Текст книги "Желтый металл. Девять этюдов"

Автор книги: Валентин Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

Часть третья
ПЕРЕЛЕТНЫЕ ПТИЧКИ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1

По милости старика Абубекира Гадырова большие, неожиданно большие барыши свалились в карманы Леона Томбадзе, будто с неба, без проволочек, без яростных торгов, как-то совсем легко, просто. И все же Леона не тянуло съездить в тот же город к Гадырову еще раз и опять, под руководством Абубекира, сходить в старый город на свидание с особенным кажаром. Томбадзе поразмыслил, прочувствовал и, будучи по характеру склонен не к риску, а к привольной жизни, сказал себе: «Лучше меньше, но вернее, дорогой! Не суйся к людям, дел которых ты совсем не понимаешь и не хочешь понимать».

Между людьми ходят разные слухи, рассказы о разных случаях. Старый Гадыров, чтобы получить деньги на распутство, был готов, как видно, на все. Ай-ай-ай-ай!.. И по хребту Леона Ираклиевича пробегали холодные липкие лапки мохнатой черной сороконожки.

Однакоже, прибыв к себе в Н-к, Томбадзе не собирался итти к Брындыку, если вновь в его руках окажется металл. Хочешь – не хочешь. Леон раззадорился. Нужно поискать еще кого-нибудь, найти другие, лучшие каналы. Томбадзе решился откровенно поговорить с одним земляком, как Гадыров, но человеком другого склада.

…Магомет Ибрагимович Абакаров недавно женился на Римме Николаевне Туке, молодой женщине, считавшейся в Н-ке первой красавицей. Некая Аля Русанцева, девушка восторженная, начитанная, влюбленная, как это бывает у девушек, в свою красивую подругу и «переживавшая» первый неудачный брак Туке, чуть ли не со слезами спросила Римму:

– И как ты можешь собираться замуж за такого Квазимодо? Ты, такая прелесть!

– Милая, право же, ты глупа, – был ответ. – Он богатый, а с лица не воду пить. Поверь, я знаю, что делаю, и в твоих советах совершенно ни капельки не нуждаюсь.

Магомет Абакаров, по профессии зубной техник, был в армии не в медслужбе, а в строю. После войны он прибыл домой с отличным отзывом воинской части, полевая почта номер такой-то.

Демобилизовавшись, Абакаров зубным делом не занялся: отвык, отучился и мешали последствия контузии, как он объяснял. Оказавшись человеком без профессии, без специальности, Абакаров добился «места» – получил пивной ларек. Пивная кружка и водочная мерка в руках продавца действовали удачно, без обиды и к удовольствию потребителей; «без боли» – как до революции писали на своих вывесках зубные врачи. Об этом способе дохода говорила еще старая поговорка, родившаяся не в России, неведомо где и неведомо в каком веке. Быть может, она явилась на свет вскоре после изобретения пива. А пиво имеет многовековый возраст и пенилось с начала веков!

В дореволюционном Петербурге существовали пивные – биргалле – уютные заведения с кафельными полами под слоем свежих опилок, с мраморными столиками на железных ножках, с моченым горохом, крохотными ломтиками вяленой воблы и с крохотными же солеными бубликами на закуску. Но при чем поговорка? Хозяева биргалле содержали пивные заведения в аренде от заводов «Новая Бавария», «Старая Бавария» и других, а сами «жили пеной».

Что общего с пивным ларьком Абакарова? Лишь то, что люди с незапамятных времен плачут и смеются, радуются и горюют, в сущности, от одних и тех же причин. Но с оговоркой, тоже по старой пословице: «Каждому – свое».

Магомет Абакаров никогда ни о старых петербургских, ни о других биргалле не слыхал, по характеру – смеялся редко и скупо, но не горевал, торгуя водкой и пивом.

Стоя у прилавка абакаровского ларька перед запотевшей пивной кружкой, Леон Томбадзе откровенно беседовал с хозяином о своих делах. Их связывало не только землячество, но и общность взглядов. Томбадзе, например, не находил ничего предосудительного в том, что Магомет, его друг, машинально недоливает пиво за счет пены даже и своему человеку. У Магомета такое «место», он имеет право получить доход и с друга. Сам Магомет об этом даже не думает. На «чужого», на человека, который требовал долить пива до уровня, Томбадзе смотрел с презрением: ничтожество, голяк, гонится за копейками! Мало тебе, так закажи еще кружку или совеем не пей, босяк, если ты нищий! С таким же презрением Леон и Магомет относились к тем, кто требовал сдачи у кондуктора трамвая или у продавца папирос.

