Текст книги "Меч митры, пепел и тим"

Автор книги: Вадим Деркач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– Повелитель, мой повелитель! – бросился к его ногам верный Хараби. Все рушится. Смерть... Смерть идет... Спасайся, Повелитель!

– Ты верно служил, – ответил, улыбнувшись Нур-Эддин, – такая преданность не должна остаться без награды. Обнажив меч, он отсек склоненную голову. Агонизирующее тело не успело коснуться земли, как он увидел... Она шла к нему. Огненный меч со свистом рассекал воздух, не находя преграды, встречая обезумевших людей. Поэты мира, пусто ваше хранилище слов... Ему Нур-Эддину, считавшему себя гением смерти, было дано видеть чудо. Нет, он не достоин. "О, Господь, – воскликнул покоритель мира, – Ахриман, нет тебе равных, но Ангел Смерти Ахуры великолепен!" Нур-Эддин с упоением смотрел на Огненную Деву и та обратила свой взор к нему и что-то еще, кроме смерти, родилось в пропитанном кровью пространстве. Когда пали под ее мечом вечные, бесчестью предпочетшие смерть, Нур-Эддин подумал: "Несчастные! – Вы не видели ее глаз. "Но через мгновение этот взгляд был только его и только на мгновение. Все сокровища мира пустота у ног совершенства. Нур-Эддин бросил меч и склонил голову, отдавая единственно достойную ее драгоценность – свою жизнь. "Как сладостно!" – с такой мыслью покатилась его голова по сухой потрескавшейся земле.

Огненная Дева опустилась на колени перед поверженным воином. Недавно он стоял перед ней, равно могучий и прекрасный, равно беспощадный и жестокий, но главное , он был упоен сильным чувством и отдался ему весь. Сильные могут жить так, что смерть кажется сном. Вина ли смертного в его служении?

Жители города ликовали. Они спасены, спасен великий храм. "Славься, Ахура! Нет меры твоей милости!" – кричали они. Глаз Митры благословлял их радость. Но вдруг померкло светило, ибо плоть ангела, плоть от плоти Господа, затмила его. Люди пали ниц – ничто, кроме ослепляющего пламени, не виделось им. Великий Маг встретил поклоном огненную деву, но та даже не взглянула в его полные муки глаза. Она подошла к мальчику, стоявшему у подножия, единственному не преклонившему колен, и прикоснулась к нему. В тот же миг он узрел ее и потянулся к ней.

"Первым ребенком он будет иметь дочь, которая родит сына. И каждый в той линии через мать будет слугой Ахуры, и каждый сможет поднять огненный меч против зла. Да будет так до скончания веков и после этого тоже будет по воле Господней во имя добра".

Умолкнув, Огненная Дева прошла к алтарю. Очистительный огонь с радостью набросился на сияющее тело, но не успел еще дотронуться до чудесных волос, как она вонзила меч в свою прекрасную грудь. Позабыв о сане, взвыл Мобедан и бросился вслед, в ликующий пламень. Вспыхнули его одежды. Задрожала земля. Огни храма взметнулись в небо и погасли совсем. Заплакали, запричитали люди. Умер огонь, умер Великий Храм. Воля Господа сильнее врага...

Я осторожно прикрыл за собой дверь. Небо было холодным, чистым и настолько синим, что, если долго смотреть на него, казалось, бесконечный морской простор раскинул свои воды. Сияющей рыбой плыло в нем Солнце, но никому и ничему не дарило оно свое тепло. Чудная картина. Но... Но мне недоставало айсбергов, льда и снега, вьюги, пурги – всего того, что я мог бы растопить, развеять огнем, пылающим в моей груди, рвущимся из меня, желающим объять и согреть холодную землю. Но нужно ли ей такое благо? Так тихо, покойно, банально... Деревья, дома и столбы. И воробьи: "Чик-чирик, чик-чирик, тим-тим-тим..." Забавно. Однако, что-то мешает, тянет, тревожит...

– Тим, Тим, – звал меня Эльдар, испытывая сукно моего пальто на прочность.

