Текст книги "Извек"

Автор книги: Вадим Кондратьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА 2

Худо не тогда, когда всё плохо.

Худо, когда не знаешь, как сделать лучше.

Витим-зареченец

В город въехал далеко заполночь. Направил коня к корчме. Ввалился пошатываясь, будто пол ночи гулял в другом месте. Вопреки обыкновению, корчма была тиха и почти пуста, если не считать нескольких человек, спящих кто за столами, кто под столом. Извек хлопнул заспанного корчмаря по плечу и, заплетающимся языком, старательно выговорил:

– Тащи чего в клюв кинуть, а то с вечера пивом подкреплялись, бражкой закусывали, а вином запивали. Пора и зубы во что-нибудь воткнуть.

Хозяин сонно кивнул, натыкаясь на столы и лавки, двинулся за едой. Зная неприхотливость Сотника, принёс остывшей каши, плошку сметаны и бок печёного осетра. Постоял, глядя, как гость набросился на пищу и, подумав немного, притащил вдобавок кусок пирога и крынку кваса. Извек благодарно кивнул, хлебнул прямо из крынки и вернулся к каше.

Из-под соседнего стола, распугивая опухшей рожей зазевавшихся тараканов, выполз знакомый путятинский ратник. Медленно осознавая где находится, повёл взглядом по столу, пока мутные очи не наткнулись на кружку. Неверной рукой сцапал, поволок к себе. Ощутив, что на дне еще плещется, неверяще поднёс к носу, понюхал, облегчённо вздохнул. Прислонив бадейку к губе, обеими руками, бережно запрокинул. Выцедив последний глоток, сплюнул утопшую за ночь муху, потряс кружку над раскрытым ртом. Поймал языком последнюю каплю, беспомощно оглянулся на Сотника. Извек, не переставая жевать, приглашающе махнул рукой. В красных глазах страдальца мелькнула неподдельная радость. Корчмарь понятливо вздохнул и устало побрёл за бражкой.

– Поздорову ли живёшь, Сотник? – прохрипел дружинник, грохая на стол порожнюю кружку.

– Поздорову, Мизгирь, поздорову. Надо бы здоровей, да некуда. А ты как?

Похмельный ратник глянул в лицо Извека, но быстро отвёл глаза. Рассматривая свои дрожащие пальцы, несколько раз кивнул.

– Тоже здоровей некуда. И веселей некуда. Особенно после вчерашней забавы.

– Эт которой? – невозмутимо поинтересовался Извек. – Чёт я не слыхал о праздниках. Разве что, пока меня не было, новый выдумали.

– Ага, выдумали. Крещением зовётся. Такое веселье, что в башке до сих пор одни ошмётки вертятся.

– Да что было-то? – продолжал дурковать Сотник.

– Чужого бога славили! – процедил Мизгирь сквозь зубы, распаляясь от непонятливости собеседника: – Пока ты на заставе прохлаждался, мы тут нового господина себе на шею сажали. Христосом зовётся, на перекладине висит, да всех жить учит! Потом купанье объявили, да так все обрадовались, что копьями подгонять пришлось. А тех, кто не шёл… по княжьему приказу железом рубили, не глядя кто стар, а кто мал.

Мизгирь, забыв про кружку, подался вперёд. Глаза стали дикими, щёку дёргало судорогой, слова срывались с губ и гвоздями били в уши.

– Я двадцать пять годов прожил, а не помышлял, что придётся на нашей земле свой люд рубать. И за что?! За какое-то чучело, у которого все люди – рабы божьи? Я с пятнадцати лет в походах, всякого насмотрелся, но чтобы наёмных печенегов посылали волхвов ловить, такого и в горячке не видывал.

Голос его сорвался на крик:

– И людских глаз таких не видывал! Ты их рубишь, а они стоят с детьми на руках и тебе в глаза смотрят! А в реку не идут! – его кулак хрястнул по столу. – Не идут они в реку! Понял?!

Мизгирь умолк, губы задрожали. Сглотнув комок в горле, уже тихо продолжил:

– Так, что радуйся, что на засеке отсиделся.

– Радуюсь. – тихо обронил Сотник.

Мизгирь отставил кружку и приложился прямо к кувшину. Кадык под чёрной бородой запрыгал. Опустив пустой кувшин, утёрся ладонью.