Слушая повествование о поездке к Гадырову, Абакаров неодобрительно прицокивал:

– Ц-ц-ц-ц!.. Нехорошо! Это все равно, если я налью половину кружки. Раз пройдет, два пройдет, а потом – ц-ц-ц-ц!.. Такие дела нужно делать со своими, с надежными людьми. Слушай, друг…

Их прерывали посетители, но они не торопились. Длинные разговоры: перебирались все родственники, устанавливались степени родства, завязывался спор:

– Я же тебе говорю, у старого Акбара, сына Мустафы, был третий сын, кривой Ахмед.

– Нет, я тебе говорю…

– Да ты вспомни!

– Ты и сам покопайся в голове!

Наконец обоими было с возможной точностью установлено, что в мире существовал некий Сулейман, приходившийся Абакарову дядей по отцу в пятом колене. Этот дядя Сулейман живет в узбекском городе К-и, он умный, тонкий, как волос, человек. У Сулеймана в К-и или своя часовая лавочка, или он работает часовщиком в артели. Адрес у Магомета есть.

Прошлой осенью дядя Сулейман приезжал в Н-к и очень интересовался всяким золотом, покупал, где мог, купил у Магомета несколько вещей, кольца, браслет, две броши. Абакаров считал, что у Сулеймана должны быть знакомые, которые покупают золото. Он был убежден: Сулейман брал золото не для себя.

– А почему, Магомет? Он тоже и ювелир. Нам всегда нужно иметь немножко золота: бывает хорошая работа от верных людей. Почему не заработать?

– Нет, нет! Он давал понять. Верь! У меня есть нюх…

В словах Абакарова не было иронии над самим собой. А нос у него был действительно большой, искривленный вправо, горбатый.

– Но К-и очень далеко, – возразил Томбадзе.

– Почему далеко? Нужно подсчитать, оправдается ли поездка.

Приятели занялись сопоставлением цен на золото в дисках и в изделиях Ювелирторга с тем, сколько получалось за грамм вещей, купленных Сулейманом у Магомета, – деловая, увлекательная арифметика! Прохожие, спрашивавшие кружку, не мешали. Во время вынужденных перерывов являлись новые мысли.

Получалось, что Сулейман платил за грамм золота больше половины продажной цены госторговли. Золотоскупка же платила за золотой лом меньше трети. Брындык давал куда меньше Сулеймана. Расходы на дальнюю поездку могли оправдаться с лихвой, если в распоряжении Леона и Магомета окажется много золота.

Вечером Магомет Абакаров с трудом состряпал письмо дяде Сулейману в К-и. Между вступительными и заключительными приветствиями вписалось упоминание о покупках, которые Сулейман делал в Н-ке прошлой осенью. Это напоминание должно было послужить ключом для расшифровки вопросов в иносказательной форме: о возможных дальнейших покупках того же порядка, о возможных количествах, о цене. Следовал намек, что в случае положительного ответа дяде беспокоиться нечего. Желаемое к нему примчится само, как является во сне счастье к героям волшебных арабских сказок.

Нет в наше время ни сказочного Востока, ни волшебства, увы! Да и были ли они в жизни, не в сказках?

…Дядя Сулейман мог бы и не торопиться с ответом. Сейчас у Леона не было ни грамма золотого песка. Томбадзе жил в Н-ке, занимался своим ювелирным делом. Конечно его тянуло в С-и: и к золоту и к белокожей Нине.

Антонина Окунева тем временем успела из денег, полученных от Леона и Гавриила Окунева за золотой песок, отправить мужу, Александру Окуневу, причитающуюся ему часть.

Обещанные в ее телеграмме «тапки папе» с прочей неценной рухлядью она зашила в холст и отправила почтовой посылкой. Деньги были вложены в тапочки. «Свою» долю Антонина припрятала.

