Текст книги " Желтый металл"
Автор книги: Валентин Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)
Искатели золота совершали подвиги мужества и терпения. Кровожадное божество – золото требовало жизней и получало их. И оно же всегда служило мишенью для проклятий: презренный металл, власть золота! Так всегда определяли, почти всегда бессознательно, но всегда точно растлевающую силу денег, символом которых служило золото и богатство одних среди нищеты других. Больше двух тысяч лет тому назад спартанец Ликург уничтожил золото законом.
Золото было дорого лишь потому, что в мире его добывали очень мало. Его никогда не находили в Европе. Золотых рудников или россыпей не было на территориях Англии, Испании, Италии, Франции, Германии, Польши, России. Балтийское побережье рождало только янтарь, песок горных рек Пиренеев, Скандинавии, Альп, Карпат и Балкан был бесплоден.
Не владело собственным золотом и побережье Средиземного моря. Египтяне добывали желтый металл трудным и сложным обменом с Востоком и, вероятно, с черными племенами Центральной Африки. Греки искали золото на Кавказе, где речной песок промывали на бараньих шкурах. Ныне мы знаем, как незначительны кавказские месторождения.
2
Всегда было общеизвестно, что золотом богата Индия, равно как и почти такими же драгоценными пряностями. Зная, что Земля – шар, Колумб пустился в Индию вслед за Солнцем. Веря в предание, что с Востока когда-то прибудут белые «тейли»-боги, мексиканцы доверчиво приняли гостей. Вскоре золото потекло в Европу из Америки в виде «золотой доли» завоевателей и «золотой доли» испанского короля, которую законы тех лет устанавливали в размере пятой части всего имущества, награбленного подданными испанской короны.
В городе Мексико испанцы нашли списки провинций с указанием местонахождения и мощности золотых приисков. Превращаясь в гациендадо, каждый завоеватель стремился получить поместье с золотоносными угодьями. Испанцы искали якобы скрытые запасы золота. Последний мексиканский владыка, племянник и преемник несчастного Монтецумы, был подвергнут пыткам. До сих пор живы легенды о горах золота, спрятанных от завоевателей. В Европе будто и не прибавилось золота. Оно, как и прежде, оставалось драгоценным металлом.
Потом и в Индии оказалось не так уж много золота. Во всяком случае, добыча золота не опережала роста населения Земли. Заметно больше стало золота лишь в XIX веке. Не только совершенствовались способы добычи, были открыты новые россыпи в Южной Африке, на Аляске, на Дальнем Востоке Российской империи. Золото стало дешеветь по сравнению с веками XVIII и XVII, но все же ни валюты, ни торговый обмен не могли обойтись без золота.
А как было в России? Старая Московская Русь не имела своего золота. История русского золота начиналась где-то рядом со временем царствования императора Петра Первого.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Летом в южных приморских городах живой пейзаж создают курортники – люди, у которых не семь пятниц, а семь воскресений в неделю. Поэтому-то местные жители и тонут среди приезжих, как скромные колоски ржи в васильках, березке, диком клевере и прочих цветах, заполонивших полоску хлебов.
На главном почтамте в С-и было многолюдно, даже слишком многолюдно. Толпы курортников, организовавшись, по привычкам больших городов, во внешне нестройные и извилистые, а на самом деле строгие очереди, отправляли телеграммы, авиа-, заказные письма и пачками получали корреспонденцию у окон «до востребования». Перед окошками, отведенными для сберегательной кассы, толпились получавшие деньги по широким листам трехтысячных аккредитивов.
Белые мужские костюмы и глупо-полосатые днем ночные пижамы, шелковые женские платья, платья-халаты и просто халаты, прически простые, взбитые завивкой, украшенные модным венчиком завитых концов, и неизбежные соломенные, вернее, из древесной стружки, стандартные мужские шляпы с черными или серыми лентами, шляпы, которые покупают восемь мужчин из десяти при мысли о летней поездке...
