Текст книги "Ключ"

Автор книги: Вадим Собко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Глава третья

Вот так и бежали годы, вот так и переходил из класса в класс Демид Хорол, каждый месяц узнавая, сколько потрачено денег на его маленькую жизнь. Числа в красной книжечке росли и росли, они уже перевалили за сотни, стали тысячами, и когда Демид заболел ангиной с высокой температурой, то самыми страшными видениями его бреда были эти цифры.

– Вы спокойно идите на работу, я пригляжу за ним, – сказала тогда Ольга Степановна.

– Спасибо, – с легким сердцем ответил Колобок, – человек человеку друг, товарищ и брат.

Старуха ничего не ответила на это, только с горечью посмотрела, с каким облегчением, почти радостью захлопнулась дверь за Колобком. Вот странная вещь, дверь – что с нее взять, мертвая доска, а как точно может передать и характер, и настроение человека, который ее закрывает или, наоборот, старается открыть.

Ольга Степановна долго сидела около кровати больного мальчика и поначалу не могла понять, почему он в своей бредовой маяте все время с ужасом вспоминает о каких-то сотнях и тысячах и горячечно повторяет: «Я отдам, Трофим Иванович, я все до копеечки отдам…» Эти слова звучали в разных вариантах, но все-таки повторялись упорно. Температура держалась недолго, дня два, но за это время Ольга Степановна все успела понять и, поняв, глубоко задумалась. Что ей нужно сделать? Как помочь? Конечно, об этих деньгах с Колобком говорить бесполезно: делу не поможешь, скорее, навредишь. Колобок озлобится, а злоба, как известно, плохой советчик. Единственно, что ей под силу, – постараться уменьшить влияние Колобка на мальчика. Сделать это просто необходимо. Разумеется, она даже не намекнула ни Колобку, ни Демиду, что догадалась о существовании расчетной книжки, но вскоре, кроме пристрастия к кино, Ольга Степановна загорелась любовью к театру, в комнате мальчика стали появляться интересные книги: Джек Лондон с его пылким призывом к героизму заменил Фенимора Купера, а Павка Корчагин зашел в гости к пареньку, ненамного разминувшись с шевченковской «Катериной».

Павлов купил себе новый приемник, а свой старый трофейный «Филипс», когда-то еще привезенный его отцом из Германии, выпуска 1938 года, подарил Демиду. Большая коробка, с лампами, не транзисторная, подключалась к электросети, зеленый глазок индикатора поглядывал на Демида призывно-ласково.

– Сколько энергии съедает приемник? – сразу же поинтересовался Колобок.

– Копеек на тридцать в месяц.

Колобок спросил у электрика в тресте. Цифра оказалась верной, и тут же приплюсовалась к сумме месячных расходов Демида.

С помощью Павлова мальчик разобрал, почистил, наладил приемник и увлекся радиотехникой еще больше. Радио казалось ему чудом, близким к колдовству.

Вот так и шли годы, пока Демид не закончил десятый класс, а около Трофима Ивановича не появилась Софья Павловна. Никто, даже сам Колобок, не мог бы ответить, как это случилось, почему ему, уже в солидных годах человеку, захотелось видеть возле себя невысокую, миловидную женщину, медсестру из районной поликлиники. Они там и познакомились, когда Трофим Иванович весной проходил диспансеризацию. Приятно было убедиться, что, несмотря на годы, ты вполне здоровый человек, лишь пломбу в коренном зубе следовало сменить, только и всего.

После таких медосмотров Колобок выходил из поликлиники, снисходительно поглядывая на встречных. Он-то здоров, а они – еще неизвестно. Но именно в поликлинике и заболело его сердце: поистине – чем шут не шутит, когда бог спит.

