Текст книги "Полководцы X-XVI вв."

Автор книги: Вадим Каргалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Русский автор так описывал дополнительные оборонительные меры русских воевод у опасного места: «Государевы бояре и воеводы повелели против того места всякими укреплениями стены подтверждать. Против же каменной стены, подале, деревянные стены делать и всякие крепости приготовить, для пробития от литовских людей каменной стены. И наряд поставили, и детей боярских и стрельцов, и псковских посадских стрельцов на том же месте поставили, если от Покровских ворот приступу быть». Здесь же находились лучшие воеводы. «В том же в Покровском углу и в Свиных воротах был государев воевода князь Андрей Иванович Хворостинин», общее командование принял там «государев боярин и воевода князь Иван Петрович Шуйский». Сюда же съехались на совет «все государевы бояре и воеводы,… пушечного приказу государев дьяк Терентий Лихачев», псковские дьяки и «о градоукреплении смышляли».

Итак, в русском стане все было готово к отражению штурма. Перенесемся в осадный лагерь короля Стефана Батория. 6 сентября ксендз Пиотровский записал в своем «Дневнике»: «Сегодня ночью устроены в окопах последние туры и на них поставлено шесть орудий (всего было выдвинуто к месту штурма двадцать крупных осадных пушек); в наступающую ночь будут установлены все остальные и, ей-богу, завтра на рассвете мы скажем псковичам: добрый день!»

Радужное настроение ксендза было несколько подпорчено ответными действиями защитников Пскова, и он жалуется: «Они опять поднимаются на хитрости: ночью бросают в наши окопы каленые ядра, которые освещают всю местность; если где заметят наших, занятых работами, стреляют в них, как в мишень, и многих убивают».

Наступило 7 сентября – первый день общей бомбардировки Пскова. Ксендз торжествует: «Сегодня с рассветом начали громить город с трех батарей – польской и двух венгерских. На польской – восемь орудий, направленных на башню, стоящую у ворот; на венгерских – другие восемь, которые действуют по угловой башне у реки Великой; с третьей батареи, поставленной на той стороне Великой, венгерцы стреляют также по угловой башне. Целый день без перерыва били крепко в башни и стены, и с божиею помощию продырявили их ядрами настолько, что завтра подумываем о штурме и надеемся, что эта часть города будет наша. О боже, какой сегодня грохот! Стены клубились, как дым; мы не думали, что они будут так непрочны. В окопах убили пушкаря и из мортир – несколько рядовых: но без этого обойтись нельзя. Из города стреляют тоже не дурно, но из названных двух башен русские должны были поспешно убрать орудия в другое место и прекратить стрельбу».

Большие разрушения, причиненные бомбардировкой, подтверждает и русский источник, причем сведения совпадают даже в деталях: 7 сентября «начали бить из наряда по граду из трех туров, из двадцати пищалей, и били по граду беспрестанно весь день до ночи. Тако же и наутро пять часов беспрестанно по городу из наряда били и выбили городовые стены, двадцать четыре сажени, да Покровскую башню до земли, да Свиной башни половину до земли же сбили, да местами стены городовые сбили, шестьдесят девять сажен». Таким образом, общая ширина проломов в городских стенах достигала двухсот метров – вполне достаточно, чтобы ввести туда большие штурмовые колонны; к тому же ров перед стеной был завален обломками стен и землей. Казалось, дорога в Псков открыта для «королевских людей»…

Поэтому странной, на первый взгляд, кажется фраза, который секретарь походной королевской канцелярии начинает запись от 8 сентября: «Нынешний день для нас не очень благоприятен…» А дальше идет подробное описание штурма: «Как венгерцы, так и поляки своими выстрелами разбили по одной башне и около каждой из них пробили в стене проломы такой ширины, что через них можно было удобно идти на приступ. Король по совету своих венгерцев хотел непременно с полудня штурмовать крепость. Гетман выбрал несколько человек из пехоты Фаренсбека, 20 пеших немцев и французов и столько же поляков, которые и должны были осмотреть проломы; до их возвращения запрещено было выходить кому бы то ни было из окопов. Перед полуднем начали поспешно готовиться: одни – идти на штурм, а другие – любоваться.

К королю явилось 5 кавалерийских ротмистров с просьбою позволить им пешим участвовать в приступе. Король охотно дал свое согласие. Надевши белые рубахи поверх брони, каждый вывесил перед своею палаткою хоругвь, давая знать, что охотники могут записываться к их знаменам. Удивительное дело, как много набралось охотников записаться!…»

Видимо, уверенность в успехе штурма была полная. «Лишь только охотники двинулись, как другие в нетерпении бросились за ними: впереди венгерцы, за ними – немцы, за немцами толпы наших, без всякого порядка. Венгерцы и немцы, подбежав к наружной разбитой башне, быстро заняли ее; тотчас выкинули четыре хоругви и открыли с нее огонь по русским. Нам издали казалось, что город уже взят. Через четверть часа ринулись наши с своими хоругвями к другому пролому и к другой разбитой башне. Они заняли полуразрушенную башню и набились туда битком, другие через пролом ломились в город, но здесь нашли то, чего не ожидали. Они очутились на обвале стены, соскочить с которой в город было высоко и трудно, каждый рисковал сломить себе шею. Русских за стеной была тьма, так что наши поневоле должны были остановиться. Тогда-то, о господи, со стен посыпались как град пули и камни на всех тех, которые толпились внизу; те, которые забрались в первую башню, тоже рады бы броситься в город, но и им было невмочь. Затем русские открыли пальбу по башне, где засели поляки, ядром сбили ее щит и крышу, так что она обрушилась на наши войска, стоявшие внизу. Потом русские под обе башни подложили пороху, чтобы выжить наших, подкладывали головни, отчего деревянные связи в башне, где были поляки, быстро загорелись, так что нашим по необходимости пришлось очистить башню. Те, которые сражались в проломе, тоже вынуждены были отступить. Овладевшие другою башнею еще держались, но к вечеру и те ретировались. Не знаю, сколько наших легло при этом штурме, потому что говорить об этом не велят. Я полагаю, убитых до 500; раненых поменьше, секирами, избитых дубинами – очень много. Пехотных десятников, а особенно венгерцев и немцев, погибло довольно. У нас и фельдшеров столько нет, чтобы ходить за ранеными. Трагедия эта продолжалась с 19 до 23 часов…»

Да, у ксендза были все основания считать день 8 сентября «не очень благоприятным» для поляков.

К тому же потери королевского войска, о которых было «не велено говорить», оказались значительно больше, чем полагал ксендз Пиотровский. Русский автор указывал, что «всяких градоемцев у Пскова побитых более пяти тысяч», не считая раненых. Потери защитников Пскова в этот день составили восемьсот шестьдесят три убитых и тысяча шестьсот двадцать шесть раненых, то есть в несколько раз меньше, чем потерял Стефан Баторий.

Не совсем точно описывал ксендз и ход штурма, он передавал то, «что сам видел», а видел он далеко не все, оставаясь во время приступа в королевском лагере. Русский автор «Повести» значительно дополняет картину событий.

Прежде всего, не крутой «обвал» стены помешал штурмующим ворваться в город. Внутри города против проломов оказалась «стена деревянная со многочисленными бойницами». Правда, полностью она была «не сограждена», но пушки и пищали на ней уже поставили, у бойниц находились стрельцы с «ручницами». Ворвавшиеся через проломы венгры и поляки были встречены сильнейшим огнем и остановлены. Потом стрельцы и «дети боярские» предприняли контратаку, которой руководил сам Иван Шуйский, и отогнали «королевских людей» обратно к внешней стене. Труднее оказалось выбить врагов из Покровской и Свиной башен. Здесь решающую роль сыграли «великие» пушки. По словам автора «Повести», «с Похвальского роскату, из великой пищали из «Барса» ударили по Свиной башне и не погрешили: тогда множество воинских людей литовской силы в башне прибили». Затем «государевы бояре и воеводы повелели под Свиную ту башню поднести много зелья (пороха) и повелели зажечь»; башня рухнула, и засевшие в ней шляхтичи «телесами своими псковский великий ров наполнили». Новая контратака защитников Пскова – и «с проломного места литовскую силу сбили», захватив пленных и пушки. Дольше держались «градоемцы» в Покровской башне, но и под нее было заложено «зелье». После взрыва псковичи выбили врага и оттуда. Так была «очищена каменная псковская стена от литовских ног», «ночью же и от стены за градом отбили», «и так литва от города в станы побежала». Попытка короля Стефана Батория взять Псков одним штурмом провалилась.

Защитники Пскова не ограничились тем, что «сбили со стены» противника, но сами устроили вылазку, преследуя отступавших «королевских людей». «Из города выскочив, христиане далеко за ними, секуще, гнались; которых во псковском рву заставали, тех прибивали; многих же живыми похватав, в город к государевым боярам и воеводам привели, нарочитых языков с набатами и с трубами и со знаменами и с ратным оружием, а потом все здоровы в Псков с бесчисленным богатством возвратились, оружия литовского, изрядных нарочитых самопалов и ручниц разных бесчисленно много в город принесли…»

Об этом тоже умалчивает ксендз Пиотровский.

Ничего не пишет он и о мужестве простых псковичей. По зову осадного колокола вместе с ратными людьми и воеводами к опасному месту прибежали «псковские народи, с женами и детьми простившись и крепко на врага на бой уготовившись». В сражении принимали участие не только мужчины, но и женщины-псковитянки. Одна из глав «Повести» так и называется: «От жен пособие»: «Сбежалось многое множество жен к проломному месту и тут великое пособие воинским людям показали. Одни из них, крепкие, в мужскую храбрость облеклись и с литвой бились и над литвою одоление показали; другие же каменья воинам приносили и тем литву с города и за городом побивали; иные же воинам, от жажды изнемогшим, воду приносили». Это был именно тот массовый героизм, который всегда удивлял иноземцев при осадах русских городов…

После отражения штурма начались работы по восстановлению укреплений. «Государевы бояре и воеводы повелели против проломного того места стену деревянную сотворить, со многочисленными бойницами, и многие башни поставили и во многих местах и наряд изготовили против приступа литовской силы. Между каменными и деревянными стенами во граде повелели ров выкопать и поставили в нем дубовый острый чеснок (частокол из заостренных бревен), так что никаким образом человеку невозможно промежь его пройти». С помощью этих укреплений были отбиты следующие литовские приступы, причем «королевские люди» больше ни разу не смогли «взойти на стены». «Литовское воинство по все дни, а то и дважды и трижды в день, и в ночи, приступали, и всегда христиане литву от стен отбивали».

Сами осажденные постоянно совершали вылазки, «многие языки литовские во град хватали и королевское и его первосоветников умышление доведывались и против умышлений их готовились». Так Иван Шуйский узнал о готовившейся против Пскова минной войне. Отчаявшись взять город прямыми приступами, Стефан Баторий решил устроить подкопы и взорвать стены. 17 сентября в городе стало известно, что осаждающие «те подкопы все повели», а всего «в разных местах девять подкопов». Иван Шуйский немедленно распорядился рыть «слухи» (встречные подземные галереи). Вскоре русские воеводы получили точные сведения о литовских подкопах. Из королевского лагеря бежал в Псков «прежде русский, полоцкий стрелец именем Игнашь». Он рассказал «против коего места ведут» подкопы, «со стены на места указуя». Контрминные работы были ускорены, и «сентября в 23 день русские слухи с подкопами литовскими сошлись», два подкопа – против Свиной и Покровской башен – были взорваны, остальные обрушились сами. Минную войну Стефан Баторий тоже проиграл.

А как выглядели все эти события из королевского лагеря? Вернемся к «Дневнику» ксендза Пиотровского.

«После вчерашнего штурма мы немного смущены, – пишет ксендз и далее поясняет: – Русские в проломах, сделанных нами, снова ставят срубы и туры и так хорошо исправляют их, что они будут крепче, нежели были прежде. Хотим мы покуситься еще на один приступ и подумываем о подкопе…»

Через день, 11 сентября, Пиотровский сетует: «Решительно не понимаю, как это у москалей достает пороху и ядер, стреляют день и ночь…»

12 сентября. Опять эти несносные русские «портят своею стрельбою нам туры, так что на иные велено опять возить хворост. Ведем подкоп под стены, только не знаю, как скоро он будет готов…»

13 сентября. «Продолжаем вести подкоп. Должно быть, наши еще не докопались до рва. Одно знаю, что пока не будет пролома, ничего не сделаем. Господи, помоги нам!…»

20 сентября. «Ничего не делаем в лагере в ожидании пороха и подкопа…»

23 сентября. «Старательно приготовляем все нужное для штурма, в надежде, что через несколько дней подкоп будет готов; надо полагать – дело идет хорошо…»

Но на следующий день – полное разочарование: «Сегодня ночью русские подвели мину под один из наших подкопов и взорвали его на воздух. Русские стреляют по-прежнему, из мортир сыплют массу камней, которыми, стреляя с верху стены в окопы, причиняют много вреда нашей пехоте…»

26 сентября. «Сомневаемся, чтобы подкопы удались: русские взорвали еще другой, тоже довольно значительный, а третий, секретный, о котором никто не знал и на который была вся наша надежда, далее вести невозможно: наши минеры встретили скалу, которую напрасно стараются пробить, так что вся работа пропала. Мы повесили носы…»

29 сентября. «Несколько сот ядер пришло из Заволочья; ожидаем другой транспорт с ядрами, порохом и орудиями из Риги. Попытаемся еще раз штурмовать, только не знаю, как посчастливится. Пехота бежит из окопов, где становится холодно. Не придет ли скоро конец этой осаде?…»

Наступил октябрь, а с ним пронзительные и холодные ветры. Настроение секретаря королевской канцелярии явно ухудшается, и он записывает в своем дневнике совершенно справедливую мысль: «Войну легко начать, а трудно кончить!»

4 октября. «Вдруг пошел снег с вьюгою, и настал страшный холод. Мы, подобно лисицам, роемся в земле и прячемся в ямах, но бог знает, что будет с бедной пехотой, каждый раз дезертирует из ней по нескольку. На немцев нашла какая-то болезнь, умирает их ежедневно по десятку. А что же будет дальше? Мне кажется, что попомнит наше войско этот Псков…»

А русские воины устраивают вылазки, через литовские заставы пробиваются на помощь гарнизону Пскова отряды стрельцов. По-прежнему русские пушки стреляют по окопам и по королевскому лагерю.

7 октября. «У нас приготовляются к штурму, снаряжают лестницы, веревки, факелы; не знаю, к чему это: должно быть, хотят лезть на стены, так как разбить их мы не можем. Пехота с отчаяния ждет скорее штурма; говорят, что лучше погибнуть от руки врага, чем от холода да голода…»

8 октября. «Русские, как всегда, вышли из города под защитой крепостного огня, постояли немного, погарцевали и воротились в город…»

11 октября. «Русские в громадном числе, около 3000 пехоты и 500 конных, сделали вылазку…»

12 октября. «Сегодня русские под Изборском побили 30 отборных хлопов, гайдуков Ухровецкого, которые искали для него продовольствия в деревне…»

13 октября. «Сегодня же около вечера русские сделали вылазку у реки Псковы, где была расположена рота пана Крайчего. Наши, которые находились вблизи, бросились на русских, но те, по обычаю, отступили под прикрытие орудий».

14 октября. «Русские с той стороны города напали на стражу Белявского. Каждый день они делают вылазки, употребляя при этом разные хитрости. В городе беспрерывно строятся и укрепляются…»

Воевода Иван Шуйский превосходно использовал передышку: возвели дополнительные укрепления, постоянными вылазками истощили королевское войско, страдавшее от холода и голода. Разыскивая продовольствие, литовцы несли тяжелые потери. «Много гибнет наших фуражиров, так что в течение одной недели в разных местах погибло их несколько сотен», – жалуется Пиотровский.

Тогда Стефан Баторий решился на новый штурм. На этот раз батареи были поставлены на левом берегу реки Великой, где деревянная стена казалась менее прочной. Зима подгоняла. «О боже, вот страшный холод! Какой-то жестокий мороз с ветром, мне в Польше никогда не случалось переносить такого!» – ужасается польский летописец.

Тяжелые орудия, стрелявшие с другого берега Великой, разрушили часть стены, но успеха не добились. «За этою стеною находится другая, деревянная, толщиною в сажень, и набитая землею: русские хорошо укрепляются!»

28 октября начался новый приступ. Венгерская пехота по льду перешла реку, подступила к стене. «Венгры кирками, лопатами и чем попало разбивают фундамент стены и уже так вкопались в стену, что их не видно; русские не могут отогнать этих молодцов ни стрельбою, ни кипятком, который льют сверху». Это был, пожалуй, один из самых опасных дней осады. Но воевода Иван Шуйский и в этом случае нашел выход.

Передаем слово русскому автору «Повести о прихождении Стефана Батория на град Псков»: «Октября в 28 день прискочили литовские гайдуки и градоемцы и каменосечцы под городскую стену и, щитами закрывшись, начали стену подсекать кирками, чтобы стена на Великую реку повалилась. Государевы же бояре и воеводы повелели против них частые окна провертеть сквозь стену, и из тех окон из ручниц стрелять и копьями колоть. Литовские же гайдуки из-под стены бежали». На тех «литовских градоемцев», которые глубоко закопались в стену, воеводы «повелели великие кнуты на шесты навязать, по концам привязывать железные крюки, и теми острыми крюками из-под стены выдергивали, стрельцы же из ручниц телеса их клевали». Почти все «приступавшие» были перебиты.

Но Стефан Баторий снова и снова посылал свое воинство на приступ. «Из наряда по граду пять дней били, и во все те пять дней крепкими приступами к городу приступали». Особенно сильный приступ был 2 ноября, когда осадные орудия «стену от Великой реки сбили». Но и этот приступ русские воины отбили, «понуждаемых» королем «гайдуков и ротмистров» огнем из пушек «как мост по льду положили… И так, и того дня спасен был великий град Псков! – завершает свой рассказ автор «Повести». – Видев же сие гордый король, что никаким образом невозможно города взять, повелел ротмистрам и гайдукам от града в станы отойти и наряд отволочь. И так, ноября в 6 день, все литовские ротмистры с гайдуками из ям вышли и наряд из всех туров отволокли».

Король Стефан Баторий перешел к «тихому облежанию» Пскова, надеясь сломить горожан блокадой и голодом. Но это было явно безнадежным делом: осаждающие больше терпели лишений от морозов и недостатка продовольствия, чем осажденные.

Ноябрьские и декабрьские страницы «Дневника» ксендза Пиотровского заполнены жалобами на бедственное положение королевского войска. «Боже, как жаль тех трудов и денег, которые мы потратили под Псковом!» – восклицает ксендз.

«Войско дошло до положительной нищеты и никогда столько не переносило, как теперь. Продовольствия нет почти никакого, да неоткуда и привезти; сено едва получаем за 20 миль от лагеря. А сколько тут неприятностей и трудностей с перевозкой! Одежды и денег положительно неоткуда взять…»

«За тридцать миль вокруг Пскова нельзя достать провианту. А как настанут Никольские морозы, да навалятся громады снегу, узнает, небойсь, наш жолнер русскую-то войну!…»

«Здесь нам нечего есть; провиант достаем за 30 миль; лошади падают, люди тоже умирают в большом количестве, больных же очень много. Вообще мы не знаем, что будет…»

«Боже, какие наступили страшные морозы! Хаты наши трещат от них; несколько пахотков, свалившихся от холода с лошадей, совсем замерзли. Один бог знает, что будет дальше; отовсюду на нас беды; голод, болезни, падеж лошадей…»

«Мы заживо погребаем себя в этом лагере, положение наше весьма бедственное; поистине мы достойны рая. Морозы ужасные, неслыханные, голод, недостаток в деньгах, лошади падают, прислуга болеет и умирает; на 100 лошадей в роте 60 больных; но этого разглашать не следует. Венгерцы массами перебегают в город…»

Наемная армия Стефана Батория, прочувствовав, наконец, что означает «русская война», начала разлагаться. Страницы «Дневника» заполнены записями о раздорах в королевском лагере.

«Между жолнерами сильное волнение; между ротмистрами несогласие: одни хотят ожидать денег и потом двинуться, другие и слова не дают сказать…»

«Немцы не хотят ожидать более и просят уплаты и увольнения…»

«Спорят с жолнерами; им дают письменное королевское обязательство относительно уплаты денег. Жолнеры требуют другого обязательства, говоря, что первое не довольно верно…»

В армии началось массовое дезертирство. В начале декабря большой конный отряд немцев, не получив жалованья, покинул лагерь короля и ушел домой. «Лучше бы заключить мир», – пишет Пиотровский, и это было желание всего королевского войска, отчаявшегося взять Псков. «Совет за советом, кого бы выбрать в послы для переговоров с русскими. Но советы собираются втихомолку. Все усилия употребляем, кажется, чтобы заключить мир да Домой отправиться…»

Вообще рассуждения о мире, слухи о переговорах с русскими послами стали главной темой «Дневника», особенно после того, как 1 декабря 1581 года король Стефан Баторий уехал в Литву, поручив командование осадной армией гетману Яну Замойскому. И еще одна тема, к которой ксендз Пиотровский возвращается постоянно. – записи о не прекращающихся русских вылазках.

«Русские сделали вылазку на роту Гнезненского, которая была на аванпостах…»

«Русские ободрились. Сделали вылазку, а всех их было на вылазке около тысячи пехоты и несколько сот конницы. Немцы должны были отступить…»

«Производятся большие вылазки: русские по нескольку тысяч выходят из города; но что же из того? Они на шаг не выходят из-под прикрытия своих орудий…»

Воевода Иван Шуйский, таким образом, проводил активную оборону города, предпринимал постоянные вылазки, нанося противнику значительные потери. Продолжались и обстрелы польского лагеря дальнобойными орудиями. Ксендз Пиотровский записывал в своем дневнике: «После утреннего богослужения пушечное ядро, пущенное из города, упало почти у самой палатки, где мы молились, перед королевским шатром, чего еще не случалось до сих пор…»

Последнюю и самую большую вылазку псковичи сделали 4 января 1582 года, в ней участвовало несколько тысяч конных и пеших воинов. Множество жолнеров и гайдуков, более восьмидесяти «добре славных именитых панов» были убиты, захвачено много «языков нарочитых» и богатейшая добыча. «Великой вылазкой» назвал эту операцию русский автор «Повести» и добавил: «Сия же конечная вылазка была. Всех же тех вылазок из града сорок шесть; приступов же было литовских крепких ко граду Пскову тридцать один». Такова боевая статистика псковской обороны!

Актом отчаяния явилась попытка гетмана Яна Замойского вероломно убить главного руководителя псковской обороны воеводу Ивана Петровича Шуйского. 9 января из литовского лагеря в город пришел «русский полоняник» и принес Ивану Шуйскому «велик ларец». От имени «королевского дворянина» Гансумелера в сопроводительной грамоте было написано, что тот собирается перебежать в Псков и посылает «казну», «и ты бы, государь, князь Иван Петрович, тот мой ларец у полоняника взял и казну один посмотрел, а иным бы не давал смотреть». На самом деле в ларце была не казна, а «адская машина» с большим пороховым зарядом.

Однако вражеская хитрость была разгадана. Воевода велел «добыть таких мастеров, которые ларцы отпирают, и далеко из воеводской своей избы вынести, и отомкнуть, всячески бережась». В ларце оказались «двадцать четыре самопала, занаряженных на все четыре стороны, на верх же взсыпано с пуд зелья», с хитроумным «самопальным замком», который должен был «запалить» пороховой заряд, как только приоткроют крышку.

«Такое было канцлерово умышление и подручных его лукавый совет над государевым, царя и великого князя боярином и воеводою, князем Иваном Петровичем Шуйским, за его праведную государеву службу и за его непобедимое воеводство, и за его благоразумный разум в государевых делах против государевых недругов и всех королевских умышлений, и всего литовского войска гордости».

В этих словах автора «Повести» – обобщенная военная характеристика боярина и воеводы Ивана Петровича Шуйского, признание его выдающихся ратных заслуг…

А через неделю в Псков приехал «великого князя сын боярский Александр, именуемый Хрущов», и сообщил, что в Запольском Яме, местечке неподалеку от города, «государевы послы по государевы приказу с королевскими послами мир учинили». Военные действия прекратились.

Но не этот день автор «Повести» считает концом обороны Пскова, а 4 февраля 1582 года, когда последние литовские отряды ушли из-под города и псковичи открыли, наконец, городские ворота, которые были на запоре пять долгих месяцев осады…

Дальнейшая военная судьба боярина и воеводы Ивана Шуйского тоже была связана с Псковом. По «росписи» года он упомянут среди воевод «по осадам от немецкой и от литовской украины»: «Во Пскове были бояре и воеводы князь Василий Федорович Скопин-Шуйский да князь Иван Петрович Шуйский…»

Затем он был воеводой в Новгороде, после чего в 1583 году снова возвратился в Псков. Царь Иван Грозный перед смертью включил прославленного воеводу Ивана Шуйского в состав «регентского совета» при молодом царе Федоре. Город Псков, который Иван Шуйский отстоял от «королевского взятия», был пожалован ему «в кормление». Там он и остался наместником в последующие годы, отлучаясь из пограничного города только для походов против шведов и по московским «государевым» делам.

Два «больших воеводы» – Михаил Воротынский и Иван Шуйский – как бы олицетворяли два фронта борьбы Российского государства в XVI столетии: «крымскую украину» и «литовскую и немецкую украину». Много сотен верст от одной «украины» до другой, но на памятнике «Тысячелетие России» их изображения помещены рядом.