Текст книги "Ключ"

Автор книги: Вадим Собко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Глава двенадцатая

Молодежный заводской радиоклуб помещался на седьмом этаже третьего корпуса общежития. Внизу, в холле, вахтерша, сидевшая за столом, отгороженным от всех смертных барьером, равнодушно посмотрела на Демида, взяла его удостоверение и сказала:

– Будешь уходить – верну.

Когда-то в новоотстроенном общежитии, в котором молодые специалисты жили в комнатах по двое, вспыхнула настоящая война между жильцами и комендантшей. Она хотела, чтобы были отдельно мужские и отдельно женские общежития, иначе, говорила она, «махровым цветом расцветет распутство».

Как ни странно, самыми горячими сторонниками совместных общежитий оказались девушки, и закончилась эта война полной победой здравого смысла. Комнаты парней и девушек располагались в общежитиях по соседству, а «распутства» и в помине не было, наоборот, установилась атмосфера веселая и дружеская.

Демид поднялся на седьмой этаж, толкнул дверь с надписью «Радиоклуб». Вечерело, и широкое окно комнаты было залито светом. Над столом на стене висела обыкновенная школьная доска, вся вкривь и вкось исписанная формулами. Впечатление было такое, словно тут продолжался бой, причем противники сражались безжалостно и исступленно молчаливыми математическими символами. В комнате, около осциллографа, сидел Альберт Лоботряс. Он встретил Демида так, словно давно поджидал его.

– Здорово. С чем пришел?

– Хочу схему опробовать. А ты?

– Ремонтирую магнитофон. Не можешь вообразить себе, во что превращается современная техника в руках варваров…

– Она тоже относится к числу варваров? – невинно спросил Демид.

– Она чемпион среди них.

Он сказал эти слова с гордостью, и Демид подумал, что, если бы Роксана захотела разбить магнитофон о голову Альберта, парень все равно был бы счастлив.

– Мне председатель клуба разрешил взять из старых «собачников» кое-какие элементы, – сказал Демид.

– Бери все, что тебе нужно, – согласился Альберт, – я еще парочку подкину. Покажи схему.

Демид молча протянул Альберту схему, тот посмотрел внимательно и сказал:

– Примитив, но работать будет. Сам схему составил?

– Сам.

– Молодец. Для практики полезно. Я тоже когда-то такими глупостями занимался. – И снова погрузился в работу, возрождая к жизни искалеченный магнитофон.

Демид подошел к окну. Совсем неподалеку лежала Петропавловская Борщаговка, отчетливо виднелись яблоки в колхозном саду. Красиво выглядит сад поздним летом! Среди яркой зелени нет-нет да и мелькнет золотая россыпь листвы, плоды налились спелым янтарем и зрелым румянцем, воздух еще теплый и прозрачный, и только неизвестно откуда взявшийся холодный ветерок напомнит, что осень не за горами.

– Ты загляни в стол, там у нас имеются кое-какие запасы, – не поворачивая головы, сказал Альберт, – или в шкафу поищи. Нет, это просто невероятно: чтобы так разладить магнитофон, нужно иметь отменные технические способности! – с удовлетворением отметил он. – Роксана несомненно одаренный человек. Нашел?

– Да, все есть. Лампочки я завтра куплю.

– Шесть копеек штука, – пояснил Альберт и снова замолчал, склонившись над магнитофоном.

Дверь открылась, вошел еще один паренек, поздоровался, вынул из ящика стола свою схему и стал над ней колдовать.

Из радиоклуба Демид вышел в восьмом часу. Солнце клонилось к горизонту, но было еще жарким, хотя и ленивым, уставшим от работы за день. Скоро первый вступительный экзамен в университете, на заочном отделении мехмата: письменный – математика. Чего-чего, а этого экзамена он не боится и устного по математике и по физике не боится, а вот с сочинением по литературе будет морока. Значит, нужно пойти к Ольге Степановне, попросить ее еще немного с ним позаниматься.

Но все планы Демида пошли насмарку: около подъезда стояла Лиля Барсук, когда-то высмеявшая его затрапезную одежду. Она и сейчас окинула его быстрым взглядом, но повода для критики не нашлось: летом парню легче пристойно выглядеть – джинсы, яркая сорочка, на ногах сандалии – и порядок.

Зато сама Лиля была одета изысканно. Джинсовая юбка с вышивкой, элегантная блузка на кокетке, туфли-босоножки на платформе, с высоким каблуком. На юбке широкий ковбойский пояс с блестящими заклепочками. На плечи накинута замшевая курточка. Было очевидно, что Лиля не собирается скрывать ни одного преимущества своей ладной фигуры. И бедра, и талия, и ноги – все подчеркнуто, все на виду. Волосы у нее серебристо-голубоватого оттенка, густые, тяжелые, и, нужно отдать ей должное, прическа сделана умело и аккуратно. Хорошенькое личико слегка подкрашено. Одним словом, на первый взгляд типичное, но вполне разумное дитя прагматического века.

– И где тебя черти носят? – выкрикнуло «современное дитя», увидев Демида. – Я здесь с полчаса жду. Уже человек десять спрашивали, кто удостоился такой чести? Здравствуй.

– Здравствуй. И что ты отвечала?

– Таинственно молчала. Еще не хватало признаваться, что жду тебя. Слушай, у тебя есть возможность отличиться.

– Опять кран прорвало?

– Узко мыслишь, Демид, – с чувством превосходства ответила Лиля.

– Так зачем же я понадобился?

– Нужен ты для консультации. Пойдешь со мной.

– Понимаешь, послезавтра первый экзамен в университете.

– Очень он тебе нужен, университет! Ты с меня пример бери. Третий разряд имею, социальное положение безукоризненное – рабочий класс, заработок стабильный. А что тебе даст университет?

– Я работаю еще и потому, что мне интересно работать, а заниматься моим делом без университета просто невозможно.

– Значит, ты любишь свою работу?

– Люблю. Каждый раз иду на завод как на праздник.

Лиля взглянула на парня с недоверием.

– Странно, – сказала она, – работа есть работа. При чем здесь праздник? Не вижу причины радоваться.

– Потому-то у тебя и третий разряд.

– А зачем мне четвертый? Я не честолюбива. Все равно на деньги, которые я буду зарабатывать, имея четвертый и даже пятый разряд, жить так, как я хочу, невозможно.

– А как ты хочешь?

– Широко, красиво, чтобы все мне было доступно.

Удивительно, и слова были другие, и люди разные, и возможности не равноценны, но Демиду именно в этот миг вспомнился старый Вовгура с его горящими черными глазами и тот почти священный трепет, с которым он говорил о деньгах.

– А от меня что требуется?

– Сейчас узнаешь.

Они шли рядом вдоль бульвара Ромена Роллана. Лиля положила руку на согнутый локоть Демида, и почти все встречные оглядывались, увидев эту пару. Парень как парень, только глаза поразительно синие под черными бровями, волосы русые, взгляд умный, сосредоточенный, и больше ничего особенного, таких парней на ВУМе – пруд пруди. А вот Лиля… Статная, с горделивой походкой, с длинными стройными ногами, она привлекала к себе всеобщее внимание.

Странные мысли лезут тебе в голову, Демид. В конце концов, не все ли равно, какие у Лили ноги? На ВУМе пройдись по цехам – увидишь и получше. Но у нее – особенные. И ступает она как-то особенно, по-своему. А может, это потому, что идет эта красивая девушка рядом с тобой, доверчиво опираясь на твой локоть?

– Пришли, – сказала Лиля.

– Ты живешь одна? – почему-то волнуясь и не сознавая причины своего волнения, спросил Демид.

– Нет, с мамой, у нас двухкомнатная квартира. Отец у меня тоже есть, он шофер в совхозе, часто там и ночует. Проходи и оцени: это мое царство, здесь я королева, – сказала Лиля. – Нравится?

Она плавно повела рукой, показывая просторную комнату, одну стену которой занимал монументальный зеркальный платяной шкаф. Бра со свечами были вмонтированы в обе створки дверей, зеркальная поверхность увеличивала комнату во много раз. Другую стену занимал высокий, до потолка, стеллаж, правда, еще не полностью заполненный книгами. Книги стояли красиво, гордо, будто похвалялись своим видом и своей хозяйкой. Демид обратил внимание на то, что цвета корешков были подобраны умело, продуманно, полки будто переливались всеми цветами радуги. Только верхний правый угол, еще пустой, немного нарушал гармонию.

У третьей стены стояла широкая тахта, рядом стол, полированный, темно-коричневый, как и остальная мебель. Кресла и стулья удобные и обиты не каким-нибудь материалом, а мягкой кожей. Все сверкает, будто только что привезено из магазина. Хрустальная, в подвесках, люстра вспыхивала зелеными и красными огоньками.

– Богато живешь, – сказал Демид. – И библиотека у тебя хорошая.

Подошел к полке, взял книгу: Бальзак. Раскрыл, хрустнули еще склеенные от краски страницы – новенькая книга.

– Поставь, пожалуйста, на место, – сказала Лиля, – ведь ты сейчас не собираешься читать?

Демид послушно поставил книгу на полку.

– А представляешь, как будет красиво смотреться эта стена, когда заполнится и верхний угол сначала голубыми, а потом темно-синими книгами? – спросила Лиля. – Представляешь, какие будут переливы красок, не обыкновенный банальный спектр, а именно переливы оттенков? Говорят, собрание сочинений Гюго будет синим.

– Значит, ты собираешь книги по цвету переплетов? – поразился Демид.

– Ты – монодумный человек, как и все люди нашего времени, – заявила Лиля, – воспринимаешь вещи только в их прямом назначении, а я… – она на мгновение остановилась, словно припоминая нужное ей слово, потом добавила: – человек полифоничный, многогранный… Для тебя книга имеет только одно назначение – читать ее. И это правильно, главное назначение книги – давать информацию.

Девушка говорила медленно. Демиду казалось, что она повторяет хорошо усвоенный урок. Ну что ж, в конце концов, беда небольшая – мы всю жизнь пользуемся словами и выражениями, которым научились в школе…

– Да, главное назначение книги – давать информацию или вызывать эмоции, – продолжала Лиля, – но где сказано, что книга не может играть и другую роль в нашей жизни, скажем, украшать нашу квартиру? А раз так, то почему корешки переплетов не могут быть подобраны гармонично, как мягко сменяющие друг друга волны радуги?..

– Все правильно, – сказал Демид, – только знаешь, у меня такое впечатление, будто ты повторяешь чьи-то слова. Вызубрила и повторяешь.

– Умные речи приятно и повторить. Что в этом плохого?

– Сдаюсь, – засмеялся Демид, – ты меня убедила, но мне важно, читаешь ты эти книги или они для тебя всего-навсего многоцветные волны красок, украшающих твое гнездышко?

– А какое это имеет значение? Тем более для тебя? Понимаешь, сейчас мне нужна твоя техническая консультация. Подойди сюда, пожалуйста. – Она распахнула дверь в ванную. – Входи!

Демид вошел: так он и знал, Лиля пригласила его затем, чтобы он исправил какой-нибудь кран. Но почему же она не сказала об инструментах?

– Видишь эту ванну и эти краны? – сказала девушка, показав на стандартное оборудование ванной комнаты.

– Конечно, вижу. Не слепой.

– На мгновение дай волю своей фантазии и представь меня под этим душем. Как ты думаешь – красиво я буду выглядеть в этой убогой обстановке?

– Здорово рассуждаешь, – рассмеялся Демид, – сама бы ты до этого не додумалась. Кто же тебя просветил?

– Есть умные люди. Ну так как, можешь представить?

– Пытаюсь.

– А теперь скажи, к лицу мне весь этот стандарт? Недостоин он меня! Вот я и хочу, чтобы ты мне помог. Смотри.

Лиля наклонилась и достала из-под умывальника набор сверкающих позолотой кранов. Краны были с большими пятигранными ручками, скорее всего фарфоровыми, а между ними золотой-цветок-регулятор.

– Откуда у тебя это? – Демид не мог не признать, что краны действительно хороши.

– Там, где я достала, тебе не достать, – уверенно сказала Лиля. – Дипломат один сдал весь этот комплект в комиссионный магазин, а там один знакомый моего знакомого вспомнил обо мне. Правда, они хорошо заработали на этом деле, но я все равно безмерно благодарна. Представляешь, какая красота? Во всем Киеве ни у кого нет ничего подобного! Только у меня одной.

– Представляю, – протянул Демид, – и вправду, отлично все сделано. Подожди, Лилька, откуда же ты взяла такую прорву денег? С твоим третьим разрядом не очень-то разгуляешься…

– А мама на что? Ну, кто сейчас живет на одну зарплату?

– Я, например.

– А я так жить не хочу и не буду. И не волнуйся, никакого криминала в том, что мы с мамой делаем, нет. Мы не спекулируем, не крадем – мы работаем. Одним словом, пусть этот вопрос тебя сейчас не волнует. Тут все честно и чисто. Вот чек комиссионного магазина, где куплена вся эта красота.

И она нежно, так как ласкают любимого человека, провела ладонью по золотому цветку.

– Поможешь мне все это установить?

– Конечно. Только экзамены сдам и поставлю.

– Это же долго! – сказала Лиля. – Я эту радость, можно сказать, всю жизнь ждала, а тут терпеть еще две недели.

В голосе ее слышалось такое разочарование, что сердце Демида дрогнуло.

– Понимаешь, – сказал он, – если бы не проклятое сочинение по литературе, то я бы об этих экзаменах вообще не думал, ни математики, ни физики я не боюсь. Но все-таки очень не хотелось бы срезаться по литературе. Ольга Степановна мне здорово помогла, я ей уже одиннадцать сочинений написал, а она все недовольна. Стыдно быть неграмотным.

– И много ошибок делаешь? – спросила Лиля.

– Как когда, иногда целую страницу напишу без ошибок, а иногда две-три влеплю и сам удивляюсь: вижу ошибку, а пишу.

– Молодец, Ольга Степановна, – сказала Лиля, – и, по всему видно, очень тебя любит.

– Послушала бы ты, как она меня любит! Так отчитывает, только что не последними словами.

Лиля на это ничего не ответила, только улыбнулась как-то по-матерински мудро и почему-то именно в эту минуту очень понравилась Демиду.

– Это все чепуха, – снова легкомысленно сказала она, – сдашь ты свои экзамены. Все будет в порядке. Так, все-таки когда будем ставить эту систему?

– После экзаменов.

– О, боже, – всплеснула руками Лиля, – несчастной будет твоя жена! Ты же деспот, тиран и эгоист. Неужели для тебя желание другого человека ничего не значит?

– Эти краны – твое желание?

– Чтобы ты знал – да, страстное! Люблю, чтобы вокруг меня все было красивое. Я тебе не какая-нибудь мелкая мещанка, а радиомонтажница третьего разряда. И обожаю, когда меня окружают красивые вещи и красивые люди. Я, может, от этого чувствую к себе уважение… Я могла бы попросить любого слесаря, а пошла к тебе, еще и на улице ждала целых полчаса. Видишь, какая я принципиальная. А все почему? Потому что ты красивый.

– Я? – Демиду показалось, что он ослышался.

– Да, ты. Девушки этого тебе еще не говорили? Подожди, скажут. И не красней, как барышня, тебе же девятнадцать лет. И потом, у нас с тобой серьезный, деловой разговор. Посмотри на себя в зеркало. Глаза синие, брови черные, волосы… Между прочим, они у тебя немного потемнели, раньше светлее были.

– Нужно бы сходить подстричься…

– И не думай! Пусть отрастут еще немного. Мы – рабочий класс, не какие-нибудь хиппи, но от моды не должны отставать.

– Одним словом, Лилька, – сказал Демид, – не морочь мне голову. Ты говоришь глупости, а они меня почему-то волнуют, мне же надо думать только об университете. Сдам экзамен, сделаю тебе все краны так, что и персидскому шаху не снилось.

– Вот это меня устраивает, и все же… – сказала Лиля. – Пойдем в комнату, поговорим. – Она прошла в свою комнату, прикрыла дверь за Демидом, оглядела сверкающее, отполированное царство, села на тахту, похлопала ладонью узорчатую ткань обивки и пригласила Демида сесть рядом с собой. Потом немного наклонилась к нему, словно доверяя большую тайну, сказала: – Я тебя очень прошу, начни работу в ванной немедленно.

Она наклонилась еще ближе, и Демид невольно увидел в вырезе легкого платья налитую круглую грудь. Подумав, что надо немедленно уходить, он не сдвинулся с места.

– Я тебя очень прошу, – прошептала Лиля.

И тут случилось то, о чем Демид и думать не думал, – они поцеловались. Кто проявил инициативу, трудно сказать. Демид был опытным в этих делах человеком. Еще в шестом классе он влюбился в Катьку Лаврущенкову, они целовались раз пять, а может, восемь, после того времени, правда, был большой перерыв, до сегодняшнего дня, но новичком себя в этих делах Демид не считал. Да, видно, время внесло принципиальные коррективы, а может, сам Демид изменился, потому что Лилины поцелуи ну никак не походили на холодные Катькины губы. И, не очень-то хорошо понимая, что он делает, Демид обнял Лилю с такой силой, что девушка невольно вскрикнула. Руки его скользнули по ее гибкой спине…

Потом все перепуталось в каком-то сумасшедшем всполохе мыслей, чувств, недоговоренных фраз. Помнилось только ощущение счастья. Лиля лежала на тахте, уткнувшись лицом в вышитую красно-черную подушку, и плечи ее вздрагивали.

– Лилечка, – с чувством раскаяния сказал Демид, – я виноват перед тобой. Прости.

– Я сейчас пойду в милицию и заявлю, что ты овладел мной, применив приемы самбо, – проговорила девушка в подушку.

– Точно, применил, – виновато подтвердил Демид, – что же мне теперь делать? Как мне заслужить прощение? Я на все готов.

Он был уверен, что девушка ответит: «Давай подадим заявление в загс», и ничего страшного в этом не видел, наоборот, с радостью согласился бы, но вместо этого услышал:

– Поставь краны. Завтра же поставь.

– Лилька, о чем ты говоришь! Поставлю. Завтра воскресенье, работы там на день, не больше. Все сделаю!

Резким движением Лиля повернулась на спину, и Демид увидел, что она не только не плачет, а весело беззвучно смеется, и сразу у него словно тяжелый камень свалился с сердца. Как же хорошо, что он не причинил девушке горя!

Лиля бросилась Демиду на шею, и снова приникла губами к его губам. Поздно вечером, когда Демид собрался домой, Лиля накинула на себя халатик и сказала, прислонившись к косяку двери:

– Ты мне понравился. Завтра приходи с инструментами часов в восемь, чтобы до вечера все закончить. Встречаться мы с тобой будем, но не здесь. У тебя… Здесь мама. Неудобно… У меня к тебе будет просьба. Я буду иногда просить тебя помочь моим друзьям, моим хорошим друзьям.

– Чем помочь?

– Работой, конечно. Если где-то что-то испортится.

– Ради бога, Лиля, о чем разговор! Ведь я всему микрорайону помогаю.

– Знаю. Но не отказывай и моим друзьям. Я тебе буду писать записочку: «Прошу помочь. Лиля» – и адрес.

После того как за Демидом закрылась дверь, из другой комнаты вышла Лилина мама, сухощавая, еще не старая женщина, с недобрым брезгливым взглядом темных глаз.

– Ну и что теперь будет? – спросила она.

– Как было, так и будет, – спокойно ответила дочь.

– А что люди скажут?

– Ничего. Кому какое дело?

– Беда, конечно, невелика, – продолжала она, – только так все быстро…

– Мама, я вам уже говорила, что вы с вашей мещанско-набожной философией отстали от нашего времени на целое столетие.

– Смотри, чтобы ты его не опередила.

– Не бойтесь. А парень этот, Демид Хорол, – настоящее золотое дно.

– Как это понимать?

– А вот так… Вам тоже придется поработать. Я расскажу потом, как именно. И кроме того, он мне нравится.

– Может, замуж за него, пойдешь?

– Узко мыслите, мама. Разве мне такой муж нужен? Поступит он в университет и еще шесть лет будет учиться. А мне нужен сейчас полковник или генерал, чтобы меня на черной «Волге» катал, а его ординарец мне честь отдавал… Помяните мое слово, так и будет. Кандидатура уже есть. Не торопитесь, мама, дайте мне только срок.

– Ну-ну, может, ты и права, – вздохнула мать. – А счастье?.. Как же со счастьем-то быть?

