355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Валентин Иванов » Желтый металл. Девять этюдов » Текст книги (страница 27)
Желтый металл. Девять этюдов
  • Текст добавлен: 20 марта 2017, 18:30

Текст книги "Желтый металл. Девять этюдов"


Автор книги: Валентин Иванов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1

Чувства следователя находятся под влиянием, под непосредственным воздействием личностей подследственных и свидетелей. Хочет он или не хочет, у него возникают симпатии и антипатии. И он старается контролировать их фактами, истолкованием фактов.

Сознание подследственного ценно следователю как правдоподобное объяснение факта, но не само по себе. Без той или иной последовательности фактов признание не имеет никакой цены.

Следователь обязательно творит, в своем воображении он воссоздает обстоятельства преступления и проверяет их: правдоподобие должно быть доведено до степени бесспорной истины.

Следователь вступает в диалектическое противоречие, которое присутствует, как высший контроль его деятельности, на всех этапах работы: он стремится изобличить подследственных, но он убежден в том, что следственная ошибка является наихудшим преступлением перед обществом. Если будут осуждены невиновные, то преступники останутся на свободе. Органы юстиции, в которые пробрались небрежные работники, бюрократы, карьеристы, разрушают государство – так Нестеров понимал свою работу.

Полковник Турканов и практические воспитатели Нестерова сумели создать у начинающего следователя не опасливую недоверчивость, а здоровую потребность в трезвой критике и фактов и собственных умозаключений. Девизом старшего лейтенанта милиции Нестерова было: допускай все, но принимай лишь реальное.

И в мыслях Нестеров допускал решительно все, даже недобросовестность Сендунской милиции: кто-либо из ее работников мог сфабриковать против Окунева и Самсонова ложное обвинение из-за личных счетов, наконец, с карьеристскими целями.

Александр Иванович Окунев не подозревал, что пока его виновность не доказана и не стала для следователя бесспорной, в лице следователя он имеет защитника. Такова подлинная самокритика нашего следствия. Улики многосторонни, и чрезмерное доверие к одной их стороне, против подследственного, опасно, особенно в первой стадии следствия.

Возвращаясь из поездки в С-и, следователь знал, что Окунев виновен. Предстояло выполнить долг, обеспечить суд бесспорными доказательствами.

После находки в погребе Самсоновой на приисках заговорили об «удачливости» и проницательности московского следователя. Кто радовался, а кто, надо думать, поджал хвост и призадумался. В числе последних был и Василий Елизарович Луганов.

А Геннадий Самсонов перестал запираться. Он признал, что золотой песок, найденный в погребе его тетки, был спрятан им и составляет его часть похищенного при промывке металла. Самсонов назвал количество песка, и оно совпало с весом найденного золота – тысяча восемьсот десять граммов. Похититель взвешивал золото на ручных весах, которые были изъяты у Александра Окунева при обыске.

Самсонов похищал золото вместе с мастером Окуневым. Они пользовались халатностью государственного контролера Токаревой, которая, доверяя Окуневу, часто отлучалась и подписывала установленные инструкцией акты задним числом.

Самсонов пояснил, что хранил золото-шлих в погребе своей тетки без ее ведома и накопил, так как выдерживал. За украденное Самсоновым ранее золото в количестве около четырех килограммов Окунев платил по десяти рублей за грамм. За это же золото Самсонов хотел получить по двенадцати рублей и торговался с Окуневым.

– Почему вы решили получить больше, чем вам предлагал Окунев? – спросил следователь.

– Был слух, что платят по двенадцати рублей.

– Кто платит?

– Не знаю.

– А от кого слышали?

Самсонов назвал одного рабочего. Вызванный Нестеровым рабочий Ф. подтвердил, что слух такой был и что в разговоре с Самсоновым он действительно помянул о цене в двенадцать рублей за грамм. Рабочий Ф., в свою очередь, вспомнил, от кого слышал он. Нестеров вызвал того. Тот сообщил, что краем уха слыхал что-то о скупке по двенадцати рублей за грамм в швейной мастерской, где ждал примерки.

– А кто там говорил?

Свидетель отозвался незнанием и тем, что думал тогда о чем-то другом. Слова, случайно залетевшие в ухо, он случайно запомнил.

– Хорошо ли получилось?

