Текст книги "Исторические портреты"

Автор книги: Вадим Каргалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

Осенью 1606 года воевода Шеин принимал участие ещё в одном сражении, на этот раз под командованием Михаила Скопина-Шуйского. Сражение произошло на реке Пахре, было длительным и упорным, и фактически сорвало прямой поход на Москву войска Ивана Болотникова – восставшим пришлось обходить Москву с запада. Разрядная книга сообщала, что на реке Пахре «воровских людей побили», но другая разрядная запись скорее свидетельствует о том, что ни та, ни другая стороны не сумели добиться победы: «Многое множество обоих падоша, не хотяше бо ни едино войско вспетитися, и не возмогоша, и тако разыдошеся».

Во время осады восставшими Москвы воевода Михаил Шеин вместе с князем Иваном Голицыным командовал полком смоленских дворян и, видимо, снова отличился: в 1607 году ему был пожалован чин боярина. Показательно, что ещё до получения боярского чина разрядная книга упомянула имя Шеина в списке главных воевод царского войска: пять бояр-воевод и один окольничий – Михаил Шеин!

В мае 1607 года, в «походе царя и великого князя Василия Ивановича всеа Русии под Тулу», Михаил Борисович Шеин уже включён в число шести бояр, которые находились непосредственно с государем. Это означало признание его как большого воеводы и, по существу, сделало возможным назначение главным воеводой в Смоленск.

В Смоленск Михаил Шеин был послан из-под Тулы, сразу после её взятия царскими войсками и пленения Ивана Болотникова в том же, 1607 году. Вот запись разрядной книги: «Из-под Тулы же послан в Смоленск боярин Михайло Борисович Шеин да князь Пётр княж Иванов сын Горчаков».

В 1608 году разрядная книга уже сообщала о воеводстве Шеина в Смоленске как о свершившемся факте: «В Смоленске: боярин и воевода Михаил Борисович Шеин, да князь Пётр Иванович Горчаков, да дьяк».

Это были имена будущих героев Смоленской обороны!

В первый год своего воеводства Михаил Шеин почти не занимался чисто военными делами: Польша и Россия формально ещё не находились в состоянии войны, шла скрытая интервенция, польские и литовские отряды выступали как бы самовольно, без королевской санкции. Но спокойной жизнь смоленского воеводы, конечно, не была. На границе происходили постоянные стычки между «смолянами» и «литовскими людьми», те и другие жаловались своим воеводам на нападения соседей. По этому вопросу Михаил Шеин постоянно сносился с оршинским старостой Андреем Сапегой и с велижским старостой Александром Гонсевским. Сапега в своих ответных посланиях утверждал, что именитые паны вторгаются в пределы Московского государства самовольно, будто бы без ведома и даже против желания короля. От имени польского короля оршинский староста даже просил, чтобы не было нарушений перемирия со стороны московского царя, а что касается польского короля, то тот и впредь будет соблюдать все условия перемирия.

В действительности набеги на пограничные русские земли были организованы велижским старостой Александром Гонсевским и являлись частью общего плана завоевания России. Не случайно основные удары были направлены на самые северные уезды Смоленской земли – Щучейскую и Порецкую волости, через которые шла прямая дорога из Литвы к Москве.

Но были у этих набегов и другие, скрытые цели. Угрозой постоянных разорений Гонсевский и его воеводы – бывшие смоленские помещики Иван и Григорий Хрипуновы, изменившие России, – пробовали склонить на королевское «покровительство» местных дворян и крестьянское население. Так, осенью 1608 года «при шёл из-за рубежа, из Литвы, с Велижа, в Щучейскую волость велижский урядник Семён Александров, брат Гонсевского, а с ним литовских людей 300 человек гайдуков, и Щучейской волости землю отводят (присоединяют) к Велижу вдоль на 70 вёрст, а поперёк на 20 вёрст; а из Щучейской волости итти им в Порецкую волость» В Щучейской волости поляки «выграбили четыре деревни, животы и статки поймали, а иных в полон взяли». Весной 1609 года начались нападения на Порецкую волость, сопровождавшиеся грабежами и угоном в плен крестьян. Пострадавшие крестьяне засыпали смоленского воеводу слёзными челобитными, из которых складывается картина поголовного разорения и литовских грабежей. Вот что писали, например, крестьяне трёх деревень Порецкой волости – Козыревой, Немытновой и Кондратовой: «Нас, бедных сирот твоих государевых, воевали, да сожгли, государь, в трёх деревнях пятнадцать дворов и на тех дворах сожгли и ржи и ярового всякого хлеба 1000 и 30 в смоленскую меру, да на тех дворах сожжено коров и всякой дробной животины пятьсот, да взяли наших животов в полон с тех с трёх деревень пятьдесят лошадей на сорок коров дойных и быков, да выдроли, государь, семьдесят роёв пчёл, а мы, государь, сироты твои государевы бедные, воеванные, от тех литовских людей убежали на лесы и за реки с же нитками и с детишками. Нам, бедным, воеванным, жити негде, на тех пожжённых деревнях жить немочно и пахать не на чем и твои государевы пошлины платить нечем».

В других крестьянских челобитных можно встретить такие строки: «Нас, бедных сирот твоих государевых, секли насмерть и мучили всякими муками из-за денег», «Воевали и били и секли и животы наши – лошади и коровы и всякую дробную скотину и платья побрали и дворы и гумна и клети с хлебом пожгли, и в хоромах всякую посуду пожгли, из денег мучили», «Утопили в реку в Касплю жонку да девку, да поймали крестьянина Свиридка Тимофеева и вымучили пятнадцать рублей денег...»

Намеренно жестокое разорение северных волостей Смоленской земли преследовало вполне определённые политические цели, о которых доносили в Смоленск служилые люди с пограничных застав: «Да пан же Олександро (Александр Гонсевский) присылал крестьян Велижского повета в Щучейскую волость к крестьянам с грозами, а приказывает щучейским крестьянам: «Живите за мною, не бойтесь, от нас войны вам не будет, а которые крестьяне Щучейской волости не имут за нами жити, и нам де их хлеб жати и их воевати и нигде им от моих литовских людей не избыти». Зачастую польские солдаты просто силой заставляли местных крестьян «целовать крест», то есть присягать польскому королю.

Позднее гетман Жолкевский в своих «Записках о Московской войне» выболтал подлинные цели пограничных разбоев Александра Гонсевского: оказывается, таким образом велижский староста пытался заставить население Смоленской земли перейти к Литве.

Смоленские крестьяне молили о помощи: «Да пожалуйте, государи, нам на помочь бояр и стрельцов, сколько вы, государи, пожалуете!»

Большой смоленский воевода Михаил Шеин находился в весьма затруднительном положении. Открыто посылать стрелецкие сотни и отряды конных «детей боярских» против насильников он не мог, опасаясь нарушить столь важное для России перемирие с польским королём. Дипломатические демарши воеводы успеха не имели: литовские «старосты» ссылались на своеволие панов. Михаил Шеин делал, пожалуй, единственно возможное в такой обстановке. Он поощрял создание военных отрядов из «охочих людей», посылая им предводителей из опытных в военном деле служилых людей, помогая оружием. Одному из своих начальников пограничной заставы воевода Шеин писал: «Да на порецких на охочих людей послано пуд зелья да пуд свинца. И тебе бы зелья давати по вестям порецким людям, как почаешь приходу литовских людей».

Вскоре добровольные отряды «охочих людей» уже могли давать настоящие сражения вторгавшимся в Смоленскую землю захватчикам.

Ещё одна опасность угрожала Смоленску со стороны тушинцев, отряды которых заняли Дорогобуж, Белый, Вязьму. Они тоже нападали на смоленские волости. Царь Василий Шуйский, осаждённый «тушинским вором» в Москве, сам просил у Михаила Шеина помощи. В Смоленск приехали царские воеводы Семён Одадуров и Яков Барятинский с целью сформировать рать для похода к Москве. Михаил Шеин пытался оказать им содействие, но неудачно: смоляне отказались покинуть свою землю. В грамоте царю в октябре 1608 года воевода Шеин объяснял это так: «И дворяне, и дети боярские, и смоленские стрельцы нам, холопам твоим (имеется в виду сам Шеин и второй воевода Пётр Горчаков), отказали, что им на государеву службу к тебе, к государю, к Москве с твоими государевы воеводы, со князем Яковом Барятинским да с Семёном Одадуровым, не очистя Смоленского уезда от воров и дорогобужан, к Москве идти не мочно».

Что ж, смоленских служилых людей можно понять...

Михаил Шеин приказал смоленской рати идти на Дорогобуж, надеясь, что изгнание тушинцев из этого города, находившегося в непосредственной близости от Смоленска, создаст условия для дальнейшего похода к Москве. Первая половина его плана удалась. Отборная рать, состоявшая примерно из тысячи конных «детей боярских» и четырёх сотен смоленских стрельцов, во главе с воеводами Барятинским и Одадуровым 11 ноября 1608 года взяла Дорогобуж, разбила находившихся там поляков и тушинцев, захватив сто двадцать пленных. Но дальше смоленские дворяне идти не пожелали и разъехались по своим поместьям, возглавлявшие же их царские воеводы с немногими людьми вернулись в Смоленск.

Дело в том, что тушинское правительство принимало всяческие меры, чтобы привлечь Смоленск на свою сторону. Свои услуги самозванцу предложил смоленский дворянин Иван Зубов. По его собственным словам, он «был у вора три дня и вору крест целовал и у вора напросился в Смоленск – смолян к крестному целованию приводити. И то деи вору он, Иван, говорил, что его, Ивана Зубова, смолняне послушают, ко кресту всех приведёт. И вор деи его, Ивана, отпустил от себя в четвёртый день и думным дворянином его написал». С Иваном Зубовым поехала из Тушина целая делегация, в состав которой входили смоленские дворяне, стрелец, пушкарь, некий «посадский человек»– всего шестнадцать тушинцев.

В Дорогобуже, куда тушинская делегация приехала, когда город был уже взят, представители самозванца очень способствовали разложению смоленской рати. Воевода Шеин так и писал в Москву: «От той, государь, Ивановой смуты в Дорогобуже дворяне и дети боярские и стрельцы и всякие ратные люди издрогали, из Дорогобужа разъехались, воевод князя Якова и Семёна покинули, и воеводы князь Яков и Семён из Дорогобужа пришли в Смоленск».

Иван Зубов надеялся на полный успех своей миссии и в самом Смоленске: «Сказывал, что его, Ивана, дворяня и дети боярские послушают». Возможно, эти надежды и не были безосновательными, так как часть смоленских дворян склонялась к признанию самозванца, но решающую роль сыграла твёрдость и верность воинскому долгу Михаила Борисовича Шеина. Тушинское посольство было просто арестовано. Смоленские воеводы Шеин и Горчаков доносили в Москву: «А Ивана, государь, Зубова за воровство и за смуту мы, холопи твои, велели посадить в тюрьму до твоего государева указу». В этой решительной акции Шеин постарался заручиться одобрением церкви и смоленского посада: «И мы, холопи твои, Ивана Зубова перед твоим богомольцом перед архиепископом Сергием и перед посадскими людьми расспрашивали».

Смоленск остался верным Москве, что сыграло значительную роль в общей освободительной войне против интервентов. Опора воеводы Шеина на смоленский посад и то доверие, которым он пользовался у посадских людей, очень помогли в тяжёлые месяцы Смоленской обороны. Город защищало от интервентов всё население, независимо от сословия...

Михаилу Борисовичу Шеину всё-таки удалось направить сильную рать на помощь Москве, причём в такой момент, когда это было особенно важно, – в мае 1609 года. В это время большой воевода Михаил Скопин-Шуйский начал своё знаменитое наступление с севера на столицу. В разрядной книге записано: «А из Смоленска послал боярин и воевода Михаил Борисович Шеин ко князю Михаилу же Васильевичу (Скопину-Шуйскому) в сход воеводу князя Якова Петровича Барятинского да Семёна Одадурова, а с ними смолян, и брянчан, и серпьян. И они идучи очистили Дорогобуж, и Вязьму, и Белую, и литовских людей побили, и сошлись с князем Михаилом Васильевичем под Торжком». Помощь из Смоленска подоспела как нельзя кстати – воеводе Скопину-Шуйскому предстояли решающие сражения. Но для самого Смоленска это оказалось большой потерей.

Главной ударной силой гарнизона смоленской крепости всегда считались местные дворяне и «дети боярские» (общее число их достигало тысячи ста человек) и дворяне из близлежащих небольших городов (Дорогобужа, Вязьмы, Рославля, Брянска, Серпейска, Почепа), которых насчитывалось четыреста—пятьсот человек. Основу же гарнизона составляли четыре «приказа» (полка) стрельцов общей численностью около тысячи семисот человек и двести пушкарей. В результате, на каждую башню и примыкавшее к ней «прясло» стены приходилось при защите города от неприятеля не менее ста хорошо вооружённых и обученных воинов. Теперь же большая часть дворян и «детей боярских» и три стрелецких «приказа» ушли из Смоленска, гарнизон сразу уменьшился более чем на две тысячи опытных воинов. Но воевода Михаил Шеин пошёл на такой риск. Он считал (и не без оснований!), что решающие события освободительной войны происходили тогда на севере, под Торжком и Тверью.

Хотелось бы подчеркнуть ещё одну сторону деятельности смоленского воеводы Михаила Шеина в 1608—1609 годах, на которую пока не обратили внимание военные историки. Михаил Шеин фактически выступал организатором стратегической разведки на западном направлении обороны Российского государства. Через Смоленск приходили в Москву вести о внутренних делах Польши и Литвы, о подготовке короля Сигизмунда III к большой войне.

О том, что польский король готовится к походу на Москву, чтобы посадить на русский престол королевича Владислава, воевода Шеин узнал в самом начале 1609 года. Его разведчик доносил из Польши: «Ино кажут, что скоро после сейму (што теперь ужо зачалсе тому три недели), то мают именно итти с королевичем на царство Московское; а ужо людей ратных при королевиче собралося осмнадцать тысячей конногокопейника, а иные желнеры уже в Борисове, семнадцать сот, што я их и сам иных видел… ино сказали мне именно, што под весну мают итти под Смоленск и на Москву с королевичем». Сведения, как видите, очень конкретные, с указанием численности королевского войска, со ссылкой, что «сам видел»!

29 января 1609 года воевода Шеин получил от своего человека в Польше предостережение: «А и теперь вы бережитеся, чтоб на вас тайно не пришли желнеры, бо мыслят урватца к Смоленску, чтобы здобыч взять».

Попытку Александра Гонсевского в апреле 1609 года завязать прямые переговоры со Смоленском воевода Шеин тоже использовал для сбора разведывательных сведений. 15 апреля из Велижа возвратился его посланник Юрий Буланин, ездивший к Гонсевскому «с листом», и привёз много интересных сведений о планах короля Сигизмунда III и о тайных целях велижского старосты. По его донесению, король Сигизмунд III, королевич Владислав и «радные паны» находятся в Кракове, а к «Николину дню» собираются отпустить королевича в Вильно и отправить будто бы с посольством к царю Василию Шуйскому, а на самом деле он пойдёт с войском, чтобы сесть государем на Московское царство. Сам Гонсевский домогается переговоров не для того, чтобы урегулировать пограничные конфликты и подтвердить условия мирного договора, а чтобы склонить смолян на сторону короля и тем самым облегчить поход Владислава. Вести прямые переговоры с Гонсевским и «съезжаться» с ним на рубеже воевода Шеин категорически отказался, пока поляки и литовцы русскую землю «пустошат и кровь крестьянскую проливают», возлагая тем самым на польского короля всю ответственность за шляхетские отряды, служившие «тушинскому вору».

Всё это смоленские воеводы доносили царю, как и сведения, полученные разведчиками из Дубровны, Орши, Копыси, Мстиславля. Разведчики приносили сведения от «сходников», которые «сходясь» с ними в условленном месте, сообщали обо всём, что удалось узнать в Литве. В частности, таким образом стало известно, что Юрий Мнишек просил короля о посылке войска в помощь «тушинскому вору», обещая взамен Смоленск, но потерпел неудачу. «Воевода Сандомирской на сейме королю от царя от Дмитрея присягнул в том, что мает вернуть и болши отдать Смоленск и Землю Северскую, просил у короля людей и король ему людей не дал». Это была информация стратегического характера, значение которой для планирования дальнейшей войны с «тушинским вором» трудно переоценить!

Не меньшее значение имели разведывательные данные, полученные через смоленского воеводу Михаила Шеина о том, что польские и литовские отряды, служившие под знамёнами «тушинского вора», отрицательно относятся к возможному воцарению в России королевича Владислава и не выполнят приказ короля, если он прикажет им присоединиться к своей армии. Оказывается, посольство из Тушина побывало у Сигизмунда III и «послы от жолнерем короля и панов рад просили, што б королевича на царство Московское не слали, и сказываючи им так: иж мы деи при Димитрее царику поприсегнули при нём головы покласть, хотя и против своей братии...» Эта информация тоже была особой важности.

Неудивительно, что сам Михаил Шеин превосходно разбирался в общей обстановке.

Александр Гонсевский во время обмена грамотами пробовал оправдаться, выдавая интервенцию Польши и Литвы за внутреннюю смуту, сводя её лишь к самочинным действиям «царя Дмитрия». Ответ Михаила Шеина был кратким, но точным и убедительным: «Князь Роман Ружинский, князь Адам Вишневецкий и иные паны и ротмистры со многими польскими и литовскими людьми водят с собою вора, называючи тем же именем, как прежний вор расстрига назывался царевичем Дмитрием, и государя нашего землю пустошат и кровь хрестьянскую проливают». Понятно и требование Михаила Шеина к королю: «Вору и иным таким ворам не верити и за них не вступатись, и людьми и казною и иным никаким вспоможеньем не помогати».

Заканчивая рассказ о разведывательной деятельности воеводы Михаила Шеина, следует сказать, что сам поход короля Сигизмунда III на Смоленск не мог быть и не был для него неожиданным: смоленский воевода знал о королевском походе заранее и успел подготовиться к его отражению.

3

Смоленск был большим и богатым торгово-ремесленным городом, с многочисленным населением. Общую численность горожан историки определяют в двадцать, двадцать пять и даже сорок тысяч человек (только на посаде было до шести тысяч домов). Некоторые иностранные источники называют даже цифру восемьдесят тысяч жителей, но она, несомненно, преувеличена. Как бы то ни было, Смоленск являлся одним из самых крупных городов тогдашней России. Смоленские посадские люди платили в казну налогов восемь тысяч рублей – больше, чем Великий Новгород. Через Смоленск шла основная торговля с Западом, проходила торная дорога из Москвы на Минск и далее на Вильну и Варшаву.

Но ещё большее значение имел Смоленск как ключевая крепость на западной границе Российского государства. Кто владел Смоленском, тот был здесь хозяином положения. Когда в Боярской Думе обсуждался вопрос о строительстве новой смоленской крепости, высказывались разные мнения: одни бояре настаивали на сооружении неприступной твердыни, другие выражали опасения, что в случае захвата её Польшей и Литвой последствия для России будут самыми тяжёлыми. Эти разногласия высветились в споре Бориса Годунова, фактического правителя государства, с боярином князем Трубецким. Борис Годунов образно назвал Смоленск «ожерельем земли Русской», но князь Трубецкой возразил: «А как в том ожерелье заведутся вши, и их будет и не выжить?»

Частицы правды были а в том, и в другом мнении. Во время польско-шведской интервенции начала XVII века Смоленск сыграл выдающуюся роль, надолго задержав прямое наступление короля Сигизмунда III на Москву, а затем, попав в руки поляков, потребовал огромных и многолетних военных усилий от России, чтобы вернуть себе «ожерелье»...

Строительство смоленской каменной крепости началось в 1586 году, но велось медленно – внимание правительства отвлекла война со Швецией. И только в 1595 году после заключения мира было решено приступить к интенсивному строительству. По существу, это была вторичная закладка крепости, Как сообщает Новый летописец, «царь же Фёдор Иванович, помысли Смоленский поставити град каменный, посла шурина своего Бориса Фёдоровича Годунова и повеле места осмотрети и град заложить». Борис Годунов «прииде во град Смоленск и объеха место, како быти граду, и повеле заложити град каменный».

То, что в Смоленск поехал Борис Годунов, фактический правитель государства, само по себе свидетельствует, какое значение уделило московское правительство созданию новой крепости.

Сохранилось «Подлинное дело о строении города Смоленска», согласно которому 5 декабря 1595 года князю В. А. Звенигородскому, С. В. Безобразову, дьякам П. Шипилову и Н. Перфирьеву и городовому мастеру Ф. С. Коню было приказано «делать государеву отчину город Смоленск каменный». Фактическое же строительство каменной смоленской крепости началось в 1596 году и закончилось в 1602 году.

Сын тверского плотника, городовой мастер Фёдор Савельевич Конь был выдающимся военным инженером своего времени, превосходно знавшим западноевропейскую фортификацию (он побывал за границей). До этого Фёдор Конь руководил постройкой Белого города в Москве.

Даже в наши дни объем строительных работ кажется огромным – общая протяжённость стены смоленской крепости достигала шести с половиной километров (длиннее была только обводная стена столицы Византии – города Константинополя!) и включала тридцать восемь башен. По подсчётам историков, для постройки потребовалось триста двадцать тысяч свай, тридцать две тысячи кубических сажен бутового камня, шестьсот двадцать тысяч больших белых облицовочных камней, сто пятьдесят миллионов штук кирпича, триста двадцать тысяч бочек извести, миллион возов песку, триста двадцать тысяч пудов полосового железа, пятнадцать тысяч пудов прутового железа, миллион гвоздей, пять тысяч брёвен шестисаженных, тридцать семь тысяч брёвен четырёхсаженных, сто тысяч брёвен трёхсаженных, пятьсот тысяч досок и множество других материалов. Более пятнадцати тысяч человек было постоянно занято на строительных работах и подвозке материалов в течение шести лет. Это была поистине общегосударственная стройка. Летописец отмечал: «Град же Смоленск совершён был при царе Борисе, а делаше его всеми городами Московского государства. Камень возили изо всех городов...»

Мощные стены могли противостоять ядрам любых осадных пушек: мелкие ядра просто отскакивали от стен, а крупные лишь наполовину «влипали», оставаясь памятными знаками ратной доблести смолян. Смоленск выдержал пять больших осад, но ни разу стены не были пробиты неприятелем. Высота стен достигала в различных местах oт тринадцати до девятнадцати метров, ширина – пяти-шести метров (фундамент – шести с половиной метров). Фундамент был углублён на три-четыре метра, что усложняло подземные минные работы против крепости. Башни имели приблизительно двадцать один метр в высоту, а Фроловская проездная башня у Днепра – даже тридцать три метра.

В цоколе стены, облицованном белым камнем, прорезали бойницы нижнего, так называемого «подошвенного» боя, а в трёх ярусах башен разместили артиллерию. Весь обстрел, таким образом, как бы разбивался на три ступени: «подошвенный бой» в нижнем этаже, затем амбразуры «среднего боя» и, наконец, «верхний бой» между зубцами. Подножие стены простреливалось продольным огнём из башен. К началу осады смоленская крепость, имея достаточные запасы оружия и боеприпасов, была вооружена ста семьюдесятью пушками.

Фёдор Конь нашёл противоядие и такому страшному средству взятия крепостей, как подземные минные подкопы. Из-под стены прорыли особые ходы – «слухи» или «послухи», которые позволяли обнаружить минные работы противника. В записках Маскевича это обстоятельство выделялось особо: «Московитяне были осторожны: ни один подкоп не мог утаиться от них: ибо смоленские стены выведены опытным инженером так искусно, что при них под землёю находятся тайные ходы, где всё слышно, куда ни проводили подкопы».

Стены и башни, выходившие на ровное место (главным образом—с южной стороны крепости), дополнительно защищали глубокие рвы.

Но любая крепость может успешно защищаться лишь тогда, когда она занята достаточно многочисленным и боеспособным гарнизоном. А как раз ратных людей, после ухода к воеводе Скопину-Шуйскому двухтысячного отряда, у Михаила Шеина осталось мало. Поэтому первое, что он сделал, когда в июле 1609 года получил от своих разведчиков донесение, что «короля чают под Смоленск к спасову дни, а не будет к спасову дни, и король будет подлинно под Смоленск к оспожину дни», начал срочно собирать ратников. 25 июля были отозваны обратно в Смоленск стрелецкие сотни, находившиеся в Порецкой волости. Были разосланы грамоты местным помещикам и крестьянам – «садиться в осаду» в Смоленске. В середине августа Михаил Шеин приказал «Смоленского уезда с станов и с волостей и с дворянских и детей боярских поместий и с вотчин и с церковных земель собрати даточных людей для осадного времени с сохи по 6 человек с пищальми и с топоры» (в «сохе» тогда числилось до восьмисот «четвертей», то есть тысяча двести десятин пашни). Речь шла не о населении, которое должно было укрыться за стенами, а именно о ратниках, имеющих оружие. Не случайно, конечно, на первый план были выдвинуты ратники с огнестрельным оружием. Одновременно вооружалось и посадское население.

Через несколько дней была составлена «Осадная городовая роспись», по которой «осадная рать» (была ещё «вылазная рать», предназначенная для вылазок и помощи «осадной рати» во время приступов) распределялась по стенам и башням. Эта «роспись» сохранилась и даёт возможность определить состав и вооружение гарнизона Смоленска: «Всего по городу – по воротам, и по башням, и по стене – 39 человек дворян и детей боярских, да с ними посадских торговых людей 48 человек, а с ними у наряду подъёмных и стенных людей и загороденские слободы слобожан и Смоленского яму охотников 1 862 человека».

Обращает на себя внимание тот факт, что среди «начальных людей» именовались не только дворяне и «дети боярские», то есть «государевы служилые люди», но и «посадские торговые люди»; последних оказалось даже больше. Вообще в обороне Смоленска посад играл важную роль. Историки даже считают, что обороной руководил совет, состоявший из воевод и представителей посада, которые совместно принимали важнейшие решения. Так, при подходе королевской армии к Смоленску было принято совместное решение сжечь посад, находившийся за пределами каменных крепостных стен, чтобы враги не нашли там укрытия. Об этом говорится в письме смоленского архиепископа царю Василию Шуйскому: «Боярин твой государев и воевода, Михаил Борисович Шеин с товарищи, приговори с смольняны со всякими людьми, смоленские посады велели выжечи для приступу литовского короля». Совместно с посадскими людьми принималось и решение отклонить королевские предложения о сдаче города: «Мы, твоя государева сирота, посоветовав с твоим государевым богомольном, преосвещенным Сергием архиепископом смоленским, да с твоим государевым боярином и воеводы, с Михаилом Борисовичем Шеиным, да со князем Петром Ивановичем Горчаковым, да с дьяком с Никоном Олексеевым, и с служилыми людьми, и с стрельцы и пушкари, и со всякими жилетцкими людьми, литовскому королю и радным панам отказали...»

Воеводы, руководители гарнизона и посадские люди действовали «за один», поэтому в числе героев Смоленской обороны по праву можно назвать посадских старост Луку Горбачева и Юрия Огопьянова, а позже (старосты в Смоленске избирались ежегодно) – Оксена Дюкарева и Данилу Лешина.

Посадские люди составляли в «осадной рати» явное большинство, но возникает вопрос, насколько они были боеспособны?

На этот вопрос можно найти ответ в уже упомянутой «Городовой осадной описи». Возьмём, например, посадский гарнизон башни Бублейка, что стояла неподалёку от Копытцких ворот. Старшими на этом участке стены были Истома Соколов и посадский человек Иван Светила Рыжок, гарнизон самой башни возглавлял посадский сотник Ананий Семёнович Белянинов, в было под его началом «посадских людей и их детей и племянников 47 человек» – хлебники, иконинки, плотники, сапожники, шапошники, портные, пуговичники, калачники, рукавичники, дворники, лучники, сусленники и прочий посадский ремесленный люд. Но посмотрим на вооружение посадского отряда: двадцать четыре самопала, пятнадцать бердышей, четыре рогатины и другое холодное оружие, то есть больше половины ратников были с «огненным боем»! Но и это ещё не всё, башня имела мощную артиллерию, которую тоже обслуживали посадские люди: «В подошвенном бою 4 пищали затинные, а к ним затинщики Ивашко скорняк да Дружиика седельщик. В среднем бою выше того пищаль сороковая, пушкарь к ней Жданко Остафьев сын Торачечник, да тую ж затинная пишаль, а к ней затинщик Никонко портной мастер. В верхнем бою пищаль сороковая, пушкарь к ней Михалко сапожник...»

Подобная картина прослеживается по всем тридцати восьми башням смоленской крепости. Комендант любой западноевропейской крепости того времени мог бы позавидовать такой насыщенности огнестрельным оружием!

Военные историки подсчитали общую численность гарнизона Смоленска к началу осады: посадских людей – две с половиной тысячи человек, даточных людей из крестьян – полторы тысячи человек, дворян и «детей боярских» – девятьсот человек, стрельцов и пушкарей – пятьсот человек. Всего, таким образом, в распоряжении воеводы Михаила Шеина находилось пять тысяч четыреста ратников (немалая часть которых имела огнестрельное оружие) и сто семьдесят крепостных пушек.

Армия была сформирована воеводой за считанные недели, что явилось полной неожиданностью для короля Сигизмунда III. Гетман Жолкевский писал в своих записках, что поляки «надеялись, что военные люди вышли из Смоленска и что Смоленск намерен был сдаться». О том же говорил сам король на заседании сейма. По свидетельству Маскевича, он «предлагал воевать с Москвою, говоря: стоит только обнажить саблю, чтобы кончить войну!». Не рассеяли королевского заблуждения и показания первых пленных. Один из них утверждал, что «в Смоленске годных к бою только 200 бояр и 300 стрельцов». Другой пленный сообщил, что в Смоленске «мало имеют людей, годных к бою, имеют лишь 500 стрельцов; пушек имеют довольно, но некому стрелять». Правда, пленные сообщали, что кроме служилых людей «этот боярин (М. Б. Шеин) начальствует над посадскими людьми и над чернью», но эту силу, составлявшую восемьдесят процентов смоленского гарнизона, высокомерные шляхтичи вообще не приняли во внимание: чернь, по их представлениям, должна была разбежаться при первых же выстрелах!