Текст книги "Лечение электричеством"

Автор книги: Вадим Месяц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

ФРАГМЕНТ 63

Толстяк полночи перекрашивала свои волосы в рыжий цвет, испачкала казенные полотенца и предпоследнюю футболку Грабора. Тот настаивал на изменении ее внешности. «Женщина должна иметь гордость. Наша женщина должна иметь гордость.»

Когда утром пошел в уборную, ударил ее дверью по голове.

– Ты сюда сидеть приехала?

– Мы в отличие от вас…

Рыжий цвет изменил ее красоту до неузнаваемости, теперь она могла говорить прежние глупости с новым значением. Она легко поняла это и ушла на улицу, сидеть в дымящейся паром джакузи во внутреннем дворе. Рядом в бассейне плескались дети дошкольного возраста в трусах до колена, они купались здесь круглосуточно.

– У тебя джакузи в виде пентаграммы, – сказал ей Грабор, проходя мимо. – У тебя лифчик просвечивает, дура!

Рядом бродила молодежь, похожая на латинских туристов. Прошел мальчик с крупными плечами под шелковой майкой. Над водой пронесся запах одеколона. Вокруг бассейна росли растения: синие длинные цветы, похожие на гладиолусы, рядом с ними стояли такой же высоты березы.

– Выходи, хабла рыжая, – сказал Грабор. – А то напьюсь без тебя.

Топорщились пальмы, около них прогуливались инвалиды, мужчина и женщина, они горбились и улыбались.

– Не было никакой Советской власти, – говорила глубоко пожилая женщина, тыкая в ползающих по земле сверчков костылем. – До революции я говорила на родном языке. Вокруг русские – иностранцы. Теперь вокруг – англичане, тоже иностранцы. Ничего не изменилось, но я получила хорошую пенсию. А Советская Власть – сон, я не уверена, что все это было. Вы согласны? Я заслужила. Конфеты, санаторий.

– Но война, ведь была война! – вспыхивал мужчина.

– Да. Мой муж сразу же пошел на фронт. Он участник всех войн. Он вооружался гаубицей. Он хотел помочь царю Михаилу.

На асфальтированном островке группа разнополых подростков репетировала летучий танец. Музыку еще не включили, и дети застыли в разных позах: кто самолет, кто аист. Замри-умри-воскресни. Они стояли возле дерева с бордовыми шишками-цветами и повторяли своими позами его спокойствие.

ФРАГМЕНТ 64

Ближе к вечеру Лиза двинулась к администрации. Чувствовалось, что она переполнена волнением, даже возмущена.

– Мне сказали, что у вас на прошлой неделе останавливалась Молли Рингвальд. Почему меня никто не предупредил? – Лизонька выдержала грациозную паузу. – У вас бывала Деби Гибсон? Аманда Спа? Валери Бертинелли? Меня интересуют только женщины. Что? Вы глупы? Вы читаете «Вог»? «Дабл Ю»? «Бледное»? Где я нахожусь? У вас есть гостевая книга? Как вы работаете, козлы?

Она пролистала желтоватую книгу жалоб и предложений, вернула ее молодцеватой хладной ровеснице в униформе.

– Мне нужна нормальная бумага, – сказала она. – Я впервые провела ночь в секторе «С». Слышите, как это звучит? «С» – на мой взгляд, обозначает «срач». Концлагерь! Ты хочешь, чтоб тебя уволили? Мне нужен хозяин!

Он приехал из Сан-Франциско, благодушный белокурый молодой человек европейского происхождения с хозяйственной авоськой под мышкой; он поцеловал Лизоньке руку, подарил визитную карточку, протянул книгу для почетных гостей. Лизонька расписалась в ней первая.

«Твори любовь, а не войну. Ха-ха-ха». Подпись она оставила загадочную. «Ксенофонт». Ни больше – ни меньше.

ФРАГМЕНТ 65

Когда Толстая появилась за фортепьяно рыжей и демократической, выпускники перешептывались и шуршали. Грабор представил ее публике изящным образом, сказал, что денег не надо, нужно лишь понимание обеих сторон. Она поклонилась:

– Мне трудно с вами. Вы такие замечательные ребята. Я буду играть сегодня всю ночь!

– Спой свою арию, – закричал Грабор с галерки. – Свою итальянскую, фаворитную. Где ты горошком, горошком. Бравурную, – объяснил он публике.

