Текст книги "Индульгенция для алхимика (СИ)"

Автор книги: Вадим Тарасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

   – Ты думаешь... – осторожно начал высказывать соображения отец Сулиус, – что дознаватели тоже получили послание с опозданием? Ждали в Мейссене, как мы им и сообщили... выяснили, что произошло, что Шлеймниц нашел Наставника, и, отправили приказ в Рагенсборг? Думаешь, кому-то из нашей тройки подсадили Духа? – настоятель вновь взял в руки свиток, в задумчивости разглаживая загнутые края.

   Брат Винифрид утвердительно кивнул.

   – Думаю, что дело обстоит именно так. А на кого – тут и гадать не надо, на субминистратума. Точно! Здесь доминиканцы этот фокус проделать не могли, поэтому и настаивали, чтоб мы отправили парня... в паломничество. Хм.

   Аббат откинулся в своем крайне неудобном кресле и слегка прикрыл веки:

   – И кто, думаешь, на нем висит? "Глазастик"? Или "слухач"?

   Препозит высказался безапелляционно:

   – "Слухач". "Глазастик" начнет забирать много жизненной силы на большом расстоянии... и обнаружить его легче. А про Духа – подслушку... если не знаешь, то можно и не заметить... даже старик Готтлиб прозевает запросто. А вот его подводить бы не хотелось...

   Оба монаха ненадолго замолкли, в келье слышался лишь треск фитилей лампад. После краткого раздумья, отец Сулиус пришел к определенному заключению и высказал мнение:

   – Согласен с тобой. Если бы Шлеймниц пришел в коллегиум, то Духа обнаружили бы и развоплотили без всяких вопросов, на первом же экзорцизме. Видимо, Sanctum Officium считает, что встреча с сестрой произойдет до прихода в монастырь. Мда... Действительно, pro bona communa[97]

, Учителю следует намекнуть... Инквизиция не должна знать о внутренних делах Ордена слишком многое. Когда, говоришь, у тебя оказия в Штирию случится?

   ***

   Капеллан барона, отец Пауль, обошел двухсаженный гранитный покаянный крест, взмахивая вперед – назад серебряным кадилом, источавшим сладковато – приторный дым, громко произнося заключительную формулу прекации[98]

, окончив круг подле стоявшей на столе чаши с еще не Святой водой, несколько раз окурив ее взволнованную поверхность:

   – Exsurgat Deus et dissipentur inimiciejus: et fugiant qui oderunt eum a facie ejus.

   (Да восстанет Бог, и расточатся враги Его, и да бегут от лица Его ненавидящие Его[99]

).

   Обеденная служба шла своим чередом.

   ...В день святого Антония Падуанского, то есть сегодня, тринадцатого июня, погода в долине Тотенраух стояла самая, что ни на есть, летняя. Солнце припекало лошадиные крупы, дул легкий западный ветерок, над громадами пиков Хоэ-Варте и Мон-Лойташ, прикрывающими Межгорье от сухих южных песчаных бурь, курилась легкая дымка, закрывающая снежные вершины от любопытных взглядов и обещавшая хорошие деньки не только в низине, но и на перевале Ницгалем, ведущем к последнему Штирийскому форпосту христианства – пограничной цитадели Курцлокк, за которой начинался Рубеж...

   Обоз остановился на богослужение подле монумента, установленного у подножия скалы Ойцриц, знаменитой тем, что сорок лет назад, покойный отец нынешнего барона дал здесь бой армии взбунтовавшихся мхоров и шамр, освободив Долину, и, показав решительное превосходство тяжелых рыцарей, атакующих на защищенных металлическим панцирем дестрэ[100]

. Ехать до Граубурга осталось меньше лиги, но отец Пауль решил провести обряд очищения своей паствы от дорожной скверны, а заодно и узнать, насколько инфернальные создания успели проникнуть в Междугорье. Густав и Проныра подготовили все необходимое для проведения ноны: натянули походный киворий[101]

, установили раскладной стол, небольшой алтарь, аналой[102]

и пару семисвечников, чашу для освящения, в которую вылили полторы кварты холодной родниковой воды...

  – Sicut deficit fumus, deficiant: sicut fluit cera a facie ignis, sic pereantpeccatores a facie Dei.

   (Как рассеивается дым, Ты рассей их; как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия).

   Голос священника звучал словно кимвалы, каждым словом пронзая тягучий летний воздух. Шлеймниц, исполнявший обязанности министратума, хоть и одетый по сану субдьяка в альбу, прикрытую сверху туникой, с завязанным на левом предплечье манипулом[103]

, в очередной раз восхитился яркими искорками, поднявшимися над спокойной поверхностью воды в чаше. У него так не получалось, как он ни бился, обряд освящения Густав до сих пор провести не мог, не хватало дивинитатума[104]

.

   – Judica, Domine, nocentes me: expugnaimpugnantes me.

   (Вступись, Господи, в тяжбу с тяжущимися со мною, побори борющихся со мною)[105]

.

   Капеллан взялся за каждение алтаря, вознося дым из курильницы к Божественным Сферам. Субдьякону вновь стало тоскливо и немного не по себе.

   ...После казни Пришлого, алхимик на некоторое время стал замкнутым и неразговорчивым. Видя состояние друга, Проныра с расспросами не лез, полагая, что депрессия связана с проблемами сестры, от которой студиозус уже который день не получал известий. А Шлеймниц своими переживаниями делиться не спешил, не желая давать остальным повод думать хуже, чем он есть на самом деле.

   Преодолеть внутренний кризис субминистратуму помог исповедавший его пожилой священник из Пассау, где он причащался перед праздником Тела и Крови Христовых. Умудренный опытом патер, служащий при небольшой церкви святого Якоба, расположенной недалеко от гигантского Собора Стефании, перед евхаристией [106]

смог почти безболезненно вскрыть душевный нарыв и не только отпустил грехи, но и объяснил заблудшему младшему брату, откуда у того берутся внутренние сомнения и крамольные мысли, избавив от терзаний и угрызений совести.

   Все это – суть происки Дьявола, борющегося с Господом за обладание его душой. А поскольку Душа алхимика еще не окрепшая и мечущаяся, сострадательная и добродетельная, вот она и противится тем жестокостям, которые кажутся субминистратуму неоправданными. Но ведь эти меры вырабатывались столетиями, и не одним человеком, могущим ошибаться, а десятками ученых мужей, советниками Гроссмейстеров, Королей и Герцогов, вождей государства. Ибо сказано в послании Римлянам: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, нет власти не от Бога; существующие же власти – от Бога установлены». И сомневаться в правильности их действий и страдать от мнимого человеколюбия – грех великий и Сатанаила наущение. Так что молиться следует искреннее, пост недельный покаянный соблюсти и не заниматься самобичеванием, ни к чему это...

   После таких рассуждений и советов Густав немного повеселел, и, постепенно, за несколько дней, пришел в свое обычное благодушное состояние.

   – Confundantur et revereantur quaerentes animam meam.

   (Да постыдятся и посрамятся ищущие души моей).

   Рыцарь – священник от алтаря шагнул к стоящим перед киворием мирянам и, принялся гнать белесый дым в их сторону.

   Облако пляшущих над чашей искр начало слепить глаза, словно маленькое солнце, заставляя зажмуриться и чихнуть. Как всегда, Густав надеялся, что не пропустит момента растворения Огня в воде и старался держать веки открытыми, не обращая внимания на всплывавшие в памяти фрагменты проделанного пути, отвлекающие от созерцания священодейства.

   ...Из Рагенсборга они выехали после воскресного праздника Троицы, дав отдохнуть лошадям, а заодно, в субботу, после казни, починили треснувшую ось второго фургона, устроив по этим двум поводам хорошую пьянку. В понедельник и вторник не спеша проехали через Штраубинг – Баварию, вечером добравшись до епископства Пассау, в котором вновь пришлось задержаться, поскольку в среду наступила октава святого Юлиана Базельского. Барон имел долгую приватную беседу с епископом, после этого, в кафедральном соборе святой Стефании, под торжественные звуки органа, отстояли всенощную службу, встретив праздник Тела и Крови Христовых покаянной молитвой и торжественным обедом, на котором собрались не только слуги, но и вся семья барона.

   Затем миновали границу Австрийского герцогства, не останавливаясь, проехали Линц, Мюрау, а воскресным вечером прибыли в долгожданный Грац, столицу Штирийской Марки. Там вновь устроили суточный отдых, отстояв утреннюю мессу в честь дня святого Варнавы, а фон Граувиц нанес визит своему сеньору, герцогу Оттокару Девятому, так что в баронство отправились ранним утром двенадцатого июня, во вторник, спустившись с перевала в Долину, куда обоз добрался к вчерашней комплете, оставив позади бессчетное число конских лепешек и десяток дней, проведенных в непрерывном продвижении к цели.

   Капеллан продолжал:

   – Avertantur retrorsum et confundantur cogitantes mihi mala.

   (Да обратятся назад и покроются бесчестием умышляющие мне зло).

   В самую неподходящую секунду Шлеймниц все же моргнул, вновь пропустив маленькое чудо, творимое отцом Паулем. Огонь растворился, заставив воду заиграть всеми цветами радуги, жидкость постепенно темнела, словно в ней оседал переливчатый перламутр, отражающий солнечные лучи. Густав с сожалением качнул тяжелой головой, аккуратно накладывая на себя крестное знамение. Вчерашнее возлияние давало о себе знать.

   ...Ночевать остановились в Мюреке, вассальном городке солеваров, располагавшимся у «языка» северного перевала, именуемого Шладмингом, единственного ровного прохода, ведшего в Долину Мертвых Дым о в из герцогства Штирийского и окруженного не так давно законченной пятнадцатифутовой каменной стеной (в округе этого материала имелось с избытком) ощетинившейся острыми клиньями бастионов.

   Своего сюзерена, горожане, встретили радушно и в то же время – по-деловому, сразу проводив в Ратушу не то пьянствовать, не то – подписывать накопившиеся за время отсутствия бумаги. Все остальные (кроме баронской семьи и, рыцарей, конечно), разместившись в баронском паласе [107]

, специально выстроенном для визита в долину знатных особ и инспекционных приездов господина, отправились отмечать возвращение в самый большой городской трактир. Студиозус, конечно же, присоединился, но особенной радости от близкого окончания пути не испытывал.

   – Fiat viae illorum tenebrae, et lubricum: et angelus Domini persequens eos.

   (Да будет путь их темен и скользок, и Ангел Господень да преследует их).

   Отец Пауль передал кадило Шлеймницу, взял жесткую метелочку из веток оливкового дерева, смочил ее только что приготовленной Святой водой и принялся обрызгивать и крестить барона с его родственниками, башелье, кутилёров, возниц, большей частью являвшихся бойцами рыцарских Копий, слуг (Гуго, Ханса и юного Зигорда), даже мохнатому Адольфиусу досталось. А вот прибывший сегодня утром на встречу сюзерена отряд меченосцев, возглавляемый, к удивлению алхимика, остроухим воином с южного Востока, оказавшимся крещенным сохэем[108]

, капеллан проигнорировал.

   – Fiat tamquam pulvis ante faciem venti: et angelus Domini coarctans eos.

   (Да будут они, как прах пред лицом ветра, и Ангел Господень да прогоняет их).

   Закончив с паствой, фон Хаймер начал кропить стороны света. Субминистратум, держа в руках чашу, не отставая, следовал за милитарием, пытаясь краем глаза получше рассмотреть восточника.

   Сохэй Най Кхан Том, после принятия христианства получивший благородное имя Нойгейн Томм, служивший командиром гарнизона еще при отце нынешнего барона, не только приехал сопроводить своего господина, но и привез новости из Граубурга. Причем некоторые из них напрямую касались Шлеймница и были совсем не радостными.

   ...Старшего магистра Ордена святого Лулла Готтлиба фон Ветинса похоронили пять дней назад.

   – Quoniam gratis absconderunt mihi interitum laquei sui: supervacueexprobraverunt animam meam.

   (Ибо они без вины скрыли для меня яму – сеть свою, без вины выкопали ее для души моей).

   Священник сменил метелку на кадило, вновь раздул сладковатый дым, и начал новый обход памятника. Густав поставил чашу на стол, взял поднос, на котором лежал большой, в две пяди, серебряный крест, украшенный четырьмя искрящимися рубинами, и, направился к отцу Паулю, по пути на несколько секунд увязнув в белесом облаке.

   Накатила приторная тошнота, голова закружилась, перед глазами замелькали черные мушки... но через мгновение все прошло. Патер строго взглянул на субдьякона, заставляя ускорить шаг, совсем, как пару часов назад, вызывая легкое де-жа-вю.

   ...Милитарий подъехал к последнему фургону, чего раньше, в походе, с ним никогда не случалось.

   – Густав, – капеллан выглядел недовольным. – Слазь с повозки и иди сюда.

   Студиозус, до этого увлеченный разглядыванием небесно-голубых вод Бликзее, Искристого озера, лежавшего в центре Долины Тотенраух, выскочил из фургона и зашагал у стремени рыцарского жеребца.

   – Вот что, – фон Хаймер покусывал уголок нижней губы, вместе с алхимиком отстав от повозки, – Живого Наставника у тебя не предвидится. Будешь довольствоваться мертвым.

   Субминистратум, совершенно ничего не понимая, машинально кивнул головой, а потом до него дошло:

   – Ваше Преподобие! Это как?! – новость оказалась настолько неожиданной, что алхимик встал, словно оглушенный ударом молота бык.

   – Пошли, пошли, – рыцарь придержал вороного. – А то обоз не догонишь, пока все разжую... Умер наш каноник. Скончался... скоропостижно. Тебе-то какая разница, кто учить будет: покойник, или непредставившийся servus Dei [109]

?

   – Эт...этто ккаакже т...так, – заикаясь произнес Шлеймниц. – Да, слухи всякие ходят... даже о том, что малефики мертвого из могилы поднимают, в упырей, слуг своих превращают... Но... Ваше Преподобие, неужели Вы... – не договорив, субминистратум в ужасе вытаращил на священника спрятанные под тремя бровями изумленные глаза.

   Патер хмыкнул и растянул губы в невеселой улыбке:

   – Я хоть и владею экзорцизмами, положенными по статусу рыцарю святого Мартина, но до богомерзкого колдовства еще не опускался. А за мысли дерзкие, налагаю на тебя, студиозус, епитимью: молча делать, что говорю и не задавать вопросов... три дня. Понятно?

   – Э... да?! – ошеломленный алхимик, медленно переставляя ноги, пытался прийти в себя.

   – Тем более, что теперь я вынужден стать твоим spiritualis Mentorum [110]

, – продолжил отец Пауль, – вместо усопшего декана. И представить на кафедре в Мариацелль. А фон Ветинс... он займется специальной подготовкой, на большее старик сейчас не способен. Или ты предпочтешь разорвать контракт и отправиться обратно?

   – Нет, дом патер... раз вы так говорите... но только я ничего не понимаю...

   – Тебе и не надо, – фон Хаймер чуть пришпорил вороного. – Если ничего экстраординарного не случится, то вечером все сам узнаешь. Никому пока об этом не говори, даже фамулусу. Все, иди быстрее... – и поскакал к началу обоза.

   – Хорошо, дом патер... – возразить Густаву было нечего.

   Наваждение прошло, явь нахлынула густыми всполохами реальности.

   – Veniat illi laqueus quem ignorat; et captio quam anscondit, apprehendat eum: etin laqueum cadat in ipsum.

   (Да придет на него гибель неожиданная, и сеть его, которую он скрыл, да уловит его самого; да впадет в нее на погибель).

   Фимиамы сгустились вокруг покаянного креста полупрозрачным облаком, священник принял с подноса серебряное распятие, взявшись налагать на памятник троекратное крестное знамение. Облако застыло, уплотнилось, превратившись в некое подобие куска южной корпии, именуемой западниками коротким словом "вата". Чуть помедлив, из него начали вырастать мягкие, прозрачные щупальца... Такое Густав видел впервые, только читал в гримуаре экзорцизмов. Отростков оказалось пять: два указывали за спину, на северо-запад, где находился перевал Шладминг; третье, самое толстое – на юг, в сторону Рубежа; четвертое – тонкое и острое, словно пика – на восток, где высился снежный горб Мон – Безенштейна, а последнее – короткое, прозрачное, как будто сомневающееся – на юго-запад, как раз на Густава, за которым высилась крепость Граубург.

   – Anima autem mea exsultabit in Domino: et delectabitur super salutari suo.

   (А моя душа будет радоваться о Господе, будет веселиться о спасении от Него).

   Капеллан продолжил прекацию, вынудив отростки изменить цвет, в зависимости от опасности прорыва Инферно. Субдьякон сдвинулся, зайдя лицом к фон Хаймеру, и теперь стоял спиной к западу. Три (северо-западные и восточный) щупальца медленно наливались лимонно-желтым цветом, предупреждая о находящихся поблизости Сущностях Тьмы, южное – стало ярко алым, словно свежая кровь, постоянно льющаяся на Границе, а последнее... побледнело еще сильнее, став почти прозрачным, вновь повернулось в сторону Густава и начало медленно растворяться в воздухе, легким дымком улетая в направлении Серой Крепости, приковывая взгляд к высившемуся неподалеку замку.

   Придорожные кусты в десятке ярдов заканчивались, и тракт, до этого испуганным зайцем петлявший среди складок холмов, превращался в прямую дорогу, с небольшим уклоном опускавшуюся вниз, пересекая тучные нивы и зеленеющие выпасы, местами огибая крутые берега не широкой, но стремительной и глубокой речки Яхстры, упираясь в нижнюю каменную башню с гостеприимно открытыми воротами и поднятой внутренней решеткой.

   Граубург казался весьма внушительным сооружением, вызывающим ощущение грубой силы, могущества, и, в то же время – чего-то стремящегося ввысь, напоминающего церковный Собор, стоящий на высокой скале, называемой Штайнерптау, Каменным Когтем.

   Внизу, у подножия утеса, северную сторону Когтя защищала укрепленная бастионами и надвратной башней, крепкая стена, над которой виднелись разноцветные гонтовые[111]

крыши домиков деревушки Браденхолле, первого рубежа обороны замка и его manus pastum[112]

, грозившей в недалеком будущем превратиться в маленький городок, и, начиналась спираль дороги ведущей к дверям крепости.

   Круглая башня донжона, возведенная на самой вершине двухсотфутового утеса и, окруженная четырьмя своими менее выдающимися товарками, эту улитку завершала, пронзая небо над Штайнерптау исполинским перстом, назидательно предостерегающим врага от посягательств на окружающую территорию. Почти отвесные, голые склоны утеса, окружающие цитадель со всех сторон, превращали ее в неприступную крепость, горделиво красующуюся на фоне перевала Ницгалем.

   Отец Пауль поцеловал крест, отложил его на поднос и воздел вверх обе руки:

   – Princeps gloriosissime coelestis militiae, sancte Michael Archangele, defende nos inproelio et colluctatione, quae nobis adversus principes et potestates, adversusmundi rectores tenebrarum harum, contra spiritualia nequitiae, in coelestibus.

   (Князь преславный воинств небесных, святой архангел Михаил, защити нас в бою и в брани нашей против начальств и против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных[113]

   Голос священника взлетел вверх потревоженной птицей, отразившись эхом от стен утеса Ойцриц. Окружавшее монумент облако начало постепенно таять, подобно утреннему туману, сизой дымкой рассеивающемуся в солнечных лучах. Шлеймниц почувствовал какое-то напряжение, словно в воздухе дрожала натянутая струна. Очевидно, это ощутили и остальные, поскольку начали истово креститься. Лошади беспокойно зафыркали, а Адольфиус тревожно заозирался, пытаясь найти источник звука.

   Капеллан же произносил последние фразы литании[114]

:

   – Veni in auxilium hominum, quos Deus creavit inexterminabiles, et ad maginemsi militudinis suae fecit, et a tyrannide diaboli emit pretio magno.

   (Приди на помощь людям, Богом бессмертными сотворенным, и по подобию Его соделанным, и ценою великою искупленным от владычества диавольского).

   Неожиданно струна лопнула. Густав испытал огромное облегчение, словно с плеч сняли тяжелый мешок. На душе стало спокойно, вся тревога и переживания, преследовавшие алхимика после Рагенсборга и слегка успокоенные в епископстве Пассау, исчезли. Шлеймниц вздохнул, краски мира, до этого момента казавшиеся тусклыми и выцветшими, словно буквы на старом пергаменте, вновь обрели яркость и заиграли сотнями разных оттенков. Захотелось петь, радоваться жизни и, поделиться нахлынувшими чувствами с кем ни будь еще!

   Отец Пауль закончил службу:

   – Sed projectus est draco ille magnus, serpens antiquus, qui vocatur diabolus et satanas, qui seducit universum orbem; et projectus est in terram, et angeli ejus cum illo missi sunt. Alliluia!

   (И низвержен дракон великий, змий древний, рекомый диаволом и сатаною, весь мир совративший, и наземь низвержен, и ангелы его вместе с ним низринуты. Аллилуйя!)

   – Аллилуйя! – вторя патеру, воскликнул студиозус, истово и торжествующе налагая на себя крестное знамение.

   Страдающая от жары паства нестройно подхватила: "Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!", после чего, с почтением глядя на усталого милитария, по очереди начала подходить к нему за благословлением, становясь на одно колено и склоняя голову. Фон Хаймер что-то сказал барону, тот кивнул, делая знак восточнику Нойгену и кригмейстеру фон Хильдегарду подойти к головной повозке.

   Густав, согласно статуса помощника капеллана, получал бенедикцию последним. Отец Пауль перекрестил студиозуса, возложил руку на его темя и произнес символическую формулу:

   – In nomine Patris, et Filii et Spiritus Sancti! Amen!

   Шлеймниц поднялся.

   – Благодарю, дом патер.

   – У нас есть еще одно дело, – священник помассировал двумя пальцами покрасневшие глаза. – Киворий не разбирайте, придется немного задержаться. Тут очень хорошее место... для встречи с покойным магистром Ветинсом. Скоро ты с ним познакомишься.

   ***

   Имя первого священника, обнаружившего, что на Лимбус Инферни чтение молитвы иногда приводит к совершенно непредсказуемым последствиям, оказалось затерянным в веках. Люди начали появляться на Terra Secunda еще задолго до Первой Волны, правда, небольшими группами, которые едва могли выжить и противостоять коренным жителям, слугам Азазеля – осычам, мхорам, шамрам. И, конечно же, регулярно проникающим из-за Грани импурам. Тем не менее, переселенцы прибыли не на пустое место: им нашлось убежище за крепкими стенами нескольких городов и крепостей. А потом... четыре года продолжалось Время Смуты. Новые и старые сеньоры делили земли, вассалов, золото...

   Лишь вмешательство Церкви смогло остановить братоубийственную войну. Еще через десять лет, Верховный Понтифик Гигин Первый объявил о воздвижении нового Престола Святого Петра, ратифицировал границы Сеттора Делла Чиеза[114.1]

и утвердил Уставы Двенадцати Орденов.

   С того времени и началось серьезное изучение прекаций. Далеко не каждая молитва проявляла чудодейственные свойства. Путем многих проб и ошибок, за несколько десятилетий, были собраны основные Бенедикционалы, дополняемые Церковью до сих пор. Каким образом они действуют... не знал никто, но мэтры сошлись в мнении, что главное – это 'дивинитатум', благочестие и праведность священнослужителя, достигаемые постом, умерщвлением плоти, долгими откровенными молитвами, идущими из глубины души, а самое главное – безгрешной жизнью клирика. И чем дивинитатум сильнее, тем мощнее влияние прекации на окружающий Мир.

   А спустя некоторое время, начали появляться автодидакты[114.2]

– малефики, извратившие слово Божие в собственных низменных целях. Им была нужна Власть, ради которой они уничтожали целые сеньории, превращая цветущие долины в безжизненную пустыню. Организованный колдунами – сатанистами Орден Черной Лилии, и по сей день давал поросль, забирая человеческие души в разных провинциях Трех Империй. И ни доминиканцы, ни милитарии, ни адепты Святого Варнавы[114.3]

не смогли выкорчевать эти дьявольские ростки.

   – Эй, Густав! Чего встал? Помогай иди, – прервал раздумья алхимика окрик Николаса. – А то без тебя я не справлюсь, – показал на чан со святой водой.

   Пришлось заняться делом.

   Обоз уехал спустя четверть часа, оставив только последний фургон, отписанный в распоряжение милитария. С все еще немного возбужденным Густавом и священником остались лишь Николас, Эммерик и недовольный Адольфиус, которым патер строго настрого приказал сидеть в повозке и не высовываться. После службы, компания подкрепилась теплым вином и копченой рыбой, прихваченной из Мюрека, взбодрившийся отец Пауль начал готовиться к новому экзорцизму. Солнце скрылось за пушистым белым облаком, серым платком накинув на землю долгожданную тень, сразу стало прохладнее. Умолк надоедливый стрекот кузнечиков, исчезли оводы, перестав беспокоить разгоряченных лошадей, притихли докучливые мухи...

   Капеллан вытащил из своей походной сумы пять небольших шкатулок, взял вычищенное алхимиком кадило, уложил внутрь уголь, маленький кусочек селитры для розжига, а потом принялся наполнять серебряный стакан гранулами из коробочек, соблюдая только ему одному известную пропорцию. Окончив это занятие, фон Хаймер снизошел до некоторых объяснений:

   – Времени после смерти магистра прошло совсем немного, его Дух, обретаясь по ту сторону Грани, далеко уйти еще не успел, так что призыв услышит обязательно. Моих познаний для этого хватит. Не беспокойся, студиозус, будет у тебя Наставник. Пусть даже и призрак, это, как я понимаю, не важно. Главное, что он поможет приготовиться к рукоположению... возможно, даст еще пару дельных советов.

   – Но, Ваше Преподобие... – Шлеймниц вспомнил, что на него наложено взыскание и замолчал.

   – Ты, верно, хочешь спросить, не грех ли это, беспокоить мертвых? – отец Пауль полоснул взглядом по обеспокоенному лицу студиозуса. – И как мы проведем вызов вдали от кладбища и могилы покойника?

   – Э... да, дом патер, – алхимику, от предстоящей встречи с Потусторонним, было немного не по себе и он слегка нервничал.

   – Грех, – подтвердил священник, доставая из сумы некий предмет, завернутый в кусок пергамента. – Но его я принимаю на себя. Тем более, что имею на этот случай индульгенцию кардинала Лиссонье, – развернув облатку, милитарий положил на стол небольшой золотой медальон с изображением Уробороса[115]

, знака алхимиков. – И поможет нам вот эта безделушка, некогда окропленная кровью магистра Ветинса, и которую он мне подарил пару лет назад, – фон Хаймер тяжело вздохнул и замолчал, очевидно, вспоминая события прошлого.

   Но бездействовал капеллан недолго.

   Положив на аналой Святое Писание, патер указал Густаву вновь зажечь семисвечники, вертикально закрепил в специальной подставке серебряное распятие, кусочком воска приклеил к перекрестию алхимический медальон, и, установив конструкцию на столе между светильниками, взялся разжигать кадило.

