Текст книги " Желтый металл"

Автор книги: Валентин Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Женщины выскользнули на улицу.

– Эх ты, настоящая курортница! – с издевкой шутила Антонина. – Дуська, ты хоть волосы поправь как следует, кобыла.

– Ладно тебе, сама такая!

– Мне-то ладно, у меня муж далеко, а Петька твой дома ждет.

– А твой Левон скоро уезжает?

– «Полюбила кошка сало» – так, что ли, Дуся?

– А как его зовут?

– Кого?

– Кого? Левонина приятеля.

– Эх ты, дура! – хихикнула Антонина. – Ты его и не спросила, не успела?

– Он назвался. Язык сломаешь. Я и повторить не смогла, не то что запомнить.

– А ты бы, Дуська, записала... – И обе женщины расхохотались над циничным словом, которым Антонина закончила свою фразу.

Евдокия Грозова еще о чем-то болтала. Антонина оборвала подругу:

– Ну тебя в болото, трещотка неуемная! У тебя одно на уме. Дай подумать.

Думы у Антонины Окуневой были арифметические. На золоте Дуськиного мужа она «зарабатывала» по шести рублей пятидесяти копеек с грамма, на отцовском – на рубль меньше. Перемножить и сложить. Антонина не была охотница и мастерица считать, она предоставляла эту заботу кассиршам магазинов. Но подсчитывать свои доходы – дело увлекательное, даже в высшей степени захватывающее. Скотинины всех времен и народов были для себя хорошими бухгалтерами.

Антонина Окунева сбивалась, путалась, забывала промежуточные итоги. Мешали полтинники. Только перед своим домом Антонина добралась до приблизительной суммы. На всем деле ей приходилось чистых около тридцати пяти тысяч. Собственных, то-есть не считая обязательного подарка от Леончика. Довольная, она, щипнув Евдокию Грозову, порадовала подругу:

– Дуська, завтра опять к ним заберемся. И посидим подольше. Так что готовься.

Завтра днем в парке Антонина получит от Томбадзе деньги на задатки. Вечером принесет ему золото, немного больше шести килограммов. Поместится в сумочке. Всего объема на два стакана. Меньше пол-литровой бутылки.

Женщины не застали дома никого, кроме Нелли. Филат Густинов и Петр Грозов, облачившись в белые костюмы, со шляпами на головах, хоть солнце давно уже село и стояла полная ночь, отправились пройтись.

Дочь подала Антонине телеграмму. Муж, Александр Окунев, извещал о приезде.

– Летит мой ясный сокол, – недовольно сказала Антонина и со зла больно шлепнула дочь.

Потом Антонина разобралась в датах, и у нее немного отлегло от сердца. Сашка только еще выезжает. Ну, это не так скоро. Ему махать через всю Сибирь. Дело успеет обернуться.

4

Так в состязании, в столкновении самых разных интересов – и денежных, и семейных, и, как бы это выразить и приличнее и вернее – скажем, эрзац-любовных, что ли, – рождалась поездка в К-и, узбекский город. В древний город, существовавший уже в те годы, когда в лесах Восточной Сибири еще полноправным хозяином был медведь. А хозяйничал он лишь потому, что человек, редкий абориген – охотник и рыболов, бывал там и по численности и по силе лишь случайным гостем.

Кто знал о поездке в К-и? Двое: Леон Ираклиевич Томбадзе и Магомет Абакаров. Уже ближайшей, Антонине, было известно лишь о существовании какого-то человека, который купит золото: «возьмет металл». А все остальные, через чьи руки пришел золотой песок, ничего не могли знать и, больше того, ничем дальнейшим не интересовались.

В человеческом обществе, особенно в его высших формациях, каждый осмысливает начало и понимает цель общих усилий. Исключением является уголовное – не общество, сообщество. Здесь противоположности диаметральные: отрицание заменяет утверждение, утверждение – отрицание.

Магомет Абакаров, которого романтическая подруга красивой Туке назвала Квазимодо, получил от дяди Сулеймана из К-и письмо как раз в день возвращения своего друга Леона из С-и. Это письмо должно быть ответом на письмо-запрос Абакарова и ничем иным.