Лизонька задумалась и поднесла бумажную салфетку к губам. Наконец ударила по клавишам, откинувшись назад на табурете так, что ее рыжие пряди разлетелись по плечам. Слова она произносила не очень понятные, но по некоторым модуляциям можно было понять, что она поет по-итальянски. Под конец она действительно рассыпалась горошком на радость беззубо улыбающемуся Грабору. Он сказал «ах», не замечая, что последнюю трель она пустила раньше, чем нужно. Впрочем, никто не заметил тоже.

К ней тянулись больше вчерашнего. Лизонька была скромно одета: в джинсах, хлопчатобумажном черном свитере с V-вырезом; она предупредила публику, что сегодня ожидается свободный джаз, не более.

Грабор попытался взять на себя роль конферансье и, хотя на сцену не поднимался, беспечно управлял происходящим из дверного проема. Ему казалось неприличным курить в зале.

– Классно! Теперь что-нибудь сербско-хорватское. «Дiвка Яндошка» или «Женичок-бреничок»?

– Грабор, ты всегда такой, – сказала Толстая капризно и спела «По дорозi жук, жук». Довольно порядочно спела. Грабор несколько раз пытался ей подпевать, но понял, что может испортить шоу.

– Вот это другое дело! Это по-нашенски, – приговаривал он на неизвестном языке. – Утешила, очаровала. Пiдманула.

– Граб, будь скромнее, – ответила Лиза и спела «Жито, мамцю», но не с таким успехом, как «По дорозi жук, жук». Она поняла это и сказала: – Я исполню музыку, которую автор посвятил мне. Это известная мелодия.

Люди аплодировали, зажигали взгляды, Винни поднес Лизоньке бокал столового калифорнийского вина из буфета.

Толстая сделала глоток, поставила бокал на инструмент и исполнила несколько тактов «К Элизе», потом вдруг остановила движение пальцев и обратила внимание на красивое платье дамы, стоящей в кресле напротив.

– Будем раскованнее. Можно с вами познакомиться? У вас такое платье… Не в обиду остальным, конечно.

В беседу включились еще несколько женщин.

– Говорили, что будет плохая погода. Я изучала прогноз. Здесь хорошие прогнозы. Ха-ха-ха. Совсем обленились.

Дама отзывчиво заговорила:

– Советовали купить палантин в комиссионке, но я побрезговала. У меня оставался материал от платья – смотрите, какая получилась накидка! Сегодня тепло, сегодня оказалось совсем тепло.

– Мужчины, – крикнула Толстая. – Вы знаете, что в армию США ежегодно прибывает около 30 тыс. молодых офицеров. 30 тысяч офицеров! Молодцы. Я спою песню офицерской вдовы.

– Лизонька, будь корректна.

– Спойте!

– Пою.

Она затянула «Ваши платья пахнут ладаном». Слезы навернулись на глазах даже у Грабора.

Лиза нервно вздохнула.

– Я исполняю это уже десять лет. Однажды в Колорадо я пела этот же романс, и от пламени свечи загорелась моя накидка. Мужчины в таких случаях падают и катаются по полу. Женщины мечутся, как затравленные звери. Меня сбили с ног и погасили. И что же вы думаете?

– Какое хамство!

– Обгорело мое плечо. Ожог второй степени. И что же вы думаете?

– Не может быть!

– На свете все может быть, – парировала Толстяк строго. – Меня спас мой двуличный супруг. Он закричал, что на меня надо нассать.

– Подлец! Бесстыдник!

Лизонька округлила глаза и расставила руки так, будто пытается схватить ими свое дыхание.

– Там было общество. В обществе женщина преображается. Они все были женщины приличные, из хороших домов. Слава Богу, мне помогла дама из Косово. Взяла тазик – пошла и нассала. Посмотрите – ни царапинки, – Лизонька оголила плечо, задрав ворот своего свитера. – Никогда не надо стесняться!

ФРАГМЕНТ 66

Винни рано утром проверил давление в шинах, долил масла, тормозную жидкость. Ему нравилось ухаживать за пострадавшими. Они поцеловались, расстались и двинулись в сторону гор Сьерра-Невада: туда, где разрешены проституция и азартные игры. Через два часа начался снег, вкрапленный в скалистые породы: пейзаж цвета шерсти полярной собаки, гигантские бока опоссумов. Комариная мокрота летящего снега влажно размазывалась на ветровом стекле, дворники нехотя разбрасывали ее; Лиза не любила переключать очистители на быстрый режим: считала это слишком истеричным.