Софье Павловне было за тридцать, но разница в годах нисколько не смущала Трофима Ивановича, наоборот, бодрила. Ему кто-то сказал, что такого рода браки омолаживают, и он тому охотно поверил, чувствуя себя рядом с Софьей и в самом деле просто молодцом. Она уже побывала замужем, но рассталась с мужем; причина его не интересовала – мало ли почему люди расходятся, ему-то что. Он вдруг обнаружил за собой какие-то странные, бессмысленные, на его взгляд, поступки: вдруг приохотился покупать цветы, подолгу простаивал у комиссионного магазина на площади Победы, поджидая Софью, причем не просто ждал, а с нетерпением, нервничая и, больше того, ни словом не упрекая ее за опоздание, а только радуясь, что наконец-то пришла. Что с ним произошло? Влюбился? Неожиданное чувство испугало его: не распоряжаться собой, своим временем, своими деньгами, идти не туда, куда хочешь, а постоянно думать только об одном – как и где увидеть Софью, что сказать и сделать, чтобы понравиться ей. До расчетов ли здесь, когда зачастую за один цветочек приходилось платить по два рубля, чтоб им пусто было, этим цветоводам. Все это было непривычно, тревожно, радостно и страшно.

В своем успехе он не сомневался. Человек он с достатком, одинокий, морально стойкий, чем не жених? А что ему уже порядком лет, так и ей не восемнадцать. Это тоже надо понимать. А намерения его честные!

– Дорогая моя Софья Павловна, – сказал он, когда они однажды сидели на Владимирской горке, ожидая, пока начнут продавать билеты в летний кинотеатр на картину «Тени забытых предков», – я надеюсь, что за время нашего знакомства вы кое-что узнали о моем характере.

– Кое-что узнала, – приветливо отозвалась женщина. Была она круглолицая, с маленьким в легких веснушках носиком, пышные светлые волосы напоминали одуванчик (дунь посильнее, и полетят прозрачные парашютики); полные, чуть-чуть подкрашенные губы охотно улыбались; вот только глаза, не очень большие, серо-голубые, улыбались не всегда, но на такие мелочи влюбленному Трофиму Ивановичу некогда было обращать внимание. Ямочка на круглом, энергично очерченном подбородке Софьи наполняла его сердце нежностью.

– Вот и прекрасно, – обрадовался Колобок, – и надеюсь, впечатления ваши не самые худшие.

– Нет, не худшие, – подтвердила Софья.

– Вот и прекрасно, вот и прекрасно, – потирая влажные от волнения руки, проговорил Колобок, – и в связи с этим я, Софья Павловна, хочу сказать, что всей душой полюбил вас и предлагаю вам стать моей женой.

Софья сразу ничего не ответила, помолчала, подумав, что, пожалуй, место и время для объяснения в любви выбраны не совсем удачно. Но и то сказать, разве существуют правила о том, какое время наиболее подходяще для этого? Колобок ей нравился, но одновременно вызывал какие-то непонятные сомнения, какие именно, она не могла определить. Поэтому ответить сразу и решить ей было нелегко.

– Почему же вы молчите? – озадаченно спросил Колобок. – Я, Софья Павловна, человек положительный, солидный. Я вас действительно искренне полюбил и теперь очень хочу знать, каким будет ваше решение.

Он так и сказал – не «ответ», а «решение», – Софья невольно улыбнулась. Трофим Иванович истолковал эту улыбку как знак согласия и расцвел от радости, даже пшеничные усы его встопорщились и пришлось пригладить их согнутым указательным пальцем.

– Так какое же будет решение? – уже весело, уверенный в своем успехе, снова спросил он.

Вокруг них на Владимирской горке, любуясь вечерним заднепровским Киевом, гуляли люди. На другом конце скамейки паренек обнимал девушку за плечи, и оба сидели блаженно замерев, чувствуя прикосновение друг друга, любуясь сказочной россыпью огней, которые мерцали в тысячах и тысячах окон жилых массивов. Поезд метро мчался по мосту через Днепр, словно веселый огненный пунктир или будто очередь трассирующих пуль, перелетевшая через речку. Когда-то, в юности, Трофим Иванович видел такие очереди, хотя воевать ему не пришлось, его призвали в армию осенью сорок пятого…

Пауза затягивалась. Колобок не мог понять, в чем дело, и забеспокоился. По его расчетам и ожиданиям, все должно было быть иначе.