Не распечатывая конверт, Абакаров размышлял, о чем пишет дядя. Абакаров любил размышлять, любил проверять свою способность мыслить: он был человек с умом, с характером. Итак, свое письмо он отправил простой авиапочтой. Ответ пришел со штампом «авиа-заказное». Значит, дядя понял смысл полученного письма, на котором из осторожности Магомет не дал обратного адреса. Сам же дядя не постеснялся своего адреса: ему еще легче, чем Магомету, пользоваться формой иносказания, ведь он только отвечает. Даты на штемпелях подсказали: дядя ответил не позже чем через два-три дня. Значит, он отнесся серьезно к запросу Магомета. И еще одно, главное: не такой человек Сулейман, чтобы писать без дела. Нечего было бы ему сказать, так он просто ничего не ответил бы. Следовательно...

Абакаров срезал край конверта ножницами. Да, можно было бы и не читать. Он сказал жене:

– Я скоро уеду ненадолго.

Римма не ответила.

– Скоро поеду. Ты не слышишь? – спросил Магомет.

– Слышу...

Муж. Красавица, бывшая Туке, теперь Абакарова, пока еще из самолюбия кичилась перед подругами своей удачной семейной жизнью, щеголяла несколькими платьями, новым пальто, серьгами, кольцами, брошкой и золотыми часами не на шелковой ленте, а на настоящем чешуйчатом золотом браслете. Красиво, а главное – дорого. Римма Николаевна «принимала», то-есть к Абакаровым заходили знакомые, и хозяйка угощала сладким чаем, вином. Танцевали под радиолу, были замечательные пластинки и даже лещенковские «Журавли» на мягкой пластинке кустарного изготовления, уловленные с помощью магнитофона каким-то оборотистым радиолюбителем. Муж вел себя при посторонних с достоинством и вполне прилично. А наедине?

Началось через несколько месяцев после свадьбы. Абакаров не признавал никаких предосторожностей. Почувствовав себя беременной, Римма захотела избавиться от плода. Тут Магомет показался во весь рост:

– Что? Убить моего ребенка! Зарежу!..

Римма умела не слишком вглядываться в черты лица супруга. Сейчас, в испуге, вспомнила: действительно Квазимодо. Тот, литературное страшилище, был изобретением художника. Этот – во плоти. Смуглое, чуть ли не черное лицо в желтых оспинах, скошенный в сторону горбатый нос, жесткие волосы щеткой, сутулая спина, длинные узловатые не руки – лапы. Такой и вправду зарежет, да еще тупым ножом. Зверь!

– Не думай портить, и не думай, – внушал муж. – Сделаешь – не пощажу. Не любишь меня, это я знаю. Я тебя заставлю, полюбишь! Одного будет мало – второго родишь. Второго мало – третьего родишь. Не захочешь рожать – зарежу!

Все эти «страшные» слова произносились без крика, без жестов, без волнения, совсем не как в театре актеры разыгрывают подобные мизансцены, а с полным спокойствием, потому-то они и были страшны для Риммы.

Римма Туке до брака немало помыкала своим верным поклонником Абакаровым. Была с ним весьма смела и в первые месяцы. А после той значительной беседы как-то сразу согнулась. Богатый муж оказался мужем, а не довеском к богатству, который можно за ненадобностью повесить в шкаф рядом с зимней шубкой и чернобуркой.

Как люди, обладающие уверенностью в себе, основанной не на силе характера, а на самомнении, Римма Николаевна Абакарова, однажды согнувшись, не выпрямлялась. А к чести Магомета Абакарова следует признать: он не слишком-то пользовался своей победой. По-своему, пусть дико и грубо, пусть с ножом, но свою Римму он любил, на других женщин не смотрел и жизнь калечить Римме и себе не собирался.

Не получилась бы его жизнь иной, отвечай Римма на его чувства искренне и человечно? Кто знает... Но это – в сторону.

После письма Сулеймана Магомет придрался к жене не случайно, а с расчетом. Он опасался, как бы жена, которой оставалось еще месяца три носить ребенка, не сделала глупость, пользуясь его отсутствием.

