Текст книги "Желтый металл. Девять этюдов"

Автор книги: Валентин Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ
1

На следующий день Нестеров записал подробнейшие и, надо признать, не только охотные, но и на девяносто пять процентов правдивые показания свидетельницы Марьи Алексеевны Гавриленко, бывшей Пупченко. Недостающие до полной истины пять процентов относятся к самовольно «конфискованному» свидетельницей имуществу Гавриила Окунева.

Надо сказать, что дорогой костюм Гавриила Окунева, из серо-голубой шерсти, отчищенный и отглаженный, красовался на плечах почтенного молодожена Гавриленко, который уж никакого отношения к делу не имел.

Нестеров чувствовал какую-то заинтересованность и стремление свидетельницы снабдить следствие наибольшим числом данных о весьма неприглядном облике Гавриила Окунева. Раза два повторив без всякой нужды, что у нее никаких вещей Окунева не осталось, бывшая Пупченко, по глупости, уподобилась тому участнику детской игры, который должен говорить: «теплее», «жарко», «тепло». Но Нестеров сам на этом не остановился.

Пупченко опознала Александра Окунева по фотокарточке. Вообще она очень хорошо и даже красочно восстановила все, что видели ее глаза, включительно до формы шляп, ленточки, цвета сорочки и костюма, туфель и, конечно, посиневших и вздутых ушей Гавриила Окунева в тот день, когда он покинул ее дом.

Если мыслила Пупченко, мягко выражаясь, слабо, то память у нее была отличная – это бывает у глупых людей чаще, чем принято думать. Вероятно потому, что люди типа Пупченко не слишком перегружают свою память собственными мыслями.

Нестеров поблагодарил гражданку Пупченко от лица следствия, и она удалилась, довольная собой и плененная «манерами» следователя. Свидетельница обещала сама прийти, если у нее появится что-либо дополнительное.

Кстати сказать, от Марьи Алексеевны Гавриленко, бывшей Пупченко, и пошла гулять сначала по Н-ку, а потом и по части Кавказа удивительная и смелая версия о похождениях братьев-разбойников Окуневых и преследовавшего их московского сыщика, советского Шерлока Холмса. По мере оглашения народной молвой обстоятельств с Леоном Томбадзе, Брындыком, Абакаровым и некоторыми другими менее заметными «деятелями» Марья Алексеевна приплетала их к первоначальной версии, раскрашивая слухи цветами собственной фантазии.

Так она создавала свою увлекательную, надо признать, историю, пополняя, расширяя, углубляя, творя подобно некоторым литераторам, которые, будучи увлечены одним сюжетом, начинают с объема новеллы, развивают в повесть и постепенно добираются до многотомного даже романа.

Желаем успеха, если результаты таких трудов не заставляют скучать слушателя или читателя!

2

Свидетельница Аграфена Прокопьевна Брындык опознала Александра Окунева по фотокарточке. Заходил этот человек один раз к Арехте Брындыку в августе этого года. Старуха точно не могла назвать дня.

– У меня все дни уж очень-то похожи один на другой, – сказала она, как бы оправдываясь.

Но указанное ею примерное число совпадало с пребыванием старшего Окунева в Н-ке.

Опознала старуха и Гавриила Окунева, показав, что этот человек, которого она по имени не знала, бывал у Брындыка не часто, но с прошлого лета захаживал раз шесть или семь.

– Не восемь ли? – уточнял Нестеров.

– Нет, раз шесть будет вернее. Бывал неподолгу. Заходил и Леон Томбадзе. – Этого старуха знала и в лицо и по имени, помня его с мальчишек, с года своего приезда в Н-к. Назвала его старуха «фертом»:

– Этот – кавалер здешний. Мастер дурам крутить головы. Что говорить, мужчина видный, красивый собой. Знала я его родителей, покойников. То были люди самостоятельные. Леонка из нынешних, балованный. Есть у него брат двоюродный. Женатый, семью воспитывает, про него плохого не слыхала. А Леонка еще без усов начал за девками гонять. Он мужчина легкой работы.

Нестеров навел старуху на характеристику Арехты.

– Так я вам уж все говорила. Непьющий он, работящий, может работать всякую работу. И все пустое, ни к чему. Вот вы мне скажите, дело за ним важное открывается?

– Важное, – ответил Нестеров.

– Вот и сами посудите. Жизнь его кончается, а за ним идут по важным делам… Нам бы с ним по закону полагалось детей иметь вас постарше возрастом, внучат воспитывать. Арехта умный, мне с ним не ровняться. А про него знаю, чего он не знает и не узнает, – бессчастный он. Бесплодный, как и я, глупая и неграмотная.

Как с близким, а не как со следователем, беседовала старуха, и Нестеров знал, что в ее неторопливых речах не было ни одного деланого, неискреннего слова. Он задал обязательный вопрос:

– Что вы знали о преступных делах и преступных связях своего мужа?

И записал, уверенный, правду:

– Ничего не знала и не знаю.

Старуха опознала Абакарова по фотокарточке как местного жителя («Кто такого страшного не знает в нашем городе!»), но удостоверила, что Абакаров никогда к Арехте на дом не заходил.

После подписи показаний, произведенной в присутствии понятых, так как читать старуха не умела, а могла лишь вывести каракули фамилии, она спросила Нестерова:

– Будете меня из хаты выселять?

– За что?

– За Брындыка.

– Нет. Дом – ваша личная собственность и за дела мужа вы ответственности не несете. Вот если будет доказано, что вы совместно с ним или с другими нарушали законы, то дело повернется для вас иначе. Тут уж ничего не поделаешь…

– Это вы верно говорите, – согласилась старуха. – А оговорить меня будто бы некому. Приплетут – пойду в тюрьму, не заплачу, мне все одно ничего… Мои слова попомните: Арехта по характеру такой, что никого по напраслине опутывать не будет. Я не о себе. Мне, видно, суждено умереть не под забором вместе с моим псом, а в своей постели. И на том спасибо ему! И вас за то благодарю.

«Потерянные жизни, потерянные силы», – думал Нестеров.

3

С Н-ком будто бы и все. Две неудачи. Оборвались, – Нестеров полагал, лишь на-какое-то время, – две нити: Гавриил Окунев и Арехта Брындык…

Следствие по выяснению подробностей, связанных с этими двумя лицами, а также с местными жителями, названными Томбадзе, и с Абакаровым будут продолжать товарищи из Н-ской милиции.

В С-и следует организовать очную ставку Томбадзе и Абакарова. Для этого Абакарова срочно доставить в С-и. Нестеров хотел этой же ночью ехать в С-и, где предстояло на допросах Томбадзе и Окуневой уточнить количество золота-шлиха, прошедшего через их руки, и взять от них то, что они могут еще дать следствию.

Следовало систематизировать улики, вещественные доказательства в виде изъятой переписки, телеграмм, сопроводительных адресов к посылкам. Экспертизы графологов; оформление. Громоздкая, точная работа.

В Сендуне ждал мрачный, упорный, уверенный в себе Александр Окунев, и туда надо явиться во всеоружии. Там, Нестеров знал, а не догадывался, предстоит размотать еще тугой клубок хищений золота.

Времени, времени и еще времени! Дни же мчались сами собой, как уносимые бурей.

Исчезновение Брындыка – вернее, причины исчезновения – не казались загадочными. Н-ская милиция через какое-то время узнает, когда и как появился в Н-ке первый слух об аресте Окуневой или Томбадзе. А вот с Гавриилом Окуневым для воображения Нестерова все представлялось неясным. Факты и даты перемещений Александра Окунева опровергали версию о краже Гавриилом золота, полученного от брата. Посещение старшим братом Брындыка после, именно после отъезда Гавриила из Н-ка, говорило о том, что тогда золото было в руках Александра Окунева.

Брындык был скупщик, о чем свидетельствовали не только показания Томбадзе, но и прошлое. Брындык имел опыт перекупки золота. И Брындык скрылся. Бегство – самопризнание.

Александр Окунев рассказал жене сказку. Зачем? Он уехал из Н-ка двенадцатого августа вместе с братом. Куда? Если же он говорил жене правду, то почему он ходил к Брындыку? И вообще, доверял ли Окунев своей жене? Нет, конечно.

Схема движения краденого золота: Окунев Александр – жена Окунева – Гавриил Окунев – была естественна и жизненна. Нестеров знал, что в делах такого рода участие именно семьи в своем роде характерно.

Так где же Гавриил Окунев? Пупченко сообщила, что он работал в районе. Телефонные справки свидетельствовали, что ни в одном из районов этой области и соседней квартирант Пупченко на работе не числился.

Куда же он уехал, где скрывается и, быть может, под чужой фамилией?

Все было бы понятно, если бы он действительно украл золото, порученное ему братом. Но он его ее крал. И его следует искать где-то-близко, где-то здесь, на Кавказе, где у него есть связи.

Часть шестая
ДЕЛО НЕ ОКОНЧЕНО
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1

В южной части нашего Черноморского побережья в ноябре тепло. В садах из лаково-зеленой листвы выпукло выглядывают розовато-желтые мандарины. Чудный плод! Чтобы создать его, приземистое раскидистое дерево уделяет целиком все длинное лето заботе плодоношения и только плодоношения: летом мандариновое дерево не растет. Его развитие происходит зимой, в зимний период теплая древесина мандариновых деревьев полна сильного сока. Потому-то так страшны для мандариновых садов нечаянные морозы, которыми в иной год любит зло позабавиться коварный климат наших субтропиков. С декабря по январь тревога не оставляет садоводов: коль хватит морозом, то пойдет насмарку двадцатилетие трудов и забот.

Тайга морозов не боится, тайге ничто, что ноябрь в Сендунах месяц совершенно зимний. Оттепели не жди, снег будет подваливать, а морозы нарастать в силе. В таежной затишке с начала зимы уже набралось снега на метр. Раскопай, а под ним талая земля.

На речках лед нарастает и сверху и снизу, со дна. Затыкается русло, и верхняя вода рвется по льду. Ее опять прикроет льдом, она опять вырвется. Так наледи громоздятся всю зиму. Иной ручьишко, воспользовавшись крутыми берегами, построит наледь высотой с трехэтажный дом.

В Восточной Сибири умеют опускаться зимой на дно рек без помощи кессонов. Очертят место на льду и долбят, наблюдая, как бы не проткнуть дно ямы. Оставив несколько сантиметров до воды, уходят. За ночь мороз наращивает дно – долбят опять. Так за две-три недели удается уйти широкой ледяной трубой на дно трех-четырехметровой по глубине реки. Если жить с умом, то русскому человеку мороз не враг, а помощник.

В прошлые времена иные приискатели, застряв от жадности в тайге до поздней осени, в тайге же и оставались навечно в виде косточек, растасканных зверьем по бережкам каких-нибудь ручьев Имянет, Голодный, Костяной, Пьяный, Дурной, Сумасшедший, Мертвецкий, Шалый иль Худая Прорва…

Зима в Сендунах установилась вскоре после роковой охоты Григория Маленьева с дружками Бугровым и Сливиным на гари, богатой лесной птицей. Не рассказал дома жене Григорий ни о жалкой гибели несчастного бродяги-доходяги, ни о страшных думах, вызванных судьбой беглого преступника.

Заведенным порядком крутилась приисковая работа. Машины добывали и мыли золотоносную породу, рабочие смены чередовались по графикам. Что лето, что зима – все одно. Где снег не разметали, там добрые люди натоптали дорожек – вот и все.

В маленьевском доме попортились дела: хозяин пил, пил по-новому. Не гулял, а молчком глушил водку, наливаясь в одиночку чуть ли не каждый день.

Летом будто бы Гриша отошел от пьянки, а нынче на? тебе! Покосилась жизнь Клавдии Маленьевой, молодая женщина сделалась сурово-неприступной к мужу и не берегла для него, как бывало прежде, ни рассола, ни острой закуски, ни четвертинки для опохмеления.

Сегодня вечером, вернувшись из магазина, она обмела веничком валенки, сбросила теплый платок, шубку и, прислушиваясь, замерла на кухне.