– Нескладно вышло, – согласился свидетель.

– А почему, по-вашему, нескладно?

– Чего ж говорить-то, – промямлил свидетель. – Бдительность не того…

С бдительностью было действительно «не того», как образно выражаемся мы, вкладывая в эти два коротеньких слова большой смысл.

Борьба ли кипела на приисках? Шла ли масса воров штурмом на администрацию приисков?

Нестеров был далек от столь несправедливых обобщений. А вот что здесь, на этих приисках, некоторые безусловно честные люди были мягкотелы и ротозействовали, это было для Нестерова бесспорно. Пользуясь понижением бдительности, и совершали свои наскоки на государственное имущество Сендунских приисков Окунев, Густинов, Самсонов и кто-то еще. Кто?..

Загадку конверта с золотым песком, найденным в отделении милиции, Самсонов раскрывал так:

– Конверты делал Окунев, у него всегда был с собой такой конверт «на случай». Тогда мы еще не поделили металл, а нас взяли. В отделении, чувствую, Окунев сует мне в руку. Я сначала не понял, оттолкнул. Думаю: «Что он мне-то подсовывает!» Он шепнул, и я смекнул, что ему неудобно, а мне сподручно опустить. Я рядом со столом стоял. Я вроде подавился слюной, закашлялся, согнулся – и готово.

Самсонов был человек молодой, но по-своему бывалый: отсидел шесть месяцев за хулиганство.

– Обратно тюрьмы не миновать. Не слушался отца с матерью, так слушайся лагерного звонка, – сказал он Нестерову. Но никого из сообщников Окунева Самсонов не сумел назвать. – Были у него люди, кроме меня, да он человек шибко скрытный, кремень-камень. У него все шепотком да с оглядкой на все четыре стороны. И как это мы с ним попались, как Борисов досмотрел нас, не пойму!

Александр Окунев держался прежней тактики: он отрицал все, обвиняя жену и тестя в оговоре. Оговорил-де его и Самсонов, которому он, Окунев, мешал воровать.

По требованию Окунева, Нестеров вносил в протоколы допросов заявления о ссорах и вражде с тестем, с женой, с Самсоновым. Следствие загромождалось вызовом свидетелей. Некоторые подтверждали: действительно, и с Густиновым и с его дочерью, своей женой, Окунев жил неладно. Бывали не только ссоры, но и драки со взаимной руганью и угрозами.

На этом и собирался строить свою защиту горный мастер Окунев, разыскивая, как зафлаженный волк, выход из оклада.

2

На железнодорожных разъездах служащие живут чем-то вроде общей семьи. Их немного: стрелочники на входах путей, трое дежурных и начальник, поддежуривающий за своих подчиненных по скользящему графику. В дежурке на полочке лежит «красная шапка», тоже дежурная. Служба на разъезде – первая ступень. Начальника разъезда в свое время переведут дежурным на станцию третьего класса, начальник станции третьего класса – кандидат в дежурные на станцию второго класса и так далее. Так все и тянутся, поднимаясь с возрастом, повышаясь в званиях.

Задерживаются на разъездах те, кто застревает по собственному желанию. Прирос человек к месту, полюбил природу, насадил садик и мирно наслаждается тишиной вдали от городской жизни: каждому свое в этом мире. Право же, чрезвычайная разность во вкусах и призваниях есть отличнейшее наше свойство.

Лейтенант милиции Абашидзе получил предписание искать следы Гавриила Окунева в районе, который был обозначен в показаниях Пупченко как место работы ее исчезнувшего квартиранта. Разъезд Д. чрезвычайно понравился лейтенанту Абашидзе. До чего хороша была и сейчас, поздней осенью, долина, как нарочно укрытая от холодного морского ветра складкой, расположившейся вдоль берега, а с трех других сторон защищенная настоящими горами! Место уютное.

Абашидзе приехал в районный центр из С-и на рейсовом автобусе и установил, что там никто не знал Гавриила Ивановича Окунева в лицо и по имени, что такой человек там никогда не проживал и на работе не числился. Потратив два дня на эти занятия, Абашидзе пешком пришел на разъезд Д. «коротким» путем, по крутым спускам и подъемам, по узким лесным тропкам.

Поговорил он с очередным дежурным, с начальником станции, безрезультатно демонстрировал карточки братьев Окуневых. Из двух других дежурных один, сменившись, спал, второй, выходной по графику, где-то бродил с ружьем, обещав товарищам «достать кабанчика» – дичь в районе уже редкую, но еще вероятную.

Пришлось ждать. С утра в лесу Абашидзе несколько раз накрывало дождем, сейчас прояснило, солнце вышло яркое, чуть не летнее. Скат прибрежной складки, круто спускавшийся прямо на два станционных пути, чудно разубрался всеми оттенками от бледнозеленого и желтого до ярчайшего пурпура лапчатых листьев аццыжа, дикого «птичьего» винограда, который прошил лес крепкими суковатыми лозами в серой трещиноватой корочке.

«Э, вот изобразить-то!» – думал Абашидзе, греясь на солнышке и просушивая набухший брезент форменного плащ-пальто.

Живописец-любитель, он занимался в кружке самодеятельности и не без успеха начинал писать маслом.

До чего же хорош крутой многокрасочный взлет леса к светлосинему, как отрезанному, небу! В тишине было слышно, как за складкой, километрах в полутора отсюда, считая по прямой, море, не успокаиваясь после трехдневного шторма, бьет в отвесный берег. Звук, еле слышный, заглушенный до шопота, все же ощущался как проявление мощи природы.

«Как сделать, как добиться, чтобы в полотне с образом природы чувствовалась и тревога моря, без которой не полна картина зимнего побережья? – думал Абашидзе. – Как сделать, чтобы получилось подобно пейзажам Шишкина, Крамского, Куинджи, Левитана, где ясно слышится, где видится тишина?..»

Гостя позвали обедать. За столом распили объемистый кувшин легчайшего, любимого на побережье столового вина лозы ахардан-изабеллы.

Дежурный, возвращения которого ждал Абашидзе, показался на насыпи.

– А где кабанчик, дорогой? – встретили его беспощадные друзья.

– Там, – отмахнулся неудачливый охотник.

– Ха-ха! Побежал умирать!..

Шутки над охотниками везде одинаковы.

Неудачник рассказал, как сел он в засаду на старой дороге у поворота карниза и сел наверняка: по следам и по помету знал, – свиньи придут. В лицах, с жестами, охотник описал, как вышел кабанчик пуда на четыре и как он, охотник, ударил его на верную меру, на пятьдесят шагов. Бил жаканом. Бил, убил, но не взял. Пошел кабанчик под кручу и висит там, где с лета валяется падаль. Не достать. Не стоит кабанчик того, чтобы рисковать жизнью. А карниз еще больше размыло, осталась полоска в метр, скоро совсем нельзя будет ходить старой дорогой.

Выговорился охотник. Абашидзе показал ему фотокарточки. Отставив на длину руки карточку Александра Окунева, дальнозоркий дежурный всматривался, спрашивая лейтенанта:

– Давно ищете?

– С августа.

– С августа… Что-то будто есть знакомое…

– А этот? – Абашидзе дал карточку Гавриила Окунева.

Привлеченный криками и хохотом, приветствовавшими возвращение охотника на кабанов, пришел связист и тоже взялся за карточки братьев Окуневых.

– Вот этот, – он говорил о карточке старшего брата, – мне тоже как-то знаком. Второго не помню совсем. А этот, – он ткнул в карточку Александра, – не приезжал ли к нам с толстяком. Помнишь, пузатый с ушами?

– Так бы ты и сказал! – воскликнул дежурный, память которого получила толчок.

– Так и говорю, – возразил связист.

Уши? В описаний примет Гавриила Окунева поминались, наряду с ростом, фигурой, костюмом, вспухшие, посиневшие уши, украшенный которыми Гавриил Окунев покинул Н-к.

Абашидзе вслух прочел приметы братьев, что окончательно помогло дежурному и связисту вспомнить обоих. Эти пассажиры прибыли с ранним утренним поездом, одни. Железнодорожники заметали их из-за бросающихся в глаза ушей, по поводу которых была сочинена какая-то шутка. В район по железной дороге пассажиры вообще прибывали редко. И в районный центр и в большинство населенных пунктов района было легче ездить автобусами и попутными машинами по шоссе, чем по железной дороге.

Когда, в какой день эти двое побывали на разъезде? Связист припомнил: тогда ему опять не доставили пачку «Известий», и он послал жалобу. По дате жалобы и с помощью книги дежурств Абашидзе установил, что произошло это ничтожное событие тринадцатого августа. По установленной форме Абашидзе составил протокол опознания неизвестных по фотокарточкам и с ближайшим поездом отбыл в С-и.

3

Следственный отдел С-ской милиции производил дознание по делу местных скупщиков золота, продолжая выяснять многие подробности, известные читателям по первым частям настоящего рассказа.

Лейтенант милиции Абашидзе, нащупавший первый и единственный след Гавриила Окунева, был принят начальником следственной части немедленно.

– Молодец! Хвалю! – сказал начальник.

Но милость быстро сменилась гневом:

– Как? И только? Почему вернулся? Почему не углубил розыск?

Объяснения Абашидзе, что он побывал в районе, что там никто не опознал Окуневых, что по всем справкам там Гавриил Окунев никогда и не бывал, нисколько не удовлетворили начальника.

– Что эти мерзавцы там делали? Зачем они туда ездили? По лесу гулять? Марабель собирать? Цветочки искать? Э? Что они там, золотом торговали? Скупщики там живут? А если и живут? Вы были во всех селениях? Нет! Немедленно отправляйтесь назад и из-под земли выройте мне данные! Понимаете? Чтоб были данные!

Вместе с двумя работниками С-ской милиции лейтенант Абашидзе обшарил весь район. И в поселке Ц-ми, в пяти километрах от разъезда Д., две жительницы опознали Александра Окунева. Они дали показания, что этот человек в прошлом году ночевал у них в доме один раз, назвавшись туристом. В своих утверждениях женщины не сомневались.

Что делал «турист»? В этом году он не появлялся. Две точки: разъезд Д. и селение Ц-ми. Обследовав все кругом, показав фотографии братьев Окуневых сотням жителей, Абашидзе и товарищи пришли к убеждению, что нигде, кроме Д. и Ц-ми, ни один из Окуневых, ни оба не показывались.

Где-то и когда-то, в безлюдном месте между разъездом Д. и поселком Ц-ми, братья Окуневы вышли на шоссе и на попутных машинах, вместе или порознь, уехали в нужную каждому сторону, например: один в С-и, другой в обратном направлении.

С таким простеньким выводом Абашидзе и вернулся первый раз в С-и. Теперь ему такое умозаключение казалось детским. Окунев-старший привез своего брата в известное ему место. Где оно? И что они там делали?

Абашидзе с товарищами, не считаясь с налетающими дождями, обыскивали лес между разъездом Д. и поселком Ц-ми. Разбив местность по квадратам, они бродили по тропам, полянам, в чаще, шарили, как человек, потерявший дорогую вещь, везде, где можно пролезть. От внимания не ускользало перо, сроненное птицей, сухая кожа, сброшенная змеей, поздний лягушонок, который пробирался неизвестно куда и замер по дороге.

Иголку они не нашли бы, но перчатку, портсигар – наверное.

На старом шоссе внимание привлекли остатки костра. Дожди размыли пепел, обнажив обгоревшую, заржавленную бритву, замок и уголки чемодана. Проследив направление ливневых потоков, работники милиции нашли несколько пуговиц, кусочки жженой фибры.

Значительный результат! Кто-то сжег чемодан со всем содержимым. Очень похоже на уничтожение улик.

Так между разъездом Д. и Ц-ми появилась многозначительная точка. А что за «падаль» была на круче, под разрушающимся карнизом старой дороги? Убитый охотником кабан висел метрах в ста ниже карниза, зацепившись за кусты, которыми оброс выступ. По словам охотника, дежурного по станции, детей, ходивших на старую дорогу за ежевикой, где-то еще ниже было то, что они называли «падалью». С осени разлагающийся труп какого-то животного выдавал себя запахом, доносившимся из совершенно неприступного места. (В ровном поле расстояние метров сто пятьдесят кажется ничтожным, а для обрыва это высота сорокаэтажного здания. Московский высотный дом!)

Разъезд одолжил милиционерам все веревки, какие нашлись.

Сплели подобие каната метров в восемьдесят. По круче спустили самого легкого из трех, старшину милиции. Мотаясь, как паук на паутине, по почти отвесному обрыву, старшина пригляделся к тому, что кто-то первый назвал «падалью». Оставалось до нее еще далеко, но рассмотреть удалось.

Через час Абашидзе связался по телефону с управлением С-ской милиции. Он просил прислать на разъезд Д. верхолазов или пожарных с лебедкой и тросами нужной длины, а также врача-эксперта судебной медицины.

…В сущности, это мертвое тело нашлось даже поздно. По мнению опытных криминалистов, создавшемуся еще в прошлом столетии, мертвое тело человека обязательно обнаруживается. Правда, в данном случае нужно принять во внимание особенно неблагоприятные для таких находок местные условия.

ГЛАВА ПЯТАЯ
1

В последних числах декабря следователь Нестеров вызвал на допрос Александра Окунева.

– Как, гражданин Окунев, вам попрежнему нечего сказать следствию?

– Нечего. Я все сказал. Все объяснил.

– Так вы и придете на суд? Закоснелым преступником без тени раскаяния?

– Меня оговорили. Следствие производилось недобросовестно. Суд меня поймет. Я верю в советский суд.

– Что ж, эти ваши заявления я вношу в этот последний протокол.

– Да. Я подпишу его.

Нестеров занялся заполнением бланка протокола. Вдруг он взглянул на Окунева и спросил:

– Скажите, когда вы сбрасывали тело вашего брата Гавриила Окунева с кручи на старой дороге около разъезда Д. С-ской железной дороги, он был еще жив? Или вы сначала добили его?

Окуневу показалось, что лицо следователя сначала надвинулось, потом уменьшилось и исчезло. «Все! Амба! Конец… – мелькнуло в сознании. – Сошлось. Все знают…»

А Нестеров говорил:

– Дополнительно к обвинению в краже, в организации кражи, в скупке, в перепродаже являющегося государственным имуществом золотого песка, вам, гражданин Окунев, сегодня предъявляется обвинение в предумышленном убийстве вашего брата Гавриила Ивановича Окунева. Вы совершили это убийство тринадцатого августа этого года вблизи разъезда Д.

– Я не убивал его, – с трудом выговорил Окунев.

– Вы его убили, – возразил Нестеров. – Против вас говорят тяжелые улики. Следствию известно, что двенадцатого августа вы и ваш брат выехали из Н-ка ночным поездом и рано утром тринадцатого августа оба вышли на разъезде Д. В прошлом году вы уже побывали в районе разъезда Д., осматривая место будущего преступления. Вы опознаны свидетелями. Труп вашего брата найден, и личность установлена. Убийство предумышленное. Обстоятельства, отягчающие ваше положение перед судом…

Да, отягчающие. Умышленное убийство, за которое по закону может быть применена смертная казнь. Мысль о ней сломила Александра Окунева, и он многословно взмолился:

– Я не убивал его, не убивал, гражданин следователь! Клянусь, не убивал! У меня и смелости бы не хватило убить!

– Лжете, лжете и лжете, – сурово возразил Нестеров. – Лжете, низкий вы человек! Смелость нужна для подвига, понятно? Для подвига! А для преступления вам хватает подлости. Вы вор, трус и убийца.

– Не убивал я, не убивал, заверяю вас, – хныкал Окунев.

Страх выжимал слезы на его глазах. Этот, казалось, сильный, сдержанный и замкнутый человек стал тряпкой. Слетело напускное мужество.

– Вы не убивали? А кто же убил Гавриила Окунева, и как было дело?

2

Читателя просят вспомнить то утро тринадцатого августа, когда братья Окуневы остановились на старой дороге вблизи от того места, где заброшенное шоссе повисало на круче рассыпающимся карнизом.

Гавриил Окунев уселся на свой фибровый чемодан, для чего он поставил его в длинной тени, отбрасываемой лесистым откосом горы.

– Ну, чего ты надумал? – спросил он Александра. – И чего мы сюда забрались?

– Хватит чевокать, брат, – ответил Александр, подбирая крупный угловатый камень. С камнем он шагнул к Гавриилу, который попытался встать.

– Сиди, сиди, гад, не то мозги вышибу! – замахнулся Александр. – Давай сюда, что у тебя прячется в заднем кармане штанов! Ну-у!.. Давай, живо! Не то я с трупа сам возьму! – И камень навис над Гавриилом.

Обеими руками, не чувствуя, как булавки кололи пальцы, Гавриил расстегнул карман и протянул брату сверток в коричневой компрессной клеенке. Александр принял сверток левой рукой, отступил, не поворачиваясь к брату спиной и не выпуская камня из руки, прислонился спиной к дереву.

– Что там у тебя, Ганька, я знаю, – произнес Александр несколько спокойнее, засовывая сверток в карман пиджака. – Читал, наизусть помню, милок. Ты мне вот что расскажи-ка: когда собирался доносить?

– Я не собирался, – возразил брат. Он как-то сразу оправился, когда камень перестал угрожать его голове. – И совсем я не хотел доносить.

– Как не собирался? Как не хотел? Гад ты, все описал, что знал и чего не знал, а не собирался? Говори! – закричал Александр, вновь замахиваясь.

Но на этот раз камень не произвел того действия. Глядя на брата снизу вверх, Гавриил, защищаясь, закрылся руками, но сказал без большого страха в голосе:

– Ну, прими камень, бешеный. Не ори: услышат.

– Врешь, не зря я тебя сюда завел. Здесь из пушек пали, не услышат. Последний раз тебе говорю, Ганька, пришел твой час, вываливай все, иуда проклятый!

– Чего вываливать? Чего ты, как баба, разбесился? – нагло выкрикнул Гавриил. – Ну, писал, ну, написал! Так ведь не послал же, дурья твоя голова!

– Зачем же писал? Не послал, так хотел послать!

– И не хотел посылать, – уже совсем спокойно заявил младший Окунев. – Ты, Санька, зря горячку порешь. Читал, говоришь? Подумал бы, сам бы понял.

– Что понял?

– А вот что, – продолжал Гавриил, захватив инициативу в своеобразном состязании. – Наши такие дела, что мы с тобой можем до конца дней не попасться, а можем и завтра влипнуть. Возьмут меня, скажут: «А ну, пожалуйте на расправу, гражданин Окунев Гавриил Иванович». А я: «Что, мол, вы, ребята, шутите? Вот я весь перед вами. Я сам к вам шел. Доказательство? Вот вам и документик по всей форме, к делу прошу подшить». Все! Четыре с боку, ваших нет!

– Ты веришь, что за донос все и простят? – тихо спросил Александр Окунев своего многоумного брата.

– А как же! – с полным убеждением ответил Гавриил. – Не все, так отвесят, – много, годика три, для приличия. Это тебе не двадцать пять лет качаться в лагерях.

– Так вот ты какой хитрый… – задумчиво сказал старший брат.

Он положил камень и, машинально подтянув на коленях брюки, уселся на свой чемодан.

– Ну, а обо мне ты не подумал? – зло спросил он Гавриила.

– Думал, – подтвердил младший. – Но такой рецептик в письме я препроводить тебе не мог. Хотел при встрече присоветовать сделать такой же фортель.

– Что же ты не присоветовал? Могли нас взять вместе в Н-ке или не могли?

– Времени не было еще, – извернулся Гавриил.

– Так, так… – Александр вглядывался в брата, будто видел его впервые. – На тебя похоже, всегда ты был сволочью. Может быть, ты и впрямь не собирался доносить, а занимался страховочкой на всякий случай. Только вышел ты, Ганька, перестраховщиком. Гад ты, но не дурень. Думаешь, уже обвел меня кругом пальца? Нет. Ничего бы ты мне не присоветовал. Сам понимаешь, если все начнут ходить с полными карманами на себя, да на всю компанию, слишком проста шуточка получится. Такая вещичка если и годится, то лишь на одного! Что? Разгадали тебя?


Гавриил хотел встать с чемодана, но старший Окунев опять схватил камень и замахнулся:

– Сиди! А то стукну!

С ненавистью вглядываясь в жирное лицо брата, обезображенное вздувшимися синими ушами, Александр продолжал:

– Хотел я было, заведя тебя сюда, расколоть твою мерзкую башку, но уж живи. Сам пропадешь. Однако больше нам не по пути. Убирайся, куда хочешь. Кончился последний с тобой разговор. И больше мне на глаза не попадайся. Понял?

– Дурочку валяешь, – дерзко возразил Окунев-младший. – Я тебе наладил сбыт, здесь все в моих руках, я могу сбыть металла, сколько хочешь и верным людям. Напрасно ты взъелся, Санька, право, не глупи. Ты подумаешь, успокоишься, напишешь такую же бумажечку и спать будешь спокойнее. Знай подновляй.

– Сказано тебе, Ганька, ступай своей дорогой!

– Да брось же ты, брат, шутить, – еще нахальнее возразил младший Окунев. – Тебе без меня не быть, и я от тебя не отстану. Хочешь меня по губам помазать, от пирога отвести? Номер не пройдет! Я, Санька, тоже есть хочу.

И Гавриил встал, предлагая брату переключиться на другое.

– Хватит. Пойдем. Тонька твоя нас, верно, заждалась. Где она тут запряталась?

Александр вскочил и в ярости метнул камень. Гавриил увернулся и бросился бежать по шоссе с неожиданной быстротой. С криком «убью!» старший брат погнался за младшим.

Гавриил, как впоследствии объяснял его старший брат, «перегнул палку». Сейчас Александр хотел удавить его, удавить голыми руками, – так он ненавидел этого человека всей силой страха за себя, за свое шаткое, преступное «благополучие».

Старое шоссе, суженное с одной стороны опасной осыпью, вписалось в первую кривую, которую легко одолели преследуемый и преследующий.

Гавриил терял преимущество первого отчаянного броска. Более сильный от природы и не раскисший от запойного пьянства Александр догонял. На второй кривой, еще более крутой, чем первая, старший брат едва не схватил младшего.

Чувствуя его на своей спине, Гавриил нажал, как на финише, опять оторвался, но не рассчитал. Поворот был слишком крут, и инерция вынесла грузное тело Окунева-младшего за границу узкого, прилепившегося к горе карниза.

Для Александра вскрик, сейчас же задушенный воздухом, и исчезновение Гавриила слились в одно.

Так в горах срывается с шоссе машина, неосторожный водитель которой не знает, что ждет его за поворотом: мгновение, и на гладком гудроне нет ничего. Мотор захлебнулся, тишина, пустота…

Александр сам едва удержался. Он лег на живот и выставил голову над краем карниза. Внизу что-то отскочило от выступа скалы, ударилось о чахлую сосну и вломилось в кусты. Ниже скат был обнажен. Александр смотрел, но больше ничего не появлялось. А он все глядел, будто бы Гавриил мог ожить и продолжать головокружительный спуск к лесам подножия.

«Собаке – собачья смерть, – утешил себя Александр. – Сам напросился…»

Окунев встал, инстинктивно почистил одежду, приглядываясь к какому-то пятну на колене. И тихо же стало кругом…

Дело с Ганькой развязалось само, такая ему судьба. Окунев испытывал большое облегчение. Замести следок, как он уже начал делать в Н-ке, обрабатывая дуру хозяйку. А уж коль он знает из доноса Гавриила его скупщиков, то дурак он будет, если не обойдется без помощи брата!

Александр вернулся, порылся в чемодане брата, нашел там около сорока тысяч рублей, взял себе. Из вещей отобрал желтые ботинки, пару шелковых сорочек-«фантазия», носки, носовые платки. Шелковый костюм кремового цвета не по размеру.

На Ганьке были еще деньги, но чтобы их достать, требовались крылья.

Окунев еще раз прочел донос брата, запоминая содержание.

На севере легко набрать на костер голыми руками хвороста и сушняка. На Кавказе – не то. Немало повозившись и исколов руки, Александр натаскал колючек и положил сверху чемодан брата с остатками содержимого.

Поправляя костер сучком, Окунев еще раз перечел фальшивое заявление в милицию и с сожалением бросил его в огонь вместе с документами брата, поборов безотчетное и странное желание сохранить «документик».

Невидимое в ярком свете солнца пламя съело жесткую фибру чемодана, костер подернулся пеплом.

На обратном пути Александр умылся и напился из знакомого водопадика, успокоительно певшего под замшелой плитой гранита свою бульбулькающую песенку. Окунев чувствовал себя хорошо: свалилось бремя, кончился темный страх, охвативший его ночью над телом пьяного брата.

Окунев шел к шоссе, чтобы на попутной машине доехать до С-и. Там он возьмет у Антонины золотой песок, поедет в Н-к и сбудет металл.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю