Текст книги "Первые цивилизации"

Автор книги: Вадим Массон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

Массовым специализированным ремеслом, выпускающим стандартную продукцию, было гончарное дело и производство жженого кирпича. Технологически они основывались на успехах теплотехники. Были созданы двухъярусные гончарные горны, позволявшие добиваться равномерного и качественного обжига производимой продукции. Такие горны были обнаружены в Мохенджо-даро и на ряде других менее значительных поселений. В Алам-гирпуре открыты печи для обжига кирпича. Стандартизация разного рода продукции и распространение сплавов требовали наряду с развитием эмпирических знаний установления системы мер и весов, о чем также имеются определенные данные.

Производственные и бытовые достижения составляли лишь одну из сторон успехов хараппской цивилизации. Едва ли не более существен рост интеллектуального потенциала, значительные достижения в сфере художественной культуры. К их числу, безусловно, в первую очередь следует относить создание местной системы письменности, оригинальность которой лишний раз подчеркивается сложностями, возникающими перед ее дешифровщиками, хотя гипотеза о протодравидском языке этих лапидарных текстов и остается наиболее вероятной. К сожалению, сохранились лишь краткие надписи на неорганических объектах, и вполне возможно, что более пространные тексты наносились на недошедшие до нас органические материалы. Вместе с тем надо сказать, что письменность получила достаточно широкое распространение. Помимо надписей на печатях известны надписи на бронзовых табличках, в довольно большом количестве найденных в Мохенджо-даро (Pande, 1973); знаки и цифры встречены на металлических орудиях, имеются короткие тексты и на керамике, позволившие, в частности, установить, что знаки письма шли справа налево (Lal, 1961). Грамотность не ограничивалась столичными центрами, и в этом отношении особенно показательны находки в провинциальном Даймабаде, где обнаружены три черепка с короткими процарапанными надписями и две терракотовые печати с нанесенными на них знаками древнеиндийской письменности. Найденные в позднехараппском комплексе (Sali, 1982, р. 181), эти объекты, возможно, представляют собой одно из позднейших свидетельств угасающей традиции.

Накопление положительных знаний и потребности производства и общественной жизни стимулировали формирование системы мер и весов. Известны многочисленные гири, сделанные из различных материалов, чаще всего каменные, кубические формы со стандартным весом. Судя по произведенным подсчетам, исходной единицей служил вес в

0.85 г с последующим удвоением и удесятирением (Маккей, 1951, с. 98—99), хотя были предложены и более усложненные реконструкции. Найдены линейки с нанесенными делениями, но их трудно свести к единой системе. Так, линейка, сделанная из раковины, обнаруженная в Мохенджо-даро, имеет базовое деление в 6.7 мм; в бронзовой линейке Хараппы эта величина уже близка к нашему сантиметру (9.34 мм); в костяной линейке из Лотала мелкие деления составляют 1.7 мм, причем шестая и двенадцатая черточки сделаны более длинными (Mainkar, 1984). Формат сырцового кирпича и строгие пропорции строений указывают, что архитектура также основывалась на определенных мерах длины; одной из них, видимо, был так называемый локоть в 51—53 см (Allchin, 1982, р. 185).

Рис. 52. Мохенджо-даро. Мужской торс. Камень.

Судя по косвенным данным, определенные изменения произошли и в сфере религиозных представлений, в которых на первый план выдвигается культ верховного мужского божества. Оно изображалось сидящим на невысоком троне, в рогатом головном уборе, иногда трехликим, в окружении разного рода животных. Еще Дж. Маршалл высказал предположение, что перед нами прототип позднейшего Шивы, и исследователи в принципе поддерживают эту интерпретацию (Маккей, 1951, с. 67; Allchin, 1982, р. 213 – 214). Возможно, бык был одним из основных священных животных, связанных с этим божеством, во всяком случае, именно его изображение прочно занимает первое место среди прочих животных, воспроизводимых на печатях. Известны бронзовые и терракотовые статуэтки быков, нередко выполненных с большим мастерством в стиле, перекликающемся с рисунками на печатях. Изготовлялись статуи быков и из известняка и помещались на подставки, что могло быть связано с их функцией культовых объектов в храмовых центрах. Как и в урукском Шумере, традиции анимализма в Хараппе весьма значительны, что видно как по изображениям на печатях, так и по фигуркам, воспроизводящим слонов, собак, обезьян, птиц и, возможно, баранов.

Труднее судить о характере верховного женского божества, священной супруги рогатого бога. Женские терракоты, видимо, продолжают традицию культа богини– матери, покровительницы плодородия, ранее почитавшейся почти в каждой земледельческой общине. Но количество этих статуэток массового употребления, за исключением, пожалуй, Мохенджо-даро, не так уж велико. На одной из немногих печатей, воспроизводящих не одиночные фигуры, а целые сцены, изображена женская фигура в рогатом головном уборе, помещенная в разветвлении дерева, перед ней коленопреклоненный персонаж, а процессия из семи персон, воспроизведенных в нижней части этой печати, подчеркивает значимость передаваемого культового обряда, возможно иллюстрирующего какой-то мифологический сюжет. Видимо, в мифологических системах был популярен и герой, побеждающий хищных зверей. Во всяком случае, на одной из печатей воспроизведена сцена схватки человека с двумя тиграми. Прикладное искусство, расцветшее пышным цветом в раннеземледельческую эпоху, сохраняет свое значение. Об этом, в частности, свидетельствует роспись, украшающая определенные типы глиняной посуды особо парадного характера. Более важно, и это составляет качественно новую черту именно хараппской культуры, появление выдающихся произведений неприкладного искусства. Уже среди терракотовых и бронзовых статуэток быков есть образцы высокохудожественного звучания, где массивная, полная внутренней мощи фигура воспроизведена рукой выдающегося мастера. Принципиально новым явлением культурного комплекса (и эта еще одна характерная черта первых цивилизаций) являются выразительные скульптуры различных персонажей; одна из них, наиболее известная, представляет собой бюст мужчины в одежде, богато украшенной узором из трилистников, что позволяет предполагать его высокий прижизненный статус (рис. 53). Застывшее полногубое лицо замерло в отрешенном спокойствии.

Рис. 53. Мохенджо-даро. Статуя жреца. Камень.

Превосходное* знание обнаженной натуры демонстрируют две каменные мужские фигуры из Хараппы, чем-то напоминающие лучшие образцы древнеегипетской скульптуры. При этом вторая статуя, условно названная танцором, дана не в статическом спокойствии, столь типичном для мелкой пластики раннеземледельческих общин и повторившемся в статуе мохенджодарского «жреца», а в живом, динамичном повороте (рис. 52). Эти скульптуры, так же как и памятники письменности, представляли собой идеологические инновации рассматриваемой эпохи, когда создавались новые культурные эталоны и стереотипы.

Интеррегиональные связи, явственно проявляющиеся еще в раннеземледельческую эпоху, усиливаются в хараппское время. Если раньше они частично были обусловлены регулярным обменом или перемещениями племенных групп, то теперь механизм торговых взаимодействий играет решающую роль. Подобно первой цивилизации Месопотамии хараппское общество в своей нуклеарной части занимало территорию, отличающуюся плодородием почв и вместе с тем крайней бедностью иных природных богатств. По существу лишь материал для изготовления кремневых орудий (Thapar, 1982) добывался в пределах этой метрополии – у выходов горных пород в районе Рохри– Суккура. Металлические руды и поделочные камни привозились -издалека. Рассмотрению вопроса об их источниках посвящен ряд специальных работ (Asthana, 1982; Gupta, 1984). Медь и золото в основном, видимо, поступали из индийских месторождений, хотя высказывались соображения в пользу транспортировки меди из Афганистана, а золота даже из Средней Азии (Asthana, 1982, р. 275). Во всяком случае, олово, бывшее важным компонентом хараппских бронз, вполне могло иметь среднеазиатское происхождение, с чем согласны многие исследователи. Не приходится сомневаться и в поступлении лазурита из Афганистана. Там, в Бадахшане, имеются три рудника по добыче этого весьма популярного на Древнем Востоке полудрагоценного камня, причем в одном из местонахождений обнаружены и древние выработки. Не исключено, что среднеазиатское или североиранское происхождение имела бирюза.

Определенные виды продукции, в частности изделия искусных ремесленников, вывозились из зоны центров древнеиндской цивилизации в окружающие области, причем зачастую на значительные расстояния. В некоторых случаях хараппцы играли и роль посредников в продвижении отдельных видов товаров.

Целый ряд археологических находок позволяет наметить трассы древних торговых путей, связывающих Хараппу с окружающими странами. Сразу же с установлением наличия в месопотамских центрах объектов явно древнеиндского происхождения было высказано мнение о существовании постоянного морского пути, идущего вдоль северного побережья Персидского залива и связывающего две великие цивилизации древнего мира (Mackay, 1931a). С открытием на Бахрейне печатей так называемого типа Персидского залива, соединяющего черты месопотамской и хараппской глиптики (Bibby, 1958; Rao, 1963), это заключение получило новое убедительное подтверждение. В 60-е гг. вещи индийского круга были обнаружены при раскопках крупных центров эпохи бронзы в Южном Туркменистане, что позволило высказать гипотезу о существовании сухопутного караванного пути, уходящего из долины Инда через Северный Белуджистан и Афганистан в оазисы, теснящиеся на южной кромке каракумской пустыни (Массон, 1967). Находки в Южном Туркменистане на Алтын-депе печатей хараппского типа (Masson, 1981а), а затем аналогичной печати на одном из древних поселений в дельте Мургаба подкрепили это заключение новыми конкретными данными. Сенсационное открытие на левом берегу Амударьи в Северном Афганистане поселения Шортугай, представляющего собой хараппскую факторию на вышеупомянутой трассе (Francfort, 1984), подобно открытиям в Бахрейне полностью подтвердило активное функционирование этой крупной торговой магистрали древности. Безусловно, Шортугай служил важным центром по доставке в долину Инда бадахшанского лазурита. Пока, правда, не вполне ясно, какого рода товары могли идти из районов Южного Туркменистана в обмен на произведения хараппских ремесленников.

Но с одним свидетельством далеких северо-восточных связей древне-индской цивилизации пришлось столкнуться археологам. На Мохенджо-даро было обнаружено захоронение верблюда (Meadow, 1984). Кости этого животного встречены и на других хараппских памятниках. Но, как уже отмечалось, именно в Южном Туркменистане и, возможно, в примыкающих районах Ирана еще в IV тыс. до н. э. был одомашнен двугорбый верблюд, получивший широкое распространение в местной цивилизации Алтын-депе. Скорее всего, именно необходимость в подобном неприхотливом вьючном животном для обслуживания протяженных сухопутных торговых трасс и привела к появлению верблюда в долине Инда именно в пору хараппской цивилизации.

Действенность южного торгового пути подтверждается целым рядом находок, а также, если принимать отождествление Хараппы с Мелуххой, свидетельствами письменных источников (Hansman, 1973; Kramer, 1964). Использование Инда и других рек как транспортных артерий, безусловно, могло способствовать организации морской каботажной торговли. В Индии ее важным центром явно был гуджаратский Лотал, где обнаружены оттиски печатей на глиняных буллах, прикреплявшихся, как полагают, к тюкам с товарами (Rao, 1973). Ряд хараппских памятников в прибрежной зоне Южного Белуджистана (Суткатендор, Соткакох, Балакот), по-видимому, должны рассматриваться как промежуточные порты на этом торговом пути (Thapar, 1984, р. 12). В частности, при раскопках Балакота в хараппских слоях найден расписной сосуд, явно привезенный с запада, из областей, прилегающих к Персидскому заливу (Dales, 1979, р. 265—266). Однако не исключено, что существовал также сухопутный маршрут, пересекавший континентальный Иран южнее Деште-лута и выходивший к границам Месопотамии в районе Диялы, о чем писал еще Меллоун (Mallowan, 1965) и что находит определенные подтверждения в находках в районе Шахдада, крупном центре художественной культуры Ирана (Asthana, 1984). Механизм месопотамо-хараппских взаимодействий неоднократно обсуждался в литературе. Видимо, прав К. Ламберг-Карловский, полагающий, что он мог быть весьма разнообразным – от прямой торговли, существование которой, правда, вызывает у него определенный скепсис, до многоступенчатого обмена и торговли через промежуточные центры, к числу которых он относит Бахрейн и Яхья-тепе, где найден отпечаток на глине хараппской печати (Lamberg-Karlovsky, 1982). Однако если говорить о крупных центрах Юго-Восточного Ирана, то речь в первую очередь должна идти не о Яхья-тепе, бывшем сравнительно небольшим поселением, а о упоминавшемся уже Шахдаде.