Деньги посылались посылкой из тех соображений, что почтовый перевод на такую сумму мог, по мнению Окунева, привлечь внимание.

2

До чего хорошо в С-и приезжему северянину! Тепло такое настоятельное, постоянно неизменное, что кажется: здесь никогда не бывает не то что морозов, а даже и заморозков, никогда не бывают нужны не только шуба, но и простой ватник.

Синь-гладь моря поднимается к небу. Парная, как в ванне, вода прозрачна, будто в заводях горных ключей. Белый город подступает лицом к морю, а окраиной к горам в темной зелени лиственных лесов. Сосну, ель, кедр, пихту здесь не увидишь. Над горами маячат снежно-ледяные вершины, как таежные «белки», но «белки-то» будут куда пониже. Воздух – не поймешь: дышишь или нет – сам свободно входит в грудь.

Базар здешний – лучше всего, красивей всякой природы. Разные груши, разные яблоки, сливы, персики, дыни, ежевика, какие-то «штуки» желтые с большой косточкой, названия не выговоришь. И тут же наша земляника с черникой. Чудеса! Ягоды привозят с гор. Все это по сравнению с другими местами, особенно с сибирскими, продают по дешевке. Ешь – не хочу!

Филат Захарович Густинов объелся фруктами в первый же день, а уж на что был здоров. «Мой желудок гвозди варит», – говорил старик с гордостью.

Антонине Филатовне Окуневой не везло с родственничками. Через несколько дней после посещения брата Василия, от которого тогда так решительно и безболезненно ее избавил деверь Гавриил Окунев, нежданно-негаданно свалился отец в компании с приисковыми знакомыми: Петром Грозовым и его женой Дусей. В двух комнатах, которые занимала Антонина Окунева с дочерью, стало сразу и тесно и шумно.

– Дочка, встречай гостей! – еще с улицы кричал Филат Густинов. – На курорт приехали, на курорт курортничать!

Этих не выставишь, как Василия. Пришлось устраивать постели, хлопотать с угощеньем. А пока, бросив вещи, гости тут же, на минутку, пошли выкупаться в море с дороги.

Пошли на минутку, вернулись часа через три. Густинов и Грозов оказались вполпьяна, Дуська тоже развеселая. Не от моря – они «хватили» на обратном пути с пляжа и еле нашли дорогу к дому. И с собой принесли водку.

Пили, закусывали фруктами, шумели, пели песни, в саду рвали недозрелые груши, сломали молодое персиковое деревце, напачкали – словом, сразу же натворили немало безобразия.

На следующее утро Филат Захарович страдал от желудка и от похмелья. Немного ожив после обеда, старик потребовал от дочери освободить занятую жильцами-курортниками половину дома:

– А то нам здесь тесно!

– Это, папенька, никак невозможная вещь, – уверяла Антонина. – Нельзя, так у нас не полагается. Я с них деньги получила за месяц вперед, полностью, у них расписка есть, они прописались.

– Ты им деньги верни. Подумаешь, какие птицы! Ты что, для отца не можешь?!

– Да они ж не согласятся! У меня комнаты хорошие, сейчас в городе все занято. Куда они пойдут?

– Тонька, нишкни! Подыщи им другую квартиру, жив-ва!

Чтобы избавиться от ругани, Антонина обещала поискать. Побегав по городу, ничего подходящего не нашла. Она не лгала отцу: сезон был в разгаре, и подыскать приличное помещение было нелегко.

Вернувшись усталая, размокшая от жары, Антонина в ответ на сообщение о неудаче получила скверную ругань. Она просила отца немного потерпеть, но старик отправился сам договариваться с жильцами. Продолжающиеся нелады с желудком портили ему настроение.

– Обожрался, старый чорт, дорвался до сладенького на даровщинку, – жаловалась Антонина Дусе Грозовой. – Ведь я же ему говорила: «Папенька, вы бы не сразу, да воды столько не пейте». Разве ж он понимает! Батюшки, а это еще что такое?

Со стороны жильцов доносились голоса на повышенных нотах.

– О, господи! – И Антонина побежала на шум.

Переговоры Филата Густинова с жильцами добром не кончились. Антонина с удовольствием видела, как старший жилец, москвич, средних лет инженер, с помощью рослого сына-студента буквально за шиворот стащил со ступенек веранды упирающегося здоровенного старика, повернул его и поддал в спину.