– Чего желаешь, иудушка? – улыбнулся я ему.

– При-вет, – растерянно ответил мой друг. – Ты в порядке ?

– Непохоже?

– Прости, дорогой, у тебя глаза блестят как-то странно. Что-то там с тобой старуха сделала...

– Уж сделала... Поехали. У меня в загашнике коньячок имеется. Посидим.

– Потом сожжем твой дом и будем голые плясать на пепелище.

– Не возражаю, родной, если это согреет тебя и этот холодный мир.

Иногда у меня возникает впечатление, что я представляю собой редкую коллекцию пороков, которая только и делает, что подводит меня к черте, переступив которую потом долго приходится ломать голову: "Как же так получилось?" и безуспешно искать пути возмещения ущерба, нанесенного либо имуществу, либо репутации, либо тому и другому одновременно. Этот вечер не был исключением. Через час мы сидели у меня и бутылка коньяка, стоящая на столе была уже на половину пуста.

– Сегодня я пью исключительно за твое здоровье, – гордо заявил Эльдар, поднимая очередную рюмку.

Мы чокнулись, он резко опрокинул ее, крякнул, поморщился и прошипел сквозь зубы:

– Ключница делала. Прямо коньячный спирт. Будто огонь пьем.

– Что ты знаешь об огне? О его страсти и его любви?

– Да-а, здесь у меня явный пробел в образовании. Где любовь – там женщины, где женщины – там неприятности. Как гласит восточная мудрость: "Лучшая девочка – это мальчик". И вообще, оставь беспредметные разглагольствования, для этого мне хватает супруги.

– Я хочу рассказать тебе...

– Ты опять об этом. Столько лет прошло. Ну, не любила, не дала – вот еще трагедия! Да, брось ты все к чертям собачим и давай лучше выпьем еще, перебил меня Эльдар, полагая, что я как всегда собираюсь плакаться о своей былой неудачной любви.

Я посмотрел в его веселые, хмельные глаза, усмехнулся и сказал:

– Это не моя история. Она о вере, надежде, о священном огне и запретной страсти. И, наверное, о том, что не дала. Не дала ничего от души, от сердца, ничего кроме жалости и сожаления. И смерти. Случилось это давно, за несколько столетий до того как распяли нищего иудея, за тысячелетие до того, как купец объявил себя пророком.

– Красиво излагаешь! – восхитился Эльдар.

Я согласился с ним и рассказал об Огненной Деве и ее недостойной жертве. Потом была ночь, неслышно унесшая слова и Эльдара.

Открыв утром глаза, я первый раз за многие дни не пожалел об этом. Будто бы и не было трех бессонных ночей и вчерашней попойки – тело невесомо, как пушинка, разум светел, как якутский алмаз. Я ощущал себя чрезвычайно сильным, а взглянув в зеркало, не сморщился, как обычно, а нашел свое отражение если уж не красивым, то достаточно привлекательным. Я настолько был спокоен, что ощущал себя выходцем из китайской пословицы: "Душа человека, который ни к чему не стремится, подобна небу, прояснившемуся после ненастья". Да, я ничего не желал... Быть может, только позавтракать. Что ж, я сделал это с наслаждением. Эпикурейство – не так плохо, если есть чувство стиля и меры. Вот утро было безмерно дождливым. Потоки воды низвергались с неба, но в их шелесте ощущался океан уюта и теплоты, а в этом был стиль. Такой день похож на бутыль старого вина, когда стекло грязно и пыльно, но за ним питье богов и героев. Видеть и пробовать – разные вещи. Глупо лишать себя безвредного удовольствия, ничего не стоящего к тому же. Соответственно одевшись, я отправился в объятия непогоды, но момент встречи оттянул сосед, как будто специально дожидавшийся меня на площадке.

– Как? Как чувствуешь себя? – ласково поинтересовался он, крепко сжав стальными пальцами мою ладонь.

– Лучше Бубликова, – сдержанно ответил я фразой из старой комедии, растирая травмированную руку.

– Да, совсем забыл. К тебе вчера приходил человек. Он стучал и звонил, пока я не вышел и не спросил, что ему нужно.

– А он ?

– Молча повернулся и ушел.

– Интересно. Как он выглядел ?

Сосед задумался. Брови его взлетели над серыми глазами, выражая удивление и сомнение.

– Странно, но я не помню. Могу только сказать – он был в черном. В черном... Одно только черное пятно и осталось в памяти.

– Действительно странно, но не страшно. Нужно – придет еще.

Я кивнул и заспешил вниз, жаждая встречи с серым небом.

Я люблю дождь. Когда шагаешь сквозь пропитанный, пронизанный тугими водяными струями воздух, ощущаешь нечто близкое к тому, что мистики древности называли "катарсисом". Капли бьются о ртутные поверхности луж и в беспорядочном единении кругов, вызываемых ими, тают печали, мельчают неприятности. Сегодня я бродил, испытывая особое удовольствие. Мне нечего было прятать в жидкий металл отражений, ничто не мучило меня. Я просто шел и просто смотрел, и наслаждался жизнью. "Просто" не означает примитивно. Примитив – это не недостаток, а избыток чего-то. Когда во мне созрело ощущение близости к нему, я решил идти домой.

Мой дом – пятиэтажная панельная коробка, где привольно чувствуют себя сырость, плесень и меланхолия. Но сегодня я не мог потрафить их амбициям. Я поднимался по ступеням, излучая радость и спокойствие. Меня ожидал сюрприз. Еще на промежуточной площадке в глаза бросилась надпись на двери моей квартиры. Я отметил великолепное сочетание красного со светло-голубым, почти белым. Гармония была удачной и даже не знаю, как это я не догадался раньше составить подобную композицию?! В нарочито небрежно выполненной надписи чувствовался вкус. Но за формой я кажется потерял содержание, а оно было таково: "Дерь-мо." Слово резало слух. Дерьмо?! Я бросился к двери. В ручку была просунута свернутая в трубочку бумага. В тот миг, когда моя рука коснулась ее, тело свела судорога, как бывает, когда ступаешь в очень холодную воду. Корявые буквы прыгали перед глазами. Преодолевая дурноту, я прочитал:

"Если ты, дерьмо, завтра не уберешь свои поганые копыта из нашего города, то по тебе будет плакать мамочка. Доброжелатель."

Мне стало совсем нехорошо. Я быстро открыл дверь и ринулся в туалет. Меня выворачивало, крутило. Обессиленный, отирая покрытый испариной лоб, я прислонился к стене. Что это? Почему такая реакция на какую-то глупую шутку? Без сомнения шутку... Я посмотрел на лежащую на столе бумагу и мне снова стало дурно. "В огонь ее, в огонь," – настойчиво застучала мысль в моем мозгу. Я зажег форсунку, схватил дрянную бумагу, и теряя сознание, бросил ее в огонь. Она оттолкнулась от него, взвилась вверх, но огонь не остался недвижим, он прыгнул вслед. Бумага вспыхнула, закружилась в безумном танце. Наблюдая за странным полетом, я почувствовал, как отступает тошнота. Ноги обессилено дрожали. Глубоко вздохнув, я опустился на диван. Голова была тяжелой, а за окном тянулся отвратительный дождливый день. Что бы все это значило? Почему? Мои размышления прервал телефон. Я задумчиво поднял трубку.

– Да-да

– Эй, ты, дерьмо,

Ты прочитал мое письмо?

Так уезжай же поскорей,

А то получишь меж бровей! – продекламировал кто-то скрипучим голосом и, помолчав, добавил, – Никто не шутит, мой мальчик.

Потом были короткие гудки. "Видимо, мною занялся эстет, – подумалось мне, – но, черт побери, какое он имеет право угрожать?!" Но разве мы сами не даем такое право любому, не имеющему ничего, кроме ненависти, когда вместо масла едим маргарин, вместо друзей имеем телевизор, вместо общения телефон... Мир погибнет не от ядерной войны и не от парникового эффекта. Анонимность погубит человечество. Чья-то голова, внушающая сомнительные истины с экрана телевизора, тяжелое дыхание в телефонной трубке, бесшумный выстрел из-за угла. Мерзость...

