возила с собой в эвакуацию, было действительно смехотворно.

На своих версиях Мейлинсон настаивала со всем упрямством. Сказывался твердый характер. Но позиция была слабой, заявления недостоверными.

Все это принадлежит к числу косвенных улик. Далеко не всегда при неправдоподобных показаниях следствию и суду удается уличить обвиняемого во лжи, опровергнув его слова показаниями свидетелей и вещественными доказательствами.

Но очевидная лживость, очевидная невероятность аргументов подсудимого возмущает самого строгого судью – Здравый Смысл – и служит тяжкой уликой во всех судах мира.

Кто-то из опрошенных по делу сослуживцев Селиванова назвал мужа Рики красавцем мужчиной. На следствии красавец проявил выдержку и трезвый ум.

Селиванов смог отвести обвинение в спекуляции государственными займами. Он предъявил опись облигаций, собственноручно составленную Рикой и озаглавленную владелицей «мои миллионы». Муж доказывал, что получил эти миллионы на хранение, сам же скупкой никогда не занимался. Часть облигаций, собственность на которые он признал, он получил на работе, часть приобрел у знакомых, «выручая» их из денежных затруднений. В доказательство он назвал несколько фамилий.

Опись нанесла ущерб Рике, которая все же до конца продолжала запираться.

С точностью и тщательностью Селиванов восстановил обстоятельства первых встреч с Рикой. Он назвал людей, у которых впервые познакомился со своей будущей женой. В дальнейшем они встречались в садике перед Большим театром. Селиванов звонил по телефону, и Рика появлялась минут через десять-пятнадцать.

Здесь Селиванов нанес жене, конечно, сам того не желая, сокрушительный удар, от которого, перед судом Здравого Смысла, ей так и не удалось оправиться.

Вольно же было Рике пользоваться тем же телефоном и тем же местом для свиданий с Бродкиным совсем в других целях! Ей следовало бы избрать иной способ встреч или с дельцом, или с поклонником.

По номеру телефона были установлены знакомые Рики, проживавшие поблизости от Большого театра. Они подтвердили, что Рика бывала у них очень часто и не только сама пользовалась их телефоном, но ее вызывали и знакомые.

Показания Селиванова придали большую силу показаниям Бродкина, от знакомства с которым упорно, до конца, отказывалась Рика Мейлинсон.

Продолжая злобно топить Трузенгельда и его близких, Бродкин точнейшим образом описал путь от трамвая номер пять к «владениям» Рики; забор, двор, надворные постройки, крыльцо, дверь, внутренность комнаты, обстановку, даже указал многие карточки в альбоме, в том числе и карточку Трузенгельда.

Так рухнула самозащита Рики Моисеевны Мейлинсон. В дальнейшем она сочла выгодным объявить неточность своих первых показаний в отношении Михаила Трузенгельда интимной связью, в которой оба когда-то состояли. Мейлинсон опасалась, что факт дойдет до ее мужа.

– Но ведь это было давно, до вашего нового брака и даже до знакомства с гражданином Селивановым, – заметил Нестеров.

– Все мужчины так глупо ревнивы, – возразила Рика, клюнув своим сорочьим носом. Как она растерзала бы всех этих милиционеров, если бы могла!

Такой позиции неубедительного, голословного и компрометирующего отрицания очевидных обстоятельств Рика держалась до конца. Не действовали улики, очные ставки.

Торговка золотом не убедила следствие, не убедила и суд. Чрезвычайные усилия адвокатов при наличии столь неумного, столь легко опровержимого отрицания фактов оказались безуспешными. Верховный Суд и другие инстанций не нашли данных для пересмотра дела и изменения приговора мосгорсуда.

Усилия следствия установить, куда ушло скупленное Рикой Мейлинсон у Владимира Бродкина краденое золото, оказались тщетными. Были догадки, в эти догадки верилось…

Пожалуй, это были не догадки, и мешало вовсе не запирательство Рики Мейлинсон: дальнейшие действия по розыску вышли за пределы компетенции наших следственных органов…

4

Остается кратко сообщить о судьбе остальных воров золота.

Сун Ша-лин, известный на приисках под именем дяди Кости, не подвергался аресту и суду по причине старческой дряхлости.

Филат Густинов, муж и жена Грозовы, Сливин, Статинов и некоторые другие лица, служившие поставщиками краденого золота для скупщиков, были судимы и осуждены на Сендунских приисках выездной сессией областного суда.

Дело одного из руководящих работников котловского паровозного депо Буенкова слушалось особо: кроме пособничества в корыстных целях сбыту краденого золотого песка, Буенков был уличен в похищении, тоже в корыстных целях, служебных бланков управления железной дороги. Печати на чистые бланки Буенков ставил, пользуясь ротозейством служащих, которым доверялось хранение печати.

Спекулянтка Совина была осуждена нарсудом в Москве.

Брелихман, жена и мать Трузенгельда, жена Бродкина, сестра Василия Луганова Матрена Буенкова и несколько других соучастников Владимира Бродкина, Михаила Трузенгельда и Зимороевых были судимы Котловским горсудом.

Были судимы и наказаны хозяйственники, продававшие и покупавшие воск у Зимороева.

Прослышав об аресте Зимороевых, Абулаев бросил на волю судьбы и бога престарелую жену, дом с комнатами, увешанными коврами и прочее труднодвижимое имущество. Верный слуга увез с собой жену своего хозяина Иксанова. Впоследствии из-за слишком приметного лица Абулаев был задержан в Астрахани. Спутницы при нем не оказалось. Абулаев показал, что молодая женщина «поссорилась и ушла». Ее след потерялся. Она не принимала участия в преступных делах Иксанова и Абулаева.

Непроницаемая маска Абулаева скрывала упорный характер, но недалекий ум. Абулаев кончил тем, что сообщил следствию много интересного. Однако отлично законспирированного Иксанова не удалось установить.

Иксанов-Иканов-Соканов-Бердыев-Коканов-Агишев и прочее был установлен и изобличен значительно позже, в ходе следствия по делу крупного б-ского хозяйственника, человека, известного Магомету Абакарову под именем Хусейна, Хуссайна, Гуссайна или Гусейна. На этой фигуре замкнулся один из своеобразных кругов, которые проделывало золото, краденное на Сендунских приисках.