В комнате Демида, едва он вошел, раздался тонкий звонок детского телефона. Бросился опрометью, схватил трубку.

– Где ты был? – строго спросила Ольга Степановна.

– Друзьям краны ставил.

– Нашел время. Послезавтра экзамены. Завтра будем писать диктант.

– Простите, Ольга Степановна, но там работа еще не закончена. Завтра весь день провожусь. А оно, может, и лучше перед самым экзаменом дать отдохнуть голове.

– Вот как? Ну, смотри, что-то новое появилось в твоем голосе.

– Новое, Ольга Степановна! Я счастлив!

– Правда? Тогда доброй тебе ночи.

Ольга Степановна положила белую трубку детского телефона с легким сердцем. Влюбился Демид, это ясно, а к экзаменам он готов, можно не волноваться.

Глава тринадцатая

В центре Киева, можно сказать, в самом его сердце, возвышается огромное квадратное здание с восемью багряно-красными колоннами. Это университет. Покрасили храм науки в такой цвет еще в прошлом столетии, и сколько потом ни старались его перекрасить, из этого ничего не получалось. Пробовали сделать здание желтым или зеленоватым, пробовали превратить в серое, похожее на бетонную глыбу, но успеха не добились. Радостная красная краска проступала неуклонно и наконец победила окончательно, ее подновили, подсветили фасад здания мощными прожекторами, и оказалось, что выглядит это очень красиво.

А мысли Демида Хорола, когда он ясным августовским утром вышел из троллейбуса на бульваре Шевченко и побежал к университету, были далеки от архитектурных примечательностей города. Налетев на какую-то женщину и буркнув «простите», он хотел прошмыгнуть как можно быстрее к дверям, но женщина цепко схватила его за руку и сказала:

– Не спеши, у тебя еще есть время.

– Софья Павловна! А вы как здесь очутились? Тоже поступаете?

– Нет, – засмеялась Софья, – у меня здесь были кое-какие личные дела, а в университет мне поступать поздновато. Как ты живешь?

Она выглядела такой похорошевшей, такой счастливой, что Демид просто диву дался. Что же могло так преобразить женщину?

– Живу великолепно, – ответил юноша, – у меня прекрасная комната в Ленинградском районе, и я приглашаю вас в гости. Специально для вас приготовлю обод.

– Охотно приду.

– Спасибо, буду ждать. Но прежде с меня еще сдерут три шкуры на экзаменах. Математики и физики я не боюсь, а литература – прямо ужас!

– Кто принимает математику? – неожиданно спросила Софья.

– Откуда я знаю? Может, там целая комиссия.

– За твою математику я спокойна. И литературу, надеюсь, сдашь.

– На это вся моя надежда. Ольга Степановна говорит, что за последнее сочинение, написанное для нее, поставила бы тройку.

– Что еще хорошего случилось в твоей жизни?

– Хорошего? А вам откуда известно?

– На лице у тебя написано.

– А вы знаете, Софья Павловна, – вдруг осмелел Демид, – у вас тоже такой вид, будто в вашей жизни случилось что-то очень хорошее.

– Так оно и есть, – просто ответила женщина. – Славный ты парень, Демид, и если встретишь девушку…

– Я уже встретил. Вот поступлю в университет, обживусь немного на новой квартире и женюсь. И, нужно признаться, сделаю это с величайшей радостью.

– Вот как?

– Да, – гордо сказал Демид, – я выгляжу хвастуном?

– Есть немного. Желаю тебе счастья.

Она улыбнулась своей тихой, милой улыбкой и совсем неожиданно сказала:

– Ты знаешь, я чем-то похожа на тебя. Вот обживусь немного, попривыкну, и, может, выйду замуж. Я тоже выгляжу хвастунишкой?

Они оба весело рассмеялись.

– Ни пуха тебе ни пера, – пожелала женщина.

– Как говорится, к черту. Сдам экзамены, зайду к вам в поликлинику.

– Буду рада.

Демид быстро прошел через высокие тяжелые двери, вовсе не думая, что точно так, как он, через них проходили люди, которые потом стали гордостью мировой науки: академиками, основоположниками целых научных школ и направлений. Он не собирался стать знаменитым ученым, ему хотелось познать основу всех основ – математику, понять не в общих чертах, а досконально, как работает ЭВМ, чтобы быть ее хозяином, а не слугой.