Петр Грозов, избрав благую часть, молча присутствовал при ссоре Густинова с жильцами. Улучив минуту, Грозов подхватил друга и утащил его в комнаты Антонины.

– Безобразие, Антонина Филатовна! – выговаривал Окуневой жилец. – Это какой-то дикарь, хулиган. Он позволил себе площадную ругань. Что это за люди? Я пошлю сына за милицией, потребую составления протокола, потребую наказания. За хулиганство есть статья!

Развязка с участием милиции, протоколы, разбирательство не устраивали Антонину Окуневу. Она была вынуждена униженно, – иначе она не умела, – просить прощения за отца. Стремясь умилостивить постояльцев, Антонина не щадила своего родителя:

– Грубый человек, рабочий, не понимает, что говорит, неграмотный, такая у него сибирская привычка, выпил, ударило в голову, вы уж нас христа ради простите…

Добившись пощады, Антонина вернулась к себе. Чтобы успокоить Густинова, Петр Грозов с помощью жены силой накачивал Филата водкой – по-приисковому. Густинов, оседая на стуле, бурчал заплетающимся языком:

– Интеллигенция, грамотные. Сволочи еврейские!.. Душить их! Вороньи носы, нас заклевали, образованные! Ух, я их всех сейчас! – и вскидывался учинить смертную расправу.

Но сейчас с ним самим можно было справиться без особого труда.

– Всегда, вот всегда он был такой! – со слезами причитала Антонина. – Нас, детей, бил смертно чем под руку попадет, мать от его сапогов сколько раз скидывала.

Жаловаться-то Антонина жаловалась, а сама соображала: «Батька такой храбрый потому, что приехал с большими деньгами. Руку на отсечение дам, привез металл!»

Сломленный хмелем, Филат захрапел на дочеринской постели. Теперь уж до утра!..

Антонина передохнула, успокоилась, умыла руки, шею, лицо, натянула капроновые чулки, сунула ноги в лаковые туфли-босоножки на толстой пробке, переоделась в крепдешиновое цветастое платье, причесалась, напудрилась, подкрасила губы и, забыв горе, превратилась в белую, пышную женщину, которая пленила Леона Томбадзе. «Тоня – кинь грусть», как в девушках ее звали на приисках.

– Пошли, прогуляемся, – предложила она Грозовым, бросив критический взгляд на шелковое, но простенькое, по ее мнению, платье Дуси.

– А ты, Нелька, гляди за дедом. И чтобы из дома ни на шаг! – пригрозила Антонина молчаливой девочке. – А то знаешь у меня!..

Смеркалось по-южному быстро. Трое, смешавшись с толпой гуляющих, прошлись по набережной и устроились поужинать в ресторане над морем.

Дусю Грозову интересовало, какие материи и где продают в С-и, что можно купить, какие цены. Относительно лаковых туфель Антонина обещала:

– Я тебе, Дусенька, устрою прямо с фабрики. Здесь и в магазинах туфли безо всякой очереди, но на фабрике выбор бывает больше.

– На фабрике? – прищурился Грозов, мужчина лет под сорок, худощавый, с жесткими черными волосами, с выдающимися скулами на широком лице и слегка раскосый: примесь бурятской иль, по старинному выражению, «братской» крови, отнюдь не редкость среди забайкальских казаков.

Грозов работал на приисках заведующим лесной базой и, сам хозяйственник, знал, что фабрики никаких торговых, тем более розничных, операций производить не могут.

– Да, на фабрике, – подтвердила Антонина, с аппетитом уплетая мороженое. – Есть тут одна такая фабричушка. Я могу устроить через своего знакомого.

– Н-ну… – Грозов подмигнул Антонине: «Баба ходовая! Ну, у нас на приисках обувных фабрик-то нету, у нас другое-то…» Грозов думал о привезенном им краденом золоте.

ГЛАВА ВТОРАЯ
1

Наутро Филат Густинов был хмур, хотя боли в желудке его уже не мучили.

– Ото всех болезней во всю жизнь водкой лечился я, – говорил старик. – А ну, сто грамм с утра для легкости ног!