Телефон зазвонил вновь. Я схватил трубку и закричал:

– Ты, шлюшка мелкая! Я не поэт, но морду тебе набью обязательно!

– Ты что, Тим? – послышался растерянный голос Эльдара.

– Эльдар...Боже, – прошептал я, внезапно охрипнув, – прости старина. Это не тебе...

– Еще бы мне.

– Звонят, балуются... в общем, вышел из себя.

– Ладно, забыли. У меня и без того голова болит. Я тебе вот по какому делу звоню, – Эльдар замялся, – понимаешь, дядя моей жены историк...

– Да-а?

– Я вчера под мухой рассказал ему о твоих видениях. Нет, ты не подумай, он старикашка отличный.

– Ну и?

– Он желает встретиться с тобой, – выпалил Эльдар.

– Какого черта, – устало вздохнул я. – Послушай, мне сейчас, поверь, не до твоего дяди. У меня забот...

– Не бери в голову – все с похмелья.

– Эльдар, я тебя прошу...

– Дорогой, очень надо. Пойми, я хотел денег у него занять. Машину купить. Стыдно на этой тарахтелке ездить. Очень прошу. Помоги.

– Я-то здесь причем!? – раздраженно воскликнул я. – Пойди и займи.

– Неудобно. Предлог нужен. Долго рассказывать, но просто так не могу. И потом, я обещал, что ты придешь...

– Ладно, Бог с тобой, – согласился я, проклиная свою мягкотелость. Легко было принцу датскому пенять на флейту.

– Ах, ты мой драгоценный, – обрадовался Эльдар, – я за тобой часа через два заеду.

– Валяй.

Через полтора часа раздался звонок. Опознав через глазок сосредоточенное лицо Эльдара, я открыл дверь.

– Кажется здесь кто-то поразвлекся, – сказал он, задумчиво, с видом эксперта "Сотбис" вглядываясь в кровавые буквы.

– Хобби. На досуге дизайном занимаюсь, – махнул я рукой.

– Делаешь успехи...– безразлично констатировал мой друг и озабоченно спросил:

– Поехали?

– Не погоняй, не лошадь. Сегодня суббота – выходной день, да и я к тому же в отпуске. Дай насладиться свободой и покоем.

– Тим, дорогой, я обещал, что мы будем к пяти, а уже двадцать минут.

– Без эмоций, Эльдар-джан. Твой крылатый скакун домчит нас в миг.

Но как часто бывает и поется в старой песне: "Высокие помыслы есть только ступени в бесконечные пропасти...", "крылатый скакун" вел себя как самый распоследний осел. Автомобиль долго не желал заводиться. Наконец, когда это ему удалось, он постарался побить все рекорды тихоходности в нашем замечательном городе. Взрослые смеялись, дети показывали на нас пальцами, а постовые рыдали от жалости. В общем, мы опоздали. Эльдар был вне себя. Он торжественно поклялся изуродовать этот "жопарожец", как только купит "Москвич". Я ему не поверил. К машинам мой друг испытывал всегда куда более нежные чувства, нежели к людям. Дядюшка Эльдара жил в пятиэтажном шестидесятых годов постройки доме, недалеко от станции метрополитена. Мы вошли в благоухающую кошками парадную и поднялись на третий этаж. Эльдар позвонил. Дверь тотчас же распахнулась и перед нами возник маленький лысый старичок.

– Ах, это вы друзья, – радостно приветствовал он нас, приглашая войти, – Я уже заждался.

– Извини, дядя Рза. Вы сами знаете, у меня "Запорожец", а с ним только одни мучения...

– Зато прямая дорога в Рай, – съязвил я.

– Дядя, это мой друг, Тим. О нем я тебе говорил. Тим, это Рза Расулович – профессор истории, весьма уважаемый человек.

– Да, брось ты, – махнул рукой старичок, – сынок, зови меня просто, дядя Рза. Проходите друзья, проходите. Располагайтесь. Я пока чаек организую. Как говорили наши деды: чай не попьешь – откуда силы возьмешь?