По широкой, металлической, кованной причудливыми узорами лестнице поднялся на второй этаж, прошел длинным коридором, повернул направо, мимо парткома и комитета комсомола, потом снова направо и очутился перед деканатом механико-математического факультета.

Среди абитуриентов заочного отделения были почти одни парни. Экзаменационную карточку с фотографией Демид получил еще раньше, сейчас выйдут члены приемной комиссии, объявят, кому куда идти, и все начнется…

Хотя он и уверял себя, что экзамена по математике не боится, все равно где-то под самым сердцем ощущался холодок беспокойства: а вдруг…

Сквозь толпу абитуриентов к деканату прошел высокий худощавый человек. Демиду показалось, будто он где-то встречал его. Возраст его определить было трудно. Если смотреть в глаза – тридцать, не больше, – такие они были светлые, прозрачные, словно удивленные, ждавшие встречи с радостью. Если же взглянуть со спины, видна широкая лысина и исполосованная морщинами шея. Можно дать и шестьдесят, хотя на висках, где остались тщательно подстриженные волосы, седины немного. Одет он в мягкий кожаный коричневый пиджак, воротник голубой рубашки расстегнут.

Прошел в деканат, закрыл за собой дверь, и в толпе абитуриентов кто-то с уважением сказал:

– Лубенцов.

Неожиданно в памяти Демида возникли лихорадочно блестевшие глаза Аполлона Вовгуры и вспомнился рассказ про талантливого профессора. Неужели это тот самый Лубенцов? Быть не может!

А почему не может? С тех пор прошло немало лет. Давно отбыл срок своего наказания молодой Лубенцов. Только как-то странно встретить его здесь, в университете…

– Этот Лубенцов гений, – сказал какой-то паренек, стоявший рядом с Демидом.

– Только ему ходу не дают, – подхватил другой, – если бы все шло нормально, давно бы был академиком…

– От этого у него ума не убавится, – добавил третий парень, – а ходу ему не дают, это точно, в университете он только спецкурс ведет, или экзаменует, или консультирует… А все равно, если какой-нибудь аврал, то к Лубенцову бегут.

– А что же он такое сделал, почему ходу не дают? – спросил Демид.

– Не знаю точно, то ли украл что-то, то ли убил кого-то, одним словом, уголовное дело… Очень давнее.

Демид подумал, что дело это действительно давнее и, наверное, нет уже людей, которые помнили бы, за что был осужден профессор. Но на свете существуют анкеты, они никогда ничего не забывают, даже то, о чем хотелось бы умолчать.

«Не мне судить Лубенцова, он уже получил наказание и осудил себя сам, – вдруг подумал Демид. – Еще неизвестно, как другие повели бы себя на его месте… Вот я, например?..»

Мысль была странной, тревожной, но на нее нужно было ответить. Как поступил бы он, застав Лилю с другим парнем? Так же, как Лубенцов?

Нет! Значит, у профессора Лубенцова не такая была любовь, как у него, Демида, а глубже, трагичнее. Лубенцов, наверное, и в науке такой нее увлекающийся, одержимый, и потому какая разница в том, академик он или нет, ведь обращаются все-таки к нему, когда возникает необходимость в его помощи. Возможно, и не к нему одному, есть выдающиеся математики в Советском Союзе, не один и даже не два, но и его, Лубенцова, не обходят.

Такие мысли совсем неожиданно и не к месту появились в голове Демида, появились тогда, когда им совсем не следовало бы появляться, потому что из дверей деканата вышла девушка-секретарь и объявила, кто в какой аудитории будет держать экзамен по письменной математике. Демиду надлежало идти в двести пятидесятую, расположенную рядом с деканатом. Аудитория небольшая, столы выстроились в несколько рядов, на стене большая черная доска, мел. Вошел молодой ассистент и сказал:

– У кого экзаменационные карточки с четными номерами, прошу сесть по левую сторону, у кого с нечетными – по правую.