 
Не узнаю я сам себя,
Не узнаю Григория Грязнова,
Не тот я стал… —
 

‹шмелем гудел голос мужа. Слышно, он уж вполпьяна. Вздохнув, Клавдия вошла в комнату. Подперев голову руками, Григорий уставился на распитую на три четверти пол-литровую бутылку. Жену он не то не заметил, не то не захотел заметить.‹

Качая головой, ломая руки, молодая женщина постояла, быть-может, не одну минуту. Радио было выключено, в тихом доме единственным звуком был голос Григория. Он фальшиво и нескладно, пропуская слова, заменяя их другими, своего сочинения, тянул арию опричника из «Царской невесты». К себе, что ли, он применял ее?

Решившись, Клавдия подошла, взяла бутылку и отнесла ее в шкафик.

– Ты… што? – поднял голову муж.

– А то! – зло и жалобно сказала Клавдия. – Ты слыхал или не слыхал новое дело?

– Какое? – моргая осоловелыми глазами, спросил Григорий.

– Такое! – все сильнее злилась Клавдия, и злость придавала ей силу. – Сколь веревочка не вьется, а все порвется.

– Ты это чего? – В голосе Григория была слышна внезапно родившаяся тревога, и смотрел он разумнее.

– Того я, того, что мастера Окунева взяли. Взяли, говорят, за золото…

И Клавдия вдруг разрыдалась, зажимая рот руками: боялась разбудить детей, спавших за перегородкой. Час шел не ранний, женщина слишком задержалась, стоя в вечернем «Гастрономе» в очереди за яблоками. Там она и услышала страшную новость.

– Да ну, Клава, – подошел враз отрезвевший Григорий.

Чтоб не всполошить детей, они ушли в кухню. Справившись с собой, Клавдия с отчаянием говорила:

– Мне что, моя жизнь испорченная. Дети у нас, Гришка, о детях мы не думали, головы наши неразумные! Проклятые мы люди, пропащая наша жизнь. А-а-а-а!..

– Я с Окуневым давно никаких дел не делал, – оправдывался Григорий.

Плохое оправдание. Сам Григорий то понимал, но ведь нужно же что-то сказать. Хочется уцепиться пусть за самую жалкую соломинку.

2

Уж очень большие концы: Сендуны – С-и – Сендуны. Почти двадцать пять тысяч километров! Хотя ныне советские люди стали чрезвычайно подвижны, но такие дорожки привычны лишь для начальников поездов и для бригад вагонных проводников, которые катаются в порядке обычной службы из Москвы во Владивосток или, как недавно стали ездить, в Пекин. Для них в этом быт, и, немного втянувшись, они запоминают «в лицо» каждый разъезд, каждую станцию. А этих примет ни много ни мало, а насчитывается между Москвой и Владивостоком свыше семи сотен.

И каких только нет названии! Надевай Шапку, накидывай Шубу, зажигай Свечу и ступай Потайкой к Нюре и Жанне, бойся Хунхуза и не бери верхнее До: подобные немудрящие шутки лепит остряк-пассажир из названий станций.

Михайло Чесноковск, Ерофей Павлович, Каганович – понятно, названия взяты по известным людям. А вот Критово – от средиземноморского острова Крит, что ли? А Короли? И как вклинилась между Тайшетом и Разгоном вдруг Байроновка?

Откуда здесь память о великом английском поэте, авторе не только гениальных стихов, но и собственной трагической жизни! Хотелось бы знать, что за Яшка и что за Хопка увековечились в соседствующих станциях Яшкиво и Хопкино.

Если бы кто-то взял на себя труд составить своего рода приложение к указателю пассажирских сообщений: книжечку, где хотя бы кратко пояснялось значение названий станций и разъездов и откуда повелись эти названия! Коротенькая история родины. Ею зачитывались бы не одни пассажиры. Переизданиям, дополнениям, переработкам не было б конца, и все жадно раскупал бы читатель. Кроме истории, получится наглядное, такое неоспоримое свидетельство русской национальной терпимости, доказательство отсутствия шовинизма в русском характере. Большинство пунктов носят имена не славянские, а те, которые русские узнавали, придя на место, и сохраняли, следуя справедливости: коль скоро местные жители зовут Тайшет Тайшетом, так ему и быть. И нечего голову ломать, подбирая новые названия для Куэнги, Могочи, Амазара, Кунгура, Уруши, подмосковных Арсаков и скольких других. Оно получается солиднее, серьезнее, чем наклеивать на карту для группы тихоокеанских островов, скажем, имя лорда Сандвича, ничем, кроме бутербродов, не прославленное.

Такие мысли, которыми он впоследствии делился с женой и с друзьями, навещали старшего лейтенанта милиции Нестерова, когда он катился на Дальний Восток, глядя в окна вагона и почитывая железнодорожный справочник. Ему еще долго ехать до той станции, откуда на Сендунский прииск единственным пассажирским сообщением служит авиация.

Да, много времени брали разъезды, связанные с «золотым делом», но не каждый же раз одолевать на самолетах такой кусок пути. Милиция, как и любое наше учреждение, имеет смету, уложенную в общий бюджет Союза. И немалые расходы вызывает у народа деятельность всяческих окуневых, томбадзе, брындыков и прочих, умеющих и косвенным образом лезть в карманы советского гражданина.

3

Размышляя, как лучше использовать данные, полученные работой следствия в С-и и в Н-ке, Нестеров приближался к Сендунам. А в Сендунах мрачный, подобранный Александр Иванович Окунев, скучая в предварительном заключении, ежедневно требовал письменные принадлежности и обращался с жалобами по многим адресам. Он писал областному прокурору, депутату Верховного Совета, прокурору Республики, прокурору Союза, в Президиум Верховного Совета.

В каждой жалобе грамотно, в точных выражениях, Александр Окунев обвинял милицию в провокационных действиях, обвинял районную прокуратуру в недобросовестности, в преступной халатности, в нарушении прав личности, заключающихся в том, что безупречного, незапятнанного труженика подвергли аресту по оскорбительному и бездоказательному обвинению. А ныне держат в заключении с нарушением всех процессуальных норм и постановлений, без допроса, без движения, чем нарушают самые основы Советской Конституции.

И все лица и организации, куда обращался Окунев, читали его заявления, брали на контроль «Дело Окунева», запрашивали, начинали работу по проверке жалобы советского гражданина, давали указания об ускорении дела, требовали срочных немедленных ответов. В областной прокуратуре готовили командировку соответствующего советника юстиции для ревизии Сендунов…

…Григорий Маленьев, бросив пить водку, очнулся и развивал энергичную деятельность. Он доказывал в приисковом управлении, что детишки подрастают, что и ему и жене «обрыдло» жить в тайге и что решились они навсегда перебраться в Россию. Везде и всюду у нас дорог каждый работник, а дельный рабочий так называемого постоянного кадра – тем более. Но уговаривать Маленьева было потерянным временем. Пришлось написать приказ о его увольнении по собственному желанию.

На ладный, крепкий домик, где все дышало теплом и уютом, легко нашелся покупатель. Не жалея, из полы в полу передал Маленьев гнездышко, которое с таким тщанием вила Клавдия на мужнины деньги, слизанные им в свое время со старательской добычи. Не пошли они впрок… Не пошли впрок и барыши этого года.

Оглянувшись, Григорий спросил себя: «А где же деньги-то? Были и сплыли!..»

Сбившийся с толку, попутанный легкой наживой рабочий, оказывается, плохо считал. То-то, что наживной рубль дорог, а даровой дешев!

Маленьеву казалось, что, начав «заниматься металлом» с мастером Окуневым, а потом перейдя на самоличную скупку, он «насшибал» тысяч до восьмидесяти.