– Не знаю, полюбила ли я вас, Трофим Иванович, – наконец сказала Софья, – но в искренности ваших чувств я не сомневаюсь. В принципе я согласна, но давайте попробуем лучше узнать друг друга. Вот я, например, ничего не знаю о том, где и как вы живете…

– Господи, о чем речь… Это же проще простого. Давайте прямо сейчас, не откладывая, и отправимся ко мне в гости. Там, конечно, холостяцкий беспорядок, но вы, надеюсь, извините.

Говоря так, Трофим Иванович кривил душой, он-то знал: порядок и чистота в его комнате образцовые. Они поехали троллейбусом до Воздухофлотского шоссе, а квартал до Фабричной улицы прошли пешком. И все это время в сердце Трофима Ивановича нарастала и нарастала тревога.

– Имейте в виду, у меня не какой-нибудь роскошный дворец, а обычное холостяцкое жилье, – сказал Колобок, когда они шагнули из светлого коридора Брест-Литовского проспекта в мглистую темень Фабричной.

– Комната значения не имеет, – тихо проговорила Софья.

– А что имеет значение? – проявлял настойчивость Колобок.

– Человек, – кратко ответила женщина.

Трофим Иванович удовлетворенно улыбнулся.

Они вошли в подъезд, поднялись на второй этаж.

– Коммунальная квартира, – сказал хозяин, – для всех, стала символом сплетен и ссор, а вот мы, наоборот, живем мирно и дружно. Кроме нас, здесь живут…

– «Кроме нас»? – переспросила Софья. – Вы живете не один?

Трофим Иванович на мгновение заволновался, но сразу же и успокоился. Тут ему краснеть не было оснований.

– Прошу в комнату, – аккуратно открыл ключиком дверь, – проходите, пожалуйста, и садитесь.

Софья вошла, окинула взглядом большую, безупречно чистую, ухоженную комнату с отлично натертым старинным паркетным полом, села в кресло и выжидательно посмотрела на хозяина.

– Я не ответил на ваш вопрос, – понял этот взгляд Колобок, – и сразу же хочу внести в него полную ясность. Семьи у меня нет, я вдовец, жена моя умерла семь лет назад, оставив мне пасынка, который скоро пойдет в армию. Живет он тут же, у него рядом маленькая комнатка. Отец его давно трагически погиб.

– И мальчик остался с вами?

– Да, со мной, – ответил Колобок.

– Совсем чужой мальчик?

– Он мне не чужой. Он сын моей покойной жены, – с достоинством ответил Трофим Иванович.

Софья минуту помолчала, задумавшись, потом спросила:

– Вы его воспитываете один?

– Да, один, – гордо ответил Колобок, – правда, мне кое в чем помогает Ольга Степановна.

– А она кто?

– Заслуженная учительница, пенсионерка, живет в комнате напротив. Очень хороший человек, хотя и не лишена старческих чудачеств. Каждую неделю водит его в кино, помогает готовить уроки… А продолжается это уже много лет. К тому же у нее хорошая библиотека, и она дает Демиду…

– Ваш пасынок должен быть образованным мальчиком.

– Относительно. Он закончил десятилетку неровно. Математика, физика – сплошные блестящие пятерки, литература, история – четверки, а все остальное – тройки. Я думаю, тут сказалось влияние Семена Александровича Павлова. Это наш другой сосед. Живет с женой, а сын их в армии. Инженер, а работает бригадиром на заводе, где производят электронно-вычислительные машины. Его жена – милая женщина, но иногда бывает бестактной. Представляете, еще тогда, когда Демид был маленьким, вскоре после смерти матери, решила сама его купать. Я запретил.

– Представляю, – тихо сказала Софья.

После этого она надолго замолчала, пытаясь определить, каким кажется ей сейчас Трофим Иванович: лучше или хуже? Хочется ей того или в самом деле так, но теперь он выглядел благороднее и бескорыстнее. Ведь не каждый вдовец возьмется воспитывать пасынка. Проще было бы отдать Демида в детский дом. Почему не сделал этого Колобок?

– Сейчас будем пить чай, – весело сказал хозяин, встревоженный столь продолжительным молчанием.

– Спасибо, – тихо ответила Софья. – Можно мне познакомиться с Демидом?

