Текст книги "Индульгенция для алхимика (СИ)"

Автор книги: Вадим Тарасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Тарасов Вадим

Индульгенция для алхимика

   ГЛАВА 1

   ***

   Его Высокопреподобие, старший брат – инквизитор Дедрик Кинцль, каноник Ордена святого Доминика, энергично потер озябшие руки, сложил их в пригоршню, и, попробовал согреть пальцы дыханием. В самом деле. Не к жаровне же идти? Подле нее экзекутор греется... Собачья должность, визитатор – проверяющий, почти все время – или в дороге, или в подвале. И что ни подвал, то обязательно маленький К о цит, ледяное озеро, где богопроклятый Люцифер терзает в своей пасти Иуду. Кто только придумал вести допросы в подвалах? Наверное, Великомученик, слабый человек столь часто и изощренно истязать себя не мог...

   – Записал? – осипшим голосом поинтересовался у своего писаря – аколита. – Повтори!

   – Сейчас, дом[1]

патер, – секретарь закончил выводить закорючки на большом куске пергамента. Бумага в подвалах быстро сырела.

   – Мая числа двадцать первого, в год одна тысяча семьсот четвертый от Рождества Христова в землях Лимбус Инферни, во время после третьей молитвы, в Аллендорфском аббатстве Ордена Лулла, что расположено в Тюрингии, после задержания, предписанного инструкцией, допрашивается ученик коллегиума, субдиакон Густав Шлеймниц. Все верно?

   Инквизитор удовлетворенно кивнул. Соблюдать инструкции и предписания – залог скорейшего продвижения по лестнице власти. Три дня подержать в камере, на хлебе и воде, без допроса, на четвертый – показать орудия пытки, и лишь на пятый – начинать разговор. Дел в п у стыни и так накопилось достаточно, еле успел закончить.

   – Поправь – Святого Лулла. В следующий раз накажу. Далее. Опрос происходит в присутствии наблюдателя аббатства, его Преподобия, препозита[2]

монастыря отца Винифрида и декана коллегиума, его Преподобия, отца Мартина, удостоверяющих личность допрашиваемого. Готово? Приступаю к дознанию.

   Сводчатый потолок подвала ощутимо давил на плечи, трещали фитили масляных светильников, сквозь камни сочилась вода, пахло сыростью, плесенью, крысами и... человеческим страхом. Мрачно и внушительно. Доминиканец взглянул на подследственного.

   Сидящий напротив парень имел обычное простецкое бритое лицо, покрытое редкими шрамами оспин, с небольшим перебитым носом и маленькими поросячьими глазками непонятного цвета, сидевшими в глубине черепа. Остриженная, как и положено субдьякону, русая чёлка, открывала невысокий покатый лоб, украшенный разорванной надвое левой бровью, которая теперь росла двумя пучками кустистых волос. Широкие скулы и тяжелая нижняя челюсть выдавали вовсе не благородное происхождение, а намечающийся второй подбородок придавал некоторое сходство с молодым кабанчиком.

   И кто бы мог подумать, что за столь заурядной внешностью скрывается живой и пытливый ум? Ведь смог же Шлеймниц обставить встречу с сестрой так, что об этом узнали только спустя декаду? А все попытки его разговорить, даже во время исповеди, как утверждает брат Винифрид, завершились ничем, студиозус весьма ловко уходил от наводящих вопросов. И сейчас, сидит, как будто по ошибке в камеру попал. Ни напряжения, ни страха... Обиженную мину только скорчил, праведник... Весьма перспективный молодой человек. Такие кадры пропадают! Инквизитор, чуть заметно вздохнул.

   – Итак, Густав Шлеймниц, рожденный в Гёттингене, в одна тысяча шестьсот восемьдесят втором году, в семье почтенного купца Фридриха Шлеймница?

   – Да, Ваше Высокопреподобие, – голос молодого субминистратума[3]

слегка дрожал, но звучал твердо.

   – Про вероисповедание и прочее не спрашиваю, раз являешься младшим служителем святого Лулла. Знаешь ли ты, по какой причине заключен под стражу?

   Короткая пауза.

   – Нет, дом патер. Этого мне не сообщили.

   Хитрец, однако! Не сообщили... Надо же?! Ладно, начнем издалека.

