Текст книги "Меч митры, пепел и тим"

Автор книги: Вадим Деркач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Жадно хватая ртом воздух, я открыл глаза. Было трудно определить, ушло наваждение или осталось. Я стоял, опершись на дверной косяк, передо мной тек ручеек тумана, а позади матерился человек. Основываясь на последнем, я сделал вывод, что происходящее – реальность. Снова реальность. Давненько не звали меня. Я знаю все про черную птицу. Соединенная с медиумом, она ведет сюда людей, жаждущих крови моей реальности.

"Мерзкая тварь", – пробормотал я, с ненавистью взирая на посланника смерти, – я так долго был ничем, что если я должен стать мертвецом, то не все ли равно, когда им быть. А главное, мне удастся стать хоть чем-то...".

Я глубоко вздохнул и бросился вперед, через туманный поток. Ужасная боль вгрызлась в мозг, но я продолжал движение, пока не рухнул на пол. Туман вспыхивал вокруг и раскаленной лавой втекал в легкие, выжигая в них кислород. Я ничего не видел, но продолжал ползти, ползти к намеченной цели. Сквозь шум в ушах, я услышал хлопанье крыльев и кровожадный клич птицы. Она обрушилась на мою спину, терзала мое тело когтями, пыталась клювом дотянуться до глаз. Кто-то кричал, быть может, связанный человек, но звали не меня, Прометея, а Арского, какого-то Арского... Ткань рассудка рвалась. Его клочья оставались позади в кровавых лужах... Я полз... Туман застилал глаза, но сквозь его кровавую пелену явилось сияние... Я уже не знал, что это, и не хотел этого... лишь последний лоскут сознания подвинул меня протянуть руку. Цилиндрический предмет лег на ладонь. Я дернулся, прошитый искрой, испепелившей боль. Голубая молния пронзила пространство и рука моя в круговом движении разъяла враждебный мир. Птица в последнем яростном движении бросилась в лицо, но наткнувшись на сияющий клинок, упала, расчлененная к ногам. Ее агонизирующие части продолжали тянуться ко мне, но смерть уже поменяла хозяина. Опустошенный, я опустился на колени. Слава Богам, слава Героям!

– Тим, ты жив? – послышался незнакомый голос.

– Мертв, – глухо ответил я, поднимаясь с колен.

Это странное имя "Тим". Мне кажется, оно принадлежит кому-то из близких. Только не могу вспомнить этого человека. В раздумье я прошел из прихожей в коридор.

– Что это было? – спросил у меня мальчик, связанный и прицепленный полами странного одеяния к крюку, вбитому в стену.

– Враг, – ответил я просто, силясь вспомнить его.

– Может быть, ты соизволишь меня развязать, Тим? – сердито поинтересовался незнакомец.

Я ошибся – он конечно, не мальчик, но выглядит чрезвычайно молодо. Только почему этот человек обращается ко мне "Тим"?

– Вы ошиблись, – решил я поправить его, – мое имя Прометей.

По всей видимости, я сказал что-то ужасное. Лицо человека исказилось. Он выглядел явно потрясенным. Неожиданно в глазах потемнело.

Дорога, уходила вдаль, к звездному небу. По ней ко мне кто-то шел. Ничего примечательного в нем не было, ибо не было даже лица. Фигура остановилась вблизи и я услышал голос: "Отдай то, что нельзя отдать, возьми то, что нельзя потерять..."

Я выставил перед собой меч. Существо протянуло к нему руки и схватило голыми ладонями обжигающий металл. Послышалось шипение. Существо задрожало. Капюшон с его головы откинулся и я увидел лицо... Свое лицо. Лицо Тима Арского. Я потерял равновесие. Мир опрокинулся, но это продолжалось не более мгновения.

– Прощай, Тим, – сказала фигура, удаляясь.

– Прощай, Прометей, – прошептал я ей вслед.

Небо посветлело. Звезды посыпались со слабеющего небосвода и когда он окончательно обернулся каменными стенами, они обрели лучший мир.

В глазах Славика можно было прочесть столько всего, что я молча обрезал полы халата и пояс, стягивающий его руки.

– Что ты натворил, – ничего не выражающим голосом произнес мой друг. Его взгляд блуждал где-то за моими плечами.

– Все хорошо, родной... теперь все хорошо, – успокоил я его, обнимая. Славик молчал. Мне было нетрудно понять его состояние.

– Извини. Я безусловно во всем виноват. Если желаешь, я уйду...

– Не желаю... Мы с тобой оба сошли с ума. Но как это объяснить Лоне? Как?

Коридор походил на подсобку скотобойни – стены измазаны кровью, мебель разбита и опрокинута.

– Скажи, что я поклонник культа Вуду, – предложил я, улыбнувшись.

– Это была шутка? Мне сложно реагировать на твой юмор адекватно, – умно выразился Слава, рассматривая рассеченную тушку птицы. – Будто фрагмент из дешевого ужастика.

– Это нужно сжечь, – жестко сказал я, – опасность миновала, но она может придти вновь.

– Я ничего не понимаю, ничего...

– Это нельзя понять, в это нужно поверить. Мы, люди, так уверены в себе, в своих силах, так независимы от окружающего мира. Этот мир мстит. Жестоко мстит. Он снова ввергает нас в варварство, но не от безграмотности и незнания, а от просвещенности и высокого самомнения...

– Боже, твоя спина – кровавое месиво, – оборвал мое философствование Слава, – здесь одним швом не обойдешься. Он усадил меня на табурет, взял склянку со стола и тотчас уронил ее на пол.

– Чисто. Затянулись. Раны затянулись, – растерянно пробормотал он.

– Велика сила Господа, – сказал я с облегчением.

Ответом мне было молчание, ибо что спрашивать, когда приходит вера?

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ПЕПЕЛ

"...Ведь телесная оболочка людей точно такая, как дерево.

Когда его посадят, оно растет, поднимается и вырастает.

Затем его ломают, обрубают и кладут в огонь, и огонь его

сожжет и впитает в себя, а Благой ветер развеет пепел по

миру и, в конце концов, донесет его к тем, кто сажает его

или кто видел, и кто не узнает, было ли их или нет".

Наставление мудрецов маздаяснийцам

Я открыл глаза. В эту пору трудно определить время суток, не взглянув на часы. Тусклый квадрат окна, очерченный на ярком полотнище штор, месмерически притягивает взгляд. Блуждая среди слабых разводов узора, устаешь, сдаешься и скоро проваливаешься в сон, чтобы, проснувшись, некоторое время спустя вновь увидеть все тот же квадрат и тот же узор. И так пока не насытишься, пока отвращение не сгложет сладостное забытье. Вот и сейчас я лежал и пытался отделить замысловатую роспись материи от потоков света. Некоторое время назад хлопнула дверь – Слава ушел, чтобы, воспользовавшись какой-то случайностью, которая, несомненно, представится ему, найти странный дом и его владельцев. Он вернется гордый, радостный и огорченный одновременно, а потом случится то, чего не быть не могло. Но это только будет, только случится. Пока же свет владел замысловатым узором и притягивал взгляд моих расслабленных глаз. Секунды складывались в минуты, минуты в часы – я скользил на гребне временной волны, но потом, не удержавшись, рухнул вниз и секунды защелкали мимо, я продолжал падать и минуты тронулись вспять, уступая часам. Господин Бергсон считал, что время... Но какое мне дело до господина Бергсона, когда покойники встают из могил. Кто-то тронул клавишу "Повтор", не обратив внимания на надпись "Опасно для жизни!". Возможно, я пропустил первый показ.

– Мы снова здесь, – сказал Улисс Брук, прислонившись к мраморной колонне щекой.

– Похоже на то, – равнодушно пробормотал Максим Димов, ощупывая багровый рубец, разделяющий его лицо на две не совсем симметричные половины, – паршиво сработано, Улисс.

– А вы чего хотели? Когда пироги печет сапожник, а сапоги тачает пирожник, лучшего результата ожидать не приходится.

– Да уж...

– Не знаю, чем вы недовольны, но для непрофессионала сделано неплохо. В вашем лице появился даже некий шарм.

– Не хамите, – угрожающе предупредил Максим Максимович.

– Нет, что вы, дорогой. Совсем нет. Просто, я в благостном состоянии духа, – признался Улисс, с удовольствием вдыхая прелый аромат леса, – всему причина время года. Осень...

– Какая осень?! Вы совершенно разболтались, – не на шутку рассвирепел Максим Максимович, – Зима. Зима у нас.