Есть основания полагать, что создатели хараппской цивилизации и жители Месопотамии вступали в прямые личные контакты. Так, в письменных источниках упоминаются приходящие из Мелуххи корабли, на одном из месопотамских цилиндров назван переводчик с языка мелуххи. Ясно, что связи носили достаточно масштабный характер, коль скоро возникла необходимость в подобной должности. В конце III тыс. до н. э. существовало даже мелуххское поселение в Лагаше, в котором, видимо, проживали древнеиндские торговцы со своими семьями. Новый анализ соответствующих свидетельств письменных источников показал, что имена обитателей этого анклава представляют собой транслитерацию на шумерский с местного, т. е. мелуххского, языка (Parpola а. о., 1977). По свидетельству источников, из Мелуххи в Шумер привозились разные породы дерева, включая черное, золото, красный камень, отождествляемый обычно с сердоликом, различные бусы, слоновую кость, из которой изготовлялись пестро раскрашенные фигуры птиц и гребни (Oppenheim, 1943). Определенную перекличку этот список имеет с археологическими материалами. Так, в Телль-Асмаре в аккадском доме помимо цилиндрической печати, изображающей индийских животных, была обнаружена керамика хараппского облика с шишечкообразными выступами, сердоликовые бусы с травленым орнаментом и вставками из слоновой кости (Francfort, 1933, р. 51 – 52). Возможно, в этом доме обитало лицо, поддерживавшее тесные связи с древнеиндской цивилизацией, видимо шедшие по сухопутному пути через Шахдад. При раскопках на Бахрейне, обычно отождествляемом с шумерским Дильмуном, кроме «печатей Персидского залива» обнаружены сердоликовые бусы с травленым орнаментом и каменные гири хараппского типа, что прямо указывает если не на наличие хараппских торговцев, то на следование стандартам и номиналам, установившимся в долине Инда. Недавно был поставлен вопрос о возможном наличии шумерских торговых колоний в зоне хараппской цивилизации. Автор при этом опирается на находки в Мохенджо-даро и других памятниках печатей цилиндрической формы, действительно резко отличающихся от традиций местной глиптики (During-Caspers, 1984). Правда, изображения на этих цилиндрах не носят чисто месопотамского характера и, по заключению исследователя, отражают определенный этап культурной ассимиляции.

Все эти данные – от типов поселений до развития торговых связей – убедительно свидетельствуют о том, что в лице хараппской цивилизации мы имеем сложный социальный организм. К сожалению, для его более детальной характеристики имеющиеся материалы недостаточны. В частности, затрудняет проведение соответствующего анализа лапидарность сведений о могильниках развитой Хараппы. Правда, имеются публикации с весьма обязывающими заглавиями, но они, как правило, не идут дальше рассуждений самого общего характера, слабо привязанных к конкретным материалам древнеиндской археологии (Chitalmala, 1984; Malik, 1984). Наличие иерархической системы поселений безусловно восходит к сложной системе общественной организации, когда крупные центры осуществляли функцию регионального руководства по отношению к сельской округе. Достаточно сложной была, как мы могли видеть, и внутренняя структура этих лидирующих крупных поселений, где планировочно обособлена часть, играющая роль культового и, видимо, шире – общественного центра. Его противостояние территории, заселенной основной массой жителей, подчеркивается обводными стенами, престижный характер которых несомненен. Под контролем этих центров и, естественно, их обитателей находились значительные массы товарной продукции, сосредоточившейся в расположенных здесь же крупных зернохранилищах. О происходившем накоплении богатств свидетельствуют клады, включающие, в частности, ценные произведения ювелиров и напоминающие в этом отношении «клад Приама». Такие клады были найдены в обоих крупнейших городских центрах – и в Хараппе, и в Мохенджо-даро. В одном случае ювелирные изделия были укрыты в серебряном сосуде. Несколько расплывчато выглядит картина социальной стратификации по материалам некрополя Калабангана (Sharma, 1982). Здесь преобладают вытянутые погребения, группирующиеся в комплексы по 6 – 10 могил, что, возможно, отражает прижизненную принадлежность усопших к одной общественной ячейке, скажем, большесемейной общине. Погребения эти, как правило, бедные, и лишь в одном

