Текст книги "Ключ"

Автор книги: Вадим Собко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Глава пятнадцатая

Валера Пальчик, бригадир и комсорг, как бы забыв о Демиде, целый год не давал ему никаких общественных поручений. Вспомнил о нем в самое неподходящее время, когда тому просто вздохнуть было некогда, спать приходилось часа четыре-пять, не больше. Работа на заводе, ремонт сантехники, сессия в университете… Вот тут-то и объявился Валера со своей инициативой. Подошел к Демиду, собиравшему в этот момент таймеры (электронные часы), и сказал:

– Тебе не кажется, Демид, что настала пора проявить свою гражданскую активность?

– Нет, не кажется. Мне дух перевести некогда…

– Знаю, в университете учишься, зимнюю сессию сдал. Прямо скажем, не отлично, даже посредственно, но все-таки сдал! По математике – пятерка, а остальные – тройки.

– Так и должно быть, – хмуро буркнул Демид, – времени у меня не хватает на пятерки по другим предметам.

– Вот я и хочу, чтобы в твоей многогранной жизни (показалось Демиду, или в самом деле промелькнула в словах бригадира насмешливая нотка) нашлось немного места не только для личной, но и для общественной работы.

Тон разговора какой-то странный, вроде бы и шутливый и одновременно серьезный. Может, знает Валера о Демиде куда больше, чем кажется тому на первый взгляд. Может, и про Лилю Барсук знает, и про маму ее, Гафию Дмитриевну?

Отчего такие неуместные мысли лезут в голову, ведь Валера говорит совсем о другом?

– Послушай меня внимательно, – продолжал комсорг, – и не отвлекайся в мыслях, у тебя есть странная способность отключаться во время разговора, толкуешь тебе о серьезных вещах, думаешь, что ты слушаешь, все понимаешь, а ты, оказывается, в эту минуту перенесся в четвертое измерение или на другую планету…

Славный ты, конечно, парень, Валера, но тебе бы так повкалывать, как приходится вкалывать ему, Демиду, и у тебя появилась бы эта способность переселяться не то что на другие планеты, но и в другие галактики. Усталостью она называется.

– Ты меня слушаешь?

– Слушаю.

– Комсомольское поручение не сложное. Раз в три месяца организовать коллективный поход в кино или в театр. Согласен?

– Конечно, у меня есть хороший консультант. Картины можно любые смотреть, и заграничные тоже?

– Какие хочешь, лишь бы были хорошие. Обойди в обед всех ребят и девушек и каждому вежливо скажи, мол, приглашаю в кино на коллективный просмотр. Задание ясно?

– Может… Может, немного позже?

– Не вижу причин для проволочки. Такие походы сплачивают коллектив, но учти – они абсолютно добровольны, понимаешь? Хочет парень – идет, не хочет – не идет.

– А если желающих будет мало?

– Ничего страшного. Не паникуй и не волнуйся, если сначала нас будет трое. Потом ребята заинтересуются. Не тяни за руку, не принуждай, а приглашай, в этом весь секрет. И если человек не хочет, те высказывай сожаления, не убеждай. Вот только выбирай хорошие картины.

– А кто эти трое?

– Ты, Ганя и я.

– Тогда нас будет четверо, еще мой постоянный консультант, большой специалист в области кино – Ольга Степановна, да ты ее знаешь, перевозили нас вместе с Фабричной улицы.

– Она всех наших девчат приворожила, когда выступала у нас. Рассказывала, как была радисткой во время оккупации. Учит их вязать свитеры и рукавички. Очень умная женщина. Удивительно, была разведчицей, теперь рукавички вяжет.

– Когда же она выступала? Почему я не знал?

– Месяца три назад, Данила Званцов организовывал.

– А ты всем даешь комсомольские поручения?

– Не ошибся. В том и состоит на нашем заводе комсомольская работа, чтобы понемногу, но всем. А потом, как посмотришь, из этих мелочей выросла целая гора.

– Хитрый ты, Валера.

– Нет тут никакой хитрости. Просто знаю, что комсомольская организация тогда становится комсомольской организацией, когда каждый ее член, кроме социалистических обязательств, выполнения плана, помнит еще и о том, что он и в обычной жизни комсомолец.

– Может, это и справедливо. Хорошо, организую культпоход.