– Опосля вчерашнего новый приказ. Велят удальца сыскать, который одному из чернецов шею свернул. Их давеча, монахов этих, семь штук передушили. Народ наш сам знаешь какой: коли кривда на двор лезет, то и князь не указ, кишки враз выпустят. Однако, тут случай особый. Этот чернец, Егорий, личный доверенный самого Сарвета. Потому, видать, и кличка была – Холм Огородный, что главный осведомитель в важных делах. Так вот его вчера вечером, в одной из крещённых весей, дохлым нашли. На дровах валялся, мокрый, да обгаженный, а морда на спине. Кто-то гораздо постарался, башку едва прочь не отвернул. Нынче будем искать злодея. Только, думаю, вряд ли найдём… даже если отыщем. Половина наших с ним брататься готовы, не то, что ловить. Для виду придётся, конечно, пометаться по округе. Да Владимиру, небось, забот и так вдосталь, скоро сам забудет.

Сотник заставил себя прожевать очередной кусок рыбы. Глотнув кваса, перевёл разговор на другую тему:

– А что княжий отряд печенегов?

– Наймиты-то? – нахмурился Мизгирь. – Этих, ещё третьего дня, послали волхвов отловить, чтобы помех новому богу не чинили. Князь не глуп, знает, что наши в таком деле без пользы, вот и направил басурман. Да только не сдюжили они. Эрзя правильно смеялся: куда им до огурцов, когда они с рассолу дрищут.

– Что так? – настороженно поинтересовался Извек.

– А то, что объехали все ближние капища и почти никого не нашли. Потом один мил человек посоветовал на лесном погосте поискать, у Селидора. Ну те, с дуру и поискали. Ни один не вернулся, все три сотни окрест погоста и полегли. Видать от волхвов Перуну хорошая жертва досталась.

Сотник приложился к крынке, помолчал, шутливо вздохнул.

– Зря они туда поехали. Волка Селидора в лесу и с полтыщей не словишь, а ежели он ещё с волхвами… – Извек покачал головой. – Тут уж лучше самим себя зарезать, хоть мороки меньше.

С улицы донеслась перекличка третьих петухов. За соседними столами зашевелились ещё двое похмельных. По привычке, сперва лапнули ножны, потом открыли глаза. Сотник поднялся и, поймав взгляд корчмаря, опустил на угол стола монетку.

– Промочи ребятам горло, а мне пора.

Мизгирь протянул волосатую ручищу и, стиснув на прощанье предплечье Сотника, негромко проговорил:

– Ступай, друже. Встретишь того, кто чернеца Егория приплющил, налей ему от нашего имени.

– Налью, – честно пообещал Извек и подался к дверям.

После перегара корчмы, утренний воздух зазвенел в голове и растёкся по телу родниковой свежестью. Почувствовав хозяина в седле, дремавший Ворон зябко встряхнулся и привычно направился на двор воеводы. По дороге несколько раз обходил пятна почерневшей земли, видать и в Киеве не обошлось без резни. До дома воеводы не попалось ни одной живой души. Не обращая внимания на брешущего пса, Сотник спешился, взошёл на крыльцо и грохнул кулаком в дверь. Пождал, грохнул ещё. После третьего удара изнутри послышались шлепки босых ног. Сонный голос сварливо помянул Чернобога, чуть погодя скрипнул засов. Дверь приоткрылась, выпуская опухшую поцарапанную рожу с заплывшими глазами. Мутный взор медленно осветился пониманием, и Извека едва не свалило волной перегара.

– А, птичье вымя… Воротился значитца? Чё ж с ранья припёрся? Валяй спать. Опосля завтрего явишься, коли раньше не покличу. Валяй…

Грохнуло. Сотник в раздумьи поглядел на захлопнувшуюся перед носом дверь и, плюнув на рычащего пса, двинулся к Ворону. Внезапно почувствовал, как усталость навалилась на плечи, будто лодья гружёная камнем. В самом деле, теперь бы упасть битым лебедем, и пусть Дрёма стукнет по голове так, чтобы не просыпаться до вечера…

…Разбудил крик закатного кочета. Глаз пучило темнотой, а за окном краснел затухающий небосклон. Сотник потянулся. Понял, что проспал от рассвета до заката и, как говорил Мокша, день прожит не зря. В животе ощущалась пустота, как в дырявой суме калики. Под громкую перебранку голодных кишок, Извек умылся и отправился в харчевню: самое время ублажить тоскующее брюхо, да прислушаться к новостям. Не особо удивился малолюдным улицам. По всему, народ ещё не отошёл от давешнего крещенья. То тут, то там со дворов доносились плачи, причитания, вой собак. В конце улицы мелькнул конный разъезд, проехало четверо. Видать не шибко порадовал новый зачин, если караулы удвоены.