– Пожалуйста.

Они вышли в коридор, и Трофим Иванович удивленно подумал, что Софья Павловна, невысокая, хрупкая на вид женщина с маленькими руками, на самом деле волевой человек: сила и уверенность чувствовались в каждом ее движении, точном и законченном…

Дверь в комнатушку Демида отчим открыл бесцеремонно, по-хозяйски, не постучав. Мальчик сидел на табуретке перед железным столиком от швейной машинки «Зингер» и трехгранным напильником опиливал ручку для чайника, зажатую стальными челюстями тисков. Увидел Софью Павловну, тут же поднялся с табурета и предстал перед нею плечистым пареньком среднего роста, с едва приметными, еще не знавшими бритвы усиками, тенью лежавшими на верхней губе. Пышные, темно-русые, слегка вьющиеся волосы непокорно нависали над высоким лбом. Продолговатое лицо было немного необычным: под темными, густыми, сросшимися на переносице бровями, никак не гармонировавшими со светлыми волосами, светились по-юношески открытые синие глаза. Прямая линия бровей словно перечеркивала лоб темной чертой, и, возможно, поэтому глаза, казалось, мерцали. Прямой нос с тонкими ноздрями, впалые щеки и по-детски пухлые губы дополняли портрет этой встревоженной юности.

Софья одним взглядом окинула комнатку Демида – тихая музыка доносилась из приемника, такая тихая, что никто в коридоре не мог ее услышать. И, может, именно эта деликатность, сдержанность многое сказали Софье Павловне и про самого Демида, и про его отношения с Колобком.

– Знакомьтесь, Софья Павловна, – подчеркнуто весело, громко и значительно сказал Трофим Иванович, – это и есть мой пасынок, которого я бы мог с полным правом назвать собственным сыном, так хорошо и дружно прожили мы с ним многие годы.

– Очень приятно, – сказала Софья, протягивая свою маленькую сильную руку.

– Ну, – засмеялся Колобок, – на «вы» его еще рановато называть.

– Нет, отчего же, – не согласилась Софья, – если юноша скоро уйдет в армию, возьмет в руки оружие, то это уже наверняка взрослый человек.

– Не имеет значения, – ответил Колобок, – для меня он был и на всю жизнь останется ребенком.

– Что вы делаете? – спросила Софья, обратившись к юноше.

Демид молча отпустил тиски и показал Софье ручку от чайника.

– Это пустяки, – гордо сказал Колобок, – настоящее его призвание – радио. В армии его наверняка пошлют в какую-нибудь радио– или ракетную часть, и оттуда он вернется настоящим специалистом.

Софья взглянула на настенный календарь, который висел рядом с большим мужским портретом, на другой стене увидела репродукцию картины, вырезанную из журнала «Огонек», – в морском просторе, подернутом серебристо-белыми барашками, летят, как на крыльях, почти касаясь воды белыми парусами, легкие, похожие на лебедей яхты.

– Почему здесь на окне решетка? – спросила она.

– А это еще дореволюционный хозяин дом ставил, у него тут, верно, какой-нибудь склад находился. Богатый, видать, был, полюбуйтесь, сколько металла не пожалел. Теперь, чтобы их сбить, весь потолок разрушить придется.

– Не знаю, не знаю, – задумчиво сказала Софья, и Демид, словно поняв или узнав про нее что-то свое, только ему одному известное, сверкнул синевой глаз и снова спрятал взгляд за тенью густых темных ресниц.

– Очень приятно с вами познакомиться, – повторила Софья.

– Да скажи ты хоть слово, чтобы наша гостья, по крайней мере, услышала твой голос, – засмеялся Колобок.

– Ничего, – улыбнулась и Софья, – у нас еще будет время наговориться. Всего хорошего.

Демид молча поклонился. Трофим Иванович пропустил гостью вперед и вышел вслед за нею, прикрыв дверь.

– Вы не думайте, – сказал он, когда они вернулись в большую комнату и Софья устроилась в кресле, в котором обычно любил сидеть сам хозяин, – он вовсе не грубый, а воспитанный парень. Все это от волнения.

