355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Валентин Иванов » Желтый металл. Девять этюдов » Текст книги (страница 13)
Желтый металл. Девять этюдов
  • Текст добавлен: 20 марта 2017, 18:30

Текст книги "Желтый металл. Девять этюдов"


Автор книги: Валентин Иванов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

3

«Сокол ясный» появился в С-и утром и не по расчетам Антонины, а тремя днями позже. Он ехал из Восточной Сибири, минуя Москву, через Омск, Челябинск, Пензу, Ртищево, Балашов, Лиски, Ростов-на-Дону.

Такой маршрут короче пути через Москву километров на шестьсот из общих десяти тысяч пятисот километров. Но необходимость большого числа пересадок, связанные с этим неудобства и потеря времени заставляют сибиряков ездить на Кавказ через Москву: только одна пересадка, менее утомительно, менее хлопот. И даже скорее. В России и до революции железные дороги были удобны для пассажиров длиннейшими беспересадочными сообщениями.

Александр Окунев получал свое удовольствие от путешествия. Он ехал налегке, с небольшим чемоданом и солдатским мешком, в котором находились подушка и одеяло. Груз необременительный, с ним всюду пройдешь. В отношении путевых удобств Александр Окунев был невзыскателен.

Ему были приятны частая смена лиц, новые вагоны, ожидание на незнакомых станциях во время пересадок. От безделья между двумя поездами он охотно слонялся по привокзальным улицам, просиживал часы в вокзальных ресторанах. Без мысли и без любопытства он ощущал движение людских масс, потоки людей чужих, незнакомых, с которыми он больше никогда не увидится. Люди казались ему беззаботными, простыми, с простой, несложной жизнью.

Забывшись, Александр Окунев отдыхал, не думал о делах. Его дела не то остались в прошлом, не то ждали в будущем, но в эти дни он был свободен. Молчаливый транзитный пассажир лучше всего чувствовал себя на участке между Омском и Лисками, где все было незнакомо: до сих пор он ездил на Кавказ только через Москву.

В Лисках, узловой станции, где нет города, а все население небольшого поселка так или иначе железнодорожники, Александр Окунев провел весь день. Среди беспорядочно разбросанных домиков, высыпанных на песок, как детские кубики, Окунев прошел к Дону – теплой, мелкой, стремительной речке. Пользуясь прекрасной погодой, купался – течение сразу сносило, валялся на пустынном бережку, поглядывал на поезда, частившие сквозь решетчатые фермы высочайшего моста. Александр Иванович Окунев, забывшись, превратился в обыкновенное человеческое существо. Когда же перед приходом поезда пришлось закомпостировать билет и зайти за вещами, из-за ограждавшей камеру хранения решетки надвинулось дело. Последняя пересадка… Предстоял знакомый и, по сравнению с проделанным, уже недолгий путь. С-и лежал еще за горами, но конец отдыха уже наступил. Молчаливый пассажир стал разговорчивым. Отвлекаясь, он рассказывал о своей работе, объяснял, как промывают золото, и чувствовал: никто из случайных спутников даже не думает о том, что на приисках могут не только добывать, но и похищать золотой песок.

Налаженное дело, от которого Александр Окунев не мог отстать, стало хронической, неизлечимой привычкой; и, как у больного, нарастали раздражительность, тревожность, мнительность. Он не отдавал себе отчета в травме сознания, но иногда думал: «Если бы попало в руки сразу много, можно было бы остановиться, уехать с приисков, «спастись», бросив все, и жену, конечно. Но это «много» теперь для него должно было бы составить несколько десятков килограммов металла.

4

На С-ской привокзальной площади Александр Иванович Окунев сел в автобус и вышел на повороте шоссе в том месте, где оно проходит под линией железной дороги, хотя следовало бы проехать еще шесть остановок, чтобы оказаться ближе к дому. Не зная того, он оказался почти рядом с квартирой земляка Леона Томбадзе «князя Цинандальского».

Около нашлась летняя пивная: открытый на улицу и забранный досками с боков навес с несколькими столиками. Окунев сплеснул из кружки пену на каменный пол, достал начатую четвертинку водки и долил кружку.

– У нас так не делают, – сердито заметил продавец. Он говорил с резким акцентом и слово «делают» звучало как «дэлают».

– Ладно, больше не буду, коли нельзя, – миролюбиво согласился Окунев. – Еще кружку.

– Больше нэ дам. Нэ разрэшено упатрэблять водку.