После этого подошел к доске, провел мелом жирную вертикальную черту, разделив ее пополам, и стал писать задания. Написал все десять примеров, по пять для каждой группы абитуриентов, обернулся к экзаменующимся:

– Желаю успеха, товарищи, – и сел к столу, уткнув нос в книгу. Демид взглянул искоса на название книги: «Артур Хейли. Аэропорт». Читал он этот роман, понравился…

Что ж, возьмемся за алгебру. Он знает, как найти весьма запутанное решение, когда икс и игрек хитроумно спрятаны за множеством маскирующих их элементов, как все свести к четкой формуле.

Скрипнули двери аудитории. Демид взглянул и обмер: вошел Лубенцов, сел рядом с ассистентом. Тот хотел было спрятать книгу, но профессор взял ее, взглянул молча, кивнул, мол, читал, потом перевел взгляд на абитуриентов. Смотрел он так, словно ему было доподлинно известно, чего каждый из них стоит. Демиду почему-то показалось, что взгляд его выражал желание помочь каждому, и это как-то не вязалось со всем, что он знал о Лубенцове. Юноша даже расстроился. Он ясно видел, что профессор добрый, веселый человек, способный на выдумку, шутку, даже на розыгрыш. Руки у него крупные, сильные. И этими руками он…

Демид сощурился не от страха, а, скорее, от удивления и непонимания того, как совершенно противоречивые качества подчас могут существовать в одном человеке. Взглянул на профессора еще раз с острым интересом. Лубенцов заметил этот взгляд. Встал из-за стола, подошел к Хоролу, посмотрел на решенный пример, улыбнулся и сказал глубоким баритоном:

– Спокойно, спокойно, у вас все идет хорошо.

Взгляд, голос экзаменатора были доброжелательны, полны сочувствия.

– Работайте, работайте, – сказал Лубенцов и отошел.

Что ж, Демид будет работать… Наверное, лет двадцать прошло с того дня, когда директор комиссионного магазина сиганул со второго этажа. Можно представить себе, какое лицо было тогда у Лубенцова. И лысины тогда у него, наверное, не было. Послушай, Демид, о чем ты думаешь во время вступительных экзаменов? Тебе нужно тангенс определить, а не о волосах молодого Лубенцова думать. Силой заставил себя сосредоточиться на задаче. Ничего в ней нет особенно сложного. Как орехи, щелкает примеры. Больше того, вот эту геометрическую задачу он решит и так и этак…

Подошел к столу, протянул исписанные формулами листки, но взял их почему-то не ассистент, а сам Лубенцов. Пробежал глазами, передал ассистенту, потом взглянул на Демида, и в глубине его светло-голубых глаз юноша увидел радость, словно слегка приглушенную страданием.

– Очень хорошо, – сказал профессор, – отношения с математикой у вас добрые. Это приятно. Вы где работаете?

– На ВУМе.

– Еще более приятно. Всего лучшего.

Действительно ли увидел Демид в его глазах отблеск страдания, или сам выдумал? Так бывает, человек видит именно то, что надеется увидеть… Почему это его задевает? Какое ему дело до профессора? Ответить на этот вопрос было трудно, а ниточка отношений между ними все-таки протянулась. Почему? Может, у них родственные характеры?

Вышел, избегая взгляда профессора, и поскорее направился домой. Внизу, в подъезде, на стене подвешены почтовые ящики. В номере сто семнадцатом, как всегда, две газеты: «Молодежь Украины» и «Правда». Кроме того, еще записка. Что за чудо? Он не ждал ни от кого писем. Развернул листок, прочел: «Дорогой, очень прошу, помоги моим друзьям. Зайду завтра вечером. Л.» Дальше были написаны два адреса, совсем рядом живут Лилины друзья. Что ж, он поможет им, конечно. Переоделся; взял инструменты.

Встретили Демида странно: приветливо и одновременно требовательно, словно он не имел права от этой работы отказаться. А может, это только ему показалось? Да, скорее всего так, потому что, когда отлаженный замок исправно щелкнул, закрыв дверь, его искренне благодарили, сказали «спасибо» и попросили и впредь не отказывать в их просьбе, если случится необходимость. В другом доме его встретили как спасителя: кран протекал. Ну, это дело и вовсе пустое, раз, два – и готово. Будьте здоровы, Лилины друзья.