из них, где был захоронен пожилой мужчина (старейшина), обнаружено свыше 70 сосудов. Особые группы составляют погребения в ямах и гробницы, являющиеся скорее всего кенотафами, где человеческие останки отсутствуют, но весьма многочисленны керамические сосуды. Б. Лал считает, что Хараппа уже не представляет собой бесклассовое общество и выделяет в нем три социальные группы – жречество, обитавшее, как показывают раскопки Калибангана, в планировочно выделенной структуре, примыкающей к культовому центру, основную массу населения, занимавшуюся торговлей и земледелием и обитавшую в Калибангане на территории «нижнего города», и группу, названную им «рабочим классом», жившую вне пределов укрепленных обводов, образующих нуклеарную часть этого городского центра (Lal, 1984, р. 61). Следует подчеркнуть, что в столичных центрах долины Инда, судя по находкам кладов, дифференциация состоятельности была, видимо, еще более контрастной. Это касается и образа жизни, поскольку там же стандартные благоустроенные дома резко контрастируют с лачугами бедняков, которые, разумеется, образовывали не «рабочий класс», а обширную социальную группу закабаляемых бедных общинников, приближающихся по образу жизни к рабскому состоянию. Все это не позволяет сомневаться в социальной и имущественной дифференциации хараппского общества, достигшей уже полярных контрастов. Труднее судить об общеполитической системе, в которой, возможно, многое еще было от теократических элементов, характерных для ранней стадии развития государственного организма первых цивилизаций.

Как можно видеть, Хараппа как социокультурный комплекс повторяет в местном, древнеиндском варианте основные характерные черты, присущие первым цивилизациям. Тем более важно специально рассмотреть проблему формирования этого индостанского комплекса, опираясь на материалы, кратко охарактеризованные в предшествующем изложении. Высказываемые по этому поводу взгляды и соображения можно суммировать в виду двух противоположных концепций. По точке зрения, последовательно развивавшейся М. Уилером, «идея цивилизации» пришла в долину Инда из Двуречья, что и послужило основой сложения хараппской цивилизации (Wheeller, 1959, р. 104; Thapar, 1984, р. 17). В советской печати эта точка зрения подверглась критике (Массон, 1982а), и в обзоре раннеземледельческих комплексов Индостана автор этих строк писал: «Реальное рассмотрение конкретной исторической обстановки показывает, что сложение городской цивилизации в Синде и Пенджабе обусловили конкретные местные предпосылки и прежде всего бурное развитие производительных сил. Так, древнеиндийская иероглифика возникла не потому, что Синда достигла вышедшая из Шумера „идея письма», а потому, что введение письменности обусловливалось возросшими хозяйственными и общественными запросами древнеиндийского общества» (Массон, 1964б, с. 273). Развернуто обосновал подход к хараппской цивилизации как местному явлению У. Фэрсервис, пришедший к заключению,что ее формирование было логическим завершением процессов, начавшихся в белуджистанском регионе, т. е. в среде раннеземледельческих общин (Fair-service, 1961, 1971; Dyson, 1982, p. 418).

В принципе вокруг этих двух подходов, или парадигм, вращается и современное обсуждение данной проблемы. После открытия в Юго-Восточном Иране таких памятников, как Яхья-тепе и Шахри-Сохте, К. Ламберг-Карловский допустил, что рассматриваемый регион сыграл важную роль в процессах, приведших к сложению хараппской цивилизации (Lamberg-Karlovsky, 1972, р. 136). Такой подход оказал известное воздействие на некоторых индийских исследователей. Например, Б. Тхапар в сводной статье по итогам исследования хараппской цивилизации отмечает, что сложение «комплексных обществ» Яхья и Шахри-Сохте могло оказать формативное влияние на Хараппу, так же как и наличие протоэламских общин с пиктографией в том же регионе, могло стимулировать сложение системы письма и развитие общества в долине Инда (Thapar, 1984, р. 18).