Дядя Эльдара жил в однокомнатной – язык не поворачивается сказать "квартире". Все было завалено книгами, журналами, бумагами, даже кровать, на которой он, видимо, спал в перерывах между своей научной деятельностью, более походила на письменный стол.

– У меня здесь такой беспорядок, – извинился профессор, невероятно быстро рассовывая бумаги и книги по углам и ящикам. – Садитесь, пожалуйста, – предложил он, когда в результате бурной деятельности под бумажными наслоениями обнаружились стулья.

Дядя Рза скрылся на кухне и вскоре вернулся с чайным подносом. Несмотря на экзотическую обстановку, очерствелость пряников и принадлежность чашек к трем разным сервизам, чай был просто изумителен – приятно иметь дело с профессионалами.

– Эльдар мне рассказывал, – начал беседу хозяин дома, усаживаясь в кресло у стола, – что у вас, мой друг, состоялось занимательное посещение народного врачевателя, вульгарно выражаясь, "знахарки".

Я кивнул и отхлебнул из прекрасной, японского фарфора, чашки.

– Не скрою, – продолжал он. – Я был удивлен и заинтригован случившимся с вами и хотел бы, мой друг, услышать все, говоря научно, в изложении первоисточника.

– Да, – согласился я, – мне чертовски надоел этот мерзкий "запорожец".

Эльдар поперхнулся и закашлялся.

– Что-что? – переспросил профессор.

– Это несущественно, – заявил я, одарив его потрясающей американской улыбкой. – Но, с другой стороны, скажу вам откровенно, у меня не было намерения предавать огласке случившееся и до сих пор я сомневаюсь, стоит ли это делать.

– Ах, молодой человек, сколько талантов погубило сомнение! Неужели, листая учебники, вы никогда не задумывались, что сделало людей, описанных на их страницах, предметом вашего изучения?

Я недоуменно развел руками, готовый услышать тайну бытия. Профессор сощурил глаза, проникая в глубины моего сознания, и, воздвигнув указательный палец перед моим носом, сказал:

– Случайность. Да-да, молодой человек, история закономерна, а вот человек в истории случаен. Ньютон, Менделеев, Кекуле – движение предметов, сон, видение – случайности, подвинувшие гениальные умы к бессмертию. Так вы... Неужели вы не желаете, чтобы ваше имя стояло в одном ряду с выдающимися личностями человечества?

"Лучший ответ глупцу – молчание" – как всегда не к месту, возник в моей голове афоризм старого иудея. Подавив соблазн поделиться с профессором мудростью Соломона бен Иегуды, я кивнул и согласился, хотя мне было не совсем понятно, какое место отводит старик моей личности среди яблока, сна и галлюцинации, а вот себя он несомненно видел где-то между Шампольоном и Шлиманом.

В какой раз наградив мир скорбным вздохом, я нехотя принялся за рассказ: "Маг Мобедан стоял на вершине черной башни храма Ахуры и город..."

Признаюсь, способностей к устному изложению у меня прежде не наблюдалось, но сегодня я был в ударе. Из нагромождения бумаг и книг восставали древние стены, в чайных чашках мерцало священное пламя, а в глазах решимость и вера. Всплывали такие подробности, о которых ранее не подозревал даже я сам. Профессор слушал с нескрываемым интересом. Его лицо, как зеркало, отражало перипетии моего рассказа, а когда я дошел до самоубийства Огненной Девы, он, как мне показалось, прослезился – сила слова неизмерима.

–...умер огонь, умер храм. Это трагическое событие произвело неизгладимое впечатление на жителей города. Многие покончили с собой, ибо что им жизнь? Когда уходит вечное, бессмысленно временное. Все свершается по воле Всевышнего. Как писал поэт: " Была б на то господня воля, не отдали б Москвы..." – с пафосом, стыдливо прикрывая иронией свою сентиментальность, окончил я рассказ и умолк опустошенный.

– Причем здесь Москва? – спросил Эльдар.

Я всегда подозревал, что он напрочь лишен художественной культуры.