Однообразие местности становилось насыщенным, полным – снег наполнял собою местные ландшафты… Его количества, развешанные на хвойных лапах, пытающихся удержать их падение на землю, были настолько велики, что даже самый мертвый лес оживал, в нем появлялся новый обитатель. Если не снег, то другое, что-то белое – то, что незаметно глазу: зверь или бродящее по лесу облако: что-то растворенное в воздухе, подвижное, внимательное, как сам воздух. Ветер сдувал со склонов то же легкое снежное покрытие, туман или дым: Лизонька подумала, как бы выглядел пожар в заснеженном лесу: треск, ярко выраженный огонь и дым, летящий на дорогу вместе со снеговым крошевом.

Разделительные полосы шоссе были уставлены клыками утесов, глыбами с дикорастущими соснами на них. Автомобили как передвигающиеся сугробы: в сосульках, с едва расчищенными стеклами для наблюдения пути. Дымы деревень, разноцветные домики, настолько контрастные на белом фоне, что невольно вспоминались клены Форт-Брэгга. Из труб хижин и домов выползал дым, не валил, а именно лился тонкими струями, и, глядя на него, было ясно, что этот дым не предназначен для приготовления пищи, что он имеет обогревательное или декоративное значение. Почтовые ящики в снеговых шапках, выставленные вдоль дороги, стояли как театральные софиты, в которые еще не подан свет.

Главное: искривленные пространства и сдвигающиеся объемы. Облака, выложенные горизонтальными, размашистыми мазками, нависали над дорогой, пытаясь создать ощущение навеса, крыши, арки – в те моменты, когда соприкасались с наполовину сомкнутыми над шоссе деревьями, завершая контур влажной закатной аркой. Глядя в низину, можно было видеть широкие каркасы хвойных деревьев, большие и круглые, как парашюты, вертолеты, приземлившиеся навесы. Солнце садилось. Мир превращался в туман, в абсолютный туман.

– Ты знаешь, что свиньи едят своих детей? – спросила Лизонька настороженно. – Есть животные, которые едят своих детей. Рожают, забывают об этом. Потом подходят и едят. Не подкрадываются, а гадко подходят и едят. Они русских детей тоже едят. Они едят всех детей.

– Я все ждал, что ты спросишь.

Внизу, в долине промелькнуло несколько церквей: от темноты, снега и загадочного освещения они были похожи на православные. Гранитные обнажения: ромбы, прямоугольники правильной формы, словно кто-то выделывал их долотом или зубилом. Последнее, что появилось при свете заходящего солнца: гнездо орла на столбе высоковольтной линии, несколько взмахов крыльев, несколько взмахов ресниц. Все говорило о том, что они поднялись уже слишком высоко в горы. Нужно надевать цепи на колеса, как и где это делается, было неизвестно. Не хотелось платить денег, даже сегодня не хотелось платить денег.

– Сколько ты вчера заработала? – Грабор похлопал Лизоньку по колену.

– Хватит на пару месяцев. В Америке не задают таких вопросов. И вообще, для жизни не нужно торговать своим телом. Не отвлекайся. Смотри, какая морда!

На красной двери одного из домиков была приколочена зловещая кабанья голова, вырезанная из дерева.

– Наверное, здесь водятся кабаны. Надо быть осторожнее.

– Ты ходил когда-нибудь на охоту?

Грабор кратко задумался.

– Мы с Бубой в молодости часто ходили охотиться на баб. Сначала пили до двух ночи, а потом вспоминали о главном. В два ночи мало чего найдешь: общаги закрыты, кабаков почти нет, да и они закрыты. Полное отсутствие живой жизни. Один раз притащили домой кошку, тоже живое существо. Мыли ее в душе лучшим шампунем, угощали шампанским. Утром я принес ей кофе в постель. Она жила с нами дня три-четыре.

Горы возвышались фронтирами мрака по обеим сторонам шоссе: чем выше в горы, тем дороже бензин: есть вероятность, что бензина не будет. Толстая улыбалась, вспомнив свое.

– У нас в классе одна девочка сообщила, что завтра всей семьей они едут колоть кабана. Я не знала, что это значит. Я решила, что они поедут в деревню, встанут вокруг кабана и будут колоть его маленькими иголочками, что у взрослых такое развлечение. Что мы сегодня будем жрать? Я хочу угостить тебя. Мы выживем. Мы победители. Спорим, в Рено я выиграю денег на самолет? Полетим над землей, о-ле-лей. Чё-то последнее время моя бабка не пела.

Скалистые, одутловатые, густые тени нависали над ними задумчивыми лбами: противно жить и мчаться, когда о тебе так много думают.

ФРАГМЕНТ 67

Восемнадцатиколесный «Петербилт» 379-й модели, большая машина, груженная гравием, шла за ними следом по серпантину. Блистала никелированным прицепом, от этого блистания было можно закрыть глаза.