– Вот и договорились… Что ты с этим тэзом морочишь себе голову? Ведь все в порядке, в границах допуска.

Валера взял тэз, вставил в разводку испытательного стенда, щелкнул тумблером.

– Смотри, все готово.

– Правильно, но этот параметр меня не устраивает. Он на границе нижнего допуска, а я хочу, чтобы он имел небольшой запас, чтобы была полная уверенность.

– Настырный ты парень, Демид, упрямый.

– Уж какой есть.

Как ни мало у тебя времени, скольких заказчиков не нашла для тебя Гафия Дмитриевна, а комсомольское поручение выполнять нужно. Ну что ж, сходим в кинотеатр, тем более что он совсем рядом, а пока посоветуемся с Ольгой Степановной.

– Идет хорошая картина, – сказала учительница, – «Белорусский вокзал». Я ее еще раз посмотрю с удовольствием. Жаль, редко теперь ходим с тобой. Хорошо было прежде, когда ты в школе учился… Я тогда была молодая…

И она вздохнула грустно и мечтательно. В то время, когда они с Демидом впервые пошли в кино, ей было около семидесяти. Странно меняются представления о возрасте в зависимости от времени.

– Меня с собой возьмете?

– Ольга Степановна, о чем разговор? Я всем девчатам скажу, что вы с нами пойдете. Вот увидите, как все будут рады.

Хорол не стал откладывать дело в долгий ящик. Поговорил с комсомольцами и через несколько дней, пройдя через служебный ход кинотеатра, остановился перед дверью с табличкой «Директор». Очутился с глазу на глаз с полным, хорошо выбритым и тщательно причесанным мужчиной, подтянутым, видимо, по многолетней привычке бывшего военного. Даже обычный штатский костюм сидел на его ладной фигуре безукоризненно, как китель. С небольшой проседью усы подстрижены щеточкой, галстук подобран в тон рубашки. Демид подумал, что директор по меньшей мере полковник в отставке.

– Прошу, – директор ответил на приветствие паренька и указал на стул, – в вашем распоряжении только пять минут.

Демид не мог понять, чем был так занят директор кинотеатра: возможно, сказывалась давняя военная привычка экономно расходовать время.

– Мы хотим провести культпоход на фильм «Белорусский вокзал».

– Кто это «мы»? – спросил директор.

– Комсомольцы шестого цеха ВУМа.

– Молодые люди, вы прекрасно придумали, этот фильм рассказывает о боевых традициях, о дружбе, патриотизме и взаимовыручке. Я должен вам сказать…

Что он хотел сказать, осталось для Демида неизвестным: все его внимание сосредоточилось на ключе от сейфа, лежавшем на столе директора. Сейф же возвышался стальной глыбой за его креслом. Демид, едва взглянув, сразу определил: Загорский завод, выпуска шестидесятого года. Потом еще раз задержал взгляд на ключе. Именно так и записано в книге Вовгуры. Две бородки, на каждой по семь выступов, первый и последний самые высокие, средний – самый низкий, и от него ступеньками поднимаются остальные. Интересно, можно ли запомнить все четырнадцать размеров? Нет, невозможно. А десять можно? Тоже трудно, но, скажем, пять-шесть – возможно наверняка.

– …В этой картине показаны… – рокотал мощный бас директора. – Молодой человек, вы меня слушаете?

– Слушаю, – вздрогнул Демид.

– А мне показалось… Сколько комсомольцев собирается в культпоход?

– Шестьдесят два человека.

Демид и сам не знал, почему многие охотно откликнулись на его призыв.

– Небогато. Некоторые ваши цехи берут по двести билетов. Деньги вы можете передать мне.

– Пожалуйста.

Директор пересчитал деньги, поднялся, открыл тяжелые стальные дверцы сейфа, спрятал пачку в глубине стальной прямоугольной пещеры, закрыл, сел в кресло, положив ключ перед собой, и начал писать расписку.

Ключ лежал на столе и, как магнит, притягивал взгляд Демида. Да, пять размеров он может легко запомнить, четыре последних известны. Неужели машина, обобщая весь опыт Аполлона Вовгуры, не сможет определить трех параметров, которые не запомнились? Возможно, что и определит… Подумал об этом и неожиданно улыбнулся: зачем ему все это?

– Я не понимаю вашей улыбки, молодой человек, – вдруг обидчиво заметил директор.

– Улыбки? – удивился Демид и, спохватившись, добавил: – Да это я своим мыслям улыбаюсь, над собой смеюсь.

Демид взглянул еще раз на ключ. Сможет он записать порядок выступов ключа, когда выйдет из кабинета? И тут же рассердился на себя: уж не грабить ли задумал? Нет, конечно же, нет. Но в голове уже рождалась мысль о новой, сложной машине, о работе, которая даст толчок смекалке, проверит знания. Это не примитивный сумматор смоделировать, здесь придется как следует поломать голову.

Оказавшись в коридоре, он попробовал представить ключ, потом на оборотной стороне расписки записал ряд чисел, обозначающих размеры выступов. Интересно, если бы сравнить эти записи с ключом, сошлись бы они? Аполлон Вовгура имел натренированную память, она словно фотографировала ключ. Ну, а Демиду такая память ни к чему…

И все-таки, сможет он создать такую машину?

– Ты прирожденный культорг, – сказал Валера, когда выходили из кино, – фильм действительно хороший.

– А народу было мало.

– Ты недоволен собой?

– Да. Другие цехи по двести билетов берут…

– Выходит, тебе есть над чем подумать.

На этом они и распрощались. А киевское вечернее небо рвал злой ветер, хлестал по улицам ледяным дождем, сыпал снегом, налетал порывами, пронизывая стужей до костей.

– Без тебя я бы и не добралась до дома, – уже в подъезде, отдышавшись, сказала Ольга Степановна, – теперь ты редко, ко мне заходишь.

– Работы много…

– Оно, конечно, так, только всю ее не переделаешь. Не много ли взвалил себе на плечи?

– Нет, в самый раз.

– Ну, смотри, тебе виднее. Доброй ночи.

– Мне до ночи еще далеко.

И хотя на улице было темно, для Демида восемь часов – еще не вечер, можно успеть вдоволь поработать. Что ему написала Гафия Дмитриевна?

Переоделся, взял инструменты, собрался было идти, но в этот момент в дверь позвонили. Открывал удивленный: вроде бы и не ждал никого.

– Лариса! Ты? Проходи, пожалуйста. Давно тебя не видел…

– Ты только пришел или собираешься уходить?

– Собираюсь идти.

– Извини, что я вот так, вдруг… Но у меня, кроме тебя, нет никого, к кому бы я могла прийти запросто, без приглашения… Мне надо переждать, пока отец угомонится, а на улице – светопреставление.

– О чем разговор, проходи, раздевайся.

Лариса сняла шубку, шапочку, прошла в комнату. Демид залюбовался ею: какая славная растет девушка. Высокая вытянулась, стройненькая. Глаза большие, глубокие, утонуть в их глубине можно…

Села в кресло, форма на ней школьная, не успела и переодеться, видно, прямо из школы нарвалась дома на пьяного отца и убежала. Нос покраснел, плакала, видно. Устроилась удобнее в кресле, положив ногу на ногу, посмотрела на Демида, сказала:

– Ты иди, куда собирался, а я, с твоего разрешения, немного у тебя посижу. Поздно вернешься?

– Не знаю, все будет зависеть от того, какая подвернется работа.

– Работай спокойно. Я побуду часов до одиннадцати, пока он утихомирится и уснет.

– А как же мама?

– Маму он сейчас не трогает. Почему-то всю свою пьяную злобу обрушивает на меня. Почему – не знаю. А трезвый на руках готов носить, пылиночки сдувать… Вот так бывает в жизни. Ты прости, что я тебя беспокою, но ведь не каждому скажешь, какая дома беда, стыдно… А ты знаешь, ты свой, и я тебя не стыжусь. Спасибо тебе…

– Ну что ты, Лариса! Что ты такое говоришь? Да Как же иначе? Приходи всегда, я рад тебя видеть. Слушай, а ничем нельзя помочь? Может, полечить бы его?

– Лечили уже несколько раз. Месяца три не пьет, потом снова-здорово. И сегодня сорвался. Ну, иди…

– Дождись меня, поужинаем вместе, у меня масло, колбаса на кухне. И домой я тебя провожу.

– Хорошо.