– А я и не думаю, – мягко улыбнулась Софья, – наоборот, Демид показался мне деликатным пареньком. Могу вам даже больше сказать, он мне очень понравился.

Раненое любовью сердце Колобка дрогнуло от ревнивой тревоги. Мелькнула мысль, что по возрасту Софья стоит где-то посредине между ним и Демидом… Да нет, глупости какие-то лезут в голову.

– Приятно слышать, – сказал он, – тем более что вы не ошиблись. Демид действительно славный парень и наверняка будет достойным защитником нашей Родины.

– Я в этом уверена, – просто ответила Софья, поглядывая, как Трофим Иванович, уже забыв про Демида, накрывает на стол.

– Прошу, – наконец сказал он, критически оглядывая свою работу, – это, конечно, холостяцкий стол, но, я надеюсь, вам понравится. Вот эти пирожки пек Демид. Он все умеет делать. Нравится?

Трофим Иванович взглянул на Софью. Она отламывала кусочек маленького, хрустящего пирожка с капустой, и ему показалось, что ответ на этот обычный вопрос мог означать значительно большее, чем похвалу кулинарному искусству Демида.

– Нравится, – весело сказала женщина, – нравится, – еще раз повторила она и добавила уверенно: – Вы спрашивали меня, согласна ли я стать вашей женой. Так вот, я не стану вас долго томить ожиданием ответа.

В тот вечер Софья ушла вскоре после ужина. В коридоре она неожиданно пошла не к выходу, а свернула к комнате Демида, постучала в дверь, та сразу распахнулась.

– До свидания, Демид, – сказала женщина, – вы ничего не будете иметь против, если я на какое-то время… а возможно, и на всю жизнь, останусь с вами?

– Буду очень рад, – через силу проговорил Демид, – очень.

– Спасибо, – послышалось на прощание. Демид минуту постоял на пороге, проводив взглядом отчима, потом для чего-то, резко надавив на дверь, запер ее на ключ.

Что смутило его, вызвав горькое чувство одиночества? Ревность, обида? Настало время, о котором ему как-то и не думалось прежде. Трофима Ивановича, единственного человека, которого он мог назвать родным, у него намеревались отнять. Он никогда не задумывался над вопросом, любит ли он отчима, а сейчас выяснилось, что любит. И одновременно он ясно почувствовал, что и Софья ему не безразлична. Вдруг пришло воспоминание: когда-то в журнале он видел ее портрет. Она была известной гимнасткой, о ней писали в газетах, как о будущей чемпионке, и вдруг имя ее исчезло, забылось. Позднее в спортивной газете промелькнула заметка о тяжелой травме, полученной ею во время тренировки. Очевидно, гимнастке пришлось бросить спорт.

…Встал, вышел в коридор. Зайти к Павловым или поздно? Конечно, зайти, Семен Александрович недавно вернулся с работы.

– Проходи, проходи, – весело встретил он Демида. – Садись. Чаю хочешь? Лера, угости-ка нас чайком.

Валерия Григорьевна, невысокого роста, стройная, с гладко причесанными густыми темными волосами, с энергичной походкой молодой девушки, всегда улыбчивая, приветливая, неизменно наполняла сердце Демида радостью и покоем: с замиранием он вспоминал, как она мыла его, маленького. От нее пахло мамой…

– Ну, как твои дела, солдат? – спросил Павлов.

– Не знаю.

– А я знаю, – ответила Валерия Григорьевна, – Трофим Иванович собрался жениться? Да?

– Будто бы, – потрясенно ответил Демид.

– Давно пора, – решил Семен Александрович, – противоестественно, когда такой здоровяк холостякует. И жена нужна, и дети…

– А я? – спросил Демид.

– А что ты? Тебя он уже вырастил. Ты солдатом завтра станешь, У тебя скоро своя жена будет. А ему пора и о себе подумать. Странно, что этого не случилось раньше.

– Значит, по-вашему, тут все нормально? – Несогласие все еще терзало сердце Демида.

– Абсолютно и категорически. И пусть тебе не кажется, что у тебя украли отца или отчима, одним словом, родного человека.

Демид густо покраснел: как смог прочесть его мысли Семен Александрович?

– Не о нем, а о тебе разговор, – продолжал Павлов. – Как вернешься из армии, что собираешься делать?

– Пойду к вам на завод.

– Ты видел когда-нибудь, как работает большая электронно-вычислительная машина? Хочешь посмотреть?

– Еще бы! С радостью.

– Ты обязательно будешь счастливым, – засмеялась Валерия Григорьевна и мягкой рукой спутала пышную шевелюру Демида, – иди спать, все будет хорошо.

Глава четвертая

На другой день Семен Александрович постучал к Демиду в семь часов. Красивым был Киев в это свежее осеннее утро. На высоких каштанах и кленах, которые уютно затеняют Фабричную улицу, нет-нет да и сверкнет золотом лист, оттеняя буйную роскошь зелени. Крупные колючие шары выросли на ветках, и в каждом из них притаился готовый упасть на землю крепкий, темно-коричневый, старательно отлакированный природой каштан. Когда-то Демид собирал их корзинами. Раннюю улицу он очень любил. Еще спят служащие и не торопятся на рынок домашние хозяйки, а на тротуарах, на автобусных остановках уже людно. Фабричная улица – это начало старой легендарной пролетарской Шулявки. Рабочие Киева шли на заводы в эту раннюю пору.

Демид Хорол был вчерашним школьником, который через две недели должен стать солдатом. У него, конечно, не было никаких оснований причислять себя к этим трудовым людям, но и он, вливаясь в их поток, ясно ощутил тот момент, когда рабочий человек, выходя из дверей своей квартиры, вдруг внутренне меняется, сливаясь с гигантским «мы», огромной, хорошо организованной единой массой, способной повернуть реки вспять, запускать в космос спутники.

На остановке «Улица Шелуденко» Демид и Семен Александрович сели в трамвай и долго ехали на дальнюю окраину до Большой окружной дороги. Высокие дома подступили к самому заводу. Краны, похожие на гигантских журавлей, высились тут и там на фоне ясного неба. Да и сам завод с его огромным параллелепипедом заводоуправления и приземистыми зданиями цехов еще был, по существу, огромной стройкой. Он разрастался ввысь и вширь и даже в глубину, взгляду открывались все новые и новые цехи, и не видно было конца этому созиданию, этому вечному росту.

Павлов заказал пропуск для Демида еще вчера, и они очень быстро очутились в большой комнате, не зале, а именно комнате, где работала одна из машин заводского вычислительного центра – «Днепр-2». Поначалу казалось, что ничего особенно интересного или необычного здесь не происходит. Стоят большие, чуть не в рост человека, серые шкафы, посредине пульт управления, где мерцают длинные ряды красных и зеленых лампочек. Девушки в белых халатах, похожие на медицинских сестер или врачей, что-то колдуют над пультами. Невероятно быстро стреляет мощная пишущая машинка, отбивая на длинной бумажной ленте буквы и цифры, а машинистки нет…

И почему-то юноше вдруг показалось, будто в комнате, кроме девушек в белых халатах, Павлова и его, Демида, присутствует еще кто-то невидимый, очень умный и внимательный.

Восторг охватил его душу. Простые девчата, которые работали на машине, показались ему удивительными, нереальными. Да, он стоял на самом пороге фантастики, на грани будущего, и до этого будущего можно было дотронуться рукой.

А может, все куда проще? Может, он утрачивает чувство реальности?

Павлов молча стоял рядом с Демидом, хорошо понимая, что сейчас творится в душе парня. Первое знакомство Павлова с машиной произошло уже давно, но и сейчас ему нравилось смотреть, как она работает. Очарование высшей, организованной, умной техники действовало и на него.

Неожиданно в комнате появилась еще одна девушка, тоже в белом халате, и строго сказала:

– Девушки, если сегодня не будут уплачены профвзносы, немедленно ставлю вопрос на профкоме. Стыд и позор!

И сразу Демид из заоблачных, космических высот будущего вернулся на привычную грешную землю. Взглянул на Павлова, тот понимающее улыбнулся:

– Понравилось?

– Очень.

Демида все еще переполняла радость от общения с будущим, и он неохотно вышел из комнаты. На лестнице остановился и спросил:

– Семен Александрович, эта машина живая?

– Нет.

– Но ведь она может сделать все, что сделал бы человек?

– Даже значительно лучше, быстрее и точнее человека, если знает, что делать. Экскаватор в миллионы раз усилил возможности человеческой руки, а машина сможет в миллионы раз усилить и ускорить работу человеческого мозга. Я тоже был поражен, когда впервые увидел ее работу. Но запомни, это только машина. Пока ты не прикажешь ей работать, она будет стоять мертвой металлической глыбой. Делать она может только то, что прикажешь ей ты, человек. Прикажешь вычислить траекторию спутника, – пожалуйста, вычислит, прикажешь играть в шахматы – будет играть, прикажешь писать стихи – напишет, другое дело, какими они получатся, но ритм, рифма и логика будут на месте. И все равно, делает она только то, что ты ей прикажешь.

– А другая машина не может ей приказать?

– Может. Даже может быть целая иерархия машин, которые будут передавать приказы одна другой, но все равно где-то в самом верху этой системы должен стоять человек. Машины считают быстрее и точнее, нежели человеческий мозг, но лишены главного: инициативы, желания, мысли.

Неизвестно почему, но именно в этот момент Демид вспомнил старого Вовгуру и, внутренне усмехнувшись, сам удивляясь своей смелости, сказал:

– Нас еще в школе учили, будто все явления или предметы можно выразить математически.

– Абсолютное большинство.

– Ну, а что, например, нельзя?

– Нежность, например, выразить математически невозможно.

– Это верно, – снова улыбнулся Демид, – ну а вот такую обыкновенную штуку, как, к примеру, нос, можно выразить математически?

– Конечно. – Павлов с интересом посмотрел на Демида, еще не понимая, куда он клонит. – Правда, все зависит от того, что ты про этот нос знаешь.

– Ну, скажем, длина носа, ширина крыльев, угол носа, в веснушках он или нет, прямой или курносый, расстояние между глазами…

– Правильно, все эти данные называются параметрами и с их помощью можно каждый нос описать более или менее точно.

– Хорошо, – весело согласился Демид, и Павлов снова не понял причины его веселости. – Теперь представьте себе такую ситуацию. Мне может понравиться девушка, которая имеет только определенный нос. Ну, скажем, в веснушках, длиной в семьдесят миллиметров и так далее. Ищу я ищу по свету такую девушку, а подходящего носа не нахожу. Тогда я обращаюсь ко всем моим знакомым, к примеру, их у меня пять тысяч, и прошу описать всех их подружек и сообщить адрес каждой из них. Допустим, что они, мои добрые друзья, охотно все это исполнят. Какие-то параметры они знают, какие-то не знают… Я логично рассуждаю?

– Абсолютно.

– Ну вот, эти данные я запускаю в электронно-вычислительную машину. После того как сообщаю ей мой идеал носа и спрашиваю, где живет эта девушка, может машина мне ответить?

– Ты меня разочаровал, – сказал Павлов, – я думал, ты спросишь что-нибудь посложнее, а это проще пареной репы. Современная машина выдаст тебе не один, а несколько адресов, где проживают хорошенькие девушки, с носиками, соответствующими твоему идеалу. Если есть какие-нибудь дополнительные данные, скажем номер телефона, выдаст и его, чтобы ты мог позвонить, не теряя времени даром. Вот вернешься из армии, помогу тебе такую машину сконструировать.

– Вы могли бы?

– Конечно. Но, думаю, вряд ли тебе понадобится моя помощь – на белом свете уже давно живет девушка именно с таким носиком, о котором ты мечтаешь. А когда вы встретитесь – это только вопрос времени.

– Никакая девушка мне не нужна, – почему-то рассердился Демид.

– Поживем – увидим, – засмеялся Павлов.

Он постоял, глядя, как исчезает за стеклом прозрачных дверей плечистая юношеская фигура, довольно усмехнулся, потом задумался. За вопросом про девичьи носы явно чувствовалась какая-то другая скрытая мысль. Что это могло означать?