Корчма гудела и бубнила тише обычного. Еды почти не видно, питья же прибавилось втрое. Лица сплошь невесёлые, говоры негромкие, взгляды кислые. Баклажки опрокидывали чаще, гуляки надеялись залить горечь в душе, но, судя по ссутуленным плечам, без особого успеха.

Эрзя, подперев щёку кулаком, угрюмо глядел в кружку. Круглолицый Мокша только качнул понурой головой.

– Не стали тебя будить, и так вернулся чуть свет. Ведаешь ли что тут без тебя было?

– Ведаю, ведаю, – спешно ответил Извек, двигая к себе нетронутую миску. – Как сами-то?

– Вот пытаемся понять, – отозвался Эрзя, решившись отхлебнуть из кружки. – Сами вроде ничего, токмо на душе будто Ящер нагадил. А у Владимира на дворе пир, созывают всех, кому не лень, новый покон славить.

– Чё ж не пошли?

– Охоты нету, – буркнул Мокша. – Да и мерзких-самотных многовато набежало. Из дружин только путятинские, да и то не все. Остальные вовсе не наши. Сарветовы подстилки, черняховские прыщи, да иудеи с ромеями. Рвут глотки, кто громче Красно Солнышко восхвалит, да нового бога помянёт.

Извек жевал, изредка поглядывая на друзей. Покончив с кашей, промочил горло, прислушался к затихшему брюху и повторно потянулся за пивом.

– Слыхал я, давеча Перуна с Могурой закорчевали и в огонь, вместе с волхвами.

Мокша, не глядя на Сотника, еле заметно кивнул.

Все трое надолго замолчали. Подливали из кувшинов, поглядывали на сидящих за другими столами. Судя по выражениям лиц, те тоже кисли. Разговоры не клеились и молчание приправлялось обильным питиём. Хмель медленно но верно заползал в головы, притупляя кручину и застилая глаза вязким туманом. Наливались брагой мрачно, со злостью, почти силой вливая хмельное питьё в протестующие глотки. Потухшие глаза мутнели. В непривычной тишине то и дело слышался зубовный скрежет.

Захмелевший Мокша уже в третий раз порывался брататься со всеми, но, влекомый под руку более трезвым Эрзёй, затих и со слезами на глазах подался к выходу. Следом двинулись Ерга с Рудом. Зашевелилась и троица, сменившаяся с дальней заставы: Лют, Коростель и Мрак. Долго толклись в дверях, никак не попадая в широкий проём и цепляя плечами доски косяка. Когда же наконец миновали порог, затянули протяжную песню. Сквозь притворенную дверь донёсся злой запев трёх лужёных глоток:

Колесо вперёд, колесо назад,

знает скрип сердец правды стороны…

Уже возле дома Эрзя невесело заговорил:

– Бедулька тут одна народилась. Сарветовы псы на тебя зубы навострили. Злятся, твоему непочтению и тому, что в делах их не помогаешь. Проведали, что лучше прочих округи знаешь и желают, чтобы ты к ним на доклад ходил: рёк, как народ живёт, кто по старым поконам, а кто по новым. Ещё хотели заставить тебя проводником стать, чтобы тайные капища показал, на волхвов их выводил, укромы искал. Однако, чуяли, что не пойдёшь, ломали головы как тебя на это примучить. Нынче, почитай, удумали.

– О как! – невесело улыбнулся Сотник. – Ну и…

– Чернях с Сарветом брякнули у князя, будто возле убитого Егория Холма Огородного твой след видели. Дескать, надо тебя прищучить, да заставить отслужить свой грех.

Извек напрягся, но глаза держал весёлыми. Спешно соображал, мог ли оставить следы на утоптанной земле. Ничего не подозревающий Эрзя, тем временем, продолжал:

– Владимир взьерепенился было, да наши вовремя обмолвились, что тебя тогда на дальнюю засеку посылали. Потом и воевода припомнил, что ты на следующий день, утром вернулся и при Егории оказаться никак не мог. Так что остались они с хреном от пожилого зайца. Но думки свои, псячьи, наверняка не оставили. Ты бы остерёгся что ли, да почаще пред княжьи очи появлялся, глядишь Красно Солнце сподобится, да чином одарит. Кое-кто из врагов хвосты бы маленько поджал, да поутих. А может и вовсе языки свои в задницы позасовывал.

Сотник незаметно перевёл дух, хмыкнул, сводя всё к шутке.