– Была, Максим Максимович, была... Это только в банальных интеллектах зима сменяется весною, во всех же остальных случается по-разному. Взгляните-ка вниз, – предложил Улисс, указывая рукой на желто-красный пастельный лес.

Максим Максимович поднялся со старого скрипучего кресла, подошел к Улиссу и, опершись на холодный камень перил, долго вглядывался в бледные дали. Лицо его менялось, в серых глазах возникало какое-то неизвестное чувство. Не отрывая взгляда от желтых полотен, он странно заговорил:

Я (не веря) и вещий мой ум

Мы воскликнули разом:

"Психея! Кто тут спит?"

Я и вещий мой ум...

И Улисс также странно отвечал ему:

"Улялюм, – подсказала Психея,

Улялюм! Ты забыл Улялюм!"

Сердце в пепел упало и в пену

И как листья устало застыло,

Как осенние листья застыло...

Улисс умолк, и Максим Максимович, прикоснувшись к его руке, пробормотал:

– И это все...

– И это все Арский, – подтвердил Улисс, широко раскинув руки.

– Никогда бы не подумал.

Они стояли молча, подстраиваясь под печальные декорации, пока Улисс не нагнулся и не принялся собирать с пола листы бумаги, перемешанные с опавшей листвой.

– Мы отвлеклись, – сказал он.

– Чем же нам следует заняться? – спросил Максим Максимович, возвращаясь в свое кресло.

– Лицедейством. Всего лишь лицедейством.

– Хорошо. Я буду Арским...

– Нет-нет, – решительно возразил Улисс, протягивая астрологу бумаги, Арским буду я. Вы слишком пристрастны для этой роли. Вам же лучше удастся воплотить не менее занятный образ профессора Джабейли.

– Джабейли так Джабейли, – согласился Максим Максимович.

– Итак, мы вернемся в день, следующий за днем знакомства Арского с профессором.

– Дорогой Улисс, не забудьте отметить, что тот день не был для нашего героя простым.

– Разумеется, все дни, завершающиеся мордобитием, не простые. Но начнем, пожалуй. Назавтра, ранним утром, Арского разбудил звонок.

– Подождите-подождите, – возмутился Максим Максимович, – а что снилось ему в ту ночь?

– Какая разница?

– Нам стали бы ясны мотивы многих его поступков. Зигмунд Фрейд в монографии, посвященной сновидениям писал, что всякий сон содержит психический материал и при верном...

– Можете не продолжать, – прервал астролога Улисс, шурша бумагами, – у меня ничего не сказано о сновидениях и Зигмунде Фрейде. Тем более, что следуя вашему предложению, нам придется изучать самих себя. Поэтому ограничимся сухим изложением фактов.

– Телефон, так телефон, – пробурчал Максим Максимович, сметая желтые листья с телефонного аппарата. – Алло...

– Да-да, – отозвался Улисс, изображая заспанную растерянность, – С кем имею честь?

– Э-э, – замялся астролог.

– Да, Максим Максимович, обратите внимание как сказано: "С кем имею честь?". Знаете, Арский считает, что подобный вопрос может сбить спесь с любого господина, независимо от социальной значимости.

– В этом случае ваш Арский ошибся, – со злорадством заметил астролог и спокойно произнес, – с вами говорит Рза Джабейли. Мы встречались вчера.

– Рад вас слышать, профессор...

– Какое лицемерие!

– Неужели по тексту точно так?

– Нет. Это мое мнение, – гордо ответил астролог.

– Максим Максимович, – укоризненно произнес Улисс Брук, – ваша отсебятина никуда не годится.

– Не смейте говорить со мной в подобном тоне. Ваш Арский, несмотря на представленную вами милую картину, отвратительный тип. Профессор Джабейли...

– Между прочим, я думаю, что звонить в 6 часов утра – не лучшая мысль для профессора – дурное воспитание не скроешь учеными званиями. А мой герой согласился все-таки пойти к нему, даже несмотря на свое не лучшее самочувствие.

– Положив нож в карман...

– Исключительно для самообороны.

– Вы знаете, чем кончилась эта затея.

– Вы...

Но ответить Улисс Брук не смог. Где-то на западе родился ветер. Он пролетел над умирающим лесом, проскользнул меж мраморных колонн беседки и вдруг, ощутив силу в своих незримых потоках, подхватил опавшие листья, закружил их в веселом танце, разыгрался, разбуянился... Скоро деревья смешаны с листьями, и мрамор крошится в пыль.

Мокрый, разбитый странным сном, я сидел в постели. Непонятные всполохи за окном, бросали в комнату пучки света. Обои, мебель, картины беззвучно поглощали их неестественные цвета. "Убил, убил, убил..." – бормотал я, потрясенный страшной догадкой. Я помню, как это было. Вот человек, лежащий на полу, среди разбросанных бумаг и разбитой мебели. Каждый шаг отдается хрустом стекла. Я склонился над незнакомым лицом и вздрогнул, отпрянул, столкнувшись с кровавым взглядом вытекших глаз. ПРОФЕССОР. Я руками оперся в стену, уронил голову между ними и попытался справиться со слабостью. Потом оттолкнулся и вдруг увидел алые пятна на белой поверхности. Жирные отпечатки рук – пухлые пальцы, тонкие прожилки между фалангами... Кровь на руках. Уходить... Бежать... Целая жизнь окончится так глупо и бессмысленно. Мучительная пытка дознания, навсегда испорченная репутация и покалеченное здоровье. НО КАК БЕЖАТЬ? Я СПЛЮ. ВЫСОКО. У САМОГО НЕБА. МОЯ ПОСТЕЛЬ. ЗДЕСЬ ЛИШЬ МОЙ СОН... Кровавые полосы на стене складывались в буквы, а буквы в слова.

КАК НАИЛУЧШИЙ ВЛАДЫКА, ТАК И СУДЬЯ, ИЗБИРАЕМЫЙ В СОГЛАСИИ С ИСТИНОЙ. УТВЕРЖДАЙ СИЛУ ДЕЙСТВИЙ, ПРОИСХОДЯЩИХ ОТ ЖИЗНИ, ПРОВОДИМОЙ С БЛАГИМ ПОМЫСЛОМ, РАДИ МАЗДЫ, РАДИ ВЛАДЫКИ, ПАСТЫРЯ БЕДНЫХ.

Сквозь приоткрытую дверь ворвался ветер. Он схватил последние слова древней молитвы, оказавшейся неизвестно каким образом на стене, и швырнул в меня россыпь незначимых букв. Тело мое поддалось и посыпалось осенними листьями. Время фантома – мгновенье...

Мокрый, опустошенный, я сидел в постели. Степень собственной нормальности уже не беспокоила меня и, если я думал о чем-то, то только о непостижимости произошедшего тогда. Я – убийца. Конечно, факт не новый. Но во всех случаях, прежде, расплачивался я сам. Здесь беспамятство. Амнезия. Абсолютно забыть... Забыть и лишить доверия своего друга, своего дорогого друга... глупо ушедшего. Я, рыдавший в детстве над разрубленным кузнечиком, стойко всю жизнь питавший отвращение к умерщвлению животных, как мясник режу и рву человеческие тела, Каином рождаю смерть. Что может быть после всего ценой моей жизни? Жизнь друга. Милы. Спектакль почти сыгран.

Я встал с постели. Настенные часы показывали полдень. В моей душе не было никаких эмоций. Извращенное бесчувствие – так называется этот способ ощущения жизни. Что может быть приятней подобного холода? Приятней оказался душ и плотный завтрак. Наслаждение жизнью – опасная тенденция, хуже нее может быть только безразличие к жизни – состояние, когда тело растворяется в дневном свете, а душа держится только долгом.

Сегодня был редкий день. Хорошие вина грех пить залпом, хороший чай пьют без сладостей... Не надо мне ничего более этого дня. Пусть медленно иссякает чаша его, и ничто не портит чудесного аромата покоя. Бодрствующее небытие заняло меня всего. Наверное, ему подобно махаянское "недействие" просветленного. Наверное. Интересно, изыщется ли к этому состоянию что-то из По? Эй! Где вы, Улисс? Где вы, Максим Максимович?

День постепенно уходил. Иссякало мое священное вино. Последняя капля покинула простую чашу вместе с хлопком входной двери.

– Почему в темноте? – спросил Слава с порога.

– За твое здоровье, – провозгласил я тост, вливая в себя последнюю символическую каплю. – Ты что-нибудь узнал?

Слава не ответил.

– Почему молчишь? – снова спросил я.