Душно. Пахнет смесью духов, одеколона и разогретого тела. Снаружи еще жарче, но там вдруг пахнет морским ветерком, и сразу забываются тяготы почтамтских очередей. Все же как здесь хорошо! Ах, хорошо у моря!..
Полная женщина в возрасте никак не более тридцати лет, если судить даже и не по первому впечатлению, одетая в шелковое платье и в лаковых, но на босую ногу туфлях, пробиралась к выходу. Как видно, обладала она отменно крепким здоровьем, так как совсем не страдала от парной духоты почтамта. Лицо ее было весьма миловидно. Цвет кожи, тронутой солнцем, был свеж и молод, морщин и морщинок не было, а чуть вздернутый носик глядел сам собою довольно кокетливо. Завиточек светлобелокурых и, несомненно, своего, природного, цвета волос от жары прилип ко лбу – не низкому и не высокому, а именно того размера, который подобал лицу этого типа, то-есть умеренно низкому и сжатому волосами от висков. Поэтому лоб казался выше, чем на самом деле. Крашеные брови и ресницы, под глазами синева, придающая дополнительную привлекательность лицу...
Перед тем как выйти на солнце, женщина раскрыла красный зонтик. Для этого пришлось бы опустить на землю только что полученную посылку – аккуратно зашитый, опечатанный мешок из серой парусины. Но женщина прижала бедром к стене мягкую вещь. Мало ли какие ловкачи рыщут в пестрой курортной толпе!
Закрывшись от солнца, женщина пошла от почтамта вправо по главной улице, тянущей к базару свое белое под солнцем полотно. Ветер стих, как видно, к перемене, и сразу стало особенно жарко. Конечно, ходить на почту в такую жару – мученье, но посылка пришла еще три дня тому назад. Женщина волновалась, оттягивала. А вышло все очень хорошо.
Но куда девалась проклятая Нелька?
Девочка лет четырнадцати, в возрасте переломном, когда в фигуре уже сказываются будущие формы, а лицо остается детским, догнала мать. Мать была, несмотря на перенесенные тяготы в душном зале, в отличном настроении. Когда такая толпа, как-то лучше. До начала курортного сезона почтамт иной раз пугает мрачной, ждущей чего-то пустотой. И все же дочери попало по инерции:
– Чорт тебя, дрянь этакая, носит! – выбранила мать девочку. – Не могла минуту подождать. Нет, чтобы матери помочь. Тащи! – И она сунула Нелли посылку.
Нелли молча послушалась.
– Вот, корми вас, а сладости не жди, – ядовито сказала Антонина Филатовна Окунева, задетая молчанием девочки.
2
Домик у Антонины четырехкомнатный. От улицы его старается защитить небольшой, но густой сад с пыльными сливовыми, персиковыми и черешневыми деревьями. Через сад от калитки две дорожки: одна для хозяев, другая для курортников, приезжающих «диким» образом и называемых на местном наречии не курортниками, а отдыхающими.
Антонина Филатовна перекинулась с временными своими жильцами несколькими любезными словами, осведомилась, теплая ли сегодня вода «на пляже». Все это произносилось медовым голоском, не тем, каким она несколько минут назад разговаривала с дочерью.
Не передохнув ни минуты в прохладе комнаты, затененной обильной зарослью винограда «изабеллы», Антонина принялась расшивать посылку, а Нелли прошла в другую, маленькую комнатку.
В посылке оказались: отрез ситца на платье, отрез бумазеи на зимний халат, еще отрез бумазеи другой расцветки, поношенные женские туфли и пара женских валенок, тоже поношенных. Все было завернуто, по крайней мере, в пятнадцать газет, чтобы придать посылке аккуратный вид и предохранить содержимое от пыли. Почти одиннадцать тысяч километров в почтовых вагонах – не шутка! Гадать, в котором из валенок скрывается то, что было причиной связанных с посылкой волнений, длившихся трое суток и сегодня разрешившихся благополучно, не пришлось. Один валенок был тяжел, будто бы в ступню насыпали дроби или песку. Засунув руку, Антонина вытащила тряпье, которым был набит низ валенка, и маленький мешочек убойно-тяжелого веса. Антонина сунула находку обратно и крикнула:
– Нелька, с утра ведро не вынесено! Чье дело?