Но водки для опохмелья Филат не получил. За него принялся Грозов:

– Стакан красного-то можно– и баста! А то ты, Филат, друг ситный-то, с вечеру делов-то было наделал. Иль память отшибло? Не по-омнишь? Мало-мало не угодил в милицию на отсыпку-то. Тебе сейчас поднеси, ты опять со старых дрожжей заведешься, как опара на печи!

При упоминании о милиции старика передернуло.

– То-то! – пилил его Грозов. – Попал бы ты, старый дьявол, принялись бы тебя красные околыши расспрашивать: кто, да что, да откуда, да почему, да как, да зачем? А? Не знаешь, что ли, как они сумеют прилипнуть, башка ты еловая!

– Не нуди. Иди ты!.. – отругнулся старик.

– Не-ет, милай, как бы ты-то не пошел туда. Ну, встряхивайся! Пошли, купнемся в теплом море, косточки на солнышке распарим. Надевай шляпу. Я тебе по дороге поднесу стакан красного для полосканья брюха. Пей, да разумей!

Чувствуя, что нашкодил, Филат Густинов потащился с Грозовым на пляж с ворчаньем, что он:

– Этого красного «укусуса» отродясь ненавидел, и пусть его сосут носатые грузины-травоеды, черномазая тварь вместе с евреями, и пусть оно все провалится в море с солнцем, вместе взятое и с «укусусом»!.. – От злости старик Густинов напирал на «у».

Антонина Окунева в сопровождении Дуси Грозовой полетела на фабричку, хвастая, что «все может». Там Тоня кого-то вызвала, что-то шепнула, и подруг провели в почти пустую комнату, где Дуся, по ее выражению, «намерялась вволю».

Любезнейший и очень недурной собой брюнет, непринужденно обращаясь с ногами посетительницы, предложил пар двадцать пять лаковых туфель разных фасонов: лодочек, босоножек, полубосоножек, на простых кожаных подошвах, на пробковых, на толстом картоне «под пробку», – кто же сможет все перечислить!

Брюнет заставлял Дусю ступать, ходить, советовал и уговорил посетительницу взять две пары, хотя она собиралась купить одну. Деньги он получил сам, по магазинным ценам.

Очарованная манерами брюнета, Дуся и удивлялась и восхищалась:

– Как он мне ноги жал, нахал этакий, понимаешь ли, Тонька? Такой предприимчивый!..

– Здесь молодцы мужчины, – с видом столичной жительницы, знакомящей провинциалку с нравами города, говорила Антонина. – Тут ты можешь в два счета устроить роман.

– Ой! – испугалась Дуся. – Хорошо тебе, твой далеко… А ты не знаешь, мой Петька какой, даром, что с виду тихий! Монголка проклятый! Удушит.

– Не удушит! – смеялась над подругой Антонина Окунева. – Они только на словах страшные, муженьки наши, Дуська. Сами они псы. Ты думаешь, я своего боюсь? Как же! Вот он где, миленький, – Антонина показала Дусе пухлый кулачок. – Разве когда пьяный… А у трезвого соображение есть.

«Привезли ли Грозовы золото? Если привезли, то сколько?» – Антонина хотела знать. Для этого следовало подготовить Дусю, – прямой вопрос мог спугнуть жену Грозова и испортить дело. Антонина Окунева продолжала психическую атаку:

– Ты же не дура, не осевок в поле, Дуська. Сама лучше меня понимаешь: не такие наши дела, чтоб муженьки нас лупили-драли. Нет, голубчики, коль вместе воруют, – и Антонина значительно посмотрела на Грозову, – то они понимают, чем пахнет! Думаешь, нельзя нам на стороне гульнуть – развлечься? Можно. Ясное дело, особенно муженьков дразнить не след. Ты делай вид так, чтоб ему не слишком в нос ударяло. А он сам, сердешный, притворится, что у него ни глаз, ни ушей нет. Да, вот что, ты себе платье или блузку будешь шить? – переменила тему Антонина.

– Пошила бы, да ведь долго продержат: месяц небось?

– За десять дней.

– Да не может быть!

– А вот увидишь, дурочка.

– Не хвались, веди.

Они зашли в ателье, поболтали о фасонах с приемщицей, видимо знакомой Антонине. В ателье других посетителей не было.