   – Знаком ли ты с фратером Клаусом Венехаймом?

   – Это который следит за учебными лаборариумами[4]

? – уточнил трехбровый.

   Нет, он что, издевается? Кинцль даже фыркнул. Разговор его начал немного забавлять.

   – Значит, знаком, – тон доминиканца стал утвердительным. – А знаешь ли ты, что теперь бедняге предстоит три года корчевать пни в Фулденском урочище? Благодаря тебе, между прочим! – уловка старая, но можно и попробовать. Вдруг попадется?

   Подследственный осторожно потер нос двумя пальцами.

   – Мне? Тогда я рад за него. Брат Клаус давно хотел отпроситься у настоятеля на другую работу. Жаловался на отросший живот.

   Инквизитор криво улыбнулся.

   – От живота он теперь избавится. Не без твоей помощи, конечно...– и, многозначительно замолк.

   Шлеймниц ничего не сказал, поскольку прямого вопроса не ставилось. Хм. Не дурак.

   – Но речь сейчас не о нем, а о твоей сестре, – доминиканец сменил тактику, выкладывая первый аргумент. – Знаешь ли ты, что она бежала из монастыря клариссинок, куда ее определили попечители?

   Густав утвердительно кивнул.

   – Да, дом патер. Я об этом слышал.

   Попробуем закрепить и выложить еще один факт:

   – А тебе известно, что она бежала вместе с еретиком и изменником Короны? Со своим любовником Йозефом Франке?

   Студиозус недоуменно вскинул брови. Да ему в театре играть надо!

   – Нет, Ваше Высокопреподобие! Неужели? Бедная сестра... – и удрученно опустил голову.

   – Ты еще скажи, что вы после этого не встречались, – ехидно заметил Кинцль, ожидая ответ на провокацию.

   Вот тут студиозус клюнул.

   – Нет, дом патер. Свою несчастную сестру я не видел с тех пор, как поступил в коллегиум. То есть, почти пять лет.

   Инквизитор тут же сделал подсечку.

   – У нас есть свидетели, которые вас видели здесь, в аббатстве около двух месяцев назад. Ты сможешь опровергнуть их показания?

   Но ловкач выкрутился:

   – Ваше Высокопреподобие, да мало ли с какой паломницей я мог разговаривать, указывая дорогу? Если ее узнали, то почему не задержали? Разве приметы, развешанные в каждом полицайстве, написаны мелким почерком? Повторю: с сестрой я не встречался. Ибо говорил Каин: "Я не сторож брату своему". А я – сестре.

   – А, так она вырядилась пилигримом? – колкость студиозуса доминиканец пропустил мимо ушей.

   – Не знаю, дом патер. Но с иными женщинами я просто не беседую. У нас монастырь, а не Гамбургский порт.

   Кинцль хмыкнул и сделал попытку атаковать еще раз:

   – А с Йозефом Франке?

   – Нет! – звучало категорично. – С ним, с этим мерзавцем, я вообще незнаком!

   – Ты торопишься с ответами, молодой человек, – голос инквизитора стал мягким и задушевным. – Пойми, ты в руках своих братьев. Не опасайся ничего! Ведь все что мы хотим сделать, это для твоего же блага. Тебе еще неизвестно, в чем это благо состоит, но скоро узнаешь... Продолжаешь настаивать? Подумай!

   – Дом патер... – студиозус шумно сглотнул слюну, – я понимаю... вы желаете лишь добра... – облизал пересохшие губы, нервно взглянув в сторону экзекутора, ради развлечения взявшегося крутить в пальцах щипцы для выдергивания ногтей, – но я действительно не виделся ни с сестрой, ни с Франке! Ваши свидетели ошибаются!

   Инквизитор молчал, не отрывая взгляда от подследственного, ожидая, пока тот начнет ерзать на стуле. Но Шлеймниц смотрел прямо, всем своим видом словно говоря: "Я не вру!" и дергаться не собирался. Вот упрямый осел!

   – И, конечно, куда они могли бежать, ты не имеешь никакого понятия? – этот вопрос доминиканец задал уже для проформы, даже не надеясь на ответ. Но ошибся.

   – Я могу только предполагать, Ваше Высокопреподобие. Скорее всего, они перешли Колючие горы, и стали искать укрытия у наших родственников, Хевелиушей, в Гданьске. Еще могли попробовать сесть на корабль до Ледяных Баронств... или Джабана. Но, повторю! С ними не встречался! И где прячутся – не знаю.