Он опять пугал Римму страшным ножом, утверждая, что никаким ссылкам на несчастный случай не поверит. Пусть она действительно будет осторожна, иначе... Магомет, положив руку на лезвие, клялся: пощады не будет.

Он обнял жену. Женщина спрятала голову на его груди, чтобы не видеть уродливого лица мужчины. Так легче. Она чувствовала в Магомете силу, ту силу, которой не было ни у ее первого мужа, ни у тех нескольких мужчин, которых она, по глупой неразборчивости нечистой юности, успела встретить в своей короткой, зряшней жизни. И Магомет, без сомнения, любил по-настоящему. Это ей помогало.

Магомет надеялся, что поездка в Среднюю Азию принесет ему сразу крупную сумму. Он вовсе не был так богат, как о нем говорили. Он считал себя правым: сильный человек борется за лучшую жизнь всеми средствами. «Как все», – думал Абакаров.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

До Баку – поезда. Через желтую с берегов и темную с высоты воду Каспийского моря – на самолете.

Красноводск. Вагоны. Стук колес, качка. Пески. Справа – черные и серые горы. Жаркая духота, и мысль: «Скорее бы вечер!»

Станции: Перевал, Ахча-Куйма и Шаумян. Двадцать шесть бакинских комиссаров...

Песок, песок... Ломаный паркет такыров. Блеск соли. Зной...

Перед Ашхабадом кто-то рассказывал:

– Я попал в состав одной из первых партий, посланных в город после землетрясения сорок восьмого года. Мы летели над железнодорожной линией. Незадолго до посадки я заметил поезд. Не на рельсах. Вагон за вагоном лежали на песке головой к Красноводску. Впереди тепловоз. Сцепка не порвалась, и весь состав лежал на боку, будто кто рукой нажал и положил поезд. Цистерны, обратные. На их дне всегда немного остается. Я видел черные выплески на песке, причудливо продолжившие открытые люки. Людей – ни души.

Пыль, зной. Ночью прохладнее, и наступает отдых. Чарджоу. Бесконечный мост через Аму. С берега не видно концов ферм, противоположный берег бурной реки тоже теряется в дымке.

В Кагане пересадка. Теперь близко. Еще пески, еще зной и такыры, прожженная солнцем верблюжья степь. Глубокие выемки сквозь насыпи древних земляных крепостей, – и Магомет Абакаров неуверенно спустился по ступенькам вагона на перрон К-ской станции. Ему казалось: он разучился ходить.

Через темноватый днем зал – к выходу. Пыльный сквер, улица, и где-то справа гора – остаток громадной крепости – калы – с покосившейся водонапорной башней наверху.

На вопрос о базаре кто-то ответил: «Близко, первый поворот».

На базаре Абакаров сделал круг. Почти пусто, середина дня. Немного фруктов, большие плоские лепешки. Несколько палаток. Часовая мастерская, еще одна – и дядя Сулейман с лупой в правом глазу!

Перелет через море и две тысячи семьсот километров без остановки в пыли через зной – далеко.

Сухощавый, немолодой, но и не старик, Сулейман был старше Абакарова лет на десять. Острый нос, седеющие волосы, острый подбородок. Сбросив лупу, он сощурился и ответил на приветствие Магомета так, будто бы они расстались неделю тому назад.

В дощатой мастерской Сулейман сидел один. Часовщик сразу перешел к делу. К чему терять лишние слова? Он получил письмо, понял, ответил – и Магомет здесь.

– Я думал о твоем приезде. Твой человек не здесь, он в Б. Ты поедешь в Б...

– Где. Б.? – перебил Магомет.

– Недалеко. Ты проезжал мимо: Каган. Русский город. Прежде он назывался Новая Б. Настоящая Б. рядом с Каганом. Ты вернешься в Каган и со станции поедешь в Б. автобусом или местным поездом. Рядом. Полчаса-час.

– Кто этот человек?

– Человек... Он возьмет вещи или слитки. Что у тебя?

– Песок.

– Он возьмет и песок.

Магомет облизнул пересохшие, растрескавшиеся синеватые губы:

– У тебя нечего пить?