Демид вышел, позвякивая инструментами, и на сердце было так же скверно, как и в небе, что обрушилось на землю злым дождем и снегом. Как помочь девушке? Что он может сделать? Ничего. Вот и выходит, что, когда человеку горько живется, он один. Да, нелегкая штука жизнь.

Работы было много, в трех квартирах, и Лариса, не дождавшись его, ушла. На тахте лежал один из томов Вовгуры. Рядом расписка директора кинотеатра с рисунками ключа, и тут же стояли три вопросительных знака. Демид сунул ее в эту книгу просто так, не зная почему, даже улыбнулся тогда, подшучивая над собой: «Продолжаю работу Баритона».

Под рисунком была какая-то приписка. Приглядевшись повнимательнее, прочел: «А это от чего ключ?» – спрашивала Лариса.

Демид в сердцах отбросил записку, проговорил вслух:

– Нет, девочка, ошибаешься. Не пойду я его дорогой, не пойду.

А Ларису жалко, так жалко, что сердце сжимается от боли. Ведь она пока в девятом классе, ребенок еще… Если будет нужно, он защитит ее, чего бы это ни стоило, защитит. Нет, милая Лариса, ты в беде не будешь одинока!

Он не знал, что в это мгновение случилось, пожалуй, важнейшее событие в его жизни; появилось желание взрослого человека, мужчины, защитить слабого, уберечь от беды девушку. Демид взглянул на старый будильник, доставшийся ему в подарок от Альберта Лоботряса. Тот сказал, что выкинет его, если Демид не возьмет. Этот допотопный будильник в сравнении с системой, точной до секунды, видите ли, оскорблял глаза его любимой Роксаны. Показывал он сейчас без четверти двенадцать. Час и сорок пять минут у него еще есть на работу. Будильник зазвонит в шесть тридцать. Пять часов на сон вполне достаточно. Руками он сегодня наработался, теперь пусть потрудится голова.

Удивительная наука – математика, только не та, которая «дважды два – четыре», хотя и без нее не обойдешься, а высшая. Правда, до нее ему еще идти и идти, через такие научные дебри продираться, страшно становится, когда подумаешь, зато числа для него перестают быть мертвыми, они будто бы оживают, превращаясь в обобщенные понятия, слагаются в поразительно стройную систему. Давно люди придумали изречение: «математически точно». Если строго говорить, то математика не такая уж и точная наука, ведь точно определить, чему равняется третья часть обыкновенной единицы, почти невозможно. 0,3333… Эти тройки можно писать до бесконечности, необходимая величина будет приближаться к своему точному определению, но никогда к ней не подойдет. И, возможно, в том, что математика не может быть абсолютно точной, есть своя привлекательность, своя притягательная сила. Демид давно заметил: все законченное, сделанное, известное для него утрачивает первоначальный интерес. Так было, к примеру, с его первой собранной системой, так будет и с будущими. А почему? Потому, что идет он пока пройденным путем. Настоящий интерес появится тогда, когда он найдет свой собственный путь, еще никем не пройденный. Ну что ж, его стоит поискать.

Пример с тройками примитивный, но в высшей математике есть области, где далеко не все ясно, вот в этих-то областях и лежат важнейшие открытия будущей науки. Демид как-то на консультации сказал об этом Лубенцову. Они тогда сидели вдвоем в аудитории, кроме него, на консультацию из заочников никто не пришел (заочников вообще мало на мехмате). Профессор выслушал Демида и быстро взглянул на него, взгляд выражал живой интерес. Он долго молчал, размышляя над чем-то, потом сказал:

– Не хотели бы вы перейти на очное отделение? Пока вы молоды, очень молоды и сил у вас много, вы не должны упускать эти годы зря. Наука этого не простит вам потом. У вас математический склад ума, вы мыслите в математике образами, а это – редкостный дар. Мне самому математика иногда представляется не системой формул, а системой образов…

Странный все-таки этот профессор и рассуждает как-то не по-научному. А может, она и должна быть такой, современная наука, современная математика, – сложной, гибкой? Разве мало примеров тому, как понятия, представлявшиеся вначале неколебимо точными, со временем пересматривались, уточнялись. Вот дознались люди до строения атома; казалось, все, наконец-то докопались до самого дна, до простейших частиц – протона и электрона. Но не тут-то было: протон взял да и поделился, и не просто пополам, а конца края нет этому дроблению. А теперь открыли кварки. Что это за штука такая, пока трудно сказать, но доказали, что присутствие их многое объясняет в строении атомного ядра. Вскоре выяснилось, что и кварки, в свою очередь, можно разделить, и так до бесконечности, как бесконечна и разнообразна сама природа…

– Ну так как же с переходом на основной курс?