Они поднимались в гору, грузовик сохранял дистанцию. Вытянутый, прямоугольный нос красного цвета, две торчащих выхлопных трубы по бокам, блестящий бампер: это все, что было пока видно. Красная передвижная гора встала им в хвост и преследовала их безо всякого интереса. Грузовик рокотал, маленькие фары снисходительно уперлись в калифорнийские номера Лизоньки. Они пронизывали туман и снег.

– Это Винни, бля буду, – сказал Грабор. – Он нас все-таки вычислил.

Вероятность того, что это он, была нулевой, но им было приятно думать, что их приятель рядом с ними. Водитель грузовика следовал за ними в виде элементарного пятна в усиливающейся снеговой завесе, он был невзрачный и бессодержательный: сидит там какой-то мужик, ему мешают мелкие авто впереди, на одной полосе все равно не обгонишь. Грабор замолчал, только вглядывался в нагромождения горных кряжей, едва различимые в темноте.

– Разворотные площадки, – сказал он. – Это называлось разворотные площадки. Мне нужно было пойти в Веселое, передать деньги, мне было тогда десять лет. Там ветры с Охотского моря засыпают все выше головы. Вот так, очень много. Там клубника с кулак, кедровые шишки с твою голову.

– Подожди. Я должна сосредоточиться.

Лиза вцепилась в руль, напрягаясь от приближения грузовика, маячившего и стучащего за их спиной.

– Прекрати, это правда. Правда, против которой не попрешь. Мне было десять лет… Меня послали за рассадой… Отнести деньги в часть…

«Петербилт» тянулся сзади: промелькнула освещенная бензоколонка со статуями оленей для привлечения публики. Они могли быть настоящими, эти олени, но они не шевелились: в таком тумане и на такой скорости не разберешь. Напротив заправки заледенел водопад на ступеньках сколотых утесов.

– Дорога была в одну колею, если грузовики встречались, то пятились назад, до этой самой разворотной площадки. Меня они могли не заметить. Я шел и орал, размахивая веткой от елки. Я боялся. Нет, не было холодно. Я слишком боялся.

– У тебя повреждения в мозгу?

– Почему? Он заметил меня, затормозил; его занесло. Он развернулся поперек дороги, завяз в сугробах. Маленький грузовик, «Камаз». Тоже рабочая машина… Мы потом плясали вокруг, пока не придет помощь. Он так и говорил мне: «пляши – замерзнешь». Похоже на «лечись электричеством».

– Грабор, ты такой хороший, я люблю тебя. У тебя мало мозга. Добрый такой. Я жрать хочу.

Грабор вспоминал свою жизнь, стараясь о ней не думать. Имело смысл вдуматься: все равно Толстая не заметит.

– Водила был хороший, – сказал он. – Он заметил меня. Внимательный. Деньги потом отобрал. Говорит: ты маленький, вырастешь – заработаешь. Я так и не заработал. Мы ехали домой и смеялись. Я убью его когда-нибудь.

ФРАГМЕНТ 68

Они пошли вниз, под гору. Лизонька спускалась на тормозах, сжавшись в испуганно сосредоточенный клубок. Дорога мельтешила, изгибалась согласно податливости гранитов, – именно граниты когда-то позволили проложить эту плохую дорогу. Толстяк старалась прижиматься к правому краю, больше не боялась поцарапать свой бок. Старая машина: мы уже в новом тысячелетии.

– Тысячелетие будет на следующий год, 2001-й не скоро, – сказал Грабор. – Будь осторожнее, мужику стало скользко.

Грузовой исполин начинал гудеть, сначала улыбчиво, вежливо; потом все настойчивей. Инерция тянула его вниз, ему было нужно двигаться быстрее.

Лиза не могла себе этого позволить, она уткнулась в повороты дороги, прижалась лбом к рулю.

– Включи аварийные, – сказал Грабор. – Тебе нужно давить на гашетку, катись быстрее. Он нас раздавит, костей не соберем.

Легендарный гигант американских просторов выл мамонтом у них за спиной, водитель проявлял последнюю вежливость. Он не понимал, что ему делать в этой ситуации, он скатывался с горы на тормозах. Ребятишки с надписью «Just married» (Только женились) действовали вяло, непрофессионально. Они – частники, почему они должны уметь ездить по горным дорогам?

Он наблюдал за ними давно, где-то от Бакстера или от Голубого Каньона: молодые, смешливые, жестикулирующие непонятными жестами. Глупые, влюбленные… Он не мог позволить себе много думать о них, его бампер начинал тыкаться им в спину.