Сулейман достал из-под стола начатую бутылку нарзана. Мутный стакан стоял на столе. Магомет с наслаждением выпил теплую солоноватую воду, которая потеряла весь газ. Он не был изнежен.

– Ты не будешь негодовать, что я не зову тебя в дом, – извинялся Сулейман. – Не сердись... – Сулейман посмотрел на часы, перед ним тикало сразу несколько. – Твой поезд идет через два часа. Здесь я даже не могу тебя угостить. Но тебе не нужно терять времени в К. Твой человек в Б. Я могу позвать его, и он приедет. Но не сразу. Он занят. Тебе придется долго ждать, может быть больше недели, хотя Б. близко. Пойми: в моем негостеприимстве – гостеприимство.

– Да, ты четырежды прав.

– Ты был бы моим гостем, – настаивал. Сулейман. – Я рад тебе, племянник. Но скажи: ты согласен терять много времени?

– Нет, я очень спешу.

– Но вдруг в твоем сердце останется гнев? Не оставляя тебя, я нарушаю обычай. Ведь я всем сердцем боюсь, что мое гостеприимство будет тебе в тягость.

Конечно же, Магомет согласен, дядя Сулейман судит верно: Магомет приехал не праздновать, они еще увидятся.

– А как ты счастлив с женой? Как ее здоровье? – спросил Сулейман, значительно глядя на гостя.

– Благодарю, благодарю тебя. Мы ждем ребенка.

Сулейман встал и обнял племянника:

– Я рад за тебя. Прими пожелание, чтобы родился сын.

Сулейман видел Римму, когда она еще не была женой Абакарова. Красивая женщина – она не понравилась ему, как возможная жена родственника. Такая годится лишь для игры. Теперь, когда будут дети... Ребенок приносит матери разум.

Время бежало. Поезд «Сталинабад – Ташкент» катил уже где-то между Джайраном и Нишаном, приближаясь к К. Если Абакаров не сумеет уехать с ним, он потеряет сутки. На скорый «Сталинабад – Москва» билеты бывают редко.

– Я дам тебе записку к человеку...

Сулейман писал.

– И я расскажу тебе, как его найти. Запиши, чтобы не ошибиться. И еще: тебе придется пробыть в Б. несколько дней, вероятно. Будь осторожен и остановись в гостинице.

На указания ушло еще минут десять. Наконец мужчины обнялись.

– Я благодарю тебя, благодарю, Сулейман!

– К чему благодарить? Что я сделал для тебя? Я даже не смог тебя принять.

Магомет хотел сунуть в открытый ящик рабочего стола маленький, приготовленный заранее мешочек.

– Что это?! – цепкие пальцы Сулеймана поймали запястье Абакарова.

– Это тебе, дядя.

– Ты оскорбляешь меня! – возмутился Сулейман. – Не забывайся: я старший. Возьми! Возьми обратно! – приказал часовщик.

– Я умоляю тебя!

– Нет. Ты незаслуженно обижаешь друга. Чтобы Сулейман взял у родной крови вознаграждение за услугу? Позор!

– Молю тебя: прими мой подарок для дочери.

– Подарки так не делают.

Уходили считанные минуты. Сулейман положил мешочек в карман Магомета, который не посмел сопротивляться, и почти вытолкнул его наружу:

– Спеши. Да благословит тебя бог!

...В вагоне Абакаров решил: из этого золота он закажет хорошему ювелиру и другу Леону Томбадзе браслеты, кольца, брошь и часы для дочери Сулеймана. Он пошлет эти вещи дяде, который дал ему такой хороший урок приличия.

Все же чувство большой неловкости оставалось и мешало. Будто Магомет вышел на улицу обнаженным и все его увидели.

Как грубо все вышло! Будто бы его ничему не учили. Нехорошо! Магомет Абакаров поеживался, и его безобразное лицо искажалось. Нехорошо!..

Он не думал, что «нехорошо» началось с прифронтовой полосы, когда он взял ценности. Он их не отнимал и не крал. Они, как он считал, никому не принадлежали. Не думал, что «нехорошо» продолжалось с каждой недолитой кружкой пива, меркой водки. Все казалось в порядке вещей. Абакаров не умел копаться в своей душе. Ему было нехорошо и только.

2

«Человека» звали Хусейном, Хуссайном, Гуссайном или Гусейном – это зависит от произношения. Был он большого роста, очень тяжелый, рыхлый и, видимо, физически несильный.

Хусейн пришел на свидание вечером, при заходе солнца. Магомет говорил по телефону, который дал ему Сулейман, и человек тут же, не задумываясь, назначил приехавшему место встречи: недалеко от гостиницы, в саду, около большого пустого водоема – хауза.

Сулейман описал внешность, и Магомет узнал Хусейна издали. Человек был одет очень чисто, в белое, с черной тюбетейкой на темени.

Взяв записку, Хусейн сел. Он читал отдуваясь. Губы на широком лице были толстые, глаза маленькие, щеки отвисшие.

Хусейн прочел, сказал:

– Хорошо, на третий день жди меня здесь и в это же время.

Он кивнул и ушел. Абакаров поглядел на широкую спину с валиком затылка на воротнике шелкового пиджака. На белоснежных брюках виднелись серые полосы. Скамья была пыльная: весь город был в мелкой тонкой пыли.

Трое суток Магомет Абакаров скучал в удивительном и странном городе, заключенном в пробитые земляные стены. Во многие проломы люди проходили и проезжали. А рядом были почти целые куски с башнями, подточенными снизу. И стены, и земля, и глубокая пыль – здесь все сухое, как порох.

Минарет смерти, или Большой минарет, казался очень высоким – это около базара, между двумя большими мечетями. В этом городе и около города было много мечетей, много старинных построек и совсем целая крепость внутри города.

Сама городская гостиница была прежде мусульманским духовным училищем – медресе. С трех сторон глухие, почти без окон, шероховатые стены без штукатурки. Тоже крепость. С четвертой – портал, и на нем полуосыпавшаяся цветная мозаика. Среди узоров вырисовывалось что-то, напоминавшее фазана или павлина.

Внутри длинный прямоугольник двора, мощенный каменной плиткой. Два этажа, которые можно увидеть лишь со двора, двери, несколько десятков дверей, в два ряда: нижний – прямо во двор, верхний – на узкую галерею.

Абакарова поместили в номере второго этажа, с крутым сводом вместо потолка и с двумя окошками. Одно, бойница, – на уровне пола, до другого не достать рукой. В старину это помещение служило худжрой – кельей для учеников медресе или для наставника. Дверной проем имел традиционную для арабского архитектурного ордера форму – стилизованный абрис человеческой фигуры.

Скучая, Абакаров по узенькой винтовой лестнице с выщербленными ступеньками, согнувшись, протискивался на крышу.

Из плоской крыши, покрытой облупившейся штукатуркой, как острые яйца колоссальных страусов, высовывались своды комнат. Опираясь или присев на одно из этих странных возвышений, Абакаров смотрел на удивительный город, где было много таких же крыш, длинных цилиндров минаретов с круглыми шапками, порталов мечетей. Он проводил утро на крыше гостиницы, пока его не прогоняло раскаленное, палящее солнце. Абакаров тосковал.

Он не знал, что «человек», как он продолжал мысленно называть Хусейна, покупателя золотого песка, послал условную телеграмму Сулейману и получил ответ, удостоверяющий личность его, Абакарова, и то, что с ним можно иметь дело.

На обмен телеграммами, на обдумывание Хусейн и назначил свои три дня. Может быть, эти дни были нужны и еще для какой-нибудь проверки.

Вероятно, совет Сулеймана остановиться в гостинице, – а в городе была лишь одна гостиница, – имел особый смысл, скрытый от Абакарова. Не наблюдал ли за продавцом золота чей-то глаз и не интересовались ли, как он проводит время? Об этом Абакаров не думал.

Хусейн был чрезвычайно осторожным человеком – из тех, кто стремится взвесить все возможности неудачи, все опасности рискованных операций. Например, и ту, что вводить к себе, в свой дом, продавца золота не следует. Попавшись, продавец опишет дом и внутренность дома. Приведет к дому. И если все совпадет, то для следователя и для суда в этом найдется доказательство, улика.

А так, как было сейчас, что, в сущности, Абакаров знал о Хусейне? Номер телефона? Это не улика. Внешность? Этого человека знали многие, рассмотреть его Абакаров мог и не имея с ним преступной связи и не будучи с ним знакомым. Имя? Настоящего имени Абакаров не знал. Хусейн – условное имя. На самом деле этого человека звали иначе. Телефон стоял в его кабинете на службе. Выходя, он замыкал дверь. У его секретаря, за дверью, был другой телефон с отводом к начальнику.

Абакарову было бы трудно уличить Хусейна.

Иногда арестованный, заметая следы, оговаривает честных людей, ни к чему не причастных. Возможны ложные доносы по злобе, сведения личных счетов.

Словом, Абакаров слишком мало знал о Хусейне. С такими данными милиция не решится просить санкцию прокурора на арест: она знает, что получит отказ. Более того, милиция не рискнет ни обыскать, ни задержать, хотя на эти действия не требуется предварительное разрешение прокуратуры.

Конечно, в системе, разработанной Хусейном, могли оказаться прорехи, но лишь случайные.

Трое суток Абакаров томился от скуки. Человек терпеливый и сдержанный, он мог бы терпеть и дальше. Но Хусейн оказался точным. На третий день он приказал Абакарову итти к себе в номер и ждать его, Хусейна, к себе в гости хоть всю ночь. Хусейн придет в удобное для себя время.

Хусейн пришел далеко после полуночи, когда вся гостиница, кроме дежурного администратора в воротах, уже спала.

Быть может, Хусейна устраивал именно этот ночной дежурный...

Хусейн принес весы. Все золото было взвешено порциями по сто граммов. По совету дяди Сулеймана, Абакаров назначил свою цену при первом свидании с Хусейном. Покупатель заплатил по сорок четыре рубля за грамм песка. Это не так уж дорого за золотой песок, в котором на тысячу весовых частей приходилась восемьсот девяносто одна часть чистого золота, семьдесят три части серебра и тридцать шесть частей прочих металлических примесей. Восемьдесят девятая проба.

Хусейн не торговался.

Пачка сторублевок, сложенных по десять штук, имеет толщину в два миллиметра, пятидесятирублевок – вдвое толще. Двести шестьдесят четыре тысячи рублей – двести шестьдесят четыре пачки денег той и другой купюры. Столбик высотой почти в восемьдесят сантиметров. Полупустой чемодан Абакарова, в котором лежали только полотенце, мыльница, кружка и запасная сорочка, наполнился.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Живописцу-анималисту из всех животных труднее всего дается рисунок волка: волк похож на собаку. Выражаясь языком былых лошадников и любителей собак, у волка и собаки одна «стать». Десятки раз художник принимается за дело, пробует новые повороты, новые раккурсы, а его волк упорно глядит собакой.

Что же, иная крестьянка расскажет, как она, бродя лесом по грибы или по ягоды, заметила большую собаку:

– И думаю: «А откуда здесь быть собаке?» Поманила. Она от меня. Тут-то я и увидала: «Батюшки, да ведь это волк!»

Волк имеет собачьи черты, собака – волчьи. Рисунок собаки дается легко; никто не жалуется, что вместо собак у него получаются волки. Видимо, задача художника особая; нужно, чтобы волчье выражение целиком, бесспорно поглотило все признаки собаки при внешнем родовом сходстве. Художник должен передать смысл, «образ» волка.

Между Александром и Гавриилом Окуневыми существовало большое фамильное сходство в чертах, в линиях. Сразу видно – братья, и это сходство особенно проступало на фотографиях. При дальнейшем знакомстве общность как бы стиралась; никому из людей, хорошо знавших братьев Окуневых, не пришло бы в голову, глядя на одного, подумать: «Как он похож на брата!»

Погрози старшему – он начнет с предупредительного ворчанья, младший может заскулить.

Александр Окунев разминулся с гостями жены. Его тесть, Филат Густинов, и Петр Грозов с женой выбыли в субботу, Александр появился в С-и только во вторник.

Последние дни перед отъездом гостей Антонина сидела как на горячих углях. Густинову и Грозову надоели теплый берег и теплое море. Они хотели на обратном пути побывать в Москве. Отпуск Грозова близился к концу, отпуск Густинова тоже. Филат Захарович не нуждался в нескольких стах рублей зарплаты конюха, но он, со свойственной ему распухшей к старости жадностью, любил ставить каждый рубль ребром и дорожил своим заработком.

Густинов больше не напивался допьяна. Он приставал к дочери то с бранью и кулаками, то с назойливым слезливым хныканьем:

– Обездолили старика. Пропали денежки, пропала моя голова от родной дочери...

Антонина не доплатила ему около семи тысяч рублей из причитающихся сорока трех тысяч четырехсот тридцати восьми рублей и пятидесяти копеек.

Петр Грозов не ругался и не плакал, но его тактика была, пожалуй, похлеще. Он молча ходил по дому и саду за Антониной, молча подсаживался и, как будто выждав известный ему удобный момент, задавал слово в слово один и тот же заученный вопрос:

– Ну как? Не узнали еще?

– Тьфу, ей-богу, из дому выжили, проклятые, то-есть окончательно выжили! – прорывалась Антонина и убегала, оставляя все домашние дела на Евдокию Грозову.

Дневные выходы она делала лишь для успокоения гостей, для отвода глаз.

Вечерами же она действительно ходила узнавать. И, собираясь, командовала:

– Дуся, пошли!

«Монголка» Петр Грозов еще больше хмурился:

– А Дуся зачем? Могла бы сегодня со мной пройтись по вечерней прохладе-то.

Что-то чуя в особой тщательности ухода за собой обычно не слишком-то чистоплотной Евдокии, Петр Грозов пробовал было, по выражению Дуси, «прижать» ее. Памятуя знаменательный разговор с Антониной о женах и мужьях, Дуся сумела защититься:

– Не смей драться! Руки коротки! Вместе металл везли, в моих юбках прятал.

Муж отступился, но не мог отказаться от замечаний по поводу вечерних исчезновений жены. Она-то при чем?

– А при том, Петр Петрович, – резала Антонина, – что ваша Дуся мне нужна для безопасности. Если деньги уже есть, я такую сумму одна по темноте не понесу.

Женщины навещали земляка Леона Ираклиевича. Сластена Антонина валялась на тахте, объедаясь купленным на деньги Евдокии шоколадом, а Дуся проводила время с князем Айдануддином Вторадзе, он же князь Цинандальский. Этими несуществующими титулами и именами назвался на смех земляк Леона. Дуся приняла всерьез, научилась произносить трудные имена и упражнялась в изобретении нежных вариантов: Айудинчик, Радзичек и тому подобное. Антонина потешалась.

2

Самозванный «князь Цинандальский» был, по нашему просторечию, тип, типчик. Не столь рослый и не столь мужественного вида, как, например, Леон Томбадзе, князь не был обделен южной природой. Черные и влажные, как соленые маслины, глаза смотрели приятно-победительно, правильные черты лица хорошего овала привлекали взгляд. Руки с красивыми ловкими пальцами таили в себе что-то многообещающее.

Был он действительно дворянского происхождения, хотя в свое время за его дедом не признали права на титул. Как видно, числа баранов в стаде претендента не хватило для присвоения сиятельного звания. В семье хранилась легенда об обиде, нанесенной лично императором Александром Вторым якобы древнейшему и якобы владетельному дому.

Носительницей родовых преданий была мать Дусиного возлюбленного. Лишившись вследствие старческого склероза мозга способности соображать, она все же никогда не упускала случая спросить сына при появлении даже старых знакомых:

– А дворяне ли они?

При отрицательном ответе старушка презрительно отворачивалась.

В своем обширном характере Дусин князь соединял две, как почему-то принято думать, совершенно противоположные черты: жадность до наглости и расточительность до настоящего безрассудства.

Он был органически не способен вернуть долг. При виде ценных хороших вещей князь физически ощущал зуд в пальцах и томление в сердце. Но в его же стиле было, например, выехать из Москвы домой в международном вагоне, – других он не признавал, – истратив на билет последние рубли. Он смело рисковал если не умереть от голода за трое суток, то изголодаться до озверения. Впрочем, в дороге само собой получалось, что обаятельного молодого человека, попавшего в переплет, добрые люди кормили с радостью: на выдумки князь был мастер.

Человек с хорошими способностями, князь окончил курс строительного института, но никогда и ничего не строил. После получения диплома он с помощью друзей, родственников и дам процвел в аспирантуре. Вообще сдавать кандидатский минимум куда легче, пока еще свеж в памяти институтский курс. Тема для диссертации была избрана удачно и не по подсказке кафедры, а самим аспирантом.

Итак, было бы величайшей и самонадеянной ошибкой счесть Дусиного князя дураком, ничтожным тупицей. Отнюдь нет!

Он писал кандидатскую работу об испытаниях готовых бетонных деталей и конструкций ультразвуком и токами высокой частоты. Сказать по секрету, он прицеливался и к меченым атомам. Но в ту пору доступ к ядерной технике был затруднен, и князь не пробился. А уж если б пробился, быть бы ему доктором!

Однако ему хватило и избранной темы. В ней оказалось даже какое-то предвидение, так как защита диссертации совпала с периодом пробуждения повышенного интереса к сборному бетону. Труд князя имел вид, имел близость к производству, и диссертанта удостоили звания кандидата технических наук.

Князь не был пророком. Секрет в том, что избранная им проблема уже была отлично и обильно разработана во многих других областях техники. Он приспосабливал чужие расчеты и формулы, переписывал из других кандидатских и докторских диссертаций. Компоновочка...

Завершив штурм ученой степени, Дусин князь счел себя вправе опочить на ученом звании, до конца дней покоясь на кандидатском твердом окладе: «Звание – сила» (приоритет на этот блестящий афоризм принадлежит чуть ли не Дусиному князю).

Опочить в ученом смысле. Лежать же без конца в смысле прямом весьма скучно даже для современных князей, и он бодро двигался.

Мастак организовывать, мастак получить выгодный заказ, например, на составление альбома новейших конструкций, Дусин князь бригадирствовал, проталкивал, согласовывал, комбинировал, лихо скакал на спинах действительно талантливых людей, выдавал чужое за свое и хватал львиную долю добычи.

Его пример развращал, но уж до этого-то князю не было никакого дела.

Схватив хороший «куш», князь вдали от нескромных глаз устраивал грандиозные кутежи и через несколько дней опять сидел на мели кандидатской ставки.

Он был и спортсменом. Вооруженный набором слов, выражений лица, глаз и голоса, князь без разбора носился за всеми юбками.

Жизненный опыт, как это давно известно, не передается по наследству и не изучается в школах. Охотничьи штампы, право же, одинаковы у всех народов и во все века и все же не изнашиваются. Князь имел то, что называется успехом. В жизнь наивных девчонок и скромных женщин он врывался, так сказать, бескорыстно. С открытой корыстью, иногда на пари с приятелями князь стрелял «куропаток» – женщин подходящих примет и с деньгами. Дежурный в гостинице мог подсказать, что в таком-то номере остановилась «птичка». Тихий стук в дверь. С одной стороны «куропатка», увешанная побрякушками, как лошадь в старинном свадебном поезде, с другой – игра приятного баритона.

Только бы впустили, за дальнейшее Дусин князь не опасался. Обладай «куропатка» самой непривлекательной внешностью, князь окажется «на высоте». Он умел в разговоре представляться ценителем красоты, на самом же деле ему было все равно, как ослу...

Дабы пощекотать себе нервы, он был не прочь поиздеваться над беззащитным. Это именно он закружил голову той молодой женщине, которая приехала не то из Курска, не то из Орла на работу в одно из учреждений С-и. Объявив себя женихом, князь подарил дуре чулки, туфли. Скороспелое знакомство завершилось воскресной поездкой за город в компании двух приятелей «жениха». В лесу женщина подверглась насилию, была избита. Князь свои подарки отнял, а женщине пригрозил, что если она немедленно не уберется из С-и, то будет зарезана.