Дочь вошла, открыла дверцу комнатного умывальника и вытащила ведро. Оно было полно лишь на треть, но девочка ничего не сказала. Пока дочь выносила ведро, Антонина спрятала тяжелый мешочек под умывальник, в дырку, образовавшуюся между подгнившими досками пола.
Когда Нелли вернулась, Антонина сидела за обеденным столом и на листе бумаги, вырванном из ученической тетради, выводила корявыми буквами текст следующей телеграммы: «Спасибо валенки получила скоро вышлю тапки папе путевки падаражали приезжайте встречу двадцать четвертого цалую антонида».
В С-и мороз – бедствие, гибель для субтропических деревьев. К счастью, морозы здесь редкость. Но нет ничего приятнее, как сидеть дома в валенках – холодные зимние ветры сто́ят морозов.
– Беги на почту. Там перепишешь на бланк и отправишь, – скомандовала мать. Ей показалось, что дочь неохотно повинуется. Сильными руками она повернула девочку лицом к двери и дернула за косу: – Поговори у меня!..
Девочка в дверях повернулась и сказала, не глядя на мать:
– Я видела дядю Василия. Он придет к нам.
Антонина так и села:
– Проклятущий! И сюда его принесло! Это ты ему адрес дала, мерзавка? – и вскочила, чтобы ударить дочь.
Увернувшись, Нелли внятно сказала уже с веранды.
– Нет. Он узнал в адресном! Он шел оттуда, когда заметил меня у почтамта.
– Не ори, паршивка, жильцы услышат, – прошипела Антонина. Дочь уже в саду и преследовать ее бессмысленно.
Девочка знала, что мать рассердится, узнав новость о своем брате. И была этим по-своему довольна.
3
Василий Филатович Густинов пошел на войну в 1942 году, девятнадцати лет от роду. С собой на неведомые военные дорожки он прихватил полученное при рождении сибирское наследство – крепкие, как у лося, и по-медвежьи широкие кости с добротнейшим мясом, сильное сердце с горячей кровью, не боящейся самых злых морозов зимних кампаний. В строю был солдатом достойным, по-сибирски стойким, выносливым на удивленье и на посрамленье любого европейского атлета, владельца горы могучих мышц, но изнеженного тела.
Домой Василий Густинов вернулся лишь в сорок шестом году, после двухлетнего пребывания в специальных госпиталях, инвалидом первой группы. Тяжелая контузия снарядом крупнокалиберной артиллерии вызвала стойкое расстройство нервной и мозговой деятельности. Выписывая Василия Густинова из госпиталя, врачи надеялись, что в семейной обстановке больному будет лучше.
Сумрачно принял Филат Густинов «героя», как он иронически начал величать неудачника-сына – обузу, от которого пользы не жди.
Старуха мать, очнувшись от привычной забитости, погоревала, повздыхала и вскоре опять умолкла, никому не переча. Сестры вначале будто искренне пожалели брата, потом перестали замечать его, а вскоре перешли к прямой травле за «глупость», за «нечистоплотность», за «беспамятство». Особенно резка была Антонина, которая «брезговала» братом.
В семье Густиновых не нашлось ни моральной силы, ни сердечной теплоты, чтобы примириться с несчастьем близкого человека и помочь ему. Происходило, в сущности, то, что бывает в волчьей или в сорочьей стае: подранка заедают или заклевывают свои же, единокровные.
Сознавая свое отчуждение, Василий Густинов начал пьянствовать, спуская в пивных свою «хорошую», по выражению родных, пенсию. Возвращаясь пьяным, он бессильно скандалил, пытаясь выразить обиду плохо повинующимся языком.
Филат Захарович Густинов говорил откровенно:
– Лучше б погиб! Помолились бы, поплакали и прошло. Ныне кто? Обломок, не человек. Ну его, не хочу! И себе и людям в тягость.