Нужно довести их до разворотной площадки, подумал он. Надавить и оставить на парковке, ближайшая поляна находилась через полмили, очень мало и очень много в такой ситуации. Он гуднул так, что слетел снег со скал и кедров. Винни загудел во славу их молодости, со злостью хлопнул себя ладонями по лбу. Они ушли вправо и остановились на пятачке для туристов, выскочили из машины и приветливо замахали ему руками. Он лукаво пошевелил им бровью в ответ и тут же пошел гулять по отрогам гор корпусами тяжелого трейлера. Прицеп отвалился при первом ударе о скалу, и Винни подумал, что уже не помнит, чем был сегодня загружен. Из кузова вывалился гравий, ударился о выступ и разлетелся во все стороны, по-воробьиному прыгая по амфитеатру горных ступеней в долину. Он выключил радио на всякий случай, но бодрая танцевальная музыка в его ушах еще вертелась. Он внимательно наблюдал за каждым скалистым порогом, о который ему предстоит удариться. Машина была крепкая, но такого падения не могло выдержать никакое железо: «мы выпускаем автомобили с тридцатых годов», но этим горам миллион лет. Он достал сигарету, но зажечь ее не успел. Внизу, в долине, лежал теплый маленький город: Норден, ты можешь быть теплым, Норден? Его матери там не было. Он подумал: если бы в этом городке жила моя мать, я приземлился бы живым. Я сегодня сделал хорошее дело, напоследок. Больше возможности говорить у него не было. Вокруг начало трясти, взрываться, что-то из кинофильма. Винни подумал, что когда-то видел такие кинофильмы, но они ему не нравились. Его ударило, долбануло и погладило, через семь минут он полностью обуглился с улыбкой на лице. Потом он снял кольцо с левой руки, решил: буду спать.

ФРАГМЕНТ 69

Светало, Толстая вернулась из леса с поцарапанной щекой.

– Внизу невозможно пописать, все видят. На скалу я залезть не могу. Не смотри на меня. – Она села за автомобилем. – Может, он еще живой? Попробуй. Ты такой спортивный. У тебя длинные ноги, сильные руки.

Ущелье было отвратительно глубоким, от грузовика оставался лишь дымок, курящийся дымок, который никак не говорил о продолжении жизни. Куски красного металлолома: все маленькое, далеко, внизу… Внизу также лежал незнакомый город, его дымы были направлены по ветру: будто бесконечно и согласованно стреляют орудия. Равнонаклоненные, живые дымы, растущие в одну сторону. Там виднелась и церковь. Где тут проституция и карты? Где цыгане? Лиза зарыдала, прислонившись лицом к колесу автомобиля.

Поднялась, застегивая джинсы, пошарила по карманам в поисках денег. Она перемещалась сомнамбулически, взяла в руки камень, бросила его в пропасть. Она чувствовала свою вину, хотя на ней не было никакой вины, не было ничего, кроме собственности своего тела и фантазий, ей хотелось из-за этого самоубиться. Она рвала на себе кофту и, если бы смогла это сделать, побросала бы ее обрывки в пропасть. Настоящая истерика могла начаться через несколько дней, Грабор надеялся, что она вот-вот успокоится.

– Хороший мужик, – сказал он. – Не то что мы с тобой. Надо что-то делать. Звонить в полицию нам с тобой не стоит. Да и телефона нет. Водки тоже нет. Знаешь, что я придумал? Он вез кокаин из Колумбии. Легче? Вспомни его лицо – настоящий наркотрафикант… О чем твои слезы, дура? Мы – Тип и Топ, клоуны. «Just married». Потанцуем?

Толстая проблевалась и снова села на асфальт. Она стала в этот момент самой красивой женщиной на свете. Она вытирала губы.

– Он погиб, – сказала она. – Погиб, погиб, погиб. Мы опять кого-то угробили. Почему нам так не везет? – Она растирала лоб своими мокрыми холодными ладонями. Новая картина мира опустилась в ее сознание с мягкостью снежных хлопьев. – Раз он погиб, – сказала она, – значит, я рожу. Одним меньше, другим больше. Я нигде такого не читала, но такими должны быть законы природы. Ведь правда, мальчик? Правда?

– Ты этого хочешь? – удивился Грабор, но Лиза его не слушала.

– Теперь все в порядке. Теперь я поняла, что к чему. Я давно этого хотела. Какая холодная земля, – она поднялась с асфальта. – Мне нужно беречь придатки. Пожалей мои придатки, Грабор. Какая ты сволочь.

– И это будет историей его рождения?