– В городе очень неспокойно, Тим. Есть сведения, что все кончится большой кровью. Тебе необходимо уехать.

– Я тебя, кажется, спрашиваю о другом.

– Потом будет поздно. Введут строгий паспортный контроль. Ты не...

– Ты узнал? – продолжал я настаивать.

– Да, да, – раздраженно ответил Слава, бросая на стол салфетку с наброском дома, – это дача Этибара Джангирова.

– "Э.Д." было вышито на платке – все верно. Где она находится?

– Ты не понял, что я сказал? – воскликнул мой друг. – Для тупых повторяю: это дача Этибара Джангирова!

Славик нервно зашагал по комнате.

– Что ты орешь? Какая мне разница, чья это дача... Там Мила.

– Пойми, – более спокойным тоном попытался объяснить Слава, положив руки на мои плечи, – словосочетание "враг Этибара " и слово "покойник" тождественны. Я ничего не могу! – всплеснув руками, он снова забегал по комнате, – против Этибара не пойдет никто. Я не в состоянии помочь, я не могу быть посредником, я даже не могу обеспечить твою безопасность. Своей теперь не могу...

– Что же ты можешь?

Слава открыл бар и налил водки.

– Будешь? – спросил он, поднимая рюмку.

– Нет. Ты не ответил на вопрос.

Слава с отвращением выпил, поморщившись, глухо сказал:

– Я могу попытаться отправить тебя подальше...

– Адрес? – жестко спросил я.

– Это идиотизм. Тебя убьют, Тим.

– Адрес? – вновь спросил я, чувствуя, как разгорается во мне ярость. Слабо засветились кончики пальцев. – Скажи, иначе я разворошу весь твой трусливый мозг.

– Мардаканы, – выдавил он и бессильно опустился в кресло.

– Так-то лучше, – пробормотал я, поднимаясь.

– Подожди. Что ты собираешься делать? Какой у тебя план?

– Чертовски прост. Никаких сомнений. Если нужно будет убивать – я убью. Одного, двоих, сто человек. Мне уже безразлично, какое количество теней явиться требовать отмщения. Я еду, мон шер ами.

– На чем едешь? Сейчас в Мардаканы тебя согласится везти только такой же идиот, как и ты...

– Ничего, дураков на свете много. Если не отыщу одного сам, то Бог отыщет для меня его обязательно?

– Не знаю, кто из вас двоих посодействовал, но с дураками у тебя проблем не будет, – обречено произнес Слава, поднимая телефонную трубку.

Он быстро набрал номер и сказал кому-то: "Все остается в силе..." Потом встал и подошел ко мне.

– Моя кандидатура утверждена на роль идиота, – произнес он с грустной улыбкой. – Мне было необходимо убедиться в твердости твоего желания, то есть, я хотел сказать, неизлечимости твоего безумия...

– Ты? И думать не смей. Мне терять нечего. А ты... Если, не дай боже, с тобой что-то, я на себя руки наложу. Выбрось из головы.

Я замолчал. Года действительно изменили моего друга. Я не ощущал в нем колебания, той слабинки, которая давала мне в былые времена возможность настоять, изменить его решение, которое чем-то могло повредить ему.

– Хорошо. Чем ты можешь помочь?

– Быть может, я и слаб, – усмехнулся Слава, выдвигая ящик комода, но у меня имеется универсальный уравнитель господ Смита и Вессона.

В его руке был револьвер.

– И у старика, и у ребенка – шансы равны, – произнес он, с любовью взирая на оружие. – Да. И кроме всего прочего, мне неудобно перед Владом.

– Это еще кто?

– Наш водитель. Моя правая рука и вообще мастер на все руки. В десять он будет ждать нас в квартале от моего дома.

– Прошу, позволь мне пойти одному. Насколько я понимаю – это мафия. Если тебя узнают...

– Во-первых, не мафия, а крупный бизнес, а во-вторых, я делаю это не для тебя, а исключительно ради физической науки, – с улыбкой ответил он и, посерьезнев, добавил, – а главное – ради себя. Каждый обязан хоть раз в жизни сделать что-то невозможное, неразумное... Ты не представляешь насколько это безрассудно идти против Этибара .

– Хорошо, ты – ладно... Но Влад. Его зачем же подставлять?