– До нового года не могу.

– Почему?

– Деньги зарабатываю.

– Деньги? Странно… Зачем они вам, вы же пока один?

– Как сказать… У человека может быть мать или сестра, отчим, наконец…

– Простите, – спохватился Лубенцов. – Тут, конечно, вам виднее, и я не хочу вмешиваться в ваши личные дела. Но все же… Если надумаете, скажите, я вам охотно помогу.

– Спасибо.

И совсем неожиданно они протянули и крепко пожали друг другу руки.

Когда Демид вышел из университета, он снова, как и прежде, увидел Софью Павловну. Она стояла у красной колонны, освещенной косым лучом прожектора, и, по всей видимости, кого-то ждала.

– Здравствуй, Демид, – приветливо улыбнулась она. – Закончилась консультация?

– Закончилась, – удивившись ее осведомленности, но не обнаружив своего удивления, сказал Демид. – Как поживаете, Софья Павловна, у вас все хорошо? Помочь ни в чем не нужно?

– Спасибо, Демид, все славно.

– Я рад.

Глава шестнадцатая

Теперь он лежал на тахте с учебником, но почему-то не читал, а думал о Лубенцове, о Софье Павловне, о Ларисе, о том, как формулы могут превращаться в образы, и вообще, возможно ли это?

Этого не поймешь, пока не освоишь ту элементарную премудрость, которую до тебя уже постигли миллионы и миллионы студентов. И хоть тебе хочется спать, так что слипаются веки, ты будешь читать и делать выписки до половины второго, когда, наконец, можно позволить себе уснуть, и ты уснешь, как убитый, а в шесть тридцать зазвонит будильник, и ты, не позволив себе полежать и минуты, вскочишь с постели и – прямо под холодный душ (потому что иначе тебе просто не проснуться), и снова начнется день, и красивая работа в цехе, и необходимые Заработки по адресам Гафии Дмитриевны, и еще случайный приработок, когда кто-нибудь попросит отремонтировать приемник, подрегулировать телевизор, и все это для того, чтобы первого ноября состоялась свадьба шляхетного Колобка… И он все выдержит, все сделает, потому что твердо решил всегда держать свое слово.

Первого марта Гафия Дмитриевна снова отдала ему заработанные деньги и сказала:

– По моим подсчетам, у тебя на книжке уже значительно больше тысячи.

– Нет, не значительно, – вздохнул Демид, – а вообще-то, вы почти попали в точку.

– Дом твой стоит?

– А куда он денется?

Лиля выглянула из своей комнаты, окинула его хмурым взглядом.

– Ты что такая сердитая? Случилось что?

– Настроение скверное. Жить красиво хочется, а ты мало работаешь.

– Вот чего не могу тебе обеспечить, того не могу. А работать больше просто не в состоянии, времени в обрез, – засмеялся Демид, он вошел вслед за Лилей в комнату, осторожно присел на краешек кресла, чувствуя, как она следит за каждым его движением: не дай бог испачкает своей спецовкой золотистую обивку или поцарапает полировку. Протянул руку, чтобы коснуться девушки, прижать ее к себе, и неожиданно почувствовал, что совсем не хочет этого. Что за напасть?

– Ты можешь внимательно выслушать меня? – Лиля лукаво улыбнулась, прищурила глаза. – Продается шубка… ничего особенного, дубленка, но канадская. Сделай мне подарок.

– После первого ноября.

– Ну, конечно, тебе и в голову не приходило сделать мне подарок… Что ж, подождем до ноября.

– Лиля, ты же знаешь…

– Знаю, все знаю…

– Вот и хорошо, – снова потянулся к ней и снова почувствовал неискренность в этом движении. Что-то изменилось в нем…

– Видишь, – сказала Лиля, – ты переменился, ты даже любишь меня не так, как прежде. Но мне все равно. Иди!