– Ничего ты не понимаешь, – махнул я рукой, – здесь необходимо подчеркнуть фатальность события. Что? Тебе не нравится Лермонтов?

– Нравится, но-о...– засомневался он.

– Это замечательно! – восторженно воскликнул профессор.

Я удовлетворенно кивнул – дать иную оценку моему таланту было бы несправедливо.

– Изложение, признаюсь, оставляет желать лучшего, но поразительно, просто поразительно! – продолжал восторгаться профессор. – Но многое странно... Я полагал, мой друг, что в Вас пробудилась наследственная память, но тогда, несомненно, вы отождествляли бы себя с каким-нибудь конкретным персонажем вашего повествования. Здесь же... то вы описываете восприятие жреца, то осаждающего город неприятеля, и что совсем непонятно – Огненной Девы.

– Так что, я лгу!? – воскликнул я, краснея от возмущения.

– Что вы, молодой человек! Ваш рассказ чрезвычайно ценен для науки, чрезвычайно. Но не в плане сказочной истории, а в разрезе фактического общения с чылдагчи. Все факты свидетельствуют, что мы имеем дело с последовательницей древнеиранского религиозного культа, возможно зороастризма. Упомянутое вами имя "Ахура Мазда", что буквально означает "Господь Мудрый", являлось обозначением верховного и единственного божества этой религии. Ваше встреча с лицом, практикующим его культ, сама по себе может считаться сенсацией местного значения, ибо полагалось, что в нашем регионе эти корни напрочь утеряны. Но более важно то, что имеет потенцию мирового открытия. Дело в том, что зороастризм как религия практически мертв. Современные его последователи немногочисленны и они, более, чем на половину, потеряли древние знания.

– Простите, ваши слова лишены для меня всякого смысла, – извинился я, с ужасом осознав, что дядя моего друга относится к тому ответственному типу людей, которые считают святой обязанностью поделиться ношей своих знаний с ближними, независимо от их желания.

– Не думаю, – покачал головой профессор, – дело в том, что мы пользуемся разной терминологией. Вам, наверное, было бы проще называть их огнепоклонниками. О них-то вы несомненно что-то знаете и наверное посещали их прекрасно сохранившийся храм на окраине города. Кроме этого вы, несомненно, слышали об Авесте – священной книге зороастрийской религии. Кстати, о ней очень любят упоминать наши модные астрологи.

– Представления достаточно общие, – признался я, тяжело вздохнув, – но все-таки, возвращаясь, как вы выразились, к "сказочной истории", она ведь не могла взяться ниоткуда!

– Я как раз таки и подхожу к этому вопросу. Причина вашего сна вполне может стать мировым открытием. Имя ему "Хаома".

– Хаома, – бессмысленно пробормотал Эльдар, уже достаточно утомленный нашим разговором.

– Это напиток, применявшийся древними жрецами при служении литургии символически что-то вроде церковного вина в христианской евхаристии. Он имеет индийский аналог, именуемый "сомой". Секрет его приготовления считается утерянным, хотя современные последователи зороастризма изготавливают нечто близкое к нему.

– А что же он все-таки из себя представляет? – живо заинтересовался Эльдар, неравнодушный ко всякого рода "эликсирам", принимаемым вовнутрь.

– Хаома производила одурманивающее, галлюциногенное воздействие, думаю аналогичное эффекту от наркотика типа ЛСД. Этим, скорее всего, и объясняются ваши "потрясающие" видения, – объяснил профессор.

– На анашу похоже? – попробовал уточнить Эльдар.

– Позвольте, – возмутился я, проигнорировав зарождающийся научный интерес моего друга, – так вы полагаете, что моя история наркотический глюк?

– Как вам сказать... Подробно о хаоме говорится в части Авесты именуемой "Яшта о хаоме". Из нее можно заключить, что напиток инвертировал впечатление употреблявшего его человека, так сказать, нарушал пространственно-временное восприятие, – пространно ответил профессор.

– Итак, подобное мог бы рассказать любой наркоман...– раздраженно проговорил я, упершись глазами в подрагивающие руки старика.

