Текст книги "Индульгенция для алхимика (СИ)"

Автор книги: Вадим Тарасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

.

   Компания, впечатленная краткой проповедью отца Пауля, задумчиво примолкла.

   – Кхм, – прочистил горло патер. – Идите, хватит разговоров. И после заката не пейте пива, чтоб на страже не заснуть...

   На самом деле, о Пришлых, отец Пауль мог рассказать многое, поскольку в баронстве ему приходилось с ними сталкиваться не раз и не два. У доминиканцев в Граубурге не хватало людей, так что многих экспатриантов ловили простые крестьяне. А в тех случаях, когда иномирцы оказывались вооружены и палили из своих громобоев в первого встречного, требуя вернуть их обратно... тогда на помощь мирным жителям выезжал капеллан. Иногда ловили по три – четыре пришельца в год.

   Травля Пришлых началась около ста двадцати лет назад, когда на Лимбус накатила последняя, Третья Волна, приведшая едва ли не к катастрофическим последствиям. На Terra Prima в это время шел уже тысяча семьсот семьдесят пятый год... а на Terra Secunda – лишь тысяча пятьсот восемьдесят четвертый. Восточные отроги Рудных гор только – только освободили от слуг Азазеля, начали строить города, замки, крепости, вспахивать нивы... но тут появился рихтарж[84.1]

Антонин Нивлат, возглавлявший многотысячное крестьянское восстание. Моравия, Богемия и Силезия оказались охвачены огнем войны. Нивлат повесил епископа Брюннского и объявил себя маркграфом. Но его противник, гетман Биненберг, попавший на Лимбус в это же время вместе с полуторатысячным полком регулярной армии, с солдатами, вооруженными не только кремниевыми ружьями, но и пушками, против подобного решительно возражал. Кровопролитие продолжалось почти шесть месяцев и, закончилось, лишь, когда у обеих сторон вышел весь порох.

   Законные сеньоры вновь взяли власть в свои руки, гетманские плутонги[84.2]

уничтожили, крестьян – кого сослали на каторгу, кого – повесили, кого (в том числе и Нивлата) – четвертовали... за мир пришлось заплатить высокую цену. Тогда и вышел секретный циркуляр, предписывающий задерживать каждого Пришлого, в независимости от сословия, возраста и рода занятий. И с каждым десятилетием экспатрианты выказывали все большую агрессию, все лучшее вооружение. А после того, как в Лифляндии Пришлый смог узурпировать корону и три года противостоял объединенной армии курфюрстов, Церковь приняла Манифест, согласно которому каждый прибывший с Terra Prima, возрастом старше восьми лет, отправлялся на дознание в Орден Святого Доминика. А дальше – или берилловые рудники, откуда невозможно сбежать, или – ауто-да-фе.

   Не зря, ох, не зря, первая Папская Булла, изданная здесь, на Краю Ада, запретила не только порох, но изготовление и применение любого вещества, способного взрываться. К тому же серу в земле не находили, встречалась она только в горах Ледяных Баронств, соответственно стоила очень дорого, а ее получение находилось под контролем Церкви и Ордена Лулла. Зато сохранились и умножились рыцарские привилегии, жизнь человека, владеющего копьем и мечом, не обесценилась. А когда алхимики смогли получить черную бронзу...

   Патер вздохнул. Он понимал Густава. Но... больную овцу следует уничтожить, иначе, она заразит все стадо. И пусть инквизиторов все боятся, плюясь вслед, зато чуме безбожия и прогресса на Лимбус проникнуть не удалось. Кроме Джабана, острова – государства на востоке, врага не только христианских стран, но и земель, где почитают Будду, и, даже, Аллаха. Будь он проклят, этот Джабан...

   ***

   Цель ночной прогулки, трезвый а потому – злой, Адольфиус не понимал. И ладно бы они шли по дороге, в какое ни будь питейное заведение, а то просто, крутились вокруг лагеря, лазая то по кустам, то по камням... Хорошо, что хозяин хоть изредка на плечи брал, иначе лемур, со своими габаритами, совершенно бы вымотался.

   Нарезая очередной полуночный круг, индрик, двигавшийся впереди Проша тяжелыми, короткими скачками, напоминая своими "плюхами" раскормленную османскую жабу, неожиданно приземлился на что-то мягкое. И это мягкое, к ужасу обезьяна, зашевелилось!

   Индрик решил, что пришел его смертный час.

   Вопль, вырвавшийся из груди перепуганного до икоты лемура, разорвал ночную тишину не хуже оглушительного удара набата. После этого крика сразу произошла череда событий: нечто шевелящееся встало на ноги и превратилось в вооруженного дубиной незнакомца; подпрыгнувший от неожиданного крика фамулус не удержал равновесия, приземлился на пятую точку и грязно выругался; толстяк Адольфиус, начавший падать со спины восставшего от земли тела, не придумал ничего лучше, чем вцепиться зубами в первое попавшееся место... место оказалось под шоссами.

   Еще один вопль, в этот раз на пару тонов ниже, более похожий на рев раненого медведя, окончательно разрушил ночной покой и переполошил лагерь. По тревоге, первым в ночную тьму ушел капеллан, бросившийся в сторону терпящего бедствие Проныры, успев перед этим уронить зевающего студиозуса на землю. Следом за ним залаяли разбуженные собаки, внося свою лепту в получившийся бардак, затем, выскочили рыцари и братья – доминиканцы, укрытые нерасчехленными щитами, мгновенно заняв круговую оборону вокруг шатров сюзеренов.

   Густав, распластавшийся у костра, теперь судорожно пытался отползти в тень, стараясь незаметно убраться из-под прицела возможного стрелка. В это время из фургонов выпрыгнула тройка кутилёров барона, вооруженных луками, растворилась во мраке, на лагерь вновь опустился покой, нарушаемый лишь злобным рычанием мастиффов. Ага... возницы, значит, караулят внутри... Тишина продолжалось менее полуминуты. Затем, со стороны Проша, раздался короткий, резкий вскрик... Йоу! Еще один... на этот раз, от выгребной ямы... Яууу! Еще! Неужели нашего?

   – Бамммцц!

   В оглоблю повозки, над макушкой алхимика, ударил арбалетный болт. В животе внезапно стало холодно, по коже пробежали липкие мурашки страха. Шлеймниц пригнулся, стараясь вжаться в каменистый грунт, и, совершенно неожиданно, встретился глазами с иномирцем, лежащим под соседней телегой. От нахлынувших чувств у студиозуса даже перехватило дыхание.

   "ПОМОГИ!" – молил этот взгляд. – "Помоги, ведь ты же хороший, добрый... а я – хочу жить! Я – очень хочу жить! Понимаешь? Это – не мое, я запутался, я ничего не понимаю... Помоги! Прошу тебя... Помоги!!! Я сделаю все, что скажешь!!! Жить!!!"

   Густав, завороженный эмоциями, тяжелыми мускусными волнами исходящими от пленника, забыв о происходящем вокруг, испытывая неожиданное сострадание и жалость, словно увидел в госпитале тяжело больного ребенка, осторожно подался вперед, на помощь. Во взгляде Пришлого появилась радость надежды на спасение, словно повисший над пропастью, неожиданно хватается за руку своего лучшего друга и понимает, что теперь будет все хорошо, он выкарабкается!

   В чем он виноват? В том, что случайно попал из другого мира, с Прародины? В том, что и ему Господь предоставил шанс на спасение души? В том, что защищаясь, ранил рыцаря? Но не людям мерить его вину, а Богу! Отнимать жизнь у человека – значит вмешиваться в промысел Господень, ведь даже самые закоснелые грешники имеют право на Его прощение... И доминиканцы обязаны не на костер Чужака возвести, а помочь, направить, дать ему время и силы покаяться, отречься от своих еретических мыслей, получить, наконец, возможность исполнить План Божий!

   Невдалеке раздалось очередное "Йооок"...

   Шлеймниц остановился и посмотрел в сторону исчезнувших лучников.

   Наваждение отпустило, вновь нахлынул страх.

   Взгляд Пришлого изменился: в нем появилось непонимание, неуверенность, сменившаяся разочарованием, равнодушием, а затем... презрением?

   От маркуэ послышалась короткая команда. Появился фон Граувиц, снаряженный в длинную кольчугу, чудом застегнутый шаллер[86]

и горжет, со щитом, мечом на перевязи и расчехленым дротиком. По его приказу один из рыцарей, похоже, фон Лютт, бросился в сторону походного клозета, на помощь стрелкам. Старший брат – доминиканец – к лошадиному выпасу. Еще один башелье[87]

барона направился к месту, откуда донесся крик Адольфиуса. – Эй, костровой! – окликнул Густава кригмейстер. – Хватит валяться, иди сюда. Шлеймниц с опаской поднялся, отряхнул испачканный подрясник, ноги слегка подрагивали, но он подошел к фон Хильдегарду не выказывая страха. – Хм, – воин окинул фигуру студиозуса с ног до головы. – Боишься? – Алхимик молча кивнул. – Правильно. Но можешь перестать. Теперь стрелять не будут, – и, как бы подтверждая свои слова, опустил щит. – Рассказывай. Что случилось? – у старшего рыцаря имелась привычка не разбрасываться словами, говорил он очень скупо.

   – Э... не знаю... сначала закричал наш обезьян, потом – кто-то еще... А потом отец Пауль побежал туда, – студиозус махнул рукой, показывая направление. – Я упал, отполз в сторону... в меня из арбалета стреляли, болт едва в голову не попал! – Густава передернуло от недавно пережитых ощущений.

   – Не густо, – констатировал рыцарь.

   – Ха! Да они иссрядные хитреццы! – голос барона из-под шлема звучал исковеркано. – Напали не в утреннюю стражу, когда лучших воинов ставят, а пораньше, рассчитывая на олухов – новичков...

   В это время подбежал один из кутилёров.

   – Господин барон... – слегка задыхаясь, приступил к докладу стрелок. – Нападение отбито... вон там, – указал в сторону отхожего места, – трое сидели... не ожидали, что наш Мирх в темноте, как кошка видит... он одного сразу подстрелил, а они в нас из арбалетов... со взведенными ждали... сволочи... Рагушу ногу прострелили, но мы успели... я и Мирх этому гаду по стреле в пузо вогнали... а третий – побежал, куда-то в сторону болт выпустил... мы стреляли, но... Герр фон Лютт просит разрешения взять собаку, факел и... начать погоню.

   В круге костра показались еще пятеро: капеллан, Проныра, несший на руках Адольфиуса, и, третий рыцарь – башелье, фон Ридерхофф, толкавший перед собой свежескрученного пленника.

   Фон Граувиц скинул с руки щит, отстегнул забрало.

   – Нет. Передай фон Лютту, пусть возвращается. Не хватало еще на засаду напороться... Окажите помощь раненому, возьми с собой пару возниц, принесите ту падаль к фургоном. Только с той стороны положите. Давай, вперед!

   Кутилёр согласно кивнул, бросился выполнять распоряжение.

   Подошел отец Пауль и его сопровождающие.

   Фон Ридерхофф ударил ступней пленника под колено, одновременно толкнув вперед, вынуждая встать на четвереньки. Милитарий озабоченно покрутил головой.

   – Ваша милость, похоже, мы сильно ошибались, – он к барону. – Но такой наглости никто не ожидал, их атака вполне могла стать успешной.

   – А кто цель? Я? Или Ловец? – тон старшего Граувица стал угрожающим.

   – Сейчас узнаем, – пообещал патер. – Но, полагаю, истинная цель, – это он, – кивок в сторону распятого под телегой Пришлого. – Не похож наш новый знакомый на подосланного убийцу. Сколько их было?

   – Вместе с твоим – четверо, – подал голос кригмейстер. – Двоих убили, один сбежал. Думаю, к своему лошаднику. Рагуша в ногу ранили.

   – Могло быть и хуже, – барон уже справился с завязками и снял шлем. – Если бы не горластый толстяк – обезьян, мы бы сейчас из тебя, Преподобие, арбалетные болты вырезали. И не факт, что из живого.

   Патер согласно кивнул.

   – Да, сей достойный зверь воистину спас немало жизней. Похоже, на мессе в Рагенсборге, буду благодарить Господа за то, что он скрестил наши пути... Индрик оказался не только хорошим сигнальщиком, но и бесстрашным бойцом, вцепился в задницу этого негодяя не хуже королевского бульдога. Я, когда подоспел, смотрю – наш мерценариус на траве расселся, руками вокруг шарит, очки ищет. Ха! А они на одном ухе повисли, он, со страху и не сообразил. А обезьян с разбойником сражается, даже когда мерзавца оголовьем меча успокоил, то индрик все равно драть продолжал. Еле оторвали.

   Едва фон Хаймер закончил рассказ, как со стороны выпаса появился брат – доминиканец.

   – Коневоду голову дубиной проломили. Но жив, даже в себя пришел, – без предисловий начал инквизитор. – Надо людей послать, чтобы помогли ему до костра добраться. И при лошадях кого-то оставить.

   Барон начал поворачиваться к своему шатру, но увидел высунувшуюся между полами маркуэ смазливую мордашку служанки дочери.

   – А ну, брысь! – притопнул на нее ногой, словно на мышь. – Спать всем, кроме возниц! – на всю поляну объявил барон. – Они и Гуго, – ко мне! Все в порядке, все живы!

   Через несколько минут, отдав распоряжения мастифообразному управляющему, фон Граувиц, наконец, соизволил обратить внимание на пленника.

   – Кто ты? – голосом барона можно было заморозить небольшое озеро.

   Понимая, что выкручиваться теперь бесполезно, разбойник решил не упрямиться и до пыток дело не доводить.

   – Рушель Олонье, из Перпиньяна, Ваша милость...

   Рыцарь сплюнул.

   – Катар[88]

. Нечестивый еретик!

   – Нет, Ваша милость, я добрый католик... но меня сбили с пути...

   – Хватит! – резко одернул Граувиц. – Сколько вас всего? По какой причине напали на меня и моих людей? Отвечай! Ну? Живо!

   Пленник упал к ногам барона, пытаясь целовать сапоги:

   – Не губите, Ваша милость! Это все они, дувы! Четверо их... было! Не местные... Пришли в деревню Тобельбад, тут недалеко совсем... как раз перед Дождем. Ну... я им в кости проиграл... сказали: "Пойдешь с нами, отработаешь". Они место выброса раньше господина рыцаря нашли... хотели зайти с другой стороны... опоздали... говорят, ночью выкрадем, убивать никого не собирались...

   – Заткнись! – оборвал излияния пленника рыцарь. – Шкура... – и пнул по лицу, окончательно повалив на землю. – Связать его! Под вторую телегу, рядом с пришлым ублюдком, – это уже обращаясь к Гуго Майеру.

   – Ааа... – только начал кричать бродяга, как его оборвал тяжелый удар сапогом под дых.

   – Что скажешь, Пауль? – обратился Граувиц к задумчиво потирающему подбородок капеллану.

   – То же, что и раньше... хотел сказать. Дувдеваны... еще одни охотники на Попавших... конкуренты Ловцов и подстилки Джабана. За пфенниг и родного отца на Остров продадут. Видно, крепко на мели, раз напасть решили. А может, просто отчаянные. Думаю, что это не наше дело, Вильгельм. Сдадим Sanctum Officium, как только до Рагенсборга доберемся.

   Брат доминиканец, до этого молча стоявший рядом, согласно закивал.

   – Да, этих тварей, дувов, хватает. После каждого Дождя – две, а то и три группы наследят. Рыцарь Шлаффен говорил, что каждого шестого пришельца у нас перехватывают. А начнешь искать – сидят себе по деревням, некоторые – почтенные бюргеры, поймают, в подвал посадят и ждут, пока дувы пожалуют, продать им по дешевке ... Ничего, двоих сбежавших найдем. Обязательно. А главное – найдем Посредника. Но головы Гидры по имени "Алчность человеческая", счета не имеют...

   Капеллан фыркнул.

   – Деликатничайте больше. Тогда экспатрианты и Веру и Власть отнимут. Вон, как в Лифляндии, тридцать лет назад. У нас, в Порубежье, с такими разговор короткий. Петлю на шею – и на солнышке вялиться.

   Инквизитор пожал плечами.

   – Делаем то, что можем. Остальное – в руках Господа.

   Барон махнул рукой.

   – Все, не спорьте. Пауль, вон, Рагуша несут, лучше им займись. Выезжаем на рассвете, как только лекаря дождемся, время терять ни к чему.

   ***

   Время много и не потеряли. Утром, почти сразу после секундарии, прискакал полуглайв доминиканцев и привез невыспавшегося инфирмариуса. Врачеватель осмотрел Ловца, затем – кутилёра барона и Эммерика. Нашел состояние удовлетворительным (то есть – в дороге не помрут) и отправил отряд Граувица восвояси, оставшись ждать свой специальный полевой медицинский фургон в лагере фон Шлаффена, решив прооперировать рыцаря здесь, а не в городе.

   Повозкой теперь командовал то и дело ругавшийся Ханс, а бывший кучер вторил ему с организованной позади форейторского места лежанки. Трое вновь прибывших доминиканцев, привязав пленных к запасным лошадям, уехали раньше, оставив обоз барона далеко позади. К столице епископства подъехали после девятого часа, едва не переломав колеса на камнях, оставшихся после расчистки оползня. По обычаю барона, остановились в хостилиаре, благо им, не смотря на наступающую в воскресенье Троицу, совершенно бесплатно оказались отведены лучшие места. Капеллан на это сильно смеялся, заявив, что епископ Ваннборден, старый скряга, решил заменить денежное вознаграждение за поимку и бой с деликвентами, обычным обменом по предоставлению услуг.

   После комплеты чествовали отличившихся: Адольфиуса, Мирха, споро перебиравшего костылями подстреленного Рагуша, и, третьего кутилёра – Вертера Бонке. Густав, не смотря на веселье товарищей, почти не улыбался. У него из головы не шел взгляд – мольба Пришлого. Мог ли он ему помочь? Нет. А должен ли? Как христианин – да, возможно. Студиозус гнал из головы эти мысли, понимая, что уподобляется еретикам – вальденсам, но они возвращались снова и снова. И внутри точил червь сомнения: а правильно ли все то, что ему ранее говорили? Хорошо, хоть вслух не рассуждал...

   В результате, после полуночи, изрядно подгулявшая компания оставила напившегося в дрова алхимика вместе с обезьяном, спать на трактирной лавке, а сами попробовали добраться до Приюта паломников.

   Субботнее утро перед Троицей выдалось пасмурным. Рагенсборг проснулся от глухого удара "колокола кары", с башни собора Святого Петра извещавшего жителей о скором начале казни еретиков. Очевидно, дознаватели выяснили все, что хотели и, решили не тянуть, приурочив приговор к празднику. Народ, получив известие, потянулся на Рехтсплац[89]

, боясь опоздать к началу действа, а заодно и показать свою лояльность службе Инквизиции.

   Помост для епископа, судейской коллегии и представителей аристократического сословия, выстроенный основательно и со вкусом, пестрел от флагов и вымпелов. Благородные и священники постепенно рассаживались, в соответствии со своим статусом, а когда в ложе появился епископ Ваннборден в сопровождении соседа, пфальцграфа Штраубинг – Баварского, толстенького лысого старичка с красным носом и заткнутыми корпией ушами, то громко ударили литавры и затрубили сурмы[90]

.

   А затем на площадь вступили четверо монахов из Эммерамклостер – аббатства, что можно не напрягаясь разглядеть с городских стен, несущие перед собой черно – белую хоругвь инквизиции.

   Церемония началась.

   Трубы умолкли, раздался тревожный барабанный бой...

   Вслед за четверкой фратеров вышли три священника, наряженные в альбу, каппа магну и ст о лу[91]

. Средний держал в руках крест, высотой около двух ярдов, первый и замыкающий – зеленые ветви редкой в этих местах оливы. За ними... босые, наряженные в санбенито и корозу[92]

, со связанными за спиной руками и цепью на шее, концы которой находились в руках парочки дюжих стражников, шествовали дувдеван и Пришлый.

   Лицо Олонье казалось мордой чудовища из-за шишек, синяков, ссадин и пеньковой веревки, стягивающей рот. Его длинная узловатая фигура зловещей не выглядела, сломленный пытками и предстоящей ужасной смертью, еретик шел, словно не видя ничего вокруг, равнодушно наступая в редкие лужи, отражающие низкие серые облака.

   Пришлый же ступал, жадно вдыхая насыщенный городскими миазмами воздух, щурясь на хмурое свинцовое небо так, словно в нем светило яркое весеннее Солнце, вглядываясь в окружающие лица, как будто хотел запомнить всех, провожающих его на эшафот. Нет, выглядел он встревожено, но вполне достойно, пытался храбриться, делая все новые и новые шаги, на встречу страшной Судьбе, без помыканий и дерганья за цепь. Судя по всему, пытки к нему не применяли. Да и зачем? Его появление в этом мире – уже преступление, а какими – либо страшными тайнами экспатриант явно не обладал. Он что, такой смелый? Или не понимает, что скоро произойдет? Или на что-то надеется?

   Замыкал шествие строй монахов и священников, в черных рясах, с накинутыми на голову капюшонами. Их руки, одетые в железные перчатки, держали коптящие факелы, мерно покачивающиеся в такт неспешным шагам. Когда вся процессия вышла на площадь, пленников завели на эшафот, охранники передали цепь палачу. Остальные сопровождающие выстроились вокруг помоста, барабаны смолкли. В наступившей тишине, с городских улиц отчетливо слышался лай собак, меканье плохо выдоенных коз, слабый ветер нес на площадь вонь гнилой требухи из квартала мясников, любопытные птицы устроилось на крышах домов, приготовившись собирать остатки еды, всегда остающиеся после такого скопления двуногих.

   Со своего места поднялся старший судейский.

   – Ваше Преосвященство, уважаемый дом Ваннборден! Уважаемый господин пфальцграф, уважаемые благородные господа и дамы, высокочтимые мастера Церкви и вы, люди города Регенсборга, – низкий, хорошо поставленный голос слышался в самых дальних закутках площади. – Перед вами преступники, нечестивые еретики, дерзнувшие поднять руку на служителя Церкви и святого Доминика, рыцаря Конрада фон Шлаффена и тяжко его ранившие...

   Судейский распинался недолго. Сообщив, вкратце, в чем состоит суть преступления обвиняемых, он передал слово епископу.

   Дом Ваннборден, в свою очередь, принялся читать проповедь. Скучно не было, церковник великолепно владел словом: приводил цитаты из трудов святого Гилберта, Августина, Вонифатия, говорил о коварстве Сатаны, и, конечно, о том, что Край Ада – место для искупления грехов и спасения души, где искушение верующих – первая задача Диавола, и что Господь дал им всем шанс, отправив предков с Прародины сюда, на Лимбус Инферни.

   Затем пришел черед приговора. К эшафоту вышел Комтур Ордена святого Доминика, одетый в снежно – белую рясу и иссиня – черный скопуляр, в сопровождении двух младших фратеров. Братья – монахи вручили каждому еретику по потухшей свече и встали перед ними, держа в руках распятия.

   Каноник откашлялся и громко объявил:

   – Как нераскаивающихся грешников, упорных в своей ереси, святая наша мать Церковь исторгает их из своего лона и передает в руки светских властей.

   Младшие фратеры, символизируя предание анафеме, толкнули ладонями преступников в грудь. Комтур же продолжил:

   – Вещал апостол Иоанн: "Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе: так и вы, если не будете во мне. Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего. Кто не прибудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают[93]

". Так пусть же святой огонь очистит души этих грешников и они обретут спасение!

   Ауто-да-фе завершилось. Доминиканцы отошли в сторону.

   Вновь встал старший судейский.

   – Да будет так! Мирской закон гласит: ересь, идущая с Прародины, должна быть уничтожена вместе с тем, кто ее распространяет. А посему, житель иного Мира, именующий себя Сабадош Карой из Мишкольца, и его пособник, именующий себя Рушель Олонье из Перпиньяна, властью, данной нам жителями Регенсборга и Церковью, приговариваются к казни через succendit ad palum[94]

!

   Толпа радостно загомонила, а дувдеван задергался. Судья поднял руку, призывая к молчанию. Дождавшись тишины, закончил:

   – В виду завтрашнего праздника святой Троицы, исполнение приговора назначается... – взял короткую паузу, – немедленно!

   После этих слов судейского, площадь взорвалась радостными криками. Еще бы! Не придется ждать ноны, после которой, обычно, начинается казнь. А можно будет сходить на Ратушную площадь, посмотреть на представление бродячих артистов, они, говорят, собрались показывать комедию про толстого булочника и его вертихвостку-жену Матильду...

   Стражники схватили приговоренных за цепи, поволокли их к расположенной неподалеку "жаровне". Ей являлся эшафот, с двумя столбами, подле него лежали заранее приготовленные дрова и хворост. Вот тут Пришлый понял, что все заканчивается. Под гогот толпы он начал вырываться, пытался оттолкнуть, или пнуть мучителей, попробовал даже броситься с помоста головой вниз... Усилия оказались тщетными, охрана не зевала, через несколько минут оба деликвента оказались прикованными к бревнам. Подручные палача взялись обкладывать их сушняком, а Сабадош начал крутить головой, словно ища кого-то в этом ненавистном месиве из человеческих лиц...

   Густав, вместе с Николасом, стоявший на месте, отведенном младшим клирикам, даже знал кого. И по этой причине опустил голову, уставившись на грязные носки своих башмаков. Те глаза, с мольбой о спасении... они все еще тревожили его душу, оставляя чувство вины, некое внутренне беспокойство, ощущение, что поступил неправильно... В чем же причина? Почему не поговорил с отцом Паулем, не просил того о смягчении наказания Пришлому, не рассказал о своих сомнениях, даже ни разу не заикнулся о Чужаке? Струсил? Боится, что его заподозрят в осуждении и неодобрении поступков Доминиканцев? Обвинят в ереси и отправят вслед за этим несчастным? Да. Шлеймниц сейчас признавался самому себе, что испугался. А от понимания этого внутри становилось гадко, мерзко и тоскливо. Ведь он считал себя иным – добрым, набожным католиком, пытающимся бороться с несправедливостью. Нет, он ничем не лучше братьев – инквизиторов. Смерть этого несчастного останется на совести субдьякона, словно причастность апостола Павла, до обращения к Богу одобрившего убиение Стефана[95]

... Он поступил не по-христиански. Пилат точно так же отправил Господа на Голгофу... умыв руки. Нет! Все неправильно!

   Перед внутренним взором Шлеймница тут же возникли другие глаза. Серые. Строгие, но и участливые. И странно знакомые. Вкрадчивый голос повторял: "Не опасайся ничего! Ты – в руках своих братьев. И, все что мы хотим сделать, это для твоего же блага. Тебе еще неизвестно, в чем это благо состоит, но скоро узнаешь...". Этот голос наполнял душу надеждой на избавление от мук и терзаний, обещал благостный покой, умиротворение, радость сотворенной и исполнившейся молитвы...

   Густав изо всех сил зажмурился, сжал кулаки. Видение прошло. В висках оглушительно бухал пульс, сердце стучало где-то в районе горла, все тело покрылось холодным, липким потом. Алхимик несколько раз глубоко вздохнул и постарался успокоиться. Не следует давать повод окружающим усомниться в его благонадежности и слепой вере в непогрешимость Sanctum Officium. Открыл глаза и поднял голову. Над эшафотом поднимался густой, черный, жирный клуб дыма...

   ГЛАВА 5

   ***

   Брат Винифрид, приор Аллендорфского аббатства, положил на стол свежую депешу. В келье настоятеля пахло миррой, у Святого Распятия горела небольшая лампада, еще одна – освещала статуэтку девы Марии, стоявшую в неглубокой нише. Отец Сулиус, сухощавый седой старик, проживший семь десятков лет, но все еще полный сил и энергии, немного поморщился, повертел свиток в руках, отложил в сторону, после чего, изрек:

   – Любезный брат, присаживайся, и не заставляй меня искать очки и вчитываться в чужие закорючки. Я смотрю, письмо вскрыто, значит, адресовано тебе... так что будь добр, поведай суть сего послания! Без лишних подробностей, если можно.

   Глава соглядатаев, а заодно и ученой части коллегиума, фыркнул, почесал седую бороду, немного поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее; собираясь с мыслями, взглянул на узкую бойницу окна, и лишь затем перешел к делу:

   – Есть свежие новости из Эйзенаха. И записка из Рагенсборга, буквально только что доставлена паломником, которому оказалось по пути... Собственно, из-за нее я и зашел. Касается нашей лихой троицы, отправленной в вынужденное изгнание.

   Аббат удивленно и непонимающе нахмурился:

   – Почему из Рагенсборга? Ведь наши подопечные вот-вот должны быть в Мейссене?

   Приор опустил глаза, доставая из кошеля носовой платок – маппулу.

   – Они обладают удивительной способностью путать планы не только доминиканцам, но и нам. Не дошли они... даже до Наумбурга. Этот трехбровый хитрец заключил контракт на обучение... догадайся, кто будет Наставником? – Брат Винифрид отер слегка вспотевший лоб. В келье было жарко, аббат по-стариковски любил тепло и ненавидел сквозняки.

   Настоятель сухо пожевал губами, чуть раздраженно взглянув на своего заместителя:

   – Ты мне загадки не загадывай, стар я уже, чтобы голову ломать! Говори ясно и конкретно. Кто, где, по какой причине...

   Брат Винифрид приосанился, придал лицу строгое официальное выражение, и, объявил:

   – Наставником субминистратума Аллендорфского коллегиума Густава Шлеймница станет каноник Штирийской конгрегации, старший магистр ордена святого Лулла, декан Готтлиб фон Ветинс!

   Отец Сулиус от неожиданности закашлялся. Да так, что на выпученных глазах выступили слезы. Приняв от Винифрида стакан воды, аббат сделал пару маленьких глотков.

   – Учитель? – едва отдышавшись, чуть дрожащим голосом, переспросил настоятель. – Так он что, до сих пор жив? Столько времени ни слуху, ни духу... Ему сейчас уж за сто лет, наверное!

   – Угу-м! – физиономия брата Винифрида выглядела донельзя довольной. – Что, патер, молодость вспомнил? Наши с тобой поротые задницы? Старик в последние несколько лет от дел отошел, живет у сына своего друга, барона Граувица, в долине Тотенраух, на юге Штирийской Марки. Это известие отправил камерленгер Эйзенаха, правда, с небольшим опозданием, из-за праздников, – приор вновь принялся вытирать потный лоб.

   Аббат сокрушенно покачал головой:

   – Да, старик штучка еще та... Видно смог выделить species ad longum vitam[96]

, на встречу с Господом не торопится. Шлеймницу остается только посочувствовать. Кхм. Наш бывший Учитель весьма неплох, как человек, но как Наставник э... пожалуй, излишне требователен, – настоятель задумчиво почесал затылок и шею, припоминая свои студенческие годы. – Утешает, что изгнанному дисципулусу, для рукоположения осталось только реферарий защитить, к богословским и Орденским испытаниям он почти готов, глядишь, старикан много крови не выпьет... Но, попортит изрядно! Мда... Повезло парню... а что с запиской из Рагенсборга?

   – Хм, – приор оставил маппулу в покое и взялся теребить бороду. – Ее я получил от одного старого знакомца, удивившегося появлению в их городе двух наших юных служителей. Хотя, послание касается в первую очередь тамошних братьев – доминиканцев. Перед Троицей черно-белые устроили ауто-да-фе очередному Пришлому. И пойманному дувдевану. Дело, конечно, нужное и богоугодное, вот только поговаривают, что дува – люди барона схватили. Не без помощи некоей дрессированной обезьяны – гомункулуса... иначе, зачем студиозуса, облата и индрика, после воскресной мессы, в Капитул инквизиции приглашать? Пива попить в приятной компании?