– Лиля, что с тобой?

– А ты не знаешь? Я ревную. К этой твоей рыжей красотке ревную, что к тебе по вечерам прибегает.

– Какой красотке?

– Ларисе. Скажешь, неправда?

– Она была у меня один раз. И потом, она же ребенок, опомнись!

– Хорош ребенок! Одним словом, знай: если хочешь видеться со мной – чтобы и духа ее не было.

– Ты это напрасно. Мы же друзья детства… По-твоему, я ее должен выгнать?

– Я повторять не люблю. Узнаю, что она была у тебя, – между нами все кончено.

– Как хочешь. Ты же прекрасно знаешь о нашей давней дружбе.

Демид поднялся, внимательно посмотрел на девушку. В его синих глазах под строго сдвинутыми бровями иногда появлялось вот такое характерное выражение – недоумение и осуждение одновременно.

– Ты что же думаешь, я могу встречаться с тобой и одновременно с кем-то еще?..

– Извини.

Лиля неожиданно подумала, но не решилась произнести вслух, что он ни разу не сказал ей «люблю». Подумала без горечи, без обиды, и тут же пришла успокоительная мысль о том, что Демид привязан к ней крепкой веревочкой, которую так просто не оборвешь. Оказывается, этот паренек деньги любит, дом собственный, видите ли, захотел иметь… Смотри ты, как вкалывает! Будто каторжный. И не подумаешь, глядя на него. И потом, что за нужда ей волноваться: замуж за него она ведь не собирается, но и ссориться тоже незачем.

– Странный у нас с тобой разговор, – сказала Лиля, хотела смягчить тон, но не смогла, – а Лариса твоя, дите твое, уже давно не ребенок. С Геннадием-гитаристом гуляет, с Данькой Званцовым водится, с адвокатом Тристаном Квитко крутит, с тобой…

Эффект от этих слов был неожиданным: Демид от души, весело рассмеялся:

– Ежели она со всеми крутит так, как со мной, то она и в самом деле опытная девчонка. Ох, и злая ты, Лилька! Ты же знаешь, что говоришь неправду, а плетешь? Зачем? Что, приятно Ларису грязью вымазать?

– Она этого заслужила!

– Сплетня останется сплетней, и честного человека грязь не коснется. Или ты хотела меня уколоть? Пустой номер. О людях у меня свои представления.

Лиля видела, что так оно и есть: отравленная стрела пронеслась мимо и не задела его сердца. Захотелось тут же сорвать на нем свое зло, вспылить, накричать, но она сдержалась.

– Хорошо, поживем – увидим. И поговорим еще. Я как-нибудь загляну к тебе.

– Буду рад. Только сначала спроси у мамы, она знает, когда я работаю, а когда бываю дома.

– Мама, идите сюда, – позвала девушка, когда за Демидом закрылась дверь. – Посоветоваться надо. Что-то не нравится мне его настроение.

Гафия Дмитриевна вошла, неся невысокую табуретку, села на нее, словно бедная родственница у двери, взглянула на дочь серыми неласковыми глазами, губы по привычке поджала.

– О чем советоваться-то?

– О жизни, мама. Во-первых, надо бы вожжи, на которых вы держите Демида, немного поослабить. А то, не ровен час, ваша покорная лошадка или надорвется, или взбунтуется. И полетят тогда все наши планы вверх тормашками. В электронно-вычислительной технике есть понятие – тайминг. Это точный расчет времени, когда каждый импульс в машине должен приходиться строго на свое место, в свое время. Так и в жизни: если мы что-то планируем, то надо все точно рассчитать и продумать.

– Что-то мудрено говоришь…

– Сейчас все поймете. Когда, по вашим расчетам, у Демида на книжке должна быть полная сумма?

– Если будет работать так, как работает, то где-то в конце декабря, к Новому году.

– Нужно, чтобы все деньги у него были в срок, когда он хочет. Первого ноября. Нужно, чтобы дом он купил.

– Пускай работает больше!

– Не может он больше работать, просто часов в сутках не хватит. Вы ему дайте немного вздохнуть и сделайте так, чтобы вся необходимая сумма была собрана к первому ноября, а там посмотрим, на чье имя будет куплен этот дом. Главное – соблюсти точно назначенное время. Вот это и есть тайминг.