– Что вы... Такое могло привидеться только индивиду с развитым воображением и интеллектом, – мягко, вкрадчивым голосом ответил он, беззастенчиво апеллируя к моему честолюбию. Потом профессор потупил взгляд и нерешительно сказал:

– У меня к вам немного странная просьба... Не будете ли так любезны, показать мне ваш живот...

Я тяжело посмотрел на Эльдара, ибо во мне нарастала неприязнь к общению с его родственниками, но в ответном взгляде была такая мольба, что мне пришлось снисходительно кивнуть и обнажить требуемую часть своего тела.

– Поразительно! – воскликнул профессор, – Это же... родимое пятно... Это же...

То ли от избытка чувств и переполнившего его восторга, то ли от неожиданно пришедшей мысли, он замолчал и только широко открытые глаза с неправдоподобно увеличенными зрачками говорили о силе эмоций, бушующих в его душе. Родимое пятно у меня действительно странное, но никогда не думал, что его созерцание может привести человека в экстаз.

– Что с вами? – обеспокоено спросил Эльдар.

– Да нет, ничего, – неожиданно смутился профессор, побледнел и мелкие капельки пота выступили на его лбу.

– Вам плохо? – поинтересовался я, заинтригованный происходящим.

– Нет, нет, хорошо, – покачал он головой и сказал кому-то, быть может себе, – Хватит... хватит молчать...

Профессор одним глотком допил уже остывший чай и с какой-то решимостью в глазах, вовсе не подходящей к моменту, объяснил:

– Понимаете, Тим, вы могли бы произвести сенсацию в научном мире. Ваше родимое пятно имеет форму креста.

– Верно, – согласился я, ощущая, что после этой встречи слово "сенсация" будет вызывать у меня аллергическую реакцию.

– Дорогой друг, появись вы лет сорок назад... – профессор выдохнул воздух и всплеснул руками. Помолчав, он продолжал:

– Мой учитель Хмельницкий Борис Анатольевич перед смертью передал мне слепок с глиняной таблички, найденной им при раскопках на территории... Впрочем, где, не имеет никакого значения. Сейчас... Подождите.

Профессор вскочил, стрелой вылетел из комнаты и также стремительно возвратился, потрясая пожелтевшим листом бумаги.

– Послушайте!

" Во имя богов.

Господь наш Мудрый, сотворил мир этот. Цель одна была в том: деянием хотел решить он извечный вопрос: Добро или Зло истина? Назначил он срок этому миру и дал твари каждой, ее населяющей – рыбе в воде, зверю на земле, птице в небе – право сделать выбор между добром и злом. Но оказалось, нет добра и зла в том мире. Тогда создал он человека по образу и подобию своему и дал ему то же право. И в конце времен все взвесится, и истина будет непререкаема. Но Ахриман, враг света, послал ангелов тьмы в конечный мир, желая склонить чашу весов. Прознав про то, ибо что скрыто от Господа, сотворил Господь наш ангелов света и послал их в сотворенный мир, дабы пришло все в равновесие. И были они, как люди, и были они смертны, но каждый в роду их был слугой Господа, стражем справедливости. И вот придет срок, подоспеет конец времен. Тогда слуга Ахуры солнценосный встанет против Ангелов тьмы в последний раз и сам исчезнет, дабы ничто нечеловеческое не вмешивалось в последнее время земного. Да будет так!

Окончено в здравии, радости и спокойствии."

– Невероятно, – пробормотал профессор, окончив чтение, – потрясающее совпадение, – он замолчал, растерянно посмотрел на нас и продолжал. Знаете, ко мне таблички попали при странном стечении обстоятельств. Подумать только, прошло столько лет. Казалось, все забыто, почти прощено, но вдруг... Разве это не искушение?

Мы с Эльдаром переглянулись.

– Что вы имеете ввиду, дядя? – спросил мой друг с недоумением.

Старик молчал, медленно раскачиваясь из стороны в сторону.

– Получается, я тот самый Ангел Света? – поинтересовался я, желая вывести его из состояния прострации.