Позднее Ламберг-Карловский постарался более комплексно подойти к этой проблеме (Lamberg-Karlovsky, 1982) с позиций культурогенеза. Так, он подчеркивает, что подобно месопотамскому и южнотуркменистанскому региону долина Инда была зоной первичной урбанизации, ее специфические культурные признаки имели ярко выраженный местный характер, налицо и свидетельства частичной аккультурации хараппских элементов в Месопотамии, но не наоборот. В целом автор приходит к заключению, что в разных регионах повторяется процесс перехода от стадии «первичной урбанизации» через колонизацию (пример хараппской колонизации можно видеть в Гуджарате и в Шортугае) к стадии «первичной инкорпорации», когда местные элементы вовлекаются в политическую и экономическую сферу колонизирующей культуры. Подобный подход с позиций культурологической терминологии имеет явный уклон к признанию закономерного характера исторического процесса и заметно отличается от первоначальной упрощенно механистической формулировки, оказавшей воздействие на Тхапара.

В общесоциологическом плане генетическая связь древнеиндской цивилизации с раннеземледельческими общинами того же региона не вызывает особых сомнений. С освоением новых территорий для эффективного земледелия технологические традиции, прежде всего в сфере гончарства и металлургии, сформировавшиеся в среде ранних земледельцев Белуджистана и частично долины верхнего Инда (Рахман-дери, Джалилпур), получили дальнейшее прогрессивное развитие в хараппских городских центрах. Целый ряд раннеземледельческих традиций может быть прослежен и в хараппском культурном комплексе. В области архитектуры – это дальнейшее развитие такого важного момента земледельческого поселения, как зернохранилища, известные в Мергаре со времен докерамического неолита. Сравнительно мелкий формат прямоугольного сырцового кирпича, определившийся в том же докерамическом Мергаре, где он имел размеры 33—28X14.5X7 см, употребляется в предхараппских комплексах Калибангана (30X20X10) и незначительно модифицируется в хараппских наслоениях того же памятника (30Х15Х Х7.5 см в жилых строениях и 40X20X10 в обводной стене). Близкие пропорции могут быть отмечены и в жженом кирпиче Мохенджо-даро с его стандартом в 28X13.5X5.7 см. Квадратная форма знаменитых хараппских печатей, резко отличных от цилиндрических печатей Месопотамии, является прямым продолжением квадратных терракотовых, каменных и костяных печатей раннеземледельческой эпохи. Как справедливо замечает Ф. Дуррани, анализируя уникальную костяную печать из Рахман-дери, представленная на ней идея совместного расположения животного рядом с символическими знаками прямо предвосхищает хараппскую глиптику (Allchin, 1982, р. 509) и композиционно, и, возможно, семантически. В керамической росписи Хараппы, которая по ограниченным масштабам распространения явно представляет собой угасающую традицию, мотивы пипала, рыб, орнамента,названного «рыбьей чешуей», также имеют бесспорные раннеземледельческие прототипы. То же следует сказать и про терракоты со сложным головным убором, и, как убедительно показал Ф. Олчин, про культ быка, прослеживаемый по росписи на керамике предхараппской эпохи, где часто воспроизводится изображение крупной головы животного с листьями пипала между мощными рогами (Allchin, 1982, р. 163). Выше уже говорилось, что рогатый головной убор, судя по изображениям на древнеиндских печатях, был в хараппскую эпоху своего рода символом божества, обретшего уже антропоморфный облик. Это все традиционные, сугубо индостанские элементы культурного комплекса хараппской цивилизации.

Сложнее обстоит дело с попытками определить исходный локус того специфического культурного комплекса, который дает археологическую культуру зрелой Хараппы. Исследователи отмечают, что в целом ряде памятников, например в Амри, происходит постепенное смешение местных и хараппских элементов, не формирующихся на месте, а приходящих откуда-то со стороны как бы в готовом виде. В Калибангане, где налицо прямое стратиграфическое перекрывание предхараппских наслоений хараппскими, также фиксируется определенный разрыв, когда зрелая Хараппа появляется в готовом, сложившемся виде. Автор предложил видеть в формировании зрелого хараппского комплекса процесс культурной мутации, когда в самом обществе появляются новые стандарты и эталоны, и именно эти инновации определяют специфический облик культуры в целом (Массон, 1984, с. 69). Уже в предхараппский период шел активный процесс культурной конвергенции, охвативший провинции раннеземледельческих племен с различными культурными традициями (Allchin, 1982, р. 163). Происшедший затем качественный культурный скачок, которым явилось сложение цивилизации, органически соединив традиции и инновации, и предопределил общий облик хараппской культуры. Это был сложный диалектический процесс, и любые заимствования, если они имели место на селективной основе, инкорпорировались культурной средой в тех случаях, когда они отвечали сложившимся потребностям и тенденциям развития.