Окунев злобно взглянул на сухощавого горбоносого человека, как видно, не из робкого десятка, спорить не стал и ушел, оставив на столике три рубля.

– Сдачу возьмитэ! – крикнул продавец. Посетитель не обернулся. Продавец брезгливо бросил деньги, и монеты покатились по тротуару.

Продавец терпеть не мог одного типа приезжих, для которого у него была кличка «чумазые». Порядочный человек благородно выпьет кружку-другую пива, возьмет вина; пьет и водку. Нет ничего дурного, если делать красиво, соблюдая обычаи. А с утра смешивать водку с пивом способны одни босяки с волчьими лицами, как у этого.

Окуневские «особые дела», как правило, вершились, тем более начинались, «под градусами»: легче развязывается язык, человек делается решительнее, как принято думать.

В среде Окунева пили охотно, часто, много и как-то жадно. Выпивка была столь же естественно необходимой в быту, как сквернейшая, оскорбительно пачкающая речь ругань.

В пути каждое окуневское утро начиналось стаканом водки. В течение дня он еще раза два или три «подкреплялся», пользуясь станционными буфетами или своим запасом. Считал он, что пьет, сколько нужно, так как отлично помнил, кто он, где находится, что можно сказать или сделать, а чего нельзя. И на вид пьян не был. Крепкий организм не сдавался, снося как бы бесследно ежедневные отравления.

Окунев подошел к дому часов около девяти утра. В саду он столкнулся с незнакомыми и поздоровался, догадавшись, что группа мужчин и женщин с мохнатыми полотенцами, зонтиками и сумками – это квартиранты-курортники, отправляющиеся на пляж.

В хаосе неприбранной комнаты его встретила заспанная, растрепанная и помятая поздним сном жена: Антонина вернулась домой со свидания с Леоном Томбадзе в два часа ночи.

Супруги обменялись поцелуем.

– Как доехал?

– Ничего.

– Раньше ждала.

– Так получилось.

Окуневу в голову не пришло бы объяснять причину выбора необычного, сложного маршрута. Он сам не отдавал себе ясного отчета в своих побуждениях, а если и отдавал, то не нашел слов.

– Как там все? – задавала пустые вопросы Антонина.

– Ничего. Порядок. Как Неля?

– Нелька! – позвала Антонина. – Иди, отец приехал.

Ответа не было. Антонина заглянула в другую, маленькую комнату.

– Нет ее.

– Ну ладно.

На этом кончилась, так сказать, формальная часть встречи мужа с женой. Предстояла настоящая часть, деловая.

Когда-то Саша Окунев и веселая девушка «Тоня – кинь грусть», обычные молодые люди, сочли, что им следует соединиться и вместе искать счастье, самое простое, которое будто бы должно прийти само собой в результате прогулки в загс и совместной жизни. Это время прошло; как прошло и когда прошло – неизвестно. Осталась привычка физически не стесняться друг друга ни в чем и во многом доверять. Постепенно сфера доверия сужалась, «многое» сменилось «кое-чем», а привычка не стесняться переходила в бесстыдство. Личная жизнь каждого из них отъединилась, и в том, что они понимали под личной жизнью, оба отличнейше обходились без взаимной помощи.

– Где Гавриил? – спросил Александр о брате.

– Наверное, у себя, в Н-ке.

– Как он?

– Что надо, сделал, а так – пухнет от водки, – небрежно ответила Антонина, начав приводить комнату в порядок. Ответ, при всей простоте, был рассчитан и по интонации и по смыслу.

– Филат Захарович с Петром Грозовым давно проезжали? – спросил Окунев, как видно не желая продолжать разговор о брате.

– Недавно. Только что отбыли, – с ядом в голосе сказала Антонина. – Таскались они сюда, на мою голову. Пили, гуляли… – И Антонина пустилась в подробные описания. Упирая на всяческие безобразия, Антонина думала о тех делах, которые она должна была как-то решить. Ведь Александр увидится с Гавриилом и потом насядет на нее, Антонину, с расспросами о сбыте золота. Как-нибудь она вывернется. Но лишь на время. Она хриетом-богом просила отца и Петра Грозова молчать о ее посредничестве в сбыте их золота. Они обещали – до первой пьянки. До Александра дойдет правда, а ссориться с ним она не хотела и боялась. Антонина легко проповедовала Дусе правила обхождения с мужьями-ворами, но сама трусила и трусила крепко. Глядя на сумрачное лицо мужа, думала: «От него жди всего». У Александра узкий рот с поджатыми губами, хрящеватый, как каменный, острый нос, подбородок башмаком, плоские щеки, тугие желваки под торчащими на бритой голове ушами. Волк волком. Это тебе, бабочка, не мягонький Леончик.