– Судя по реакции чылдагчи и тексту, да, – кивнул профессор, встрепенувшись.

– Ну тогда я сам Господь Мудрый, – усмехнулся Эльдар.

– Который ездит на "запорожце", – добавил я, отбив у него всякую охоту насмехаться над моим происхождением.

– "Слуга Ахуры солнценосный...", – смачно повторил дядя Эльдара, м-да, крест – древний знак Солнца. Знак Солнца и жизни.

– Кто бы мог подумать, – пробормотал я, задумчиво взирая на ученого собеседника, но старый иудей нашептывал мне на ухо: "Беги от святого глупца и порочного мудреца. Беги от..."

– Конечно, не стоит к этому относиться серьезно, – охладил профессор мое нарастающее ангельское самосознание, – но для науки откровения вашей знахарки были бы бесценным даром. Они бы встряхнули научный мир не меньше, чем поимка Лох-Несского чудовища. Боюсь, правда, мы не встретим понимания с ее стороны.

– Наверное, – согласился Эьдар и взгляд его недобро остановился на мне, – но если Тим произвел на чылдагчи такое впечатление, может быть он сможет и разговорить ее?

– Знаешь, Эльдарчик, я сам об этом подумал, – признался ему дядя.

Мое мнение этих двоих уже не интересовало. Яблочко от яблони...

– Извините, но мне пора идти, – решительно возразил я, поднимаясь.

Эльдар грустно посмотрел на меня и сказал:

– Да, дядя Рза, мы уже наверное утомили вас. Выберем день...

– О чем ты говоришь! Вы нисколечко мне не наскучили. Наоборот. Я горю весь. Я пылаю от страсти. Это же неразумно откладывать! – почти завопил профессор.

– Может быть, действительно, сегодня попытаться, – неуверенно предложил Эльдар. – Как ты на это смотришь, Тим?

Я хранил скорбное молчание, и мой друг поспешно расценил его как согласие. Профессор засуетился, засобирался, но я был отомщен, когда он наотрез отказался ехать на "Запорожце".

– Более всего предпочитаю общественный транспорт, как средство активизации философии бытия, – объяснил он.

– Я возьму такси, – предложил Эльдар и побледнел, то ли от храбрости, то ли от осознания предстоящих трат.

Всю дорогу профессор бормотал о научном зуде, научном желании и научном нетерпении... пожалуй, им не был упомянут только научный оргазм. Так что конечный пункт нашего пути я воспринял, как землю обетованную. Мы вышли из машины и Эльдар, махнув рукой на все, попросил водителя подождать.

Перед тем, как войти в дом, профессор, как волшебник выудил из кармана диктофон и проверил его работоспособность.

– Как говорили древние, прежде чем позаботиться о себе, позаботься о своем оружии, – сказал он важно.

– Вы уверены, что сделали верный выбор? – улыбнулся я.

Профессор не ответил и мы вошли в дом. Эльдар проявил чудеса дипломатии, уговорив все еще многочисленных посетителей пропустить нас вне очереди. Потом распахнулась дверь, и я снова встретился с тем, что не может человеку доставить счастья. Никак не может...

Во взгляде старой женщины не было ни удивления, ни радости, ни тем более страха. Его спокойствие смущало и не располагало к чему-либо, но я уже был рабом обстоятельств.

– Я, слуга Ахуры, – торжественно провозгласил я, – хочу, чтобы вы рассказали мне и моим друзьям о моих прежних собратьях, об Ахуре и священном ритуале.

Эльдар перевел мое требование. Чылдагчи внимательно посмотрела на меня. Мудрость взгляда обратилась пустотой безразличия. Женщина тихо сказало что-то.

– Она говорит, что видит тебя впервые и ни о каких слугах Ахуры не знает, – перевел Эльдар.

– Как так?! Я – слуга Ахуры! Я был здесь! Я пил Хаому!

Чылдагчи закачала головой.

– Она говорит, что многие бывают у нее. Она просит нас уйти, так как ее ждут люди... – объявил Эльдар приговор нашей затее и помрачнел.