– И что ты о нем заботишься? Замуж, что ли, за него собралась?..

– Скажете такое… Передо мной другой путь открывается… Но дом на всякий случай пусть будет. Как запасная позиция, куда и отступить не страшно.

– Какой же это путь?

– Это, мама, пока секрет. Многие блистательные карьеры были погублены только из-за того, что люди не умели держать язык за зубами.

– В этом ты права. Хорошо, устроим ему тайминг. Небольшой, конечно.

– Вот и прекрасно. Вы у меня умница.

Этот разговор имел свои последствия. Демид вскоре почувствовал, что стал зарабатывать больше.

– Руки мне должен целовать, такие выгодные наряды я тебе даю, – сказала как-то Гафия Дмитриевна.

– Спасибо. Первого ноября обязательно поцелую.

Далеко не все знают, какие перегрузки выдерживает человек, поставивший перед собой цель. Финишный рывок спортсмена, как правило, бывает стремительнее бега на всей дистанции. Но интересно заметить, что человек, привыкший делать одну работу быстро, энергично, уже не может другую исполнять медленно и лениво. Характер сказывается во всем. Заданный ритм определяет всю его деятельность. Демид с равным напряжением работал на заводе, выполнял наряды Гафии Дмитриевны и успевал сдавать зачеты в университете. Выяснилось, что время находится в прямой зависимости от нагрузки. Человек, работающий в полную силу, живет вдвое дольше, чем тот, кто работает вполсилы. Известны примеры, когда короткая, но творчески яркая жизнь оставляла глубокий след в истории человечества. Лермонтов за свою короткую жизнь сделал столько, что и до сих пор невозможно понять, как это ему удалось. Или другой пример – Моцарт. Для того чтобы специалисту просто переписать созданные Моцартом произведения, потребуется куда больше времени, нежели он прожил. Вот какие нагрузки может выдержать человеческий мозг, вот какой запас прочности подарила ему природа!

Конечно, Демид Хорол не Лермонтов, не Моцарт, не Эйнштейн. Жизнь его только начинается, и трудно сейчас сказать, кем он будет в свои зрелые годы. Но то, что работал он в эту весну с нечеловеческим напряжением, можно было отметить без всякого сомнения. А когда человек работает вот так самоотверженно, вдохновенно, то и какую-то, совсем незаметную для него самого, но очевидную для других минуту к нему приходит подлинное мастерство. Вот так возрастали умение и опыт, руки приобретали профессиональный автоматизм, нервы – ощущение точного мастерства, и вдруг всем стало ясно, что Демид Хорол – радиомонтажник пятого, высшего разряда, и не хватает только формальности, чтобы это закрепить. Демид отнесся к этому событию спокойно, для него ничего не изменилось в жизни, и сам он, и его товарищи, и бригадир Валера Пальчик хорошо знали, на что он способен, и повышение отметили приказом, но подарок все-таки приготовили, только, пожалуй, не совсем обычный.

Как всегда, перед праздником Первого мая в ленинской комнате шестого цеха состоялось собрание. Народу пришло – не протолкнуться. Демид с трудом пробрался в угол, устроился на подоконнике. Парторг произнес короткую речь о значении этого пролетарского праздника, потом председатель цехкома профсоюза огласил список передовиков соцсоревнования. Было там и его имя…

А потом поднялся из-за стола начальник цеха.

– Товарищи, я хочу выполнить приятную обязанность: вручить награду, которую с полным правом можно было бы назвать рабочим орденом. Что такое честь рабочего? Это прежде всего качество его работы. В нашем цехе есть человек, чья работа всегда была безупречной. Ни разу техконтроль не возвратил на доводку собранные и отрегулированные им тэзы или панели. Товарищ Хорол, пожалуйста, к столу.

Демид не тронулся с места, будто речь шла не о нем. Он даже оглянулся, глазами отыскивая этого самого Хорола, которого приглашают к столу президиума.

Крепкий кулачок Гани Пальчик больно ткнул его в ребро.

– Ты что, оглох, приди в себя!

И только тогда он поднялся и пошел. Остановился возле стола, посмотрел в зал. Лучше бы ему сквозь землю провалиться.