– Знаешь что, моральные мучения по этому поводу предоставь мне. Еще не единожды за время нашего сотрудничества этот человек не подвел меня ни с одним делом: будь то решение компьютерной задачи или ручная погрузка автогрейдера.

– Тебе не надо...

– Мне лучше знать. Боюсь, с твоим отъездом все неразумное в моей жизни окончится. Так что carpe diem – лови мгновение.

– Хорошо, – согласился я, – только ужинать не будем.

– Почему же?

– Полегче будет, когда брюхо словит пулю.

– Обещаю пристрелить тебя в этом случае.

– Гуманизм всегда был твоей отличительной чертой.

Вечер незаметно приближался к назначенному часу. Я неподвижно сидел в кресле. Славик, расположившись за столом, усердно полировал и без того сверкающую поверхность револьвера.

– Знаешь, – наконец решился нарушить он молчание, – я был сегодня в библиотеке.

– По твоему тону и выражению лица можно решить, что посещение библиотек жутко непристойное занятие.

– Я уже не в том возрасте и статусе, чтобы просиживать штаны за деревянными столами, исписанными книжными фразами и неприличными выражениями.

– Поросенок рос, рос и вырос в большую...

– Не скоморошничай, – перебил меня Слава. – Я серьезно.

Он положил револьвер и повернулся ко мне.

– Ты же знаешь, я до вчерашнего дня относился к религии только в той мере, в какой она относилась к моим делам. Ты понимаешь, что я хочу сказать.

Я кивнул.

– Имиджу делового человека умеренная набожность никогда не помешает. Но ты... сегодняшняя ночь...– Слава замолчал на мгновение, изыскивая слова. – Я не спал остаток ночи. Думал о тебе, о Боге. Я ничего не понимаю, Тим. Ничего...

– Что ты хочешь понять?

– Почему эта религия? Как ее там... зороастризм? Не иудаизм, христианство, ислам... Почему почти забытая религия? Я искал ответ сегодня в книгах. Да, есть что-то любопытное. Но почему зороастризм?

– Тебе не кажется, что мы слишком большое значение придаем всяким "измам"? В царстве небесном понаставили не меньше пограничных столбов, чем в земном. Дело не в религии. В вере. А зороастризм? Юмор у него такой. У Бога...

– Юмор. Гм... Вера. Хорошо пусть вера. Вера во что? Иудеи, христиане, мусульмане – не все они такие прагматики, как я. Кто-то действительно верит фанатически. Но во что и зачем? К религии относятся также как к службе. Только в одном случае добиваются должностей и пенсий, а в другом милости божьей и загробного блаженства. Поэтому мой прагматизм был куда лучше набожности иных. Но ты смешал и теперь...

– Возможно к Богу следует относиться как к отцу, то есть, как к кому-то, кто может оказать поддержку в трудную минуту, кому ты, маленький человек, не безразличен.

– Мальчик, ты сделал хорошо – папочка даст тебе конфету, мальчик ты сделал плохо – снимай штаны...

– Не утрируй. Я не о страхе говорю, а о стыде. Бог – нравственный идеал, всегда правый, всегда праведный... Разве тебе не было бы стыдно, если бы ты поступил подло и гадко, и твой отец об этом узнал бы?

– Было бы, – согласился Слава, скривив рот. – Но наши отцы не безгрешны. Я чувствую, ты сам не веришь в свои слова.

– Если не верить, то разумному человеку не стоит жить. Мы – дети идеального отца. И как дети, мы все в разном возрасте по отношению к нашему отцу-богу. Вон тому молящемуся три года, тому философствующему – пятнадцать, а тот ворующий – блудный сын, другой – бьющий поклоны – и вовсе дебил.

– Положим так, но почему тогда "конфетка" чаще всего достается плохишу?

– А с чего ты решил, что "конфетка" дар от Бога?

– Хорошо, пусть Бог – некий нравственный идеал. Но посмотри на себя. Сколько ты всего натворил. Крови сколько... – Слава осекся и виновато добавил, – извини, я не хотел.

– Нет-нет, ты прав, – согласился я, задумавшись.

– Правда, я не хотел тебя задеть. Ты не виноват, ведь не по своей воле... Но Меч Митры... Митра – ангел справедливости, договора. Неужели божеская справедливость – убийство и кровь?