– Чины говоришь? А на кой они мне? Меня и так любая собака сотником кличет, чем не чин? Чай, не мелочь какая… цельный сотник! Хотя мне и в десятниках не скушно!

Мокша вытаращил осоловелые глаза и, совладав с непослушным языком, гордо рявкнул:

– Пррально! Сотник никому, никогда гузнище не лизал! И лизать не будет! Ни Черняхам, ни Сарветам, ни князю!

От так вот! – улыбнулся Извек и распахнул дверь. – Приехали.

Эрзя ввел Мокшу и из темноты донесся его тихий голос:

– Это нас и страшит.

Утром, на княжьем дворе, Извек приметил ещё нескольких дружинников с плоскими крестами на груди. Поморщился от убогой замены гривнам и оберегам. Большинство же прятали знаки нового бога под рубаху, стыдились. Так, видать и будет, подумал Сотник, быть кресту вечно припрятанным нательным знаком, который никто не повесит на грудь открыто, гордо, во славу почитаемого и любимого бога.

После построения, воевода подозвал Извека и, разя вчерашним перегаром, медленно проговорил:

– Князь грамоту ждёт. Кого из скороходов способней послать?

– А далеко ли ехать?

– До Торжища, – уточнил воевода. – Встретить посыльного, из шёлкового обоза. По заветному слову получить грамоту и обратно. Грамота из Царьграда. Видать, дюже важная, а мои все при деле, никого отпускать не велено.

– Тогда сам и слетаю. – предложил Сотник.

Воевода задумался, подвигал губами, наконец кивнул.

– А почему бы нет? Слетай, пока тебя при дворе с какашками не съели! Коник у тебя скорый, руки не из задницы растут, голова на плечах есть… пока.

Извек промолчал насмешливой похвале, выжидающе смотрел в глаза. Воевода выудил из-за пазухи знак княжьего посыльного, вложил дружиннику в руку и, понизив голос до шёпота, проговорил тайные слова.

Сотник ухмыльнулся, повторил всё в точности и, отпущенный удовлетворённым кивком, двинулся со двора. На выходе поздоровался с Лёшкой Поповичем, но тот, погружённый в себя, не ответил. Угрюмо прошёл мимо, уткнув тоскливый взгляд в землю. Не иначе, опять Млава не приветила, подумал Извек. Сзади послышались торопливые шаги. Догнали Эрзя с Мокшей.

– Далёко? – пропыхтел Мокша.

– Да на Торжище надо слетать.

Эрзя внимательно глянул на Извека, двинул усами.

– С собой не возьмёшь?

– Велено одному.

– Ну, хоть до околицы проводим, – хитро прищурился Мокша. – У нас с Эрзёй кувшинчик сладкого ромейского припасён, как раз проводить хватит.

– Гоже! – рассмеялся Извек. – От сладкого ромейского, да при нашей кислой жизни, разве откажешься.

У дома споро оседлали коней. Выехали. Мокша откупорил полуведёрный кувшин и, соорудив на лице подобие серьёзности, подражая интонациям Сарвета, значимо изрёк:

– Да пребудет ещё при нашей жизни то, что обещано нам после оной!

Под смешки друзей ливанул из кувшина в раскрытую пасть, передал вино Эрзе. Тот размашисто перекрестил кувшин снизу вверх и тоже вознёс взор к небу.

– И да снизойдёт на нас благодать великая… То-то нам похорошеет!

Содержимое кувшина уменьшилось ещё раз, и сосуд перекочевал к Извеку.

– И да упокоится душа Егория – Холма Огородного, и да простит ему бог все его прегрешения, вольные и невольные!..

– Тако бысть, тако есть, тако будет! – с хохотом докончили Эрзя с Мокшей.

Вино вновь пошло по кругу. Прозвучали здравицы друзьям, врагам, бабке Агафье, Деду Пильгую и верным коням, кои несут столь славных ратоборцев. Когда настало время прощаться, все трое были уже изрядно навеселе. Хлопнув по рукам, разъехались. Друзья, затянув песню, неспешно двинули вспять, а Сотник пустил коня рысью, чтобы встречный ветер выдул из головы лишний хмель.

За одним из поворотов, дорога шустро нырнула в низинку. Ворон пошёл тише, обходил засохшие колеи, похожие на старые сабельные шрамы. Когда, выбравшись наверх, снова ступил на прямой шлях, впереди показался странный столбик. Сотник затенил рукой глаза, присмотрелся, хмыкнул. На обочине маленьким истуканом торчал заяц-русак. Смотрел ошалевшими глазами в точку перед собой. На приближение всадника даже ухом не повёл. Извек выгнул бровь – совсем косой обнаглел, ни коня, ни человека не боится.