Антонина добралась до описания ссоры отца с Гавриилом, когда вошла дочь. Девочка сказала:

– Здравствуй, отец, – и остановилась на расстоянии.

– Как делишки, Неля? – приветствовал дочь Окунев. – Подойди-ка, дочка.

Обняв девочку, Окунев вытащил деньги и отделил двадцать пять рублей:

– Это тебе на мороженое. Будешь умная, еще дам. А теперь скачи дальше. У меня с мамой разговор есть, – и обратился к Антонине: – Так отец с Ганькой, значит, не поладили?

ГЛАВА ШЕСТАЯ
1

Нелли совершенно не интересовалась разговорами между родителями. Она не осталась бы слушать, и попроси ее.

В маленькой комнате было не то, что у Антонины, – чисто, прибрано. Девочка сбросила платье, рубашку и натянула красный с черной оторочкой купальный костюмчик. Вдруг задумавшись, Нелли расстегнула браслет. У нее были настоящие золотые часы, были и еще другие золотые вещи. Не подарки. Нечто вроде сохранения материнских вещей и «на всякий» случай. Девочка это понимала.

Одевшись, Нелли спрятала полученные двадцать пять рублей в потайной карманчик платья, бывший собственным изобретением. Деньги пришлись кстати. Пока мать спала, Нелли выполнила свои обязанности: побывала на базаре, в магазинах, купила все для обеда, фруктов. Но «они» дома обедать не будут, а пойдут в ресторан, раз «он» приехал. Нелли позавтракала, – о ней не вспомнят до ночи. А который час? Пора бежать. Нелли спрятала часики под подушку.

Из ее комнаты было слышно все происходящее у матери, но девочка не прислушивалась. Ночью иногда приходилось прятать голову под подушку. А сейчас она уходит.

Если пройти через комнату, «они» могут с чем-нибудь привязаться. Нелли перелезла через подоконник и, стоя на выступе цоколя, прикрыла рамы и ставни. Согнувшись, она прокралась под окнами большой комнаты и выпрыгнула на дорожку. Только бы «они» не вышли на веранду, скорее!

На улице Нелли раскрыла зонтик, – она едва не забыла захватить его, – и пошла неторопливой походкой, как взрослая. Один квартал, второй. Вот и узкая, очень тенистая улица. Нелли задержалась перед решетчатой каменной оградой, за которой сплошной стеной сомкнулись кусты живой изгороди. Над кустами поднимались светлозеленые широчайшие листья бананов и стебли с тяжелой, некрасивой завязью дольчатых шишек бесполезных плодов: здесь бананы растут, но не вызревают.

Нелли по-мальчишески свистнула два раза и пошла дальше, к морю. Оборачиваться нечего: она условилась, и ее сигнала ждали. Вернее, ждал один: Серго Кавтарадзе.

Крупный мальчик лет пятнадцати или немногим больше, с пушком на месте будущих усов, догнал Нелли. Ростом он был выше девочки.

– Опоздание на девять с половиной минут, – сказал Серго, взглянув на ручные часы. Его голос уже ломался: среди высоких нот звучали неожиданно низкие.

– Ты опять с часами? Не заметь я в тот раз, ты бы так и выкупался. И потом, – деловито заметила Нелли, – ты можешь засорить песком.

– А почему ты так сильно опоздала?

– Бегала за покупками, за хлебом. Она долго спала, а то могла бы и еще куда-нибудь послать.

«Она» – так Нелли называла мать. Мальчик промолчал.

– Приехал отец, – сообщила Нелли.

– Да, – сказал мальчик просто, чтобы ответить.

Он неловко взял Нелли под руку. Призадумавшись, они дошли до тупика, которым кончилась улица. Дальше проезда не было, но через пустырь вела протоптанная тропка. Пришлось пролезть между жердями ограды.

После пустыря путь к морю шел по песчаному лысому скату с разбросанными семьями низких кактусов в желтых цветах. Нужно внимание, чтобы не наступить.

– Помнишь?

– Помню.

Одно из их «старых» воспоминаний. В прошлом году Нелли вообразила, что можно сорвать цветок кактуса, как всякий другой, и Серго долго возился с ее руками, доставая мельчайшие шипы-волоски, вонзившиеся в кожу.