   Каноник лишь недоверчиво покрутил головой.

   – Значит, добровольно говорить не желаешь, – посмотрел на палача. Жаль, что в отношении этого деликвента[5]

запретили пытку. Уж больно упертый оказался, ни предвариловка, ни открытые факты его не берут... но на дыбе и не такие языки развязывали. Ладно, в конце концов, нужен не этот жалкий студентишка, а еретик Франке. Упорствует? Пускай. От охотников еще ни одна "лисица" не ускользнула. Комтур[6]

предупреждал: допрос вести мягко, жестких методов не использовать, чуть пугнуть – и хватит. У епископа явно есть задумки...

   – Я сказал все, что мог, Ваше Высокопреподобие, – пожал плечами субдьяк. – Добавить мне нечего.

   – И ты готов свидетельствовать на Библии? – брат – инквизитор вновь потер руки, к этому времени уже почти согревшиеся.

   – Да, дом патер, – твердо ответил субдьякон. – Хоть сейчас!

   – Отец Винифрид? Отец Мартин. Будьте очевидцами! – и протянул Шлеймницу свое старое Евангелие в истертом кожаном переплете. – Ты успеваешь записывать? – в сторону секретаря.

   – Э... да... герр Кинцль... готово!

   – Клянись, Густав Шлеймниц. Клянись в своих словах!

   Субминистратум поклонился, поцеловал серебряный крест обложки, положил левую руку на сердце, прижал Святое Писание куда-то в область солнечного сплетения и, торжественно произнес:

   – Говорю Вам, клянясь на Священной Книге! Элизу Шлеймниц и Йозефа Франке в этом году я не встречал и с ними не разговаривал!

   – Свидетельствую, – глухо пробасил отец Винифрид.

   – Свидетельствую, – проскрипел отец Мартин.

   Визитатор лишь досадливо цыкнул зубом. Такая клятва не стоит ровно ничего, юнец опять нашел выход. Ведь беглецы могли сменить имена и документы, так что формально студиозус ни капли не солгал...

   – Хорошо же! – угрожающе произнес Кинцль. – Вы, молодой человек, о наказании клятвопреступников помните? Замечательно! Тогда идите, и не забывайте об этом!

   Студиозус смотрел на доминиканца непонимающе.

   – Я могу идти? – не веря своим ушам, переспросил Шлеймниц.

   – Да, – подтвердил каноник. – Ты свободен, можешь идти. Если потребуешься, то тебя найдут!

   Субдьяк встал.

   На своей скамье зашевелился глава монастырских соглядатаев, отец Винифрид.

   – Да, брат? – не по Уставу обратился к нему инквизитор. – Ты что-то хотел сказать?

   Второе лицо аббатства от такой фамильярности слегка дернул щекой, но все же произнес:

   – Э... да, герр Кинцль. Обратиться к студиозусу Шлеймницу. С вашего позволения, – чуть ехидно добавил препозит.

   Следователь кивнул.

   – Дозволяю, – и бросил писарю, – Аколит, заканчивай протокол. На моих словах, дальше не надо.

   – Кхм... – приор оправил складку рясы. – Густав, иди, умойся – и на святое причастие. А потом – на исповедь, настоятель тебя ожидает. И нигде не задерживайся!

   Субминистратор осенил себя крестным знамением, поклонился присутствующим, на негнущихся ногах пошел к выходу. Его выпускают! Господи, чудны дела Твои, Господи!

   ***

   Беседа с настоятелем началась с неожиданного вопроса.

   Отец Сулиус, подозрительно взиравший на хмурого, чуть отощавшего, субдьякона, пригладил бороду и поинтересовался:

   – Скажи, любезный юнгерменн[7]

, как поживает твой товарищ, которого ты привел из Сантьяго-де-Компастелло? Хорошо ли он справляется со своими обязанностями фамулуса[8]

? К поступлению в коллегиум еще не готов?

   Шлеймниц, ожидавший совсем другого, слегка опешивший от такого поворота темы, не нашел ничего лучше, чем выдать первое пришедшее в голову, то есть неприукрашенную правду:

   – Нет, дом аббат. Грамота дается ему тяжело. Но он старается... А помогает в меру своих скромных сил, лично у меня нареканий к лиму[9]

Прошу нет. Но, думаю, что перед Испытательным Капитулом он сможет предстать не ранее, чем через год.

   Голос студиозуса, приятный молодой баритон, слегка хрипел, выдавая пережитое напряжение.

   Пресвитер недовольно покрутил головой.

   – Тем хуже. В таком случае ему придется разделить твою участь. Ты понимаешь, что мы вынуждены тебя наказать? – в речи аббата послышались строгие официальные нотки.

   Густав молча кивнул.

   – Это радует. Кхм. Не придется много объяснять. То, что освободили из-под следствия, это, конечно, хорошо... Но причина в другом. Если карать всякого, подозреваемого инквизиторами, то нам всем место или на рудниках, или – в подвалах, – настоятель тяжело вздохнул, затем продолжил уже без напускной строгости. – Я тебя исключаю из коллегиума. Вынужден это сделать. Орден святого Лулла не может позволить, чтобы в его служителя тыкали пальцем и говорили: "Смотрите, это брат той доброй монахини, что удрала с первым встречным проходимцем, до того ее демоны одолели. И этот, поди, такой – же, прихожанок соблазняет Царствием Небесным, ищет любовницу побогаче"...

   Шлеймниц вскинулся.

   – Но дом аббат, вы же знаете...

   – Тише, тише, сын мой, – отец Сулиус выставил перед собой аристократически узкую ладонь в защитном жесте. – Знаю я, визитаторы тоже знают. Но... Миряне обсуждают бегство сестры Элизы не только в Гёттингене, эта скандальная новость, как зараза, проникла и в другие города. Еще бы! Впервые за триста с лишним лет, монахине, соблазненной пособником дьявола, удалось обвести вокруг пальца каноников Капитула и скрыться от инквизиторов. Такого удара по своему престижу Доминиканцы не потерпят. Рано или поздно ее найдут, определят наказание... Ты можешь остаться в Аллендорфе. Здесь, – настоятель выделил слово, – и в Романии, учиться тебе запрещено. Пройдет время, пересуды утихнут, тогда восстановят... в студентах и в субдьяконах. И, возможно, рукоположат. Но сколько этого ждать – известно одному Богу, – настоятель поставил локти на стол и сплел пальцы в замок, ожидая, пока его слова дойдут до ученика.

   Густав соображал быстро.

   – Дом аббат, выходит... я исключен... но могу учиться в другом месте? За пределами Марки? И там смогу получить священный сан?

   – Да, любезный друг, ты все понял верно, – настоятель одобрительно кивнул, – Тебя убирают только из коллегиума, но не отрешают от служения святому Луллу. Алхимики нужны государству... и народу. Орден потратил много сил, времени, ему скандал не нужен, но и ждать, пока все закончится – не резон. Уедешь в Сецехов, Падую, Наварру... Или, если получится, найдешь Наставника поближе. Кхм. Возможно, кому-то из братьев Ордена, служащему в приходской церкви, нужен молодой помощник. Конечно, если сан позволит тому брать дисципулусов[10]

. Тогда через полгода святой Лулл получит нового дьякона, а через несколько лет, да поможет Дева Мария – плебана[11]

.

   В комнате воцарилось молчание. Густав переваривал сказанное пресвитером. Исключили? Да разве это беда? Могло быть и хуже! Кричал бы сейчас под пыткой, например... А то, что нельзя учиться в Романии? Так даже хорошо. Уйдет из-под присмотра местных инквизиторов. Здесь ему и вправду покоя не дадут!

   Просидевший в подвале половину декады, Шлеймниц оказался настроен решительно. Сейчас он был согласен идти куда угодно, лишь бы подальше от следователя:

   – Я готов, дом аббат. Тут, в монастыре, не останусь. Куда посоветуете отправиться?

   Пресвитер усмехнулся.

   – Молодость, молодость... пора торопливых решений и безрассудных порывов, – патер взял перо, подвинул чистый лист пергамента.