Только подъехав, понял, в чём дело. Возле глубокой колдобины, валялся лопнувший кувшин. Ветер разносил сытный хмельной запах. Впитав в себя пролитую сурью, желтело просыпанное с подвод отборное зерно. Часть горки явно была подъедена длинноухим. Видно проезжавшую к Киеву телегу занесло в яму и кувшин, припасённый возницей, выпал под колёса. Вот длинноухий и потрапезничал.

Теперь, обожравшись, тупо смотрел на щедрое угощение. Есть больше не мог, уходить от кормушки не хотел, а ударивший по ушам хмель выбил из головы весь страх.

Поравнявшись с зайцем, Ворон приостановился и склонил голову к рассыпанному добру. В самый последний момент заяц попытался отодвинуться, но не удержался на подгибающихся лапах и завалился под пыльные листья лопуха. Сморенный хмельной приправой, тут же заснул как убитый.

Сотник ухмыльнулся, представляя какая жажда ожидает русака спросонок. Ворон хапнул губами две жмени пьяного зерна, но тычок в бока заставил идти дальше. Насмешливый голос хозяина прозвучал тише чем обычно.

– Иди, иди! А то, вдруг проснётся, в драку полезет… ой, чё будет!

Дорога перевалила через пригорок, и Сотник залюбовался сверкающей на просторе Лебедью. Весь день не слезал с седла. Под вечер, заметил поляну со следами торговых обозов: в траве тянулись следы телег, а среди горок засохшего конского помёта, чернели круги недавних кострищ. Не мешкая съехал на обочину, расседлал Ворона и, напоив у родника, оставил пастись. Сам же, наскоро закусив, улёгся на плащ и заснул без задних ног.

Поднялся с первым проблеском солнца. Поёживаясь от росы, быстро собрался и, зацепив из сумы горсть сухарей, тронулся в путь. Слыша хруст, Ворон ворочал ушами и тряс шёлковой гривой, но Сотник, чувствуя ногами набитое травой брюхо, был непреклонен.

Ярило восполз над деревьями, и сквозь листву всё чаще пробивались связки солнечных лучей. Просветы между деревьями увеличились и полоска утоптанной земли вывернула на опушку. Ворон припустил было бодрой трусцой, но замешкался, углядев вьющееся неподалёку облако пыли. Дальше пошёл шагом, то и дело косясь на хозяина. Извек улыбался, смотрел вперёд, похлопывая коня по шее. Впереди, над желтыми клубами торчала лохматая голова. Изредка копна чёрных волос дёргалась и голова смещалась из стороны в сторону. Рядом с ней то и дело появлялись макушки посветлей, но тут же опять скрывались в облаке. Скоро проступили силуэты полудюжины мужиков, азартно барахтающихся в пыли. Ещё через десяток шагов стало ясно, что молодцы резво налетают на обладателя лохматой головы, но получив оплеуху, кубарем катятся в песок. Взбив в воздух очередную порцию пыли, поспешно вскакивают, благо здоровьицем не обижены и, собрав глаза в кучу, бросаются за новой затрещиной.

Было похоже, что волтузятся долго. Однако, при такой прыти, легко протянут и до вечера. Благо и лохматый с ног не валится.

Ворон брезгливо встал, не заходя в пыль. Извек облокотился на седло. Щурясь наблюдал мужицкую потеху, ждал: вдруг да разглядят – дадут проехать. Всадника же заметил один лохматый. Бросил на подъехавшего пару косых взглядов. В глазах промелькнуло обещание отвесить тумаков и путнику, коли тот вмешается. Поглядев ещё немного, Сотник зевнул и нарушил идиллию негромким свистом. Молодцы остановились. Разгорячено дыша, углядели Ворона, вопросительно уставились на седока.

– Почтенные, почто пыль гоняем! – улыбнулся Сотник. – Может пособить чем?

Бойцы переглянулись, размазывая грязь по потным лицам. Один сплюнул кровь с разбитой губы, кивнул на лохматого.

– Ага, пособи! Вот энтому гаду рыло умыть.

– Так он вроде и так чистый! – удивился Извек, глянув на «гада». – А вот вам помыться будет в самый раз.

– Ничё, сейчас умоются! – съязвил «гад» и оправил пятернёй растрепавшуюся шевелюру.

Извек поймал на себе выжидательные взгляды и запрятал улыбку в светлую бороду.