– Только вот моя подруга, – рассказывала Антонина Окунева, – еще не выбрала себе материала. Вы не посоветуете?

Приемщица предложила зайти в соседний магазин, там хороший выбор, и вдруг, как бы вспомнив, сказала:

– У меня случайно есть хороший шелк. Одна заказчица раздумала шить: с деньгами у нее не получилось. Просила кому-нибудь устроить отрезы.

Шелк Дусе понравился, она осведомилась о цене, заказала и платье и блузку. Срок? Приемщица обещала, что все будет без обмана готово через неделю. Тоня сказала правду.

Женщины присели в парке отдохнуть в тени. Пахло магнолией. Громадные белые цветы, точно искусственные, торчали в густой маслянистой зелени толстых листьев.

– Как же это получилось, Тоня? – допрашивала Дуся Грозова. – В магазине такой крепдешин стоит девяносто один рубль, а шелк на блузку, точно не вспомню, но не меньше шестидесяти. А она нам посчитала по семьдесят и по сорок. И не торговались.

– Чорт их разберет! Она часто так предлагает. Боялась я: не выходная ли она сегодня.

– Она тебя знает?

– Не очень… Так, я шила у них раза два. Видят – мне можно доверить, что я баба самостоятельная, а не какая-нибудь…

– Это само собой, – согласилась Дуся. – А откуда они берут материал?

– Откуда? Ей-богу, Дуська, ты хуже маленькой! Тащат, конечно, либо на базе, либо прямо с фабрики. Пусть тащат, нам-то что! Нам выгодно. Им самим товар гроша не стоит. Коль не дадут хорошей скидки, кто же у них возьмет? В магазинах полно! Оно, конечно, они тоже не дураки: кому попало не предложат…

– Здорово! – одобрила Дуся Грозова.

Этот красивый город с великолепной растительностью, с густой синевой неба, полный мужчин в белых костюмах и нарядных женщин, казался ей какой-то легкой, воздушной сказкой. Счастливая Тонька!

Но мечтать (если это мечты) Евдокии Грозовой долго не пришлось. Антонина спросила:

– А много вы привезли металла?

Вздрогнув, Дуся очнулась:

– Ты откуда знаешь?

– Ты у меня не финти, Дуська. Держись меня. Голуби наши, Филат с твоим Петром, купаться, что ли, приехали, на солнце загорать? Тоже, курортники нашлись! Без меня они, Дусенька, не обойдутся.

– Они думали, Ганька им сделает, – окончательно проговорилась Дуся.

– Ганька!.. – презрительно протянула Антонина. – Пьяница толстобрюхий ваш Ганька. Ганьке можно поверить только на грош, ему много давать в руки нельзя. Говори, сколько привезли песочка?

Дуся призналась, что у Петра есть с собой побольше четырех килограммов, а сколько у Филата Захаровича, она не знает, но сколько-то тоже есть, точно же он Петру не говорил.

– Вот и будем делать дело, – заключила Антонина. – Только бы чорт Ганьку не послал. И, Дуська, гляди: о чем мы говорили, чтоб до Ганьки слова не дошло. А то, понимаешь?.. – и с угрозой посмотрела в глаза подруге. – При Ганьке я совсем ни при чем. Молчи, значит, в тряпочку, худо будет.

– Что ты, что ты? Могила! – уверяла Дуся Антонину. – Разве я не понимаю, какое дело!

Того, что Антонина Окунева отстраняла конкурента, Дуся, конечно, не понимала.

– Ладно, – согласилась Антонина. – Договорились. А теперь пойдем на пляж, найдем своих. Они, наверное, все глаза на купальщиц проглядели. Папаша наш, не гляди что старый, а знаешь какой!..

По пути Антонина Окунева зашла в отделение связи и послала Леону Томбадзе телеграмму из трех слов: «Тоскую целую Нина».

Напрасно смугленькая телеграфистка, в кого-то действительно влюбленная, приняла телеграмму с искренним сочувствием к интересной блондинке Нине Кирсановой, проездом в С-и. Так Антонина нацарапала внизу бланка, в месте, предназначенном для адреса отправителя.

Напрасно… Телеграмма была чисто деловая.