– Я убил человека, еще не владея мечом. Да-да, Слава, не смотри на меня так. Ты был прав относительно Торквемады. Я зарезал профессора Джабейли. Так что справедливость у Бога одна, но трактуют ее даже ангелы по-разному, – я замолчал, по-покойницки сложил руки на груди, и продолжил, – я думаю, что дело в жизни. В отношении к ней как таковой. В своем существовании человек не имеет никаких доказательств о бытии Господа, кроме смутного ощущения чей-то руки – благоденствующей и карающей. Господь как бы существует вне нашей реальности, по отношению к ней он нереален. Поэтому, наверное, с точки зрения Господа, наши жизни, как нечто существующее вне его бытия, также нереальны. Ему тоже нужны усилия, чтобы поверить в нас. Только его мысль может пробиться сквозь границы миров. Она влияет на людей, в их многих неосознанных поступках – его желания и требования. Он дает жизнь, он убивает, если мы не оправдываем его надежд.

– То есть, ты хочешь сказать, что, так как смерть есть только переход из одного бытийного пространства в другое, твои зверства – детские шалости любимчика главы семьи. Хорошо, положим так. Но зачем мы должны оправдывать чьи-то надежды. Зачем вообще ему требуется на нас что-то возлагать?

Я развел руками и состроил глупую физиономию.

– Я вычитал сегодня, что у твоих зороастрийцев существовала весьма интересная концепция, относительно роли человека во всей этой кутерьме, зовущейся миром. Они считали, что, выбирая между добром и злом, человек в конечном итоге решает исход борьбы между Ахурой – добрым началом и Ахриманом – началом зла. И вот что еще интересно: они относились спокойно к бедам, полагая, что миру отведена некая мера зла. Если зло случилось, то, следовательно, его меньше осталось в той доле.

– Полигон. Минные поля алчности, полосы препятствий праведности, блиндажи храмов, – задумчиво пробормотал я, – И горе, и благо...

– Что "горе и благо"?

– Горе, что мы не уверены в существовании Господа и в этом же благо.

– Но тогда не совсем понятна целесообразность твоего явления в качестве карающего ангела.

– В том и дело, – вздохнул я.

– Слушай, а что, собственно говоря, изменилось с твоим появлением? Ты пророчествуешь? Благословляешь? Судишь?

– Нет. Разрушаю.

– Так, сейчас все этим занимаются. Как писал Гете: "Достойно гибели все то, что существует".

– Но со мной божья сила, священный меч и его мудрость!

– Для разрушенья. Правда, насчет мудрости сомневаюсь... Но почему Божья? Кому и как докажешь? Ты просто еще одно аномальное явление. Сладостный материал для парапсихолога. Так что ничего не изменилось, мой ангел. Одним ненормальным больше, одним меньше в безумном городе. Благодать пролита в песок и, быть может, сознательно.

– Ну, что ж... Пусть ужаснется смерть.

– Не возражаю, – согласился Слава, отправляя револьверный барабан в гнездо и поднимаясь. – Мы слишком заболтались, время пришло, а посему командуй, мой генерал, "подъем" и доведи до сведения вверенных тебе войск, что с ними Бог.

– Ну, как же без него, – весело сказал я, одевая перевязь с мечом через плечо – так было много удобнее.

– Кстати, имей в виду, – предупредил меня Слава, когда мы выходили, все это время я нахожусь в обществе своей домработницы.

– Железобетонное алиби, – восхитился я.

Мы быстро спустились вниз, прошли через ворота и повернули за угол. Улица была непривычно пустынна. У тротуара стояла "Волга" с заляпанными грязью номерами. Слава открыл заднюю дверь.

– Все в порядке, Влад, – сказал он водителю, пропуская меня вперед.

– Отлично, – буркнул человек за рулем. Тело его было весьма обширным, но пропорционально сложенным. Глаза, искаженные толстыми линзами очков, казалось, с одного взгляда узнали обо мне все возможное и невозможное. Не знаю, действительно ли он мастер на все руки, но то, что он мастер заплечных дел, сомнений не возникало.

Заурчал двигатель. Я сунул руку под плащ и крепко сжал рукоять меча. Мое второе "я" ответило теплом и покоем.

"Все будет хорошо, хотя бы потому, что мы этого достойны", – тихо сказал Влад, и машина понеслась по улицам города.