– Не, ребята, так не пойдёт. Вы хоть расскажите о чём бранитесь. А то как бы ненароком дров не наломать.

Лохматый оглядел нападавших, упёр руки в бока.

– Эт ты их спроси! Мне не ведомо. Шёл себе, шёл – никого не трогал. Тут догоняют эти соколы и… в морду. Ну а мне куды бечь? Я – в ответ. Вот и гоношимся с утра.

«Соколы», тем временем, снова сжали кулаки, зыркали то на мужика, то на всадника. Один сморкнулся под ноги, вскинул покрытую пылью голову.

– Вот, конья грыжа,… конокрада поймали. Ночью у нас коней увёл. Мы по утру на большак. Туды-сюды глядь, а на дороге этот маячит. Ну, мы в догон. Вот поспели, покуда не ушёл.

Сотник поглядел в обалделые глаза лохматого, перевёл взгляд на валяющуюся в трёх шагах палку с привязанным мешком, кинул взор на дорогу впереди, хмыкнул.

– Вот так у нас всегда – сначала в морду, потом спрашивают.

Мужики задвигали бровями, силясь понять сказанное. Один, подбоченившись, прищурился на всадника.

– Эт ты про чё?

– Эт я про вас. – миролюбиво улыбнулся Сотник. – Коней не видать, следов на дороге тоже, а морды уже разбиты. Конокрад, надо думать, на коне должен быть. А у этого штаны ни разу седла не знали. Да и с такой поклажей конокрады не бродят. Может он их просто съел? Так это не грех. Ну проголодался парень, ну перекусил маленько с дороги… Сколько говорите коней увёл?

– Троих… Или четверых… – буркнул кто-то. – хотя в первый пересчёт аж пятерых не хватило.

Извек безнадёжно покачал головой.

– Ну тогда понятно. – подытожил он серьёзно. – Троих этот коноед схрумкал вместе с копытами, остальные от страха крылья отрастили и, от греха подальше, в тёплые края подались.

Ретивые молодцы завертели головами, за взглядами Сотника. У самых догадливых лица начали потихоньку светлеть. Они ещё и ещё раз оглядывались, тыкая пальцами то на дорогу, то на конокрада, то на сотника. Кто-то уже чесал пыльные вихры, досадливо покрякивая. Один обернулся к лохматому, пожал саженными плечами.

– Так что ж ты раньше не сказал?

– А ты спросил? – оправдался черноволосый с невинным видом. – Откель я знаю, за что напустились! Вдруг да за дело, так чё ж хорошим людям перечить.

– Ну ты даёшь! – подал голос парень с разбитой губой. – А кабы прибили тебя? А? На хрена нам, доброго человека за так губить!

– Так не прибили же! Меня так запросто не прибьёшь. – лохматый подмигнул. – Меня и мечём-то не сразу зарубишь. Раз десять уже пробовали, да всё как-то неудачно выходило.

– Мечём? – переспросил детина с распухшим глазом и оглянулся на Сотника. Глаза оценивающе пробежали по истёртым ножнам, вопросительно уставились в лицо всадника.

– Пробовать не будем! – твёрдо заявил Извек. – Вам ещё коней искать, а времени и так потеряно немало.

Хлопцы переглянулись, как растерянные мальцы. Тот, что постарше махнул рукой.

– Да что там кони, чай не всех скрали, у нас ещё есть. Тем более обедать пора, а мы ещё и не завтракали. Утром, как глаза продрали, так сперва за табуном гонялись, не похмелясь, потом пересчитывали. Потом вдогон пустились, да пешком. Ни одна коняга к себе близко не подпускает, конья грыжа. Как дыхнёшь, так нос воротит и галопом прочь. Не! Пропали так пропали! Ящер с ними, а нам обедать пора.

Остальные охотно закивали, а мужик продолжил:

– Уж коль так случилось, может с нами откушаете? Весь наша вон за тем перелеском. Будем рады принять гостей, заодно и познакомимся. – он тронул шишку на лбу, поморщился. – Хотя, и так уже почти свои.

Лохматый поправил пояс, одёрнул рубаху и задумался, прикидывая в уме, стоит ли соглашаться. Однако скрип в брюхе отмёл последние сомнения.

– Ну, коль зовете, не откажусь. Я вроде тоже ничего не ел… с вечера… с позавчерашнего.

Кто-то уже подобрал его мешок, поправил узел на палке и подал в руки. Лохматый благодарно приложил руку к груди и закинул ношу на плечо. Все обернулись к Извеку. Тот улыбнулся.