Иногда, за поздним часом, Василия не пускали домой, и он ночевал где попало. Но холод и сырость пока сходили благополучно: силы еще были и боролись за жизнь.
Кончилось тем, что семья потребовала взять от нее Василия: защищал советскую власть, пусть же она о нем и заботится. С помощью грамотного зятя Александра Окунева Густинов подавал заявления «куда следует» не в столь откровенных выражениях, понятно, но смысл был тот же. Семья своего добилась: Василия приняли в какой-то специальный дом для инвалидов войны, конечно далеко от прииска Сендунского. Густинов сам отвез Василия и, вернувшись, рассказывал с удовлетворением, будто, избавившись от сына, совершил достойный поступок:
– Васька устроен на курорте до конца дней.
Этот брат, о котором Антонина вспоминала не каждый год, незвано-ненужно оказался в С-и и, чего доброго, явится! И правда, не успела вернуться Нелли с почты, как Антонина услыхала дребезжащий, заикающийся голос:
– Ок-кунева з-здесь жи-ивет?
Чтобы не дать Василию пуститься в разговоры с жильцами, Антонина кошкой вылетела на голос, втащила брата в комнату и, лихо подбоченившись, встала перед ним.
Василий был одет в свежий коломянковый костюм, на который он, кажется, только что успел посадить несколько пятен. На его голове с какой-то странной лихостью сидела соломенная шляпа.
Брат пошарил в карманах в тщетных поисках носового платка и вытер рот рукавом.
– Здравствуй, сестра, – выговорил он с заметным усилием, но без запинки.
– Чего заявился? Что тебя сюда принесло? – злым полушопотом спросила, как плюнула, Антонина.
– Пп-прислали, – сильно заикнулся Василий, но выпрямился и продолжал совсем хорошим голосом: – По путевке приехал подлечиться. – Он отлично преодолевал трудные сочетания звуков.
– Ну и лечись! А чего шляешься? Чего здесь позабыл?
Не отвечая, Василий Густинов опустился на стул, вытирая лицо и мокрую шею руками. Его шляпа свалилась на пол.
В эту минуту в комнату вошел среднего роста толстый мужчина, одетый в щеголеватый чесучовый костюм.
– Гляди, Ганя, бог родственничка, братца послал дорогого, – метнулась к вошедшему Антонина.
Попав с яркого света в полутень комнаты, Гавриил Окунев не сразу рассмотрел Василия.
– А-а, друг ситный! – воскликнул он, узнав гостя Антонины. – Во-от дела! Гора с горой не сходятся, а человек с человеком... Да ты небось и забыл, как меня звать-то?
Василий не ответил. Антонина объяснила, как ее брат попал в С-и и рассказала, что он даже успел побывать в адресном столе.
– Шустрый стал, – хахакнул Гавриил, нагнулся к Василию и ловко выхватил содержимое обоих карманов коломянковой куртки брата Антонины.
– Правильно, так и есть. Вот справочка... А ну, друг, – сказал Гавриил, беря Василия под руку, – пойдем-ка, выпьем для встречи водочки!
– Б-больше н-не ппь-ю, – заикнулся Василий.
– Не ппь-ешь? – передразнил Гавриил Окунев. – Молодец! Образумился, стало быть? Видать, выздоровел. А здесь у тебя как? – И Гавриил издевательски покрутил пальцем перед своим лбом.
– А тты спек-кулянт! – припомнил Василий бывшему товарищу довоенные проделки.
– Пойдем, пойдем, – не обижаясь, настаивал Гавриил Окунев. Он засунул обратно в карманы Василия деньги, несколько десятков рублей, какие-то бумажки, оставив себе лишь справку адресного стола. – Пойдем же, дура! – И он вытащил Василия Густинова сначала в сад, а потом на улицу. Проделано это было с немалой ловкостью и силой. Впрочем, Василий не сопротивлялся. Он покорно поплелся рядом с Гавриилом. Но когда тот усадил его за столик, Василий запротестовал:
– Я тто-олько мми-неральную. Мне ввред-но.
– Брось! Для встречи-то? – И Гавриил Окунев смешал в стакане Василия водку с пивом: – Пей!