– Что слышно? – поинтересовался Слава.

– Будет нелегко, – ответил Влад, – на дорогах заслоны, у города войска.

– Ты думаешь...

– Ночью. Ничего прорвемся.

Я никогда не видел ночной город таким. Обычно жизнь в нем затихала постепенно, но абсолютной тишины практически так и не наступало. Теперь же, казалось, побежденная чума вырвалась из лабораторных оков. Кладбищенское безмолвие царило в одних кварталах, в других же толпились возбужденные люди, будто вот-вот должен был грянуть карнавал. Препятствий нам никто не чинил, и вскоре мне стало казаться, что наш экипаж минует безобразие смут. Напрасно. На Азизбековском кругу дорога оказалась перегорожена машинами, запружена людьми. Мы остановились. К автомобилю бросились люди, я схватился за меч.

– Спокойно, – сквозь зубы сказал Слава.

Влад вынул из бардачка какие-то бумаги и протянул их бородатому мужчине, настойчиво что-то допытывающемуся. Этим кажется, пикетчики удовлетворились. Во всяком случае, они закричали толпе: "Йол вер, йол вер". Люди расступились, позволяя нашей машине проехать, чем Влад немедленно и воспользовался.

– Что это были за бумаги? – спросил я, когда машина уже неслась по Бейюкшорскому шоссе.

– Индульгенция Народного Фронта и лицензия на отстрел врагов независимости, – невозмутимо ответил Слава и хитро улыбнулся.

Я не стал ничего уточнять. Когда машина въезжала на Сабунчинский круг, что-то громыхнуло, затрещало.

– Началось, – провозгласил Влад, как архангел Гавриил. – Теперь только держись.

Вместо того чтобы ехать по шоссе на аэропорт, он свернул к железнодорожной станции. Пролетев по мосту, мы повернули налево, но железнодорожный переезд проезжать не стали, а поехали по ужасной, засыпанной щебнем дороге, шедшей параллельно рельсам. Даже за барабанным боем камешков о днище слышался шум боя, а может быть, бойни. Было похоже, что стреляют совсем близко. Мы ехали через Бюль-бюли в сторону Амираджан. Для такой отвратной и темной дороги скорость была умопомрачительна. Я вжался в сиденье и с ужасом следил за мельканием домов за окном. Наконец мы пересекли железнодорожное полотно и выехали на шоссе. "У, шайтан!" – расстроился Влад. Впереди стояло два танка и десяток людей в пятнистой форме. Очередь трассирующими пулями пропорхнула где-то над нами. Влад резко затормозил. Машину занесло, но, к счастью, не опрокинуло. Со всех сторон на нас глазели простые лица и дула автоматов. От нескромных взглядов последних мне сделалось нехорошо.

– Давай из авто, педерасты, – добродушно скомандовал крепкий мужик с офицерской звездочкой на фуражке.

– У нас разрешение, – попытался возразить Слава.

– А ну, вылазь, – гаркнул солдат и ткнул Влада автоматом. Мы повиновались.

– Вот приказ, – протянул грубияну листок Влад.

– Обыскать, – приказал офицер, вглядываясь в бумагу.

– Охо, – протянул белобрысый солдатик, вынимая пистолет из кармана Славы.

Другой ничего не сказал, а просто бросил на землю обрез и гранату, обнаруженные у Влада. Обыскивающий меня никак не мог сообразить, что за длинная штука находится под моим плащом. Боюсь, что в его голове крутились самые непристойные предположения.

– Какие люди пошли, – ехидно заметил офицер, – все да при оружии. Вон парнишку со взрывчаткой задержали, – ткнул он пальцем в сторону лежащего на земле человека со связанными руками.

– Но штаб округа...– попытался возразить Славик.

– Плевать, вашу мать, и...

Но окончить сочную тираду ему не дал роющийся в машине солдатик.

– Здесь бумаги с печатями, на которые нам сказали обратить особое внимание! – закричал он возбужденно, протягивая командиру верительные грамоты Народного Фронта.

– Так, – угрожающе протянул офицер.

Глаза его сузились и не предвещали особых удовольствий. Я мягко пнул коленкой в пах солдата, безуспешно пытавшегося отвязать меч. Мгновение – и его командир ощутил необыкновенную привлекательность холодного оружия. Солдаты заворожено уставились на мою сияющую фигуру.