2

Здесь не было хорошего пляжа: галька, черный песок, в воде большие камни. Зато не было и купальщиков.

– Серго! Смотри! – вскрикнула Нелли. – Какая красота!..

Далеко в море, – отсюда казалось – по горизонту, в одну линию, – вытянулись маленькие лодочки: промышляют рыболовы-любители.

Еще дальше, за лодками, над водой возвышались три облака. Теснясь одно к другому, они сливались внизу, и там, между белым и синим, виднелась темная черта. Медленно-медленно облака поворачивались. Превратились в одну стройную колонну. И вдруг стали таять, исчезать. Скрылись совсем и вновь принялись разрастаться.

– Это «Товарищ», – сказал Серго. – У них парусное ученье.

– Я видела мачты, когда они опустили паруса.

– У тебя хорошие глаза, – без зависти заметил Серго. – Я ничего не рассмотрел.

– И на мачтах черточки, тоненькие, как струнки.

– Это реи.

– Ты не хотел бы быть моряком?

– Нет, Нель. Я буду строить тоннели и дороги, как отец.

Отец Серго был довольно известным строителем.

– А я хотела бы быть простым матросом.

– Женщин не берут в матросы.

– Ну, буфетчицей или поваром. И уехать далеко.

– Да, – грустно согласился мальчик.

– Только бы еще немного вырасти.

На краю моря еще и еще повторялась феерия парусного ученья.

– Они скоро уплывут отсюда.

– Уйдут, – поправил Серго. – Ждут ветра.

Они раздевались, отвернувшись. В купальном костюме девочка казалась старше, чем в платье. Уже намечались формы груди, бедер и талии под стянутым пояском трикотажным костюмом. Еще более зрелым показался мальчик в трусиках. Под смуглой кожей вздувались развитые грудные мышцы, на длинных руках выступали бицепсы, мускулы живота пластично обрисовывались, круглые ноги говорили о развитии, преждевременном для его возраста. Молодой атлет.

Нелли аккуратно сложила платье, придавив его сверху полосатым зонтиком. Не глядя друг на друга, они пошли к воде. На берег чуть-чуть набегала прозрачная волна без пены.

– А часы? – спросила Нелли.

– Опять забыл, что ты будешь делать! – огорчился Серго. – Я тут же, – и он побежал к одежде.

Нелли не спеша погрузилась в море.

– Сегодня опять холодное течение, – сказал Серго.

– Это хорошо, – ответила Нелли не оборачиваясь.

Они рядом поплыли от берега медленным брассом: раз, два и три. И опять: раз, два и три.

Метрах в двухстах от берега Нелли повернула.

– Нас сносит, – заметила она.

– Да, нужно брать левее.

– Сегодня мы не будем уплывать так далеко.

– Почему? – спросил Серго.

– А твои часы? Вдруг их украдут?

– На берегу никого нет.

– Все равно, – ответила она, думая о том, чего Серго не знал.

– Будем плавать у берега, согласился Серго.

Длинная-длинная пауза. В воде хорошо.

Дно Черного моря, в котором нет отмелей и островов, от берегов падает крутыми уступами. На глубине шестидесяти, восьмидесяти метров к скалистым обрывам липнут скользкие, плотные, как студень, сплошные пласты колоний медуз. Дальше – занесенные мыльным илом скалы уходят в мертвые, отравленные сероводородом глубины.

Тела пловцов висели в струе теплой воды над черной холодной бездной. Мальчик и девочка не думали о ней: на глубине легче плыть.

Они плывут.

Раз, два и три…

Раз, два и три…

Долго…

Долго…

– Очень хорошая вода. А сначала мне показалось холодно, – признался Серго.

– И мне тоже.

– А сейчас тебе не холодно? – заботливо спросил мальчик.

– Нет.

– Ты еще не устала?

– Нет.

Если она устанет, Серго поможет: силы хватит. Но она еще никогда не уставала так, чтобы признаться.

Хорошо…

Они повернули и еще раз поплыли вдоль берега.

3

– Пойдем на солнце.

На берегу мальчик заметил:

– Ты налепила бы бумажку на нос. Смотри, обгоришь. Дать тебе кусочек?

– Нет. В прошлом году, помнишь, как у меня лупился нос? А теперь я привыкла. Это от возраста. У взрослых не так слезает кожа, как у детей. А в будущем году я буду совсем взрослая.

– И я тоже.

– Нет, Серго. Женщина всегда старше мужчины, если они ровесники. И даже если женщина на целый год моложе.

– Кроме меня. Мне уже сейчас все равно что двадцать. Вчера я победил Ацумяна по очкам. Нам дали четыре схватки. Тренер говорит, что меня скоро можно выпускать на арену. Ацумяну двадцать один год. Или двадцать. Я мог его нокаутировать.

Нелли уже знала о жизни все, что знают взрослые женщины. Серго – мальчик. Очень сильный, но мальчик.

Они лежали на солнце.

– Надень шляпу. Тебе напечет голову, Серго.

– А тебе не напечет? Лучше я раскрою твой зонтик, и мы спрячемся оба. Хочешь?

– Хочу.

Они лежали не рядом, а друг против друга. Круг тени покрывал их головы. Их лица были очень близки.

– Хорошо, что ты не куришь, – сказала Нелли.

– Почему?

– От курильщиков плохо пахнет. Ты никогда не будешь пить водку?

– Никогда.

– Правда?

– Клянусь тебе нашей любовью.

– Помни…

Нелли всегда помнила, что знает больше Серго. Она позаботится о нем. Он не сделается «таким».

– Мне пора обедать, – вспомнил Серго. – Почему ты никогда не хочешь, чтобы я познакомил тебя с папой и мамой?

Мальчик… Маленькая женщина ответила:

– Потому, что ты не должен знать моих. Если я буду ходить к тебе, тебе помешают встречаться со мной. Я же тебе объясняла. – Нелли говорила терпеливо, как старшая.

– Но мы скажем… – мальчик сбился. – Мы что-нибудь придумаем.

– Я не хочу, чтобы ты учился лгать.

Нелли оберегала Серго. Она-то сама умела лгать.

– Но мы все равно… – начал Серго.

– Скрывать, это не лгать, – перебила Нелли. – Когда человек просто молчит, он не лжет. Ты это понимаешь?

Девочка защищала свое маленькое, зыбкое, настоящее счастье.

– Иди обедай, я тебя подожду, – продолжала Нелли.

– Ты не торопишься?

– Нет. Я пойду домой поздно. Отец приехал. Они будут пить. Я вернусь так, чтобы оба уже спали. Беги. Потом я где-нибудь поем.

– Я угощу тебя.

– Нет. У меня сегодня есть деньги.

Мальчик оделся.

– Я скоро, Нель!

Он побежал широкими, упругими прыжками. Сильный, очень сильный мальчик. Скорее бы шло время! В будущем году Нелли кончит семилетку и пойдет работать. И уйдет от «них». Серго любит. Они будут любить друг друга сильно-сильно! Нежно, не так, как «те». «Те» – противно. Гадость, они грязные, мерзкие! Она и Серго будут рядом, только рядом. Только!..

Девочка, которая знала слишком много о жизни, прилепила к носу кусочек бумаги, – при Серго она не хотела безобразить себя, – и повернулась грудью к солнцу. Сейчас костюм окончательно высохнет, тогда можно надеть платье. Это «она» может переодеваться на пляже бесстыдно при всех.

Нелли не помнила, с какого времени она перестала думать об Антонине Филатовне Окуневой как о матери. Но так было уже в прошлом году, когда она первый раз встретилась с Серго.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1

– Батька крепко поругался с Ганей, – рассказывала Антонина мужу. – Даже грозился на него написать по старому сендунскому делу. Я их насилу-то развела. Грызлись, как псы.

– Так, так… – Александр Окунев снял пиджак и сорочку. Его загорелая шея казалась приставленной к чужому белому телу. Он передернул плечами – надоедали мухи – и распорядился:

– Прикрой ставни, Тоня, – а сам подошел к умывальнику.

Умывшись, Александр сел на диван.

– Ну, продолжай. Куда ж они спустили металл? Ведь ты говоришь, что с Ганькой у Филата Захаровича дела расстроились? Так я тебя понял?

– Куда спустили?.. – раздумчиво переспросила Антонина, усевшись на диван и прижимаясь к мужу плотным, горячим телом.

– Постой, еще намилуемся, – сказал Александр. – Жарко, сядь свободнее, от тебя пышет, как от печки.

– Соскучилась, – возразила Антонина.

– Потерпи. Не на час я приехал. Так говори, куда они девали металл-то?

У Антонины Окуневой не было определенного обдуманного плана. Создать такой план ей было не по плечу. Оттягивая, стараясь отвлечь мужа, она инстинктивно верила, что вот-вот ее осенит. Но муж Антонины не был Леоном Томбадзе. Для Александра Окунева жена значила меньше, чем первая встречная женщина, и игра на чувственности с ним не получалась.