– У-уж разве... – Василий протянул руку и проглотил смесь.
Гавриил приготовил вторую порцию «ерша».
– А деньги у тебя есть? – спросил Гавриил, делая вид, что не знает.
Василий положил на стол две скомканные десятирублевки.
– Вот это ладно! Значит, угощаешь? А ну, по третьей!
Сам Гавриил пил чистое пиво. Рассчитывая так, чтобы Василий держался на ногах, он расплатился и вывел на улицу брата Антонины. Гавриил успел завести Василия в тупичок и усадить на большой камень. Раскиснув на жаре, Василий закрыл глаза и повесил голову. Оглянувшись, нет ли кого поблизости, Гавриил с размаху ударил Василия по затылку с мыслью: «Это чтобы тебе совсем отшибить память». Поддержав Густинова, Гавриил уложил его на землю приговаривая:
– Валяйся, мил-друг! Не Сибирь, не замерзнешь... А и замерз бы – не жалко.
Гавриил ушел, довольный собой: Густинова подберут, милиция выяснит личность пьяного и свезет его в спецсанаторий. А оттуда после такого похождения Василия уже не пустят гулять по городу. Ишь, еще спекулянта вспомнил, калека!..
Они старые знакомые. И хотя Василий много моложе Гавриила Окунева, был между ними старый счет от предвоенного времени из-за одной девушки, когда молодой парень Вася Густинов был здоров, весел и собой красив.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Гавриил Окунев потратил немало времени, чтобы надежно освободить жену своего старшего брата от близкого, но нежелательного родственника. А пока он этим занимался, у Антонины Окуневой сидел другой гость, желанный.
Леон Ираклиевич Томбадзе был рослым, мужественного вида брюнетом – из тех, кого принято называть жгучими. Носил он не черкеску с мягкими шевровыми сапожками, а просторный китель тонкого шелка, белые брюки, желтые туфли. И все же явственно чувствовалась стройность настоящего джигита, обладателя классической «осиной» талии.
Обняв Антонину рукой с длинными пальцами и ногтями, свидетельствующими о тщательном уходе, Леон вместе с хозяйкой любовался серебряными чайными ложечками.
– Какие миленькие! – восхищалась Антонина.
– Есть еще вещь! – с торжеством воскликнул Леон.
Он считал, что умный человек всегда сумеет продлить удовольствие. Глупо выкладывать все сразу. Томбадзе достал нечто и нарочито медленно стал развертывать тонкую обертку и вату.
– Вот! Сам отделал и сам золотил.
Это была красивая, тщательно вызолоченная пудреница художественной работы.
– Леончик ты мой любимый! – Антонина наградила поклонника продолжительным поцелуем. Но тут же оттолкнула увлекшегося возлюбленного.
– Сумасшедший! А если кто войдет? Потерпеть не можешь?
Томбадзе, как борзый конь, выдохнул воздух через раздутые ноздри крупного носа.
– Слушай, Нина, когда ты своего бросишь? Отдашь ему Нельку и будешь совсем со мной? А?
– Легко тебе говорить! А металл?
– Что металл! Разве в Сибири один такой Окунев есть? Э, деньги будут!
Леон Томбадзе не на шутку привязался к этой свежей еще, пышной, белокурой и белокожей женщине. В известной мере их знакомство завязалось в связи с золотым песком.
В юности лудильщик, затем ученик ювелира, Леон Ираклиевич после войны и демобилизации некоторое время промышлял мелкой работой и некрупной спекуляцией. После денежной реформы сорок седьмого года и усиления борьбы со спекуляцией Леон завел свою ювелирную мастерскую-чуланчик, где работал один. Когда и здесь возникли затруднения, он устроился в артель. Из него выработался отличный мастер. Он работал со вкусом и тонко. Под полой принимал заказы из «давальческого» серебра и золота, хотя это, по понятным причинам, и запрещалось законом. В компании с одним зубным техником Томбадзе наловчился изготовлять латунные коронки «под золото» для тех, кто хотел по дешевке блеснуть своим ртом.
Как скупщика золотого песка Леона нащупал Гавриил Окунев. Знакомство с Антониной было делом случая. Леон встретил ее и Гавриила на улице, и тот не мог не познакомить их. «Прекрасная белая женщина» сразу покорила Томбадзе.
Но золотые дела Антонины и Леона были для Гавриила Окунева совершеннейшей тайной. Он видел в Леоне лишь пылкого кавказца, влюбленного в жену брата, и относился к такому обороту с полнейшим равнодушием. Ему-то что за дело? Антонина баба ходовая, умная, не маленькая; у брата, к которому Гавриил никогда не питал нежных чувств, не убудет.
Ссориться с Антониной Гавриил ни за что бы не стал. Его интересовал только золотой песок. Без Антонины не будет и песка. Александр не доверял брату, и Гавриил это знал. Получая золото от Антонины относительно мелкими партиями, Гавриил был вынужден действовать быстро, а от искушений, как считал старший брат, младшего охраняла система, исключавшая получение слишком больших денег разом. Нет, дали тебе килограмм – отчитайся, получишь второй. Так-то! Дружба дружбой, а табачок врозь...
Гавриил возвращался, чтобы похвастать, как ловко избавил он сноху от ее брата. Тем временем жена Александра Окунева беседовала со своим возлюбленным Леончиком на новую тему – новую, впрочем, лишь для этой встречи.
– По векселю остается заплатить за дом еще тринадцать тысяч, – говорила женщина.
– Почему, почему тринадцать? Шесть! – живо возразил Леон. По-русски он объяснялся чисто, щеголяя верностью произношения. Но когда спешил, то «почему» упрямо звучало у него как «пачиму», а мягкие согласные делались твердыми. Томбадзе твердо помнил счет, о котором шла речь. Антонина уже одолжила у него семь тысяч рублей. Случилось это ранней весной, в пылу их первых встреч, когда в садах С-и поэтично цвел миндаль, а в сердце Леона – новая любовь.
– Шесть, правда, – согласилась Антонина. – Я говорю, что тринадцать, так как буду сразу оправдывать весь остаток долга за дом. А те деньги, твои деньги, лежат сохранно, орел ты мой горный! – И женщина приложила свою мягкую щеку к крепкой, до синевы бритой щеке Леона Ираклиевича.
Те лежат... Это значило, как понимал Леон, что его Нина ждет остальные шесть. Женщина ему очень нравилась и хотя уже не могла дать ему ничего нового, он искренне стремился к браку и ревновал Антонину к мужу, к Гавриилу, к первому встречному. Но... эти шесть тысяч пусть она еще немного подождет. Так будет вернее.
2
«Встречу двадцать четвертого» – это значит, по двадцать четыре рубля за грамм золотого песка. Таково было значение одного места в шифрованной телеграмме, подтверждавшей получение посылки с золотым песком. Значение других мест выяснится позже.
Двадцать четыре рубля за один грамм... По этой цене Антонина отчитается перед мужем. По какой цене он сам будет отчитываться перед своими компаньонами или перед теми, кто доверял ему песок, Антонина не знала, как и не знала, что за люди, с помощью которых ее муж достает золото.
В свое время ее, в сущности, естественное любопытство было грубо пресечено Александром Окуневым. Не получая удовлетворения, любопытство погасло, и женщине было действительно все равно, какими путями золото приходит к Александру. «Не попался бы он, тогда всыплюсь и я», – вот о чем иногда она думала в корчах страха, внезапно ее охватывающих. Чем острее были приступы, тем жаднее делалась Антонина. «Иметь как можно больше для себя!» – к этому она стремилась.
Гавриил Окунев платил ей «лаж» в два рубля с грамма. Так было условлено с мужем. На комиссионные Антонина должна была жить сама и содержать дочь. Сдача половины дома в наем приносила ей в течение сезона, с мая по октябрь, пятьсот рублей в месяц. Зимой же за две комнаты больше двухсот рублей в месяц не давали.
Предполагалось, что Гавриил Окунев имеет право брать комиссионные в размере тоже двух рублей с грамма. Следовательно, он сбывал золото, если не лгал, по двадцать восемь рублей за грамм. Цены на золото постепенно повышались. Где-то существовал твердый постоянный спрос.
Осторожный Александр Иванович Окунев требовал, чтобы золотые дела делались лишь семейно. Антонина была обязана иметь связь только с Гавриилом.
Леон Томбадзе пришел в дом Окуневой поздно ночью, когда и ее дочь и квартиранты спали. На цыпочках, чтобы не так шуршала галька дорожки, Леон подкрался к дому. Было известно, что пол на веранде скрипит, и Леон легко перемахнул через подоконник открытого окна.
Под утро Томбадзе получил мешочек, в котором находились тысяча пятьсот двадцать граммов золота-шлиха. На сумму в сорок две тысячи пятьсот шестьдесят рублей. С собой у Леона было тридцать тысяч, остальное он остался должен своей Нине.
«Свет очей Леона» нарушала супружескую заповедь, сбывая золото не через одного Гавриила. Но лишь на совершившейся операции она заработала круглым счетом шесть тысяч рублей, то-есть на три тысячи больше, чем передав золото Гавриилу.
Размягченный Ниной, Леон обещал в следующий раз привезти не только долг за золото, но и те шесть тысяч, которые были нужны его возлюбленной для окончательного утверждения во владении столь гостеприимным для Томбадзе жилищем.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Поиски золота, вернее сказать, поиски истории русского золота вели Нестерова на Урал. Богатства этого старца среди семьи гор нашей земли давно и пышно воспеты. Не о них будет речь.
Здесь автор обязан отойти немного в сторону, оглянуться и что-то новое понять в многосмысленных страницах, в страницах со скорбью, с гневом любимых повестей истории России.
С виду будто бы просто: движение длани Петровой – и задымились домны, и ожил древний Камень от прикосновения императора-гения, опередившего свою эпоху, начертаниями которого только и питались последующие императоры всероссийские, и прочее.
Истребления заговорщиков, подавление мятежных стрельцов. И Полтава, прославленная Пушкиным в годы, когда страдалец-поэт уже незримо склонялся над своей бессмысленно-преждевременной кровавой могилой.
И Петербург, «окно в Европу», и бритые, наконец-то, боярские и прочие бороды. И государственные дороги с лесами, срубленными сажен на сто в каждую сторону от проезжей полосы по той причине, что уж очень нестерпимо расплодились разбойники на святой Руси, насильственно посвящаемой в тайны европейской цивилизации.
Каналы и казнокрадство, мануфактуры и прутский поход, за крах которого расплатились бриллианты императрицы-супруги, данные выкупом-взяткой удачливому визирю, окружившему и русскую армию и самого Петра, опрометчиво доверившегося своему военному счастью.
И общее напрочно устоявшееся мнение о величии личности «преобразователя России».
Академический спор обо всем этом выйдет куда как далеко за рамки рассказа о желтом металле, о власти блестящего, мягкого золота. Как пробраться, за какую нить ухватиться?!
...В петровские времена ходить за сталью на юг было рано. В те годы над рудными залежами, ныне принадлежащими Украинской республике, лежала ничейная ковыльная земля – Дикое Поле. И верно, когда-то тронутая плугами южных славян степная почва давно впала опять в первобытную дикость. Русские кропили ее чужой и своей кровью, столетие за столетием сражаясь с успехом, не более чем переменным, с хищными кочевниками и со страшной не для одной Руси, но и для всей Европы, никем тогда еще не побежденной Турцией.
Потребность допетровской Руси в стали удовлетворялась озерно-болотными рудами Северного края. В Прионежье, в Приладожье и выше, к Северу, с незапамятных лет водились рудознатцы и рудокопатели – люди, умевшие находить и обрабатывать железо. Промысел со своей техникой возник там еще до начала образования российской государственности среди славянских и иных аборигенов озерного края. В материальной культуре древности озерно-болотные руды имели чрезвычайное значение, удовлетворяя потребности народа в стальных орудиях и в оружии. Техника не изменилась до начала XX столетия. Фотография успела запечатлеть последние плоты, с которых олонецкие мужики ковшами поднимали руду со дна озер, и костры, служившие обогатительными фабриками.
Теперь же, как бы ходом событий своей истории, Россия обязывалась пойти за рудами на Урал. Значит, быть там не землепашцем, не охотником. Прийти металлургом, со впалой, изъеденной газами грудью под кожаным фартуком, в прожженных брызгами расплава валенках на тощих ногах работяги.
2
Кое-где на Урале сохранились древние копи, похожие на звериные норы. В их узких штреках позднейшие исследователи находили кайла из оленьего рога и странные рукавицы из шкуры, целиком содранной с оленьей головы. Снимали шапки перед превратившимся в камень обмедненным телом погибшего под обвалом рудокопа из племени, само имя которого давным-давно растаяло в тумане тысячелетий...
Медные копи, железо... А где же золото? Надо думать, и оно водилось на Урале. Недаром же в грамоты, которыми утверждались в условном владении лесами и недрами первые заводчики, вносилось угрожающее предупреждение: «Буде в заводских дачах найдется золото, те дачи отходят обратно в казну».
Золото – государственная регалия, то-есть собственность. Золотосодержащие земли могут принадлежать только государству. В старой России частные лица допускались к поиску, к разработке золотых приисков, но добытчик, кто бы он ни был, обязывался весь металл сдавать в казну. По законам, утайка считалась уголовным делом.
Петр раздавал уральские земли сотнями тысяч десятин. Казенные заказы по хорошим ценам были обеспечены. Руда в земле, – копай; леса сколько хочешь, – выжигай уголь без стеснения. Работники, чтобы жечь уголь и палить домны, нашлись на месте: на вольных уральских старожилов навалилась «крепость».
Количество крепостных увеличилось населением Урала. Нигде, никогда в обширной России не царило такое злейше-беспощадное рабство, как на Урале.
В далеком и спешившем Санкт-Петербурге не думали о ввергнутом в забвение Человеке. Зато за петербургскими фасадами, будто уже заслонившими всю Россию, угадывалось безыменное народное действие, не записанное историей. Не вызрело время. Но не бессмыслен был инстинкт мужиков, целившихся тряхнуть так, чтобы земля расступилась и провалился хищный иноязычный щеголь Петербург.
...Первые поколения уральских заводчиков не стремились блистать в дворцовых «случаях». Непроворотно-плотно сидели они на своих заводах, упиваясь неограниченной властью над поставленными вне закона горнорабочими. Дорого обходился уральский чугун...
«Раб есть вещь господина. И господин всегда может и взять жизнь своей вещи и совершить над ее телом все, чего захочет». Эта формула мусульманского права, дожившая в Средней Азии до второй половины прошлого века, заслуживает быть высеченной на старых уральских домнах.
Физиолог И. П. Павлов считал, что условные рефлексы способны совершенно заслонить видение реального мира, но эта преграда может быть разрушена. Так случилось и с Нестеровым. Он еще не нашел золото, но нашлось нечто куда более ценное, чем золото.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Леон Ираклиевич Томбадзе уехал из С-и с утренним поездом, в семь часов. Полученный им мешочек был подшит изнутри к поясу брюк. Так как мешочек был плоским, а талия Леона тонкой, то заметить добавление к ней простым глазом было невозможно. Нащупать – ну, это невероятно!..
Томбадзе размышлял, куда он денет это золото. Ему самому, то-есть для удовлетворения частных заказов, нужно было не более двухсот граммов, и то с большим запасом. Намечалось требование на три корпуса для дамских ручных часов, по десять-двенадцать граммов каждый, несколько колец, коронки. Словом, пустяк. Зато такая работа была самой выгодной. Грамм золота выходил почти по сто рублей: ведь песок был хотя и не рафинированного, но высокопробного металла. В нем заключалось девяносто частей чистого золота, семь частей серебра и три части примесей других металлов.