А Демид тем временем направился домой, вошел в свою комнату. В зарешеченное окно заглянуло солнце, и в его лучах отчетливо проступила убогость жилья: железный столик от швейной машинки «Зингер», вся его так называемая мастерская, которой он еще совсем недавно гордился. Завод, просторный, светлый, стоял перед глазами, и ничто на свете не могло с ним сравниться. Теперь бедность собственного жилища ощущалась особенно сильно, но мысль эта не причинила боли. В его жизнь вошла настоящая радость: появилась мечта. Теперь он знает, для чего живет на свете.

Чувства требовали немедленного выхода, ими нужно было с кем-то поделиться. Он вышел в коридор, остановился у дверей комнаты учительницы. Услышав тихую музыку, возможно включенный телевизор, постучал.

– Входи, Демид, – уверенно отозвалась Ольга Степановна.

Она сидела в глубоком кресле перед телевизионным экраном, мерцающим серо-зеленым светом. На сцене легко танцевала балерина, ее тонкие, выразительные руки чем-то напоминали пластичное движение змеи.

– Кофе приготовить?

– Нет, спасибо. Очень захотелось поговорить с вами, вот и заглянул. Сегодня был у Павлова на заводе. Знаете, Ольга Степановна, я теперь безошибочно знаю, о чем нужно мечтать. Вот так жил, жил, не утруждая себя раздумьями, и вдруг все изменилось.

– Что же ты увидел на заводе?

– Машину, умную машину. Нет, неправда, не только это. Я там увидел мечту. Я хочу строить такие машины. Пусть не сейчас, пусть позже. Я знаю, этому нужно долго учиться, много знать. Меня это не страшит, наоборот, увлекает. Знать, чего ты хочешь, – это очень важно. После армии сразу пойду на этот завод.

На экране телевизора вдруг поплыли черные линии, суматошно замелькали штрихи, руки балерины сломались в уродливом зигзаге. Демид взглянул на учительницу с укором:

– Что же вы мне раньше не сказали, Ольга Степановна?

Вернулся к себе, взял отвертку, плоскогубцы. Поколдовал что-то над телевизором, и снова четко проступили контуры, только теперь уже не балерины, а певца.

– Какой же ты молодец, Демид! – сказала Ольга Степановна. – Спасибо. Поведешь меня в кино?

– Конечно, пойдем.

Он прошел на кухню, почистил купленную Трофимом Ивановичем рыбу, сложил в эмалированную миску, пожарил, накрыв ее тарелкой. В комнате прилег на кровать, взял книгу, стал читать и неожиданно задремал…

Тихий стук в дверь показался ему спросонья раскатом грома. Быстро вскочил: Софья Павловна стояла на пороге и улыбалась.

– Добрый вечер, – с трудом выдавил он из себя.

– Прошу ужинать, – пригласила Софья.

– Ужинать? Уже вечер? – удивленно спросил Демид, чувствуя, как пол уходит из-под ног и весь мир становится шатким и зыбким.

– Конечно. Самое время. Чему вы удивляетесь?

– Я всегда ужинал на кухне.

– А теперь будем ужинать все вместе. Что в этом странного?

– Нет, ничего, конечно, спасибо.

Софья Павловна все поняла. В душе ее бушевали противоречивые чувства. Решение Колобка самому воспитать пасынка вызывало уважение, больше того, удивляло: немногие взялись бы бескорыстно за такое дело. Если бы не Демид, Софья Павловна вряд ли согласилась перейти жить к Колобку, хотя видела его искреннюю влюбленность. Она в свое время познала силу этого прекрасного чувства, оно оглушило, наполнив радостью, счастьем, заставило боготворить человека, который вскоре оказался обыкновенным негодяем. Месяца через два после свадьбы откуда-то с Урала приехала первая его жена с ребенком, еще через месяц из Алма-Аты – другая, правда, без ребенка, но со свидетельством о браке. Обида, разочарование ошеломили ее.

Она все честно, ничего не тая, рассказала Трофиму Ивановичу, ожидала увидеть его сочувствие, понимание и ошиблась: колобок выглядел откровенно довольным.