А вдруг все же получится?.. Нет.

– Я думаю… – тянула Антонина, не зная, что придумать.

– Ты это кинь дурочку строить, – строго сказал Александр. – Не поверю, ни-ни! Чтоб ты да не знала, как они устроились. Ну, уж что другое. Не такая ты баба, чтоб они, у тебя живя, да тебя же и провели! – Не желая того, он польстил жене.

– Что Петя сговорился с Ганей, про это я знаю.

– Во-от. А говоришь, не знаешь ничего.

– Я не говорила, что ничего-то и не знаю. После ссоры на следующий день Ганя приходил, ему Петя Грозов металл сдал. И Ганька мне хвастал, что ему Грозов отдал все до порошинки.

– Так чего же ты мнешь-мямлишь? Эх, ты!.. – выбранился Александр. – И чего тебе думать, коль Ганька сам выболтался, голова ты огородная?!

– Ты постой собачиться, – ответила Антонина, которая постепенно находила нужную дорожку. – Ганька мне сказал, что Петя Грозов ему отдал всего-навсего триста граммов.

– Эге! Маловато…

– То-то и оно-то! Вот будто бы здешние грозовские дела ясны, как стеклышко. А кому батька металл сплавил?

– А он ходил куда?

– Только с Петром.

– Да, задача!.. – длинно протянул Окунев. – Конечно, он назад золотишко свое не потащил. На твоего батьку нам плевать с высокой сосны. Я другого боюсь…

– Чего?

– А не спустил ли старый сыч с жадности свой металл кому попадя? А ведь следок-то остался к нам. А? Понятно?..

В этой стадии беседы с мужем Антонина понимала, что и на этот раз кривая ее вывезла. Теперь только продолжать толкать мужа по дорожке.

– Понятно-то, понятно, – отвечала Антонина, – а вот что непонятно. Нет тут у батьки, кроме Гани, души знакомой. Не по базару же он ходил со своим металлом? Настолько-то у него соображения хватит.

– Тоже правильно, – согласился Александр, – Филат Захарович зря не плюнут, а либо на стол, либо в чашку, – иронически добавил он. – Да-а… Однакож, разобраться в их игре следует.

Окунев призадумался. Он сидел в одних брюках, опираясь локтем правой руки в колено и поддерживая подбородок ладонью. Мыслитель, да и только!

– Хм… А ведь ларчик-то открывается просто, – произнес он после длительного молчания, настолько длительного, что Антонине от скуки захотелось спать: расплата за несвойственные ей умственные усилия.

– Чего мозги крутить! – продолжал Александр. – Кроме Гавриила, у отца твоего тут знакомых нет. И назад он свой металл не повез. На приисках хоть одна собака и догнала золото до одиннадцати рублей, но больше чем по одиннадцати там цены нет, и батька это знает. Поэтому Филат Захарыч изволили свое земляное маслице одним весом вместе с грозовским спустить Гавриилу. С Петром он сговорился, металл пошел как грозовокий, кланяться вновь Гане не пришлось, гордыня с ним осталась, для него цена по двадцатке хороша. Поняла теперь?

– Полно тебе! – усомнилась для вида Антонина. Она хотела, возражая, еще больше укрепить мужа в его соображениях. – Больно у тебя получается просто. Я же тебе толковала: Ганя мне сам говорил за триста граммов. Неужто у них на двоих-то только всего и нашлось?

– Эх, Тоня, хоть у тебя котелок и варит, а однакоже по-бабьи! – уверенно и снисходительно объяснял Александр Окунев, довольный решением трудной задачи. – Просто! И не просто, а так точно все было. Ганя взял все, а перед тобой прибеднялся на триста граммов. Такое у него было условие с Петром. А сказать тебе, что металла совсем не было, ты бы не поверила. Вот они тебе очки и втерли.

– Так, видно, и было, – решила соглашаться Антонина. – Я не додумалась. Пало бы на мысль, я бы у Дуси выпытала.

– И нечего было пытать. Как я сказал, так и есть, – возразил муж. – Дуся же могла не знать. Не такие это дела, и Петр Грозов мужик крепкий.

Про себя Антонина думала: «Это еще бабушка надвое сказала, у кого бабий ум, милый ты мой муженек! Как-то ты с Ганькой-уродом сговоришься?»

Разговоров мужа с Гавриилом Антонина больше не боялась.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю