Текст книги "Индульгенция для алхимика (СИ)"

Автор книги: Вадим Тарасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

   – Еретика тебе в костер! Какая еще кровь? Вы что, этому малому кишки выпустили? – едва не подпрыгнул Густав.

   – Нет, всего – на всего лемур ему харю покарябал... даже не покусал. А кровищи – как из резанного кабана, – Проныра, под шумок, допил порцию запрещенного спиртного.

   – А почему тогда не выходить? – Густаву и вправду требовалось удовлетворить естественные надобности организма.

   – Да тот малый... думаю, он выбирает палку покрепче. Хочет взять реванш и задать нам трепку.

   – Тьфу, – Шлеймниц в сердцах плюнул на пол, застеленный несвежей соломой. – Ты хоть в сортир без приключений сходить можешь? Ладно, пойду его утихомирю, – студиозус начал подниматься из-за стола. Но выйти на улицу и разобраться с произошедшим он не успел.

   На лестнице ведущий в "белый" зал, появился один из слуг барона, очевидно приближенный – или камердинер, или – камергер, поскольку, среди обедавших в нижней трапезной субминистратум его не видел. От многословия посланец не страдал: молча ткнул пальцем по очереди в каждого из троицы и приглашающее взмахнул рукой. Приятели встали. Похоже, господин барон приглашал на аудиенцию.

   ***

   Герр фон Граувиц имел внешность змеи. По крайней мере, таким было первое впечатление. Лысый, бугристый, усыпанный жировыми шишками, череп; узкие, непонятного цвета, глаза; плоский нос, угрожающе рассматривающий мир сквозь две бойницы ноздрей, тонкие бесцветные губы... от жителя Чжунго – Хо его отличали только бледный цвет кожи и прямой, а не косой разрез глаз. Ну и уши – круглые, нормальные, не обрезанные, без заостренных кончиков.

   Войдя в малую гостиную, Густав понял, почему капеллан сидел за отдельным столом, с воинами, а не с бароном. Келья оказалась удручающе мала, еле-еле вмещая стол с шестью креслами, за которым восседали: сам барон, его дочь – некрасивая девица на выданье, перенявшая б о льшую часть деталей с физиономии отца, ее более симпатичная служанка, отрок, годов четырнадцати, судя по всему – сын, скорее похожий на мать, и, какой-то древний старикан, ни на кого из присутствующих не похожий.

   Зато в комнате имелось большое окно, закрытое настоящим стеклом, и, стоявшая в углу жаровня, полная раскаленных углей испускающих приятное тепло.

   Милитарий уже занял место приближенного слуги, с хрустом перемалывая кусок запеченного в сметане угря, с интересом поглядывая на новых знакомцев.

   Шлеймниц, поняв, чего от него ожидают, отвесил почтительный поклон. Прош, с этикетом знакомый лишь понаслышке, считая этот термин скорее военным, нежели гражданским, неуклюже последовал его примеру. И даже Адольфиус, проникшийся важностью момента, представил нечто весьма смахивающее на аристократическое приветствие.

   Уголок рта барона слегка поднялся вверх, изображая подобие улыбки.

   – Итак, господа студиозусы, наш капеллан сообщил, что вы ищите Наставника, – голос у фон Граувица оказался глухим, словно раздавался из глубокого колодца. – Да будет вам известно, что в моем замке уже много лет проживает каноник[51]

кафедрального Собора Рождества Девы Марии, декан[52]

святого Лулла в обеих Штириях, почтенный дом Готтлиб фон Ветинс. Думаю, он не откажет мне в просьбе подготовить орденского министратума. И представить того для рукоположения на кафедре в Мариацелль[53]

, – взгляд узких глаз буквально просверливал Шлеймница, ожидая, какое впечатление произведет речь.

   Не дождавшись восторженных криков, барон задал вопрос, ставящий дам в тупик:

   – Вам сколько лет?

   Густав слегка прочистил горло и ответил:

   – Мне – двадцать два, моему товарищу – двадцать шесть, а обезьяну – пять.

   – Хорошо, значит – дееспособны. Разрешение опекуна не потребуется, – фон Граувиц слегка пошевелился. – Время вам до рассвета, завтра утром мы выезжаем. О прочих условиях расскажет отец Пауль. Есть время подумать. Тем более, свою помощь я предлагаю не каждый день. Все, ступайте, – отвернулся к окну.

   Слегка удивленные, приятели отвесили еще по одному поклону. Прош подхватил на руки потянувшегося, было, к столу с закусками Адольфиуса, субминистратум развернулся и, пригнувшись, первым покинул комнату для знати. Разговаривать ему было недосуг, очень быстрым шагом, чуть не бегом, студиозус прошел по лестнице и залу, выскочил из таверны, задрал рясу, едва успел расшнуровать гульфик пристроившись к ближайшему углу. На душе наступило блаженное спокойствие...

   Продолжавшееся целых две минуты. Толком не заправив шоссы[54]

, Густав, сквозь шум падающих с крыши капель, услыхал крадущиеся шаги. Пришлось обернуться. Давешний рябой малый, со щекой, перевязанной так, словно у него разболелся зуб, держал в руках солидных размеров дубину и приближался явно не с дружественными намерениями.

   Ждать, пока Шлеймниц зашнурует белье, рябой не собирался:

   – А вот отхожу ка тебя, любезный паломник, доброй осиной. Будешь знать, как людей всякими страховидлами травить, да пугать. В следующий раз неповадно бу...

   Трактирный вышибала внезапно осекся.

   В поле зрения показались Николас и пьяный Адольфиус, который, дойдя до определенной кондиции, постоянно ввязывался в драки. Обнаружив, что жертва его предыдущего нападения уже очухалась и вновь настроена вполне агрессивно, обезьян издал боевой клич, подпрыгнул, оскалил дюймовые клыки, и, с целеустремленностью магрибского боевого носорога бросился на обидчика.

   Вышибала, один раз уже пострадавший от когтей индрика, решил восстановить статус-кво. Не долго думая, коротко размахнувшись, он запустил дубиной в прущее на него чудовище, естественно – промахнулся, сделал попытку броситься наутек, запутался в ногах, и... позорно рухнул в первую подвернувшуюся лужу.

   А разогнавшегося Адольфиуса подвели скользкая земля и нарушенная координация движений. Обезьян понял, что прыгать на грудь противника уже не следует, не успел сориентироваться в изменившейся обстановке и затормозить, запнулся о тело неприятеля, перелетел, пару раз кувыркнулся, после чего, совершенно выбившись из сил, устало разлегся в перепаханной грязи, в нескольких ярдах от поверженного врага.

   Подошедший Николас, видя, что Густав стоит над грязным неудачником, проделывая с шоссами непонятные манипуляции, решил удивиться:

   – Э... он что, тебе понравился? Думаешь, аббат Сулиус грех мужеложества отпустит?

   Глаза побитого филистимлянина, ярко блестящие на черном лице, зажглись откровенным испугом.

   – Нет, просто завязать не успел...– справившись со шнуровкой, студиозус откинул полы рясы. И обратился к забияке:

   – Ты, видно, не знаешь, что к лицам духовного звания, даже младшим клирикам, без должного уважения прикасаться нельзя? А уж избивать их – тем более. Пожалуй, стоит пожаловаться капеллану барона. Пусть он заживо отпоет. Как тебе такое понравиться?

   Рябой малый судорожно сглотнул слюну:

   – Нет, господин, не надо! Мне... я... больше – ни за что!

   Проныра, поняв, что продолжения не последует, взялся ставить на ноги страдающего одышкой лемура.

   – Пусть это послужит тебе уроком, – Шлеймниц поднял к небу указующий перст. – Иди же и молись, грешник, иначе – не видать тебе Царствия Небесного! Прочтешь "Отче наш" – сто раз, не меньше. Тогда и Господь и я, – возможно, мы закроем глаза на твою наглую выходку, – и направился к трактиру, поддерживая Адольфиуса за руку.

   Капеллан уже сидел за столом с вновь наполненным кубком вина. Отец Пауль выглядел серьезно.

   – Считайте, что вам повезло, – начал он, едва Густав и компания устроились на лавке. – Господин барон согласился помочь, почти не раздумывая. А когда на вас посмотрел, то в решении утвердился, вы ему понравились. Давно не видел, чтобы он смеялся...

   Густав и Прош, едва утолив жажду после недавней схватки, изумленно выпучили глаза.

   – А он смеялся?

   – Да, можно и так сказать, – милитарий, подтверждая слова, еще и кивнул головой. – С тех пор, как леди Корина умерла, он даже не улыбнулся ни разу. А мой рассказ и то, как забавно кланялся этот волосатый пузан, – патер указал на грязного индрика, – здорово его развеселили. Да и посерьезнее причины есть, – патер слегка поморщился. – Старик Готлиб давно просил помощника, да все как-то... и мне служитель не помешает, а то мы с замковым инфирмариусом, отцом Лукасом по очереди службу за дьяка несем.

   – А на каких условиях будет проходить обучение? – осторожно поинтересовался студиозус. – Наставник, допустим, согласится по приказу господина Граувица. А что потребует от нас господин барон? Неужели он такой добрый христианин?

   Мартинианец хмыкнул.

   – Я в тебе не ошибся, юнгерменн, ты сразу мне показался неглупым парнем. Условия... Вы получите келью на двоих, питание в общей трапезной, две кварты вина в день, место на конюшне и кормежку для мула... или кто там у вас... – патер осушил кубок, – а взамен – ты, как алхимик, изготовишь господину барону двадцать гульденов[55]

. Не важно, как ты их будешь добывать: мыть золотой песок на ручьях, рубить породу в шахте, делать красители или трансмутировать свинец... До тех пор, пока не выплатишь все до геллера, ты, – ткнул пальцем в студиозуса, – дьякон, приписанный к замку Граубург, отбывающий службу в нашей часовне. Тебе все ясно? – взгляд милитария стал жестким.

   Густав задумчиво почесал затылок.

   – Двадцать золотых... Однако! Сумма немалая. За такие деньги можно целую библиотеку купить. Книг из пятидесяти...

   – Думай, юноша, думай. Местечко, на самом деле, доходное, – капеллан допил кубок и отрицательно покачал головой, в ответ на попытку Николаса подлить добавки. – Вылизывая начальству задницу, на кафедре Ордена, добьешься многого, но научишься малому. Считай, что наша встреча – это Знак Господень. Думай!

   В этом с капелланом Шлеймниц был согласен. Подумать следовало хорошенько. До рассвета время еще есть...

   ГЛАВА 3

   ***

   Солнце опустилось в длинную, узкую темную тучу, оставив на прощание ярко-багряную полосу заката, обещавшую завтра ветреный денек. Потеплело, воздух, после дождя, казался пропитанным сладким ароматом резеды, распустившейся сирени, терпким запахом отцветающих бутонов крушины и конского навоза. Густав и Прош сидели на распиленных дровяных колодах, подле сарая, отпущенного им в качестве места для ночлега, из-за стен которого доносился громкий храп, перемежающийся с неприличными звуками, испускаемыми дрыхнущим Адольфиусом.

   Предложение отца Пауля приятели обсудили уже несколько раз. Проныра настаивал на принятии условий, а Шлеймниц – все еще сомневался. Уж больно крупной казалась сумма, обозначенная бароном. В Сецехове ведь отучиться можно всего за полмарки[56]

, внесенной в коллегиум в качестве пожертвования. А здесь... если дело не пойдет, то останешься в кабале на всю жизнь. Прош напротив, расписывал будущее яркими красками. Ему, как прирожденному дельцу, уже вкусившему алхимического золота, все казалось простым и ясным: студиозус делает, а он – реализует. Ведь именно благодаря его стараниям в подкладке плащей зашито два полноценных талера[57]

. И это – не считая трех десятков крейцеров, бряцавших в кошельке. Такая сумма, за пару лет набранная в условиях строгого монастырского контроля финансов, являлась отличной характеристикой деловой сметки фамулуса. А уж если у Проныры будут развязаны руки... полновесные гульдены потекут рекой.

   На Лимбус тихо опускалась ночь, жители Края Ада не торопясь готовились отойти ко сну. В небе на востоке заблестели первые огоньки созвездия святого Леввея, широкой белой полосой разгорался Путь Христа, в зените мягко светилась небула Двенадцати Апостолов... Густав тяжко вздохнул. В "Астрогностике" Иринея Севильского утверждалось, что на Прародине звезды совершенно другие, совсем не способные указывать на благоприятные или предостерегающие обстоятельства. Жаль, что под рукой нет таблиц. Тогда он смог бы хоть сколько-то узнать, что пророчат небесные светила...

   Шлеймниц громко чихнул.

   – Пошли спать, пока не простудились. Глядишь, с утра Господь надоумит, что нам делать, – поднялся и направился к сараю.

   – Пошли, – согласился Николас. Душевные терзания товарища он понимал, но не одобрял. Двадцать гульденов! Ха! Даже при худшем раскладе эту сумму он поднимет за пару лет. Был бы только хороший лаборариум да материалы... А для поступления на университетскую кафедру и рукоположению в священники, Гусь должен отслужить дьяком три года. Так что год в запасе имеется, даже больше. Тут, возможно, дело в другом, о чем они сегодня не говорили... Студент, верно, думает, что его сестра в Ржечи. Раз отец настоятель настойчиво рекомендовал идти в Сецехов. А они заворачивают совсем в другую сторону. Видимо, лелеет идиотскую мысль о встрече. Один раз доминиканцев обставил, считает, получится снова. Ага! Сколько таких умников на кострах сгорело? Нет, сейчас, чем дальше от Элизы, тем лучше спать. В конце концов, сменит в Эйзенахе условный знак, чтоб она или Йозеф потом сообразили где искать. Эту мысль следует до Гуся донести. На всякий случай...

   Ночь прошла беспокойно. В углу сарая копошились мыши, громко ворочался протрезвевший обезьян, с крыши капало, отвратительно воняло перепревшим прошлогодним сеном... Густав забылся тревожным сном, перемежающимся с кошмарами, лишь под утро. И, как всегда, стоило ему лишь закрыть глаза, кто-то бахнул дверью, холодный воздух ожег голые ступни, по векам ударили первые лучи солнца, а голос отца Пауля саданул по ушам не хуже Глориозы[58]

.

   – Подъем, юнгерменны! – студиозус почувствовал ощутимый шлепок по мягкому месту. – Пора вставать, начинается новый день! – бодрости в патере хватило бы на пятерых. Словно и не пил вчера...

   Шлеймниц хотел, было, перевернуться на другой бок, объявить милитарию, что они идут к Колючим Горам и спать дальше, но... из памяти о сновидениях всплыло избитое, перекошенное лицо сестры, корчащийся на челюстном крюке Йозеф, он сам, бредущий по какой-то выжженной деревне, Адольф и Проныра, умирающие от голода, такие, как он их встретил тогда, подле Безансона...

   Произошло это при возвращении Густава из паломничества в Сантьяго-де-Компостелло, на которое будущего алхимика благословил не только отец Сулиус, но и комтур Ордена, магистр Эдгар фон Райн. Его Преосвященство нашел юношу и еще трех студиозусов коллегиума готовыми к принятию чина субминистратума, а потому, им пришло время отправиться в Путь Святой Благодати, который должен пройти каждый алхимик, перед рукоположением в законные служители Ордена Лулла. На них водрузили шляпы, с нашитыми по полям ракушками, и, помолясь, выпроводили в дорогу.

   В Галисию студиозусы прибыли через месяц, как раз накануне двадцать пятого июля[58.1]

. Лето в тот год выдалось жарким: реки превратились в неглубокие ручьи, воняющие тухлой рыбой, на севере горели леса, заволакивая дымной пеленой виноградные долины, в Реймсе, Париже и Орлеане голодные жители переловили всех собак и кошек и, принялись за крыс. По этой причине, из-за болезни, задержавшийся в Бургосе студиозус, решил возвращаться не по Турской дороге, а взять южнее, выйти на Поденский тракт, через Муассак, Ле-Пюи, Безансон и Констанц добраться до Аугсбурга, а там уже и до Тюрингии.

   Много он от этого не выиграл. Сеньоры и купцы никак не могли договориться между собой, юг голодал так же, как и север. На воротах попадавшихся в пути деревень, крупными буквами было написано: 'Еды нет'. Или – нарисован перечеркнутый свиной окорок. Густава выручал только креденциал[58.2]

аббатства, предъявив который, он мог получить скудное пропитание в странноприимных домах монастырей. А в Бургундии, пожалуй, дела обстояли хуже всего. По дороге к Безансону, свежие холмики с крестами встречались через каждые пятьдесят ярдов, жители бежали из голодающего города, надеясь найти провиант в небольших сеньориях или аббатствах. И умирали, лишившись сил, так и не добравшись до мест, где можно раздобыть кусок хлеба.

   Свернув за очередной поворот, алхимик едва не столкнулся с низкорослой мужской фигурой, закутанной в изодранный плащ непонятного цвета, и, державшей на руках одетого в какие-то тряпки ребенка, судя по росту, лет четырех-пяти.

   – Вина... и хлеба, – пропищала фигура тонким фальцетом. – Прошу Вас, ради Господа, мой сын умирает от голода...

   Таких попрошаек на дороге встречалось множество. Но тут... что-то заставило Шлеймница остановиться. То ли умоляющий голос, полный отчаяния, то ли блеснувшие на солнце стекла очков, то ли внезапно проснувшееся сострадание... неизвестно. Провизии у Густава почти не осталось. Только полученный в аббатстве Асе дорожный паек: половина круга сыра, квадрига черного хлеба и маленький кусочек копченого сала. В Безансоне, в монастыре святого Павла, получить еду студиозус не рассчитывал. А значит, ближайшее место, где его покормят – это аббатство Монбенуа, до которого топать около сорока миль, два дня, минимум.

   Алхимик осмотрел незнакомца. Тот отличался от покойника только тем, что самостоятельно держался на ногах. Волосы на голове вылезли, обтянутый синеватой кожей череп покрыт струпьями; почерневшие глаза ввалились вглубь орбит; нос заострился, из ощеренного рта торчали кривые желтые зубы... запах тоже... аромат ландышей не напоминал. Обтянутые кожей ребра, выглядывающие сквозь прорехи в плаще, почти атрофированные мышцы на руках и ногах, а так же приросший к позвоночнику живот, придавали ему едва ли не полное сходство с известным анатомическим пособием...

   Субминистратум протер глаза, откидывая прочь остатки кошмара.

   – Да, дом патер. Уже проснулись. Дайте немного времени на сборы... Мы... мы согласны с предложением господина барона...

   ***

   Возвращение приятелей в Эйзенах оказалось хоть и не триумфальным, но гораздо более комфортным, нежели исход из него. Как только они выехали на относительно твердую дорогу, а ноги перестали разъезжаться в грязи, перемешанной повозками и лошадьми, приятелей окликнул возница последнего, пятого фургона, (за которым плелась троица), и, пригласил их рассаживаться внутри.

   Эммерик (так звали кучера), молодой, кудрявый, нескладный дылда, растолкал своего уснувшего товарища, обозного повара и провиантера Ханса Две Руки, достал из-под лавки кусок сыра и бурдюк вина, жестом фокусника выудил из котомки пару деревянных кружек, после чего, предложил выпить "за знакомство". Компания была не прочь, особенно, страдавший похмельем Адольфиус. Возница и повар уважительно поцокали языком, глядя, как обезьян расправляется с первой кружкой, накапали себе, выпили, отрезали сыра, и, приступили к беседе.

   Основное участие в ней принимал Николас, поскольку Густав, утомленный бессонной ночью и тяжелой дорогой, после второго стакана присоединился к Хансу и лемуру, то есть – задремал, слушая разговор сквозь мягкое облако наплывающего сна. Проныра чесал языком, рассказывая о жизни в Аллендорфе, о своем гешефте, выложил последние Тюрингинские сплетни, услышанные от рыжего Михаэля... а взамен – выспрашивал про владения барона, характер старого алхимика – Наставника, чем кормят на общей кухне, кто из девок самая красивая, а кто – не прочь прогуляться на сеновал...

   Студиозус проснулся от громких возгласов, почти уже в городских воротах. Оказалось, возмущался фамулус, недовольный увеличением таксы посещения метрополии в праздничные дни. Слегка поругавшись со сборщиком, Прош заплатил пфенниг, получил пару жетонов – разрешений и, они, наконец, проехали сквозь башенный коридор.

   Улицы Эйзенаха, разукрашенные желто-зелеными цветами Дома ландграфа Тюрингинского оказались почти пустыми. Судя по стоявшему почти над колокольней Солнцу, время близилось к шестой молитве, а значит, утренняя казнь трубадура уже состоялась, и, народ скорее всего, внимал слову пастыря, обличающего светские развлечения и плохих поэтов. Маленькому обозу барона это оказалось только на руку – не пришлось разгонять плетью вставших посередине дороги ленивых горожан; так что до Карлсплац, ближайшей к северным вратам площади, они добрались без проволочек.

   Остановились подле хостилиара[59]

церкви святого Николая, хорошо знакомого приятелям по прошлой ночевке. К удивлению, брат – госпиталий[60]

оказался на месте, а не на проповеди. Прыткий фратер тут же определил, кто в компании дорожный распорядитель, а кто – аристократ, и начал обговаривать с молчальником – камергером условия размещения.

   К друзьям, стоящим возле повозки, подошел отец Пауль, всю дорогу проведший рядом с бароном, красуясь на злом вороном жеребце французской породы.

   – Ну что, господа мерценариусы[61]

? Надеюсь, дорога не измотала? – обратился к ним патер.

   Проныра, в ответ, громко фыркнул. Не обратив на это внимания, милитарий начал объяснять:

   – Вам следует знать несколько вещей. Во-первых, как разместитесь, вы и Гуго, э... герр Гуго Майер, – поправился всадник, – наш диспонатор[62]

, вон, с монахом беседует... в общем, отправитесь к церковному нотариусу, скреплять договор с сюзереном.

   Густав удивленно вскинул брови:

   – Вот как? Господин барон хочет заключить соглашение не только со мной, но и с Орденом? Я ведь всего лишь субдьяк. А если здешний камерленгер[63]

не согласится?

   – Согласится, никуда не денется, – успокоил Шлеймница патер. – А как ты хотел, парень? Не платить колекту[64]

? Или, получить рукоположение и улизнуть? Нет, не выйдет... Кроме того, если ты вдруг по недомыслию что-то взорвешь, будет кому оплатить похороны и причиненные убытки. Да и пошлина с субминистратума обойдется меньше... В общем, этот вопрос решен, – капеллан чуть прищурил свои белесые глаза.

   Приятели молчали.

   – Хорошо. Второе. В походе подчиняетесь непосредственно мне. Если вдруг понадобиться куда-то отлучиться – непременно сообщайте. Иначе уедем без вас, будете догонять... и получите взыскание. Вы не в монастыре, здесь карцера нет, но не сомневайтесь, епитимья окажется очень строгой. Вплоть до бичевания. Понятно?

   Прош и Густав согласно кивнули. Бичевание? Ха! Если бы патер знал, какие в Аллендорфском карцере крысы. Да десяток плетей – за счастье!

   Тем временем, фон Хаймер продолжил:

   – По пустякам меня не беспокоить. Питание – сегодня свое, завтра – вместе со всеми. Так... что еще? Какие вопросы?

   – Э... дом патер, отправимся, как я понимаю, послезавтра? – студиозус потер затекшие кисти рук.

   Отец Пауль утвердительно кивнул.

   – Да, в понедельник. Сегодня ужин в ратуше, завтра – праздничная служба, обед у ландграфа... так что эти два дня можете развлекаться в городе, – милитарий слегка ухмыльнулся и подмигнул Николасу.

   – Надеюсь, что второе ухо у тебя цвет не поменяет. Придерживай язык, юнгерменн. И чтоб Эммерик, Ханс, или Гуго, знали, где вас искать... в случае чего. В общем, сх о дите к стряпчему и можете заниматься своими делами, – видя, что до приятелей дошло, капеллан повернулся и, зашагал к повозке, где ехала семья барона.

   – Что, пошли устраиваться, – Проныра поднял спящего лемура на руки. – Надеюсь, на кухне есть чем перекусить, а не как в прошлый раз.

   Густав взял котомки и повод Рыжика, всю дорогу трусившего привязанным к задку фургона.

   – Иди, – согласился студиозус. – Я пока нашего гафлингера[65]

в конюшне определю.

   В результате, спустя полчаса, когда улицы стали заполнятся громко переговаривающимися жителями, расходящимися с Маркетплац, выполнявшей сегодня роль площади Топора и Плахи, приятели встретились в общей трапезной.

   Шлеймниц проглотил последнюю ложку остывшей тыквенной каши, видя нетерпение товарища, кивнул головой:

   – Рассказывай, что узнал, пока я отсыпался?

   Фамулус протянул Адольфиусу очищенное яйцо, отряхнул руки, вытер рот, и взялся докладывать:

   – Ну... местечко, вроде, неплохое. Ага. Старому Готтлибу за семьдесят, в замке он живет около десятка лет. И в лаборариум, года три, как не заходит. Говорят, дед не вредный, еще не заговаривается, передвигается сам... иногда – чудит, в смысле – детям чудеса превращения показывает, как вода в колбе цвет меняет. Еще – занимается квадриувимом[66]

с Рихардом, сыном барона. А дочка, леди Зельма, просватана уже, осенью свадьба. Тот старик, что с ними сидел – это дед ее, герр Астор фон Тишбейн, отец покойной жены Граувица, в гости едет. Ага...

   – А до Граубурга далеко? Как поедем?

   Николас почесал переносицу.

   – Говорят, к святому Антонию[67]

доберемся. А поедем... по дороге поедем, Эммерик сам толком не знает. Вроде как из Эйзенаха – в Шмалькальден, а оттуда, через Фохтланд, в Регенборгское епископство. Там, скорее всего, в Пассау, потом уже в Грац. А от Граца до Граубурга совсем рядом, лиг двенадцать будет, ага.

   – Руды в баронстве есть?

   – Не-а, – потряс головой Проныра, начавший чистить второе яйцо. – Солеварня есть. И маленький вассальный городок, Мюрек называется, за ее счет живет. И еще – ткань шерстяную делают, овец в долине много. Так что красители там нужны, хорошо подняться на них можем.

   – А откуда они железо тогда берут? И медь? – Густав, налил в кружку сильно разбавленного вина, сделал пару глотков. В голову пришла мысль, что стоит купить нормального питья, оба бурдюка пусты.

   – Кузнецы немного находят, в ямах плавят. Получается... сам знаешь. Так что по горам придется побегать. Да, говорят, изредка серебряный блеск попадает. Но жилу так никто и не нашел, – Николас дал обезьяну второе яйцо.

   – Ясно. А что крепость? И сама сеньория? – Шлеймниц допил свою порцию и скривился. Редкостную гадость здесь паломникам выдают. На ужин придется потратиться.

   – Баронство? Ну... как Эммерик рассказывал... Представь себе: огромная долина между гор, окруженная лесами, пастбища, луга, колосящиеся нивы, хрустальные водопады, змейки множества ручейков и голубое небо, отражающееся в синеве озер, а в центре – прекрасный сказочный замок... Представил? Так вот это – Баварский Нойшванштайн[68]

. А Граубург... Бывшее Порубежье, ага. Отец нашего барона получил бенефициум[69]

, лет, эдак, тридцать назад, – фамулус почесал Адольфиусу раздувшееся пузо:

   – Наелся, мой маленький...

   – До границы далеко? – Густав немного разочаровался. Порубежье – это не подарок.

   – Говорят, лиг[70]

восемь. Там крепость стоит, Курцлокк называется. Да, горы, реки, есть две деревни, но почва скудная, скалистая, урожаи маленькие, едва на прокорм хватает, до столицы, города Грац, тридцать пять миль посуху, или сорок – по реке. С порогами. А еще – в горах недобитые шамры, осычи, даже мхоры забредают. И импуры... отец Пауль в прошлом году лично одного истребил, – Николас прекратил щекотать обезьяна и стал серьезным.

   – В общем, нам повезло. Инквизиторов в самом замке нет, только один дознаватель в Мюреке сидит. Доносчиков вычислим рано или поздно. Главное, проход сквозь Чужие Земли вызнать, контрабандисты ведь наверняка имеются. Эммерик говорит, до Сиама в Третьем Крестовом там ходили, миль семьсот всего. Это лазейка, на самый крайний случай.

   Густав молча кивнул. На что-то подобное он и рассчитывал. Если, вдруг, Элиза и Йозеф появятся...

   Раздумья прервал Ханц Две Руки, зашедший в трапезную.

   – Эй, как тебя? Трехбровый! Дуй на улицу, господин Майер ожидает. А ты, с обезьяной, сиди, про тебя речи не было, – осадил походный кулинар начавшего подниматься вместе с алхимиком Проша.

   Шлеймниц, уже привыкший к такому прозвищу (его кто только ни придумывал, повар не первый), кивнул фамулусу.

   – Жди. А еще лучше – почисти Рыжика...

   Молчальник Гуго, похожий отвисшими щеками, носом и подбородком на мастиффа, парочка которых сопровождала барона в поездке, лишь кивнул головой, показывая в какую сторону им идти. Похоже, что у местного камерленгера управляющий уже побывал: они обошли колокольню, миновали альмонарий[71]

и, остановились подле старой пристройки с распахнутой настежь дверью.

   К удивлению Шлеймница, нотариусом оказался сравнительно молодой священник, для чтения и письма даже не использующий очки. Придвинув утенсилии[72]

, он начал споро заполнять лист пергамента, изредка прерываясь вопросами типа: "Титул и чин родителей", "В каком коллегиуме обучаетесь", "Добровольно ли заключается соглашение". Короткие ответы Майера, порученца барона, студиозус слушал с интересом, узнав, например, что Вильгельм фон Граувиц – вассал immediati[73]

герцога Штирии Оттокара Девятого, что в случае нарушения обещания, то есть, отказа в обучении, барон обязуется выплатить Ордену и Густаву компенсацию в десять талеров, что для работы служителю Лулла будет предоставлен оборудованная рабочая комната, и, что с каждого заработанного гульдена следует отдать шесть крейцеров казначею ближайшей общины Конгрегации[74]

.

   Просидели около двух часов, почти до обедни, ожидая, когда стряпчий и его писарь оформят три чистовых экземпляра, исправят ошибки, поставят печать и скрепят договор четырьмя подписями. Получив свой лист, субминистратум сразу прибрал его в поясную сумку. Все. Теперь назад дороги нет. Зато – есть определенность и алхимическая мастерская. А главное, хоть какая-то свобода от постоянного надзора и жесткой монастырской дисциплины! Это будет стоить подороже двадцати золотых...

   ***

   Отстояв девятый час, благо далеко до церкви идти не пришлось, Густав и Николас вышли на Карлсплац. На Площади великого короля царило оживление. Взобравшись на поребрик центрального фонтана, некий человек, одетый в сине-зеленый дуплет, увлеченно размахивал руками и что-то рассказывал. Народ хохотал, выражая одобрение громким свистом.

   – Это что, комедиант? – поинтересовался Шлеймниц у Проныры, наверняка бывшего в курсе последних сплетен.

   – Это? – взгляд Проша метнулся с пышных форм дородной презрелой красавицы к фонтану. – Не, это покойник.

   – Кто?

   – Покойник, говорю, глухой? А, ты ж еще не в курсе! – Прош даже зажмурил глаза в предвкушении рассказа о событии, взбудоражившем весь город.

   – Слушай сюда, – начал фамулус, – Тут сегодня такое творилось! На казни... – сунул в рот кусок сушеного яблока, стянутого в трактире, где столовались слуги барона, – на эшафот вывели не одного. А всех шестерых! Представляешь? У них оказалось равное число ошибок! И судьи не смогли назвать худшего. Ага. Ландграф приказал налить шесть одинаковых кубков с вином, в один из них всыпали яд... кубки поставили на поднос и каждый трубадур сам себе выбирал... А потом – все залпом выпили... рядом палач с топором, и не захочешь, а хлебнешь. Ха! В общем, одному заплохело. Народ кричит, радуется, те, кому яда не досталось, чуть не плачут от счастья, певун блюет... а как рыгать перестал, сунул руку в кошель, вытащил безоар[75]