   Когда из сосуда тонкой струйкой потек едкий сиренево – фиолетовый дым, отец Пауль смочил метелку святой водой, читая "Отче наш" обрызгал пространство вокруг кивория, поднял цепочки кадила, но размахивать им не стал, а стараясь не вдыхать угарный чад, поставил у нижней планки распятия, уложив звенья цепочки в виде еще одного симметричного креста. Отойдя на пару шагов назад, священник перекрестился, приступая непосредственно к экзорцизму:

   – Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto. Sicut erat in principio, et nunc et semper, et in saecula saeculorum. Amen.

   (Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно, и во веки веков. Аминь).

   Фон Хаймер вновь осенил себя крестным знамением, поклонился изображенному на распятии Христу и продолжил:

   – Обращаюсь к Вам, Ангелы Божьи и смиренно прошу. Я прошу, Ангелы Небесные, чистые и святые, великим именем самого Бога, могущественного, сильного, возвышающегося над всеми небесами, кто создал в первый день мир, небеса, землю, море и все, что там находится, скрепив их печатью со своим святым именем...

   Еще один крест и поклон.

   Густав заметил, что струйка дыма, истекающая из кадила, перестала хаотично клубиться и начала превращаться в толстое веретено высотой около ярда, копейным острием поднимаясь над столиком и, словно пламя свечи, растворяясь в прозрачном воздухе.

   – Прошу вас также именами Святых Ангелов, управляющими четвертым легионом и прислуживающих могущественному Саламиа, великому и титулованному Ангелу.

   Снова крест и поклон.

   Голос патера набрал силу и, теперь звучал, словно боевая труба рыцарского Знамени[116]

.

   – Именем звезды, названной Солнцем, ее знаком, великим именем живого Бога и по благоволению привратника Царствия Небесного, апостола Петра, я умоляю вас, о, великие Ангелы, чтобы вы разыскали на Дороге Мертвых, что лежит за Гранью Жизни, и привели для беседы, душу ныне представившегося слуги Господнего, именуемого в миру Готтлибом фон Ветинсом, кровь которого лежит на этом распятии Христовом, дав тому возможность слышать, видеть и вести речи. In nomine Patris, et Filii et Spiritus Sancti! Amen!

   От острия сиреневого дымового копья с легким хлопком оторвался шар, размером с детский кулачок... немного повисел, словно раздумывая, куда ему податься, а потом резко взмыл вверх, пройдя прямо сквозь тент кивория.

   Адольфиус, привлеченный непонятными манипуляциями капеллана, и чем-то мелькнувшим невдалеке съедобно – лиловым, подошел поближе, стараясь разглядеть, чем занимаются его приятели. Густав на него шикнул, но опытный индрик этому особого значения не придал, неторопливо войдя под сень квадратного навеса.

   – Все, сейчас ждем, – тихо произнес отец Пауль, утомленно вытирая вспотевший лоб. – Он должен ощутить эфирные вибрации... скорость полета души высока, но не быстрее звукового резонанса, передаваемого сквозь мировой субстрат...

   В это время, Густав, не обративший на последние слова милитария никакого внимания, заворожено следил, как истончившееся "дымное копье" принялось вновь менять форму, постепенно принимая очертания головы и лица истощенного длинноносого старца. Своего умершего брата студиозус вызывал совершенно иначе...

   Внезапно алхимик понял, что где-то на грани восприятия, подобно шороху опавшей листвы, запутавшейся в сырой осенней траве, ему слышится раздраженный скрипучий голос:

   – Пауль, чтоб твоими костями импур погадил! Ты чего мне после смерти покоя не даешь? – выглядел призрак фон Ветинса весьма непривлекательно.

   – Извините, магистр, но вы ушли из жизни, не закончив кое-какие дела, – капеллан произносил слова шепотом, медленно и старательно выговаривая каждый слог.

   – Какие, в мхорову задницу, дела? – взорвался бывший каноник. – Мне, до того, как шагнуть за Порог, тридцать четыре ночи осталось, а ты бред утопленника несешь! Мертвых не интересуют дела живых, пора бы уж запомнить эту нехитрую истину. Или опять по своей дубовой башке получил? Да так, что весь ум через днище вывалился? – старик скорчил самую ехидную рожу, на которую только был способен.