– Ну, если не обременим… а то, как бы вас не объесть, рты-то у нас здоровые.

Молодцы дружно загоготали, охотно расшиперив тоже немалые пасти. Тронулись. Извек переглянулся с чернявым конокрадом и направил коня за мужиками.

За пригорком показалась весь с аккуратными домишками в два ряда. За домами растянулся просторный загон. Ограда из ровно отёсанных жердей местами желтела свежим деревом. Чьи-то заботливые руки своевременно подправили и ворота. Столбушки так и сияли на солнце, будто специально обозначая вход. За створками, убранными на дюжий засов, толпился табун. Кони как на подбор. Богатые гривы спорили длиной с хвостами, не достававшими земли полутора вершков.

Извек уважительно посмотрел на старшого из мужиков.

– Добрые кони!

– Есть маленько, – сдержанно отозвался тот с плохо скрываемой гордостью. – Плохих не воруют. А наших, конья грыжа, любой норовит спереть.

– А сколько было то?

– Должно быть… – мужик почесал во лбу и, зацепив пальцами нижнюю губу, прищурился в небо. – Ежели без тех, что надысь на Торжище отвели… да без тех, что под седло взяли… да с теми, что Сузюм пригнал… да без кобыл, что с жеребятами… почитай полста три хвоста быть должно.

Остальные, в подтверждение, дружно замотали пыльными головами. Лохматый исподлобья глянул на табун, перевёл взгляд на Извека. Тот, прищурившись, не сводил глаз с загона. Не заставив себя долго ждать, цокнул языком и отрицательно покачал головой.

– Не, ребят, не выходит!

– Знамо дело, не выйдет, коли пяток спёрли.

– Не выходит, – повторил Сотник. – Потому как полста четыре гривы в вашем табуне. Ежели не считать во-он ту клячу с телегой.

Рожи коневодов вытянулись как у кобылы, родившей порося. Похлопав красными глазами на табун, опять повернулись к дружиннику.

– Сочти ещё раз!

– А чё там считать, – вмешался конокрад. – Двапять светлогривых, полторы дюжины трёхлеток, молоди семеро, один вожак и трое, что скоро с вожаком погрызутся. Полста четыре и есть.

Мужики зашагали, сконфуженно глядя под ноги. Старшой некоторое время брёл, вздыхая и сокрушённо качая головой. Наконец глянул на ухмыляющегося чернявого и виновато развёл вёслами рук.

– Звиняй, дядько, обмишурились. Опосля вчерашнего, очи и поля не зрят, куда там табун счесть. Вот и сдурковали малость, конья грыжа.

– Ничё, бывает и хуже, – примирительно протянул чернявый. – У нас, как-то, один заезжий навечерялся так, что всех утром измучил, дознаваясь, как его зовут и откуда он прибыл. А мы разве упомним, кого и откуда принесло, чай сами с вечера не простоквашу пили. Хорошо один к обеду вспомнил, что имя какое-то деревянное было, а ехал откуда-то недалече на торг. Оказалось Дубыней кликали, рыбарь из соседней деревни, за солью ехал.

И то! Как вспомнил, так в тоску ударился: кошеля на поясе нет, а с ним и денег немало. Ну, знамо дело, с горя – опять за бражку. Опосля третьей кружки взвился, будто змеёй ужаленный, кулаком себе в лоб, да с размаху. Глаза бешенные, как у лося гонного. Думали с горя умом повредился, ан нет, припомнил куда кошель дел. Рукой за пазуху шасть, так и есть, висит под одёжкой, на шнурке, целёхонек. Токмо лоб потом с шишкой был. Зато сам счастливый.

Все захохотали весело и беззаботно, но дружный смех прервало ржание Ворона. Все опасливо отшатнулись от длинноухого пересмешника, обратили взоры на спокойного хозяина. Тот невозмутимо махнул рукой.

– Ничё, эт у него случается, любит за компанию поржать, особенно ежели громко.

Мужики оценили шутку, однако смешки на этот раз были тише. Подмигивали Извеку, мол, дело понятное, конь просто забавам обучен, по знаку хозяина голос подаёт. Лишь лохматый путник серьёзно посмотрел на Сотника, встретился взглядом с Вороном и, хмыкнув, отвёл хитрые чёрные глаза.

Миновав треть домов, зашли на широкий двор, пестреющий двумя десятками кур под началом грозного на вид кочета. За углом дома, в большой луже, островками подсыхающей грязи, подрёмывало семейство свиней. Между неподвижными тушками гордая гусиная ватага гнула толстые шеи, являя готовность защипать насмерть всё, что движется.