– Ничего не скажешь, очень интеллектуальное лицо, – это подал голос Альберт Лоботряс, и добродушный смешок пронесся по залу.

– Тише, товарищи, – навел порядок начальник цеха. – Товарищ Хорол, вы работаете в нашем цехе полтора года, начали работать со вторым разрядом, сейчас имеете пятый. И ни одного случая брака! Администрация цеха вручает вам личное клеймо. Это значит, что техконтроль, начиная с сегодняшнего дня, не проверяет вашей работы. Изделия, на которых стоит персональное клеймо Демида Хорола, безупречны. У нас уже больше пятидесяти рабочих удостоены этой чести. Хотите что-нибудь сказать?

– Спасибо, – тихо сказал Демид.

С завода он вышел вместе с Альбертом Лоботрясом.

– Рад? – спросил Альберт.

– Честно говоря, рад, на руках хочется пройтись.

– А это, знаешь, хитрая штука – личное клеймо. Заставляет по десять раз один и тот же тэз перепроверять. Одно дело, когда контролер следит за твоей ошибкой, и совсем иное, когда ты сам за все отвечаешь. И работать без него куда легче…

– У тебя есть такое клеймо?

– Нет. Я и не стараюсь его заслужить. Пусть меня лучше контролер проверяет – спокойнее. А то я однажды видел, как радиомонтажник, обладатель вот такого же личного клейма, разыскивал на складе сданную им продукцию. Показалось ему, что там не все благополучно. А я хочу спать спокойно.

– А я как спал спокойно, так и собираюсь спать, – сказал Демид, – но ты прав, ответственности поприбавится…

– Вот то-то и оно, – многозначительно произнес Альберт, но Демид так был занят своими мыслями, что не заметил за этой многозначительностью обыкновенную зависть.

Рука сама нажала в лифте на кнопку восьмого этажа, где была квартира Ольги Степановны. Позвонил в дверь, звонок тут же отозвался нежной мелодией, и на пороге появилась учительница. Седые, коротко подстриженные, легкие волосы серебристым нимбом отгружали голову, маленькая, сухощавая, но еще энергичная, во рту привычная папироса.

– А у меня праздник, Ольга Степановна!

Вошел и показал круглую коробочку из белого металла, открыл крышечку с ручкой, на оборотной стороне – печать: две буквы и номер.

– Что это такое, объясни.

– Мое персональное клеймо! Это значит, что мне доверяют, что я стал настоящим мастером, и, верите ли, Ольга Степановна, я так рад, будто меня орденом наградили.

Ольга Степановна села в кресло, раскрыла коробочку, долго молча смотрела на печатку, потом перевела взгляд на Демида, и в уголках ее глаз юноша заметил сверкнувшие слезы.

– Это от радости, – улыбнулась учительница. – Не тревожься. Сейчас будем пить кофе. – Минуту помолчала, потом добавила: – Ты почаще мне звони… Худо иногда мне бывает. Нет, нет, ты не пугайся, я еще до ста лет доживу, но сам понимаешь, все-таки страшновато. Я недавно на Байковом кладбище была, просто так, погулять ездила. Сколько там знакомых, друзей, подруг… А я все еще живу.

– Ольга Степановна, почему вы об этом заговорили?

– Сама не знаю. Одним словом, звони мне почаще.

Солнце уже село, и Киев, принаряженный к празднику, светился, переливаясь всеми огнями, оправленный в бирюзу парков, скверов, садов, как девушка в зеленом венке с яркими цветами. Демид представил себе, как завтра пойдет на демонстрацию, пройдет по Крещатику, а вокруг будут полыхать знамена, лозунги и на огромном плакате, который пронесут перед трибунами, будет написано: «ВУМ», и вокруг него будут люди, и они тоже – ВУМ, и машины, которые вычисляют орбиты космических кораблей, и маленькое персональное клеймо, лежавшее у него в кармане, – все это ВУМ, и он уже не может представить себя вне завода. Любимая работа вошла в жизнь, и гордо, радостно стало на сердце. Выходит, он, Демид Хорол, не лишним человеком оказался в этом огромном деле. Захотелось подхватить на руки милую Ольгу Степановну и закружиться с ней в вальсе, мелодия которого звучала в его груди. Но он сдержался: старая учительница разливала кофе, а это для нее было священнодействием.