Древние культуры Китая

Огромная территория в Азии, занятая в настоящее время Китайской Народной Республикой, отличается поразительным разнообразием ландшафтных зон и природных условий. Крупные водные артерии Хуанхэ и Янцзы, протекая в широтном направлении, пересекают различные природно-климатические пояса. Для рассматриваемой эпохи особое значение имела долина Хуанхэ, протянувшаяся в западной части через лёссовое плоскогорье. На этой территории распространены смешанные леса, для нее характерны холодная зима и теплое лето при умеренном количестве осадков – от 400 до 800 мм. Природные условия позволяют получать в год один или два урожая. Холмистые пространства Южного Китая, наоборот, отличаются обильными осадками, климат здесь уже субтропический, характерны зимние муссоны, и природно-погодные условия позволяют ежегодно получать на полях от двух до трех урожаев. Палеоклиматические исследования показывают, что в древности, как и в большинстве других раннеземледельческих центров Азии, климат отличался большей мягкостью и увлажненностью.

В долине Хуанхэ, ныне частично обезлесенной, произрастали в изобилии широколиственные леса, состоявшие из березы и дуба, встречался здесь и грецкий орех. Считается, что в IV – III тыс. до н. э. среднегодовая температура была на 2° выше современной. Водились здесь и животные, более типичные для субтропического пояса, в частности бамбуковая крыса. По художественным сосудам эпохи бронзы известны носороги и слоны, изредка при раскопках встречаются и кости последних, но трудно судить, были ли это естественные обитатели данной зоны или экзотические животные, доставляемые с юга для местных владык.

Для первобытной археологии Китая важнейшее значение имело открытие в 1921 г. Андерсоном памятников культуры расписной керамики, вошедших в мировую археологию под наименованием Яншао (Andersson, 1925). Их почти сразу же сопоставили с культурами расписной керамики Ближнего Востока и Средней Азии от Суз до Анау. Это породило разного рода миграционные гипотезы о происхождении китайского очага раннеземледельческих культур, остроту которых лишь в последние годы сглаживают новые открытия китайских ученых. Но еще в середине 70-х гг. предпринимались попытки объяснить генезис древнекитайского очага земледелия западными миграциями или на худой конец импульсами (Васильев, 1976). Археологические работы, широко развернувшиеся в КНР, открыли сотни новых памятников раннеземледельческой эпохи, среди которых следует особенно отметить важное в историческом плане и образцово изученное Баньпо (The neolithic village. …, 1963). Сейчас в зоне яншаоского культурного ареала выделяются многочисленные локальные и хронологические подразделения археологических комплексов, рисующие сложную картину конкретного развития древних общин. Открыт своеобразный и весьма ранний земледельческий центр и в бассейне Янцзы. Ныне раннеземледельческие культуры Китая это особая, специализированная отрасль первобытной археологии Старого Света.

Одновременно археологические открытия заставили по-новому взглянуть и на происхождение и ранние этапы развития собственно древнекитайской цивилизации, сведения о которой сохранялись в исторической традиции, получившей письменное закрепление. Однако долгое время отсчет древней истории Китая велся с 841 г. до н. э., а все свидетельства о более ранних временах признавались чисто легендарными и заведомо недостоверными. Между тем в летописях повествовалось о трех древних царствах, существовавших до IX в. до н. э. и последовательно сменявших друг друга – Ся, Шан и Чжоу. К еще более раннему времени относили предания «эпоху совершенномудрых», при которых были дарованы людям основные достижения культуры от земледелия до письменности. Но в исторической науке последней трети XIX в. безраздельно господствовал гиперкритицизм, тексты древних хроник рассматривались с пристрастием детектива, их авторы уличались в действительных и мнимых противоречиях, а порой и в прямом искажении и подтасовке. Так, одно время чтившийся как «отец истории» Геродот был демонстративно объявлен «отцом лжи». Китайские носители этой «новой волны» также стали рассматривать полулегендарные свидетельства о древнейшей истории своей страны через призму предвзятого скептицизма. Однако решающее слово осталось не за логическими эссеистами, а за конкретными фактами, полученными археологической наукой.