Заранее оголив клыки, из-под крыльца полез матёрый пёс. Старшой мужик топнул.

– Цыть, конья грыжа! Ворть на место!

Волкодав, заткнулся, подался назад под дубовые ступени, а мужик, взойдя на крыльцо, обернулся и громогласно, чтобы слышали в доме, изрёк:

– Добро пожаловать, гости дорогие! Заходите, отдохните с дороги, потрапезничайте с нами!

Из двери выскользнул шустрый малец, явно сын старшого, сходу рыпнулся к коню, едва не спотыкнулся, разглядев чудные уши Ворона, но быстро опомнился и скроил бывалое лицо. Не успел Сотник покинуть седло, пацан подхватил повод и припустил к конюшне.

– Обиходит в лучшем виде! – улыбнулся старшой, заметив внимательный взгляд дружинника.

Конюшня и впрямь выглядела справно. По всему, лошадей здесь знали, любили и лелеяли.

В дверях показались две молодухи с кувшинами и рушниками через плечо. С любопытством поглядывали на гостей, но встречаясь взглядами, кротко опускали очи долу, отгораживаясь длинными пушистыми ресницами. Пухленькие губки то и дело подрагивали в улыбке. Хозяин с гордостью и любовью покосился на красавиц дочерей, однако, напустив в голос строгости, прикрикнул:

– Ну, чё выставились! Слейте гостям! Чай с дороги умыться надо.

Девки засеменили с крыльца. Извек с лохматым переглянулись и зашагали следом. Пятеро спутников незаметно исчезли, но скоро вернулись умытые, причёсанные, переодетые в чистые рубахи и порты. Из дверей потянуло съестным. Видно издали приметили гостей и успели затеплить очаг. Повинуясь взмаху хозяина, все неторопливо прошли в просторную светлую горницу. Дочери уже суетились у застеленного льняной скатертью стола. Столешница быстро нагружалась мисками, чарками, ложками по числу едоков, запотелыми кувшинами с квасом и бражкой, горшочками с маслом, сметаной, блюдами с луком, горохом, полевым чесноком. Последним появился пышный каравай и кубышка с солью. Старшой жестом пригласил садиться, сам вышел вслед за дочерьми. Когда все расселись, в дверях показался круглобокий чугун на пожившем ухвате. Следом, удерживая тяжёлый комель ухвата, обозначился осторожно ступающий хозяин.

Проплыв через горницу, чугун медленно опустился посередь стола на круглоплетённую рогожку. У кого-то в брюхе звонко воркнуло. Хозяин отставил ухват к стене, отвалил закопчённую крышку. Плотный клуб пара вылетел вдогон, но быстро растаял, втянутый носами сидящих. Заурчало громче. В душистое варево погрузился ковш и миски одна за другой стали заполняться густыми щами. Пацан, на краю стола, терпеливо ждал своей очереди, с тоской глядя как те, кому уже налито, разбирали краюхи ноздреватого утреннего хлеба. Когда перед каждым поплыли зыбкие змейки душистого пара, хозяин взял чарку и, расправив плечи, степенно изрёк:

– Да пребудут с нами светлые боги!

– Тако было, тако есть, тако будет! – отозвались за столом, и чарки дружно расстались со своим содержимым.

Застучали ложки, захлюпало в губах сытное варево, сдобренное густой сметаной, захрумкал на зубах окунутый в соль чеснок. Ели молча. Пошкрябав по дну, высвобождали миски, сливая остатки в ложки. Забрав ухват, хозяин вышел и воротился со вторым чугуном, испускавшим могучий дух гречневой каши, распаренной на мясной подливе. Заскрипели распускаемые пояса. Каша с щедрыми кусками мяса занимала опустевшие миски, в чашках забулькала бражка. В горницу заглянула одна из дочерей, бросила взгляд на стол, скрылась и вернулась с новым караваем хлеба. Принялись за кашу. Покрякивая, к вящему удовольствию старшого, нахваливали хозяек. Один за другим начали сыто отдуваться, потягиваться. Пошли тихие разговоры. В первую голову о конях. Лохматый с интересом слушал. Выказывая немалую осведомлённость, изредка вставлял слово, на удивление точное и веское. Отодвинув миску, облокотился на стол, потянул руку к кувшину и невзначай задел пяткой дорожную суму. Под лавкой звякнуло. Хозяин двинул кувшин навстречу, кивнул на звук.