Текст книги " Желтый металл"

Автор книги: Валентин Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

– Нет, нет! Он давал понять. Верь! У меня есть нюх...

В словах Абакарова не было иронии над самим собой. А нос у него был действительно большой, искривленный вправо, горбатый.

– Но К-и очень далеко, – возразил Томбадзе.

– Почему далеко? Нужно подсчитать, оправдается ли поездка.

Приятели занялись сопоставлением цен на золото в дисках и в изделиях Ювелирторга с тем, сколько получалось за грамм вещей, купленных Сулейманом у Магомета, – деловая, увлекательная арифметика! Прохожие, спрашивавшие кружку, не мешали. Во время вынужденных перерывов являлись новые мысли.

Получалось, что Сулейман платил за грамм золота больше половины продажной цены госторговли. Золотоскупка же платила за золотой лом меньше трети. Брындык давал куда меньше Сулеймана. Расходы на дальнюю поездку могли оправдаться с лихвой, если в распоряжении Леона и Магомета окажется много золота.

Вечером Магомет Абакаров с трудом состряпал письмо дяде Сулейману в К-и. Между вступительными и заключительными приветствиями вписалось упоминание о покупках, которые Сулейман делал в Н-ке прошлой осенью. Это напоминание должно было послужить ключом для расшифровки вопросов в иносказательной форме: о возможных дальнейших покупках того же порядка, о возможных количествах, о цене. Следовал намек, что в случае положительного ответа дяде беспокоиться нечего. Желаемое к нему примчится само, как является во сне счастье к героям волшебных арабских сказок.

Нет в наше время ни сказочного Востока, ни волшебства, увы! Да и были ли они в жизни, не в сказках?

...Дядя Сулейман мог бы и не торопиться с ответом. Сейчас у Леона не было ни грамма золотого песка. Томбадзе жил в Н-ке, занимался своим ювелирным делом. Конечно его тянуло в С-и: и к золоту и к белокожей Нине.

Антонина Окунева тем временем успела из денег, полученных от Леона и Гавриила Окунева за золотой песок, отправить мужу, Александру Окуневу, причитающуюся ему часть.

Обещанные в ее телеграмме «тапки папе» с прочей неценной рухлядью она зашила в холст и отправила почтовой посылкой. Деньги были вложены в тапочки. «Свою» долю Антонина припрятала.

Деньги посылались посылкой из тех соображений, что почтовый перевод на такую сумму мог, по мнению Окунева, привлечь внимание.

2

До чего хорошо в С-и приезжему северянину! Тепло такое настоятельное, постоянно неизменное, что кажется: здесь никогда не бывает не то что морозов, а даже и заморозков, никогда не бывают нужны не только шуба, но и простой ватник.

Синь-гладь моря поднимается к небу. Парная, как в ванне, вода прозрачна, будто в заводях горных ключей. Белый город подступает лицом к морю, а окраиной к горам в темной зелени лиственных лесов. Сосну, ель, кедр, пихту здесь не увидишь. Над горами маячат снежно-ледяные вершины, как таежные «белки», но «белки-то» будут куда пониже. Воздух – не поймешь: дышишь или нет – сам свободно входит в грудь.

Базар здешний – лучше всего, красивей всякой природы. Разные груши, разные яблоки, сливы, персики, дыни, ежевика, какие-то «штуки» желтые с большой косточкой, названия не выговоришь. И тут же наша земляника с черникой. Чудеса! Ягоды привозят с гор. Все это по сравнению с другими местами, особенно с сибирскими, продают по дешевке. Ешь – не хочу!

Филат Захарович Густинов объелся фруктами в первый же день, а уж на что был здоров. «Мой желудок гвозди варит», – говорил старик с гордостью.

Антонине Филатовне Окуневой не везло с родственничками. Через несколько дней после посещения брата Василия, от которого тогда так решительно и безболезненно ее избавил деверь Гавриил Окунев, нежданно-негаданно свалился отец в компании с приисковыми знакомыми: Петром Грозовым и его женой Дусей. В двух комнатах, которые занимала Антонина Окунева с дочерью, стало сразу и тесно и шумно.

– Дочка, встречай гостей! – еще с улицы кричал Филат Густинов. – На курорт приехали, на курорт курортничать!

Этих не выставишь, как Василия. Пришлось устраивать постели, хлопотать с угощеньем. А пока, бросив вещи, гости тут же, на минутку, пошли выкупаться в море с дороги.

Пошли на минутку, вернулись часа через три. Густинов и Грозов оказались вполпьяна, Дуська тоже развеселая. Не от моря – они «хватили» на обратном пути с пляжа и еле нашли дорогу к дому. И с собой принесли водку.

Пили, закусывали фруктами, шумели, пели песни, в саду рвали недозрелые груши, сломали молодое персиковое деревце, напачкали – словом, сразу же натворили немало безобразия.

На следующее утро Филат Захарович страдал от желудка и от похмелья. Немного ожив после обеда, старик потребовал от дочери освободить занятую жильцами-курортниками половину дома:

– А то нам здесь тесно!

– Это, папенька, никак невозможная вещь, – уверяла Антонина. – Нельзя, так у нас не полагается. Я с них деньги получила за месяц вперед, полностью, у них расписка есть, они прописались.

– Ты им деньги верни. Подумаешь, какие птицы! Ты что, для отца не можешь?!

– Да они ж не согласятся! У меня комнаты хорошие, сейчас в городе все занято. Куда они пойдут?

– Тонька, нишкни! Подыщи им другую квартиру, жив-ва!

Чтобы избавиться от ругани, Антонина обещала поискать. Побегав по городу, ничего подходящего не нашла. Она не лгала отцу: сезон был в разгаре, и подыскать приличное помещение было нелегко.

Вернувшись усталая, размокшая от жары, Антонина в ответ на сообщение о неудаче получила скверную ругань. Она просила отца немного потерпеть, но старик отправился сам договариваться с жильцами. Продолжающиеся нелады с желудком портили ему настроение.

– Обожрался, старый чорт, дорвался до сладенького на даровщинку, – жаловалась Антонина Дусе Грозовой. – Ведь я же ему говорила: «Папенька, вы бы не сразу, да воды столько не пейте». Разве ж он понимает! Батюшки, а это еще что такое?

Со стороны жильцов доносились голоса на повышенных нотах.

– О, господи! – И Антонина побежала на шум.

Переговоры Филата Густинова с жильцами добром не кончились. Антонина с удовольствием видела, как старший жилец, москвич, средних лет инженер, с помощью рослого сына-студента буквально за шиворот стащил со ступенек веранды упирающегося здоровенного старика, повернул его и поддал в спину.

Петр Грозов, избрав благую часть, молча присутствовал при ссоре Густинова с жильцами. Улучив минуту, Грозов подхватил друга и утащил его в комнаты Антонины.

– Безобразие, Антонина Филатовна! – выговаривал Окуневой жилец. – Это какой-то дикарь, хулиган. Он позволил себе площадную ругань. Что это за люди? Я пошлю сына за милицией, потребую составления протокола, потребую наказания. За хулиганство есть статья!

Развязка с участием милиции, протоколы, разбирательство не устраивали Антонину Окуневу. Она была вынуждена униженно, – иначе она не умела, – просить прощения за отца. Стремясь умилостивить постояльцев, Антонина не щадила своего родителя:

– Грубый человек, рабочий, не понимает, что говорит, неграмотный, такая у него сибирская привычка, выпил, ударило в голову, вы уж нас христа ради простите...

Добившись пощады, Антонина вернулась к себе. Чтобы успокоить Густинова, Петр Грозов с помощью жены силой накачивал Филата водкой – по-приисковому. Густинов, оседая на стуле, бурчал заплетающимся языком:

– Интеллигенция, грамотные. Сволочи еврейские!.. Душить их! Вороньи носы, нас заклевали, образованные! Ух, я их всех сейчас! – и вскидывался учинить смертную расправу.

Но сейчас с ним самим можно было справиться без особого труда.

– Всегда, вот всегда он был такой! – со слезами причитала Антонина. – Нас, детей, бил смертно чем под руку попадет, мать от его сапогов сколько раз скидывала.

Жаловаться-то Антонина жаловалась, а сама соображала: «Батька такой храбрый потому, что приехал с большими деньгами. Руку на отсечение дам, привез металл!»

Сломленный хмелем, Филат захрапел на дочеринской постели. Теперь уж до утра!..

Антонина передохнула, успокоилась, умыла руки, шею, лицо, натянула капроновые чулки, сунула ноги в лаковые туфли-босоножки на толстой пробке, переоделась в крепдешиновое цветастое платье, причесалась, напудрилась, подкрасила губы и, забыв горе, превратилась в белую, пышную женщину, которая пленила Леона Томбадзе. «Тоня – кинь грусть», как в девушках ее звали на приисках.

– Пошли, прогуляемся, – предложила она Грозовым, бросив критический взгляд на шелковое, но простенькое, по ее мнению, платье Дуси.

– А ты, Нелька, гляди за дедом. И чтобы из дома ни на шаг! – пригрозила Антонина молчаливой девочке. – А то знаешь у меня!..

Смеркалось по-южному быстро. Трое, смешавшись с толпой гуляющих, прошлись по набережной и устроились поужинать в ресторане над морем.

Дусю Грозову интересовало, какие материи и где продают в С-и, что можно купить, какие цены. Относительно лаковых туфель Антонина обещала:

– Я тебе, Дусенька, устрою прямо с фабрики. Здесь и в магазинах туфли безо всякой очереди, но на фабрике выбор бывает больше.

– На фабрике? – прищурился Грозов, мужчина лет под сорок, худощавый, с жесткими черными волосами, с выдающимися скулами на широком лице и слегка раскосый: примесь бурятской иль, по старинному выражению, «братской» крови, отнюдь не редкость среди забайкальских казаков.

Грозов работал на приисках заведующим лесной базой и, сам хозяйственник, знал, что фабрики никаких торговых, тем более розничных, операций производить не могут.

– Да, на фабрике, – подтвердила Антонина, с аппетитом уплетая мороженое. – Есть тут одна такая фабричушка. Я могу устроить через своего знакомого.

– Н-ну... – Грозов подмигнул Антонине: «Баба ходовая! Ну, у нас на приисках обувных фабрик-то нету, у нас другое-то...» Грозов думал о привезенном им краденом золоте.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Наутро Филат Густинов был хмур, хотя боли в желудке его уже не мучили.

– Ото всех болезней во всю жизнь водкой лечился я, – говорил старик. – А ну, сто грамм с утра для легкости ног!

Но водки для опохмелья Филат не получил. За него принялся Грозов:

– Стакан красного-то можно– и баста! А то ты, Филат, друг ситный-то, с вечеру делов-то было наделал. Иль память отшибло? Не по-омнишь? Мало-мало не угодил в милицию на отсыпку-то. Тебе сейчас поднеси, ты опять со старых дрожжей заведешься, как опара на печи!

При упоминании о милиции старика передернуло.

– То-то! – пилил его Грозов. – Попал бы ты, старый дьявол, принялись бы тебя красные околыши расспрашивать: кто, да что, да откуда, да почему, да как, да зачем? А? Не знаешь, что ли, как они сумеют прилипнуть, башка ты еловая!

– Не нуди. Иди ты!.. – отругнулся старик.

– Не-ет, милай, как бы ты-то не пошел туда. Ну, встряхивайся! Пошли, купнемся в теплом море, косточки на солнышке распарим. Надевай шляпу. Я тебе по дороге поднесу стакан красного для полосканья брюха. Пей, да разумей!

Чувствуя, что нашкодил, Филат Густинов потащился с Грозовым на пляж с ворчаньем, что он:

– Этого красного «укусуса» отродясь ненавидел, и пусть его сосут носатые грузины-травоеды, черномазая тварь вместе с евреями, и пусть оно все провалится в море с солнцем, вместе взятое и с «укусусом»!.. – От злости старик Густинов напирал на «у».

Антонина Окунева в сопровождении Дуси Грозовой полетела на фабричку, хвастая, что «все может». Там Тоня кого-то вызвала, что-то шепнула, и подруг провели в почти пустую комнату, где Дуся, по ее выражению, «намерялась вволю».

Любезнейший и очень недурной собой брюнет, непринужденно обращаясь с ногами посетительницы, предложил пар двадцать пять лаковых туфель разных фасонов: лодочек, босоножек, полубосоножек, на простых кожаных подошвах, на пробковых, на толстом картоне «под пробку», – кто же сможет все перечислить!

Брюнет заставлял Дусю ступать, ходить, советовал и уговорил посетительницу взять две пары, хотя она собиралась купить одну. Деньги он получил сам, по магазинным ценам.

Очарованная манерами брюнета, Дуся и удивлялась и восхищалась:

– Как он мне ноги жал, нахал этакий, понимаешь ли, Тонька? Такой предприимчивый!..

– Здесь молодцы мужчины, – с видом столичной жительницы, знакомящей провинциалку с нравами города, говорила Антонина. – Тут ты можешь в два счета устроить роман.

– Ой! – испугалась Дуся. – Хорошо тебе, твой далеко... А ты не знаешь, мой Петька какой, даром, что с виду тихий! Монголка проклятый! Удушит.

– Не удушит! – смеялась над подругой Антонина Окунева. – Они только на словах страшные, муженьки наши, Дуська. Сами они псы. Ты думаешь, я своего боюсь? Как же! Вот он где, миленький, – Антонина показала Дусе пухлый кулачок. – Разве когда пьяный... А у трезвого соображение есть.

«Привезли ли Грозовы золото? Если привезли, то сколько?» – Антонина хотела знать. Для этого следовало подготовить Дусю, – прямой вопрос мог спугнуть жену Грозова и испортить дело. Антонина Окунева продолжала психическую атаку:

– Ты же не дура, не осевок в поле, Дуська. Сама лучше меня понимаешь: не такие наши дела, чтоб муженьки нас лупили-драли. Нет, голубчики, коль вместе воруют, – и Антонина значительно посмотрела на Грозову, – то они понимают, чем пахнет! Думаешь, нельзя нам на стороне гульнуть – развлечься? Можно. Ясное дело, особенно муженьков дразнить не след. Ты делай вид так, чтоб ему не слишком в нос ударяло. А он сам, сердешный, притворится, что у него ни глаз, ни ушей нет. Да, вот что, ты себе платье или блузку будешь шить? – переменила тему Антонина.

– Пошила бы, да ведь долго продержат: месяц небось?

– За десять дней.

– Да не может быть!

– А вот увидишь, дурочка.

– Не хвались, веди.

Они зашли в ателье, поболтали о фасонах с приемщицей, видимо знакомой Антонине. В ателье других посетителей не было.

– Только вот моя подруга, – рассказывала Антонина Окунева, – еще не выбрала себе материала. Вы не посоветуете?

Приемщица предложила зайти в соседний магазин, там хороший выбор, и вдруг, как бы вспомнив, сказала:

– У меня случайно есть хороший шелк. Одна заказчица раздумала шить: с деньгами у нее не получилось. Просила кому-нибудь устроить отрезы.

Шелк Дусе понравился, она осведомилась о цене, заказала и платье и блузку. Срок? Приемщица обещала, что все будет без обмана готово через неделю. Тоня сказала правду.

Женщины присели в парке отдохнуть в тени. Пахло магнолией. Громадные белые цветы, точно искусственные, торчали в густой маслянистой зелени толстых листьев.

– Как же это получилось, Тоня? – допрашивала Дуся Грозова. – В магазине такой крепдешин стоит девяносто один рубль, а шелк на блузку, точно не вспомню, но не меньше шестидесяти. А она нам посчитала по семьдесят и по сорок. И не торговались.

– Чорт их разберет! Она часто так предлагает. Боялась я: не выходная ли она сегодня.

– Она тебя знает?

– Не очень... Так, я шила у них раза два. Видят – мне можно доверить, что я баба самостоятельная, а не какая-нибудь...

– Это само собой, – согласилась Дуся. – А откуда они берут материал?

– Откуда? Ей-богу, Дуська, ты хуже маленькой! Тащат, конечно, либо на базе, либо прямо с фабрики. Пусть тащат, нам-то что! Нам выгодно. Им самим товар гроша не стоит. Коль не дадут хорошей скидки, кто же у них возьмет? В магазинах полно! Оно, конечно, они тоже не дураки: кому попало не предложат...

– Здорово! – одобрила Дуся Грозова.

Этот красивый город с великолепной растительностью, с густой синевой неба, полный мужчин в белых костюмах и нарядных женщин, казался ей какой-то легкой, воздушной сказкой. Счастливая Тонька!

Но мечтать (если это мечты) Евдокии Грозовой долго не пришлось. Антонина спросила:

– А много вы привезли металла?

Вздрогнув, Дуся очнулась:

– Ты откуда знаешь?

– Ты у меня не финти, Дуська. Держись меня. Голуби наши, Филат с твоим Петром, купаться, что ли, приехали, на солнце загорать? Тоже, курортники нашлись! Без меня они, Дусенька, не обойдутся.

– Они думали, Ганька им сделает, – окончательно проговорилась Дуся.

– Ганька!.. – презрительно протянула Антонина. – Пьяница толстобрюхий ваш Ганька. Ганьке можно поверить только на грош, ему много давать в руки нельзя. Говори, сколько привезли песочка?

Дуся призналась, что у Петра есть с собой побольше четырех килограммов, а сколько у Филата Захаровича, она не знает, но сколько-то тоже есть, точно же он Петру не говорил.

– Вот и будем делать дело, – заключила Антонина. – Только бы чорт Ганьку не послал. И, Дуська, гляди: о чем мы говорили, чтоб до Ганьки слова не дошло. А то, понимаешь?.. – и с угрозой посмотрела в глаза подруге. – При Ганьке я совсем ни при чем. Молчи, значит, в тряпочку, худо будет.

– Что ты, что ты? Могила! – уверяла Дуся Антонину. – Разве я не понимаю, какое дело!

Того, что Антонина Окунева отстраняла конкурента, Дуся, конечно, не понимала.

– Ладно, – согласилась Антонина. – Договорились. А теперь пойдем на пляж, найдем своих. Они, наверное, все глаза на купальщиц проглядели. Папаша наш, не гляди что старый, а знаешь какой!..

По пути Антонина Окунева зашла в отделение связи и послала Леону Томбадзе телеграмму из трех слов: «Тоскую целую Нина».

Напрасно смугленькая телеграфистка, в кого-то действительно влюбленная, приняла телеграмму с искренним сочувствием к интересной блондинке Нине Кирсановой, проездом в С-и. Так Антонина нацарапала внизу бланка, в месте, предназначенном для адреса отправителя.

Напрасно... Телеграмма была чисто деловая.

2

Все же, назло Антонине Окуневой, чорт послал Ганьку в С-и. На голову Антонины Гавриил Окунев свалился на следующий же день.

Началось «гулянье», но хозяйка сумела выставить кутил из дому без большого труда. Они понимали, что не следует привлекать к себе внимание.

Мужчины исчезли. Петр Грозов явился рано и не слишком пьяный. А двое других отсутствовали ровно сутки. Где они были, в какой компании, где ночевали – все осталось неизвестным.

Гавриил Окунев не понравился Петру Грозову. «Скрытный монголка» проронил жене:

– Ганька ненадежен, – и на естественные вопросы встревоженной Дуси отмолчался. Дуся рассказала ему о предложении Антонины. Петр ответил:

– Постой, посмотрим.

Вечером, когда все отоспались, начались разговоры о деле. Филат Захарович назначил продажную цену за золото:

– Дашь по тридцатке за грамм, Ганя?

– Ну и сдурели, папаша, – серьезно возразил Гавриил. – Таких цен не бывало и не будет. Поезжайте хоть в Китай, столько не дадут. До Китая еще добираться нужно. (Китай – первое, что пришло Окуневу на язык.) Самая хорошая, настоящая цена за ваше золото – по двадцатке, – убеждал Гавриил. Он твердо решил сорвать с приезжих как следует и давал им меньше, чем за золото, пересылаемое братом Александром через Антонину.

Петр Грозов прислушивался, не вступая в разговор. В комнате мужчины остались втроем. Женщин, по выражению Густинова, «выставили в сад, чтобы бабье не путалось под ногами».

– Ах ты, стервец, – бранился Филат Густинов, – ты понимать можешь, какой ты уродился стервец, Ганька?! Ты на своих-то уж больно нажить хочешь. Побойся бога!

– Наживешь с вас! С вами пропадешь, папаша! С вас еще никто не умел нажить. Уж больно вы крепки на рубли, – отговаривался Гавриил Окунев. – Вы не ругайтесь, а слушайте. Я вам честью говорю, переверните весь город – прошибетесь. Чего вы сволочитесь? Суньтесь сами, поищите, походите, а? Предложат по пятиалтынному. (Разумелось пятнадцать рублей.) А верней всего, напоретесь всем брюхом на вилы! Со мной, папаша, дело верное.

– Не зли меня, Ганька, сатана! – шипел старик. – Нашелся учитель-то! Я стар, меня учить. Я, брат, тебя знаю... Оба вы с Александром два сапога – пара. Пробу ставить негде.

– Не хуже вас буду, – зло отозвался Гавриил.

Грозов молчал и мрачнел. Над его косоватыми глазами тесно сошлись густые брови, переносицу прорезала глубокая морщина. Незадача... Филат Захарович зазвал его с собой, нахвастал, насулил златые горы. И все свелось к единственному Ганьке Окуневу. Ганька дает цену неплохую в сравнении с тем, что платили на месте Александр Окунев и Маленьев, но не «настоящую». Дал бы хоть рубля по двадцать по четыре. Сбыть металл – и ходу... «Ить такую глупость, как сунуться с золотом по чужим людям в чужом городе, можно сбрехнуть со зла, а вьявь последний дурак и спьяну не сделает».

Грозов знал Гавриила Окунева по прежним встречам на приисках. Тогда Гавриил был серьезнее. Ныне, сразу видно, пьянчужка, плут. С таким не вяжись. А деваться-то некуда.

Филат Захарович перешел к угрозам:

– Эй, Ганька, не дашь настоящую цену, укатаю в тюрьму!

– Руки коротки. Вместе будем, – нашел сразу два возражения Гавриил.

– Врешь! Ты думаешь, как? А я вот напишу в район прокурору, что ты, милок, здесь, на Кавказе, обретаешься мирно и чинно. И придется тебе твои полгодика отбыть. А не накинут ли малость срока за укрывательство? А? Взял? Выкуси!

Гавриила скорчило от злости. Года четыре тому назад он еще работал на Сендунских приисках. Его судили за халатность, нашли смягчающие обстоятельства и приговорили к шести месяцам тюремного заключения. Незначительный состав преступления был причиной того, что в приговоре не упомянули о немедленном взятии под стражу. Гавриил свободно покинул зал суда, подписал составленную адвокатом кассационную жалобу, но счел разумным не дожидаться пересмотра дела. Больше на Сендунских приисках его не видали. Сам Гавриил считал, что дело либо затерялось, либо, по незначительности его, настоящего розыска органы милиции не предпринимали. Он успел забыть о приговоре, который сейчас воскрешал Филат Густинов.

– Ну, папаша, – выкрикнул Гавриил, – вы – меня, я – вас! Вы молите бога, чтоб мне того дела не припомнили. Не то я вас сумею так припрятать – до конца дней. Сгинете в лагере!

Из сада прибежала встревоженная Антонина:

– Тише вы, очумелые! Ганя, не ори. А вы, папаша, опять как тогда? Ей же богу, у жильцов слышно.

Спорщики опомнились.

– Ладно, Ганька, чорт с тобой, – сказал Филат Густинов. – Живи. Ты и без меня свое найдешь. Первый на вилы-то сядешь жирным пузом.

– Не сяду.

– Сядешь! А чтоб нам больше не шуметь, метись отсюда.

– Не ваш дом! Не распоряжайтесь.

– Антонида! – опять заорал Густинов. – Гони Ганьку в шею! Нечего ему тут делать.

Антонина уговорила Гавриила Окунева уйти. Послушавшись, Гавриил потянул за собой Грозова.

– Вот дела с этими стариками, – жаловался Гавриил. – С ними не то что каши – с ними воды не согреешь. А у тебя, Петя, есть металлишко? Давай возьму!

Грозов успел составить план своих действий, и предложение не застало его врасплох.

– Да у меня что, пустяк, – объяснялся он. – Мелочишка-то. Наскреб по малостям триста граммов. На дорогу. Туда – обратно. Да здесь пожить хоть две-то недельки. Продать металл нужно. А так денег-то у меня не хватит домой ехать.

– Давай. Выручаю тебя. Цену ты слыхал. По двадцатке. Гони золотишко, утром подброшу деньгу. Шесть тысяч тебе куда хорошо будет, чтобы обернуться. Давай!

Но Грозов, у которого вовсе не было приготовлено триста граммов золотого песка, объяснил: жестяночка спрятана далеко, в вещах. При всех искать неудобно.

Они условились встретиться завтра. Ганя принесет деньги и расплатится тут же, после взвешивания золотого песка.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Получив нежную телеграмму, ювелир Леон Томбадзе поспешил закончить начатые заказы, договорился с артелью о нескольких днях отсутствия и вновь помчался в С-и, провожаемый сочувственным подмигиванием и дружескими шутками товарищей по работе. Приятели знали, что у Леона есть в С-и красивая женщина.

Приезжая в С-и, Томбадзе находил приют у земляка, проживавшего около горы, где высокая насыпь железной дороги прерывается мостом над шоссе. Красивое место, большие деревья. Крутое ущелье, повернув в которое железнодорожная линия исчезает в задымленной арке тоннеля. На холме стоит павильон-вокзал для местных поездов. Настоящий вокзал в километре отсюда. Вниз, к морю, одну сторону улицы занимает ботанический сад, где найдутся не только заросли бамбука, но и ядовитые деревья, огражденные от посетителей сетками: даже их лист, упавший на тело, опасен. О секвойях, гигантских липах, магнолиях, олеандрах, земляничных деревьях и прочих чудесах говорить не приходится. В этом саду они обычны.

После умывания и бритья Леон переоделся, надушился и отправился на свидание с Ниной, нисколько не обращая внимания на магнолии, бананы, олеандры и прочие ботанические чудеса, «млевшие в ясном и влажном приморском зное» и «испускавшие благоухание», – как когда-то о них писали поэты, смешными в наш век словами выражая истинное чувство.

Томбадзе повезло. Свернув на главную улицу, он в толпе, заполнявшей теневую сторону, тут же за угловой аптекой встретил Антонину в сопровождении Дуси Грозовой.

За столиком кафе Дуся млела: настоящий восточный красавец – высокий, стройный, тонкая талия, а лицо, как из оперы «Демон». Такой вежливый. Осторожно обнимая «дам», он пропустил их вперед, отодвинул стулья, сам сел последним и с шиком развернул меню. Как он улыбался, щуря жгучие глаза, прямо как котик! Казалось, если его пощекотать под шейкой, он замурлыкает.

Из рупора потекли сентиментально-щиплющие звуки, не то какой-то вальс в произвольно-замедленном темпе, не то один из тех танцев, которые ханжески именуются медленными. В кафе встрепенулись две-три пары.

Между столиками прошлись и Окунева с Томбадзе, но не просто, как другие, а «стилем». Раскачиваясь на очень высоких каблуках, женщина дрыгала пухло-пышными бедрами. Ее фигура казалась подходящей именно для таких телодвижений. Зацепив партнершу мощной растопыренной пятерней, Леон в такт вертел тазом, ловко поворачивая и прижимая Антонину. Его лицо с сощуренными глазами как-то выпятилось, приобрело нагловато-плотоядное, лисье выражение.

Мужчина и женщина имели такой вид, будто бы они совершенно одни, будто бы ни один глаз их не видит, – «стилевой шик» высшей пробы. Послышалось одинокое, но весьма одобряющее: «Ц-ц-ц-ц!..»

Сменили пластинку. Подчеркнуто задрав нос, глядя поверх голов, нахально-вихляющей походкой Антонина вернулась к столику, где ждала растерявшаяся, раскрасневшаяся Дуся Грозова. Провожая партнершу, Леон держал ее сзади за руку выше локтя. На «стилевом» жаргоне жестов это обозначало, что «женщина занята».

На Томбадзе худенькая Дуся, темная шатенка, почти черноглазая, со смуглой кожей, не произвела никакого впечатления. Сомнительно-тонкая любезность Леона определялась стандартом. Штампованные приемы псевдовежливости с переходом в любой момент к беспредельно животной грубости.

Дуся завидовала подруге до того, что давала понять: она видит, как нога Леона толкает ногу Антонины, – и трещала о своих восторгах в отношении С-и, моря, пляжа, приглашала купаться.

Удачно, что Томбадзе встретился Антонине на улице. Он шел к ее дому, а она не собиралась показывать его ни отцу, ни Петру Грозову. В ее расчеты входило условие: эти люди не должны быть знакомы – ведь она вела игру против каждого из них порознь.

На улице Антонина бесцеремонно приказала Дусе итти вперед и условилась с Леоном о часе встречи в обычном для их свиданий месте.

– С ней приду, – кивнула Антонина на Дусю. – Не отвяжется... Ты, милый, организуй, как развлечь бабу. Видишь, как ее корчит? И... – тут Антонина значительно пожала руку Леона, – и роток ей надо позаткнуть, и взнуздать дуру полезно будет. Понимаешь?.. Но у меня! Я ревнивая...

– Э, – улыбнулся своей Нине Леончик. – У меня есть такой хороший друг... А-ха! Девочка будет помалкивать.

...А теперь каждому пора к своему делу: ковать железо, пока горячо.

2

Вечером на квартире друга-земляка Томбадзе состоялась деловая встреча. Она не могла быть долгой, так как женщины спешили.

Антонина успела договориться о металле и с отцом и с Петром Грозовым, Дусиным мужем.

Сообразительный «скрытный монголка» сумел отвязаться от Гавриила Окунева тремястами граммов золотого песка. Он потерял на этом. Поступок разумный «в случае чего». Грозов сумел и не восстановить против себя Гавриила и убедить ненадежного человека, что, отдавая ему триста граммов, не имеет больше ни порошинки ни с собой, ни дома. Тоже хорошо «на случай чего»... Антонина брала у Грозова четыре килограмма триста шестьдесят граммов металла по двадцать три рубля и пятьдесят копеек за грамм.

Филат Густинов выжал из дочери за свое золото по двадцать четыре рубля с полтиной. Антонина сдалась под угрозой кулачной расправы. Старик обещал сказать Грозову, что получил по той же цене, что и тот.

Это была его единственная уступка дочери. У Густинова оказался один килограмм семьсот семьдесят три грамма. Последнее, что у него оставалось от старательских времен, как он внушал дочери. В третий или четвертый раз, как она помнила, появилось это «последнее».

Грозов соглашался подождать дней десять окончательного расчета, а сразу хотел получить процентов тридцать, Филат же потребовал «деньги на бочку».

Своеобразные компаньоны, Томбадзе и Антонина, должны были сообразить, какими деньгами они располагают для осуществления такой крупной сделки, самой крупной за все время. Невеселый, но все же комизм этой сценки заключался в том, что Леон считал по завышенной цене и преувеличивал нужную сумму. А у Антонины Окуневой открывалась возможность маневра за счет своего компаньона, не знающего настоящую цену. Но Нина была лишена обременительной жилки юмора.

Они шептались на тахте в маленькой комнате, едва освещенной лучом уличного фонаря, матовый отблеск которого сквозь листву проникал в окно с открытой ставней.

Из соседней комнаты, из-за ковра, заменявшего дверь, доносились приглушенные возгласы Дуси, глухой гортанный голос земляка, друга Леона, и какая-то возня, на что не стоило обращать внимания. Компаньонам ничто не мешало.

– Милый, я не могла взять дешевле тридцати за грамм, оба уперлись, как быки. Вот проклятые! И если ты не возьмешь, ты упустишь. У них еще кто-то есть на примете.

– Хорошо, моя любимая, хорошо, Нина, не огорчайся: я возьму.

– Ах, боюсь, ты мне не поверишь! Ты подумаешь, я что-то скрываю. Я бескорыстная. Для меня деньги ничто. Уж если б я хотела!.. Один очень богатый человек хочет со мной познакомиться... Но я люблю тебя одного.

– Да, Нина, да!

– Отцу нужно сразу отдать почти все – сорок пять или пятьдесят тысяч. И тому почти сколько же. Хорошо, что я еще не внесла деньги за дом. Твои деньги, мой любимый.

– Я привез моей Нине остальные. И у меня есть еще. Мы устроимся...

Здесь шопот этой пары прервался. И возобновился:

– Я выжмусь, займу, но больше сорока тысяч не наберу, – уверяла Антонина. – Нет, больше тридцати не найду.

– Я найду. А ты еще торгуйся о сроках и задатке.

– Бесом крутилась. С отцом не сговоришься.

– Фу, какой старик! Ты не его дочь.

– Тише... Об этом маму не спросишь.

– Да.

– Пора.

Пора. Отблеск света на ковре шевельнулся, и голосок Дуси проквакал:

– А к вам уже можно?

3

– Провожать! Ни-ни! А вдруг встретятся свои? – Дуся испуганно отказалась и нежно простилась со своим новым знакомым на пороге.