   – Ступай в Сецехов, он ближе всего. Хоть и через горы добираться... Я напишу ходатайство епископскому викарию, он выдаст разрешение и проблем в новом коллегиуме не возникнет. Правда, придется заглянуть в Мейссен... Но неделя – другая, тебя особо не задержит... Да! И облата[12]

забери, вместе с его зверюгой, – вспомнил, с чего начал, отец Сулиус. – От этого Проша, толка, прости Господи... вред один от него, в общем. А от его жирной мартышки – еще больше, в который раз брат – апокризиарий[13]

жалуется, что на кухне безобразничает, – оживился настоятель, вспомнив проделки приблудного монастырского обезьяна.

   Густав, смекнув, к чему клонит настоятель, аккуратно встал на колени и перекрестился.

   – Отпустите грехи мои, дом аббат. Ибо даже левая рука не всегда ведает то, что творит правая... А на мне тень прегрешения сестры и проступки тех, за кого я в ответе перед вами и Богом. Смиренно прошу исповеди...

   ***

   С Николасом Прошем, монастырским облатом по кличке "Проныра", личным фамулусом студиозуса и постоянной головной болью всего аббатства, Густав смог увидеться и поговорить только после сексты[14]

. Еще во время службы подал знак, Ник согласно кивнул, мол, "все понял", и из церкви они вышли вместе, забрав по дороге, рядом с кухней, еще одного, третьего своего компаньона, гомункула Адольфиуса.

   Устроились на хозяйственном дворе, подле госпитальной прачечной. Сели на колоду для отбивки белья, греясь на веселом майском солнышке. Прош начал что-то выговаривать вечно голодному ручному обезьяну – лемуру. Зверь из пробирки, вполуха слушая очередной разнос от поильца и кормильца, флегматично пережевывал кусок где-то подтибренного копченого сыра. Наконец, убедившись, что лишних свидетелей нет, Проныра отвлекся от воспитания подопечного кочкодана[15]

и участливо заглянул в лицо Густава, по-дружески похлопав товарища по колену.

   – Эк ты схуднул, бедняга! Не кисни! Пузо не болит? Инквизитор невинности не лишил? – за свои идиотские шутки Николас уже не раз оказывался бит (и не только Густавом) но все никак не унимался.

   – Иди ты! – отмахнулся Шлеймниц, разыскивая в поясной кошелке кусочек сладкой просфоры, оставленной для Адольфиуса после святого причастия.

   – Не пойду! Пока все не расскажешь, – чуть поморщился фамулус, наблюдая, как и без того откормленный до невозможности лемур одновременно запихивает в пасть обмусоленный сыр и булку. – Отец Мартин про тебя все уши прожужжал. От злорадства, чуть не лопается: "Я давно говорил, что этого толстопузого гнать надо. Только не слушал никто. Так сейчас, под пытками, все выложит, инквизитор сразу поймет, какую бестолочь наш аббат под крылом пригрел!", – Николас очень похоже спародировал дребезжащий голос Наставника по рудам.

   – Пришлось в пиво ему плюнуть, – продолжил облат. – Не мог же я просто так терпеть, как при мне, моего же благодетеля хают.

   Посмотрев на сморщенную, словно от зубной боли, физиономию своего товарища, послушник понял, что слегка перегибает палку и продолжил уже нормальным тоном:

   – Давай, выкладывай с подробностями. Как отсидка прошла? На дыбу не вешали?

   Студиозус вздохнул, передернул плечами, вспоминая мрачную подвальную келью.

   – С подробностями – сильно долго будет. Расскажу... потом, постепенно. Ожиданием пытали, а хуже ничего нет. Про сестру спрашивали, куда они с Йозефом сбежать могли...

   – Ну а ты? – облат развернулся к приятелю.

   – Я? – Густав хмыкнул. – Отправил их в Гданьск, к Хевелиусам. Правда, они года два, как померли... теперь даже Мастер экзорцизма допросить не сможет. В общем, обошлось. Пока обошлось, – уточнил Шлеймниц. – У нас теперь новая проблема. Меня настоятель из коллегиума исключил... из-за сестры, в общем. Боятся, что к их рясам грязь прилипнет. Сначала я испачкаюсь, а потом и Орден замарается. Предложили на выбор: либо здесь сидеть, ждать, неизвестно чего, либо, в идти в другую школу. Так что, завтра мы с тобой в Мейссен отправляемся, а оттуда – в Ржечь, в Сецехов, – окончил доклад Густав, наблюдая, как у Проша изменяется лицо.

   – Э! Подожди! Как так "мы с тобой"? – фамулус едва не подскочил, перепугав резким движением задумчивого ковыряющегося в зубах Адольфиуса.

   – А вот так, – студиозус вытащил из своей сумки кусок не раз чищенного пергамента и помахал им в воздухе. – Подорожная на нас двоих. Отец Сулиус распорядился. В мое отсутствие тебя здесь терпеть не будут. А жирного, – Густав кивнул головой в сторону прислушивающегося к их разговору индрика, – тем более. В раз на жаркое пустят. Брат Юлиус давно на него ножи точит, обезьяньи мозги, говорит, деликатес...

   – И вовсе он не жирный, – обиделся за погрустневшего лемура Николас. – Он это... фигура у него такая! – нашелся облат. – Значит, нам вместе с тобой тащиться? В такую даль? Через Большой Хребет? Ох... бедные мои ноги... Бедные ноги... а может, мне срочно заболеть? – Проныра решил сделать попытку хоть как-то открутиться от предстоящего похода.

   – И не надейся! – Шлеймниц энергично взмахнул рукой. Адольфиус, от осознания предстоящей перспективы, выпучил глаза так, что казалось еще чуть-чуть – и они вылезут из черепа и, издал короткий испуганный "хрю". – Брат инфирмариус[16]

так вылечит, что зад пробкой затыкать придется. И обезьяну – тоже, – добавил студиозус, отгоняя ладонью от носа испорченный воздух. – В общем, остаться не рассчитывай. Меня только задержишь. Смирись с судьбой и начинай собираться в дорогу. Ты понимаешь, о чем я?

   Николас прикрыл глаза.

   – Понимаю, не дурак. Раз уходим, то и монеты из тайника забрать надо. Денежки в дороге нужны... – Проныра взъерошил отросшие до мочек ушей светло – соломенные волосы. – С другой стороны, почему бы и не прогуляться? А то в Аллендорфе, если честно, уже поднадоело. В новиции я все равно не собираюсь, а разницы, где тебя рукоположат – здесь, или в Ржечи, особой не вижу. Главное, получить теплое местечко, что бы я, с твоей помощью, мог делать наш маленький гешефт.

   Густав пожал плечами.

   – Все в руках Господа. И моя карьера, и – твое благополучие. Лишь бы подальше от Sanctum Officium[17]

. Сходи в деревню, постарайся раздобыть продуктов. На монастырском пайке мы далеко не уйдем. А завтра к вечеру нужно добраться до Эрфурта, заночуем в монастыре Святого Августина.

   – Может, лучше, в таверне? – с надеждой забросил удочку Николас. – Тебе, после подвала, полезно будет! Хорошо поужинаем, послушаем новости, выспимся на мягких кроватях, а не на соломенных тюфяках... с животом, набитым всякой дрянью, – добавил Проныра, уклоняясь от подзатыльника.

   – Не богохульствуй, – Густав сурово пресек попытку облата пожить в роскоши. – Господь дает монахам блага духовные, а не мирские. Нам предоставят кров, и пищу, благословленную настоятелем, а это будет получше еды, которая недавно тявкала или мяукала. А деньги нам потребуются, дабы не идти пешком. Или ты предпочтешь тащить Адольфиуса на закорках? – и студиозус скептически уставился на фамулуса, как бы оценивая физические возможности последнего.

   Уважения они не вызывали. Низкорослый и худой, с узкими плечами и тонкими плетьми рук, крупной головой с лохматой шевелюрой, стриженной "под горшок", большим носом, увенчанным очками в позеленевшей бронзовой оправе, за которыми прятались хитрые серые глаза, мясистыми, словно у мавра, губами, редкой козлиной бороденкой и шеей толщиной в черенок мотыги, облат, скорее походил на мокрого растрепанного воробья, чем на рыцарского тяжеловоза – дестриэ.

   В ответ Николас покрутил указательным пальцем у виска, жест, у него означавший: "Ты что, рехнулся?", и высказался:

   – Нет, положительно, тебе в голову иногда приходят светлые идеи. Правда, как мне кажется, тут ты печешься не только о моих, но и о своих удобствах. Это правильно... Так может, в деревне поспрашивать, вдруг, кто завтра в Эрфурт отправляется?

   – Обязательно спроси! – поддержал Густав. – Не то мы к августинцам только на Петра и Павла[18]

поспеем. Даже если обезьян будет всю дорогу бежать.

   Индрик, обиженный критикой в сторону своей персоны, выразил недовольство, показав студиозусу длинный коричневый язык. Густав только покачал головой. Проныра не раз утверждал, что лемур все понимает и может изъясняться жестами, которые он (Проныра) даже может перевести на человеческий язык. Но переводил редко, потому что перевод, как правило, получался очень уж похабный.

   – Давай, дружище, собирай пожитки, – Шлеймниц встал с колоды. – А я пошел к отцу – келарю, договариваться на счет вещей в дорогу...

   ***

   На следующее утро, из открывшихся с рассветом ворот Аллендорфского аббатства, навстречу восходящему солнцу вышло три разномастных фигуры, бодро зашагавшие по дороге на Эрфурт. Вообще-то шагали только двое: один невысокий, тощий и нескладный, одетый в шерстяной коричневый подрясник, болотного цвета шаперон и, теплую войлочную жилетку, слегка не дотягивающую до хоппиланды[19]

; другой – плотный, широкоплечий, с вызывающим уважение и зависть брюшком, прикрытым серо-зеленой рясой и коротким плащом, на голове – серый пелеус[20]

. А третий... ростом едва около ярда, покрытый светло-серой и черной шерстью, с острой мордочкой, волосатыми ушами и выразительными янтарными глазами, размером своего пуза почти не уступающий самому здоровому в компании... в общем, раскормленный обезьян. Только наряженный в залатанные холщовые панталоны, мягкие кожаные сапожки на завязках и, передвигающийся вперед короткими скачками, а не степенным шагом, подобающим солидному члену монастырской братии.

   Воздух оказался не по-весеннему холодным, на землю и ярко-зеленую траву легла изморозь, посеребрив их ледяным узором. Со стороны виноградников плыли клубы сизого дыма; монахи и конверзы[21]

, пытаясь уберечь молодые цветоносы от заморозка, жгли костры. Дорога вилась мимо окружающих монастырь огородов, постепенно сменяющихся полями, отдыхающими под паром или, засеянными черными бобами – любимым гарнирным блюдом брата – повара, втайне ненавидимым всеми остальными.

   Отмахав около полумили, троица остановилась. Обезьян совсем выбился из сил. Николас, уже в который раз, просительным тоном обратился к Шлеймницу:

   – Гусь[22]

, да возьми ты его уже! Ведь к Долговязому Отто опоздаем...

   – Твой зверь, тебе и нести, – отрезал студиозус, поправляя котомку за плечами. – Из Безансона нес? Нес. А сейчас чего? На моем хребте в Рай въехать хочешь? Хвост козлячий...

   – Тогда он весил раза в три меньше, – Проныра подвинул съехавшие к кончику носа очки. – Ну, давай, Гусь, что тебе стоит? Хотя бы до развилки. А там, до телеги, я уж дотащу, как ни будь, – своими стенаниями послушник мог разжалобить даже Великого Инквизитора.

   – Точно? – подозрительно уточнил Густав.

   – Да точно, точно! – успокоил облат. – Перекресток примерно через милю будет.

   Шлеймниц немного посопел, но в конечном итоге, сдался:

   – Ладно. Уговорил, импур[23]

близорукий. Но, – студиозус поднял вверх указательный палец, – только до перекрестка. Дальше сам потащишь.

   Николас, поглощенный отвязыванием от пояса небольшой кожаной фляги, в ответ только "угукнул". Промочив горло аббатским вином, не обращая внимания на жалобные хрюки Адольфиуса, с малых лет неравнодушного к алкоголю, фамулус, наконец, задал давно волнующий его вопрос:

   – Как думаешь, они специально это все подстроили? – свои самые большие тайны, внутри монастырских стен, приятели предпочитали не обсуждать. Никогда не знаешь, откуда могут расти уши.

   – Наверняка, – Густав принял флягу и сделал пару глотков. – Фу, еретика тебе в костер... кислятина... – субминистратум закашлялся. – Думают, что я знаю, где Элиза, и, покинув Романию, попробую с ней связаться, – вытирая выступившие слезы, студиозус вернул емкость хозяину. – Ну... мы с тобой это уже обсуждали. Им не несчастная моя сестра нужна, а Йозеф...

   Прош заткнул горлышко пробкой и занялся процессом возвращения баклажки на место.

   – Ага. Интересно, чем он им так насолил? Обычный рыцарь – бродяга, таких на тракте – десяток на лигу, – справившись, испытующе взглянул на товарища. – Неужели только тем, что похитил Элизу? Да ни за что не поверю!

   – Ха! Если б знали... то меня из застенка бы не выпустили. И тащиться к импуру на рога нам бы не пришлось... – Шлеймниц примерился к обезьяну. – Но инквизиторы, по какой-то причине уверены, что мы не в курсе. Так что лучше продолжать оставаться в неведении, – закончил он. – Давай, закидывай толстяка за спину, сверху, на котомку.

   – Да, ты прав. Я подумал, может, мысли какие появились... раз нет, то присядь немного, мне не дотянуться, – Проныра сделал строгое лицо и непререкаемым тоном обратился к лемуру:

   – Адольф! Сейчас поедешь на нем, – для пояснения, ткнул пальцем в хмыкнувшего Густава. – Сидеть спокойно, не чесаться, не чихать, руками держись за воротник плаща. Ты все понял?

   Индрик склонил голову набок, и сделал самое умильное выражение мордахи. Ехать на ком-то – просто отлично! Он с самого начала голосовал против этой эпопеи, но его мнения особо никто не спрашивал. Пришлось смириться с судьбой, обуться в ненавистные пинетки и отправиться в дорогу вместе со своими принципалами[24]

. Так что если появилась возможность улучшить комфортность путешествия, то ей непременно следует воспользоваться. Лемур протянул Николасу лапы. Прош нагнулся, кряхтя, поднял воспитанника на руки и, с маху, забросил обезьяна на хребет своего товарища.

   – Ух, козий хвост, до чего тяжелый... – Густав осторожно выпрямился, а индрик начал возиться, устраиваясь поудобнее.

   – Ну что, готов? – поинтересовался фамулус, поправляя очки. – Вперед?

   – Пошли, – согласился студиозус, улыбнулся, показав крепкие желтоватые зубы с дыркой на месте левого верхнего клыка и, размашисто перекрестися. – Вперед, навстречу неизвестности. А ab incursu et daemone libera nos Domine[25]

.

   ***

   Отец Сулиус поднял глаза на вошедшего в келью брата Винифрида, вопросительно изогнув бровь.

   – Все в порядке, Отто их встретил, – доложил приор. – Шлеймниц, по-моему, о надзоре догадывается, но никаких действий не предпринимает. Пока, во всяком случае, – поправился он. – Так что будем ждать известий из Эрфурта.

   – Ты по-прежнему считаешь, что он сможет продолжать дурить инквизицию? – аббат отложил пергамент и перо в сторону.

   – Deus in adiutorium[26]

, – пожал плечами отец Винифрид. – Пусть попытается. Другого шанса у него может и не быть...

   ГЛАВА 2

   ***

   Одно дело – путешествовать в хорошую погоду, когда макушку пригревает солнышко, теплый ветерок поддувает под полы рясы, птички услаждают слух, а глаз радует свежая зелень листвы. И совсем другое – тащиться на своих двоих, в дождь, который противными холодными струйками стекает за шиворот, по какой-то причине минуя капюшон, в башмаках хлюпает вода и насквозь промокшая одежда, неприятно липнет к телу.

   Начиналось все очень даже неплохо. Задержавшийся с выездом Долговязый Отто встретился приятелям раньше, почти на развилке дорог, а не возле дегтярни, о чем договаривались ранее. Счастливый Николас, избавленный от свой очереди тащить нелегкий живой груз, с радостью пересадил Адольфиуса в телегу, взгромоздился туда сам, после чего достал из котомки припрятанный бурдюк с вином, рассчитывая провести всю дорогу до Эрфурта наслаждаясь приятной беседой и дегустацией хмельного напитка. Густав не возражал.

   К монастырю Августина добрались засветло, брат – привратник еще не закрыл наружные двери. Долговязый переночевал вместе с ними, в приюте для пилигримов, на утро довез до города, встретив в очереди выезжающих своего старого знакомца, рыжего Михаэля, гончара из Эйзенаха, возвращавшегося на Пентекост[27]