Ведь это же сверх заработка, на который другие рабочие свои семьи кормят, сами живут и по сто граммов пропускают! Птичками порхнули сотенные между пальцами. Что пропито, что прогуляно, остального и нет ничего. Куплены вещички, без которых можно было бы и так обойтись. Григорий соблазнился «штучным» тульским ружьем ценой в четыре с половиной тысячи рублей. Вещь – красота, слов нет, а бой ничем-то уж так не лучше по сравнению с прежней тулкой, стоившей пять сотен. Купил золотые запонки: одна потерялась на охоте, вторая никому не нужна…

Правда, оставался в руках Григория капитал, но не простой: хранилось у него золото-шлих, скупленное после логуновской поездки в Котлов и краденое вместе с Васькой.

Толкало Григория: отдай Ваське его часть, пусть валится с ней ко всем чертям в болото, а свою часть выкинь. Кто давал совет: страх или совесть? Сам Григорий не разобрался бы. Вернее, что страх. Но со страхом боролась жадность, подсказывая, что дело-то сделано, а золото не виновно.

Не советуясь с Клавдией, Маленьев решился взять золото с собой и в последний раз сбыть его в Котлове, пользуясь тропкой, которую проложил Луганов. Так он Ваське и сказал. Васька просил взять все золото, а деньги за его часть отдать Матрене Елизаровне Буенковой, от которой он их как-либо сумеет получить.

О своих делах приятели нашептались перед отъездом Маленьевых, сидя в последний разок за горькой чаркой в доме Клавдии, в доме, который был уже не Клавдии, а другого человека, с кем и купчую подписали и деньги от кого подучили.

Василий Луганов крепко трусил и решался тоже бежать с приисков. Он подыскивал себе «документики».

Однакоже у них с Маленьевым была надежда, что дело обойдется. Они считали, что Окунев, всем известный как человек грамотный, умный и в делах ходовой, будет на следствии держаться крепко.

– И нам с тобой, – говорил Луганов, – надобно, Гриша, помнить одно. В случае чего – молчок: знать не знаю, ведать не ведаю. Когда человек заперся вовзят, с ним ничего не поделают.

О том же были предупреждены Сила Сливин, Алексей Бугров и другие. Гухняк даже обиделся:

– Ты что, Григорий, треплешься! Какие у нас с тобой были дела по металлу? Во сне не видал!

Чтобы успокоить себя, не приятеля, верткий язык Луганова крутился около Окунева, подбирая соображения в пользу крепости духа горного мастера: чем больше втянет людей Окунев, тем хуже будет ему самому. Шайка, коль так квалифицируют дело, сулит верных двадцать пять лет заключения. Одному ответа меньше.

Скрипнул зубами Маленьев, как поджарило его, а Луганов утешил:

– Я ему сумел весточку передать, что, мол, ты нас забудь, а уже мы-то тебя не забудем!..

Спешно снявшись, семья Маленьевых улетела из Сендунов, как и не бывало ее. Они ехали в маленький город под Котловом. Там имели постоянное жительство родители Клавдии, которые и подозревать не могли о делах своего зятя. Тесть Маленьева, всю жизнь помахивая топориком, постукивая долотом, от плотничьего дела сколотил и себе скромный домик. Туда ныне, как в первое пристанище, везла внучат Клавдия, чтобы дед с бабушкой потешили свою одинокую старость ясными детскими личиками.

Где-то между Читой и Улан-Удэ, не то в Хохотуе, не то в Тарбагатае, не останавливаясь, скрестились два поезда, наполнив узенькое междупутье скрежетом и лязгом стали.

Клавдия поила детишек топленым молоком, купленным на остановке в Мозгоне, а Григорий спокойно дремал, привалившись к стенке вагона.

В поезде, который проскочил мимо них на восток, мчался, возвращаясь из С-и, следователь Нестеров.

А где-то, еще дальше к западу, таилась в почтовом вагоне посылочка, заложенная на дальнюю полку. После станции А-к раздатчики, готовясь к Котлову, достанут зашитый ящичек, выгрузят вместе с другими, выполнив все формальности, дабы ничто не потерялось. И, попивая чаек на захваченном в Котлове кипятке, поедут раздатчики дальше, не подозревая, что сегодня в их руках побывал золотой песок, которого они в жизни не видали и не увидят.

Маленьев не решился везти металл с собой. Посылку на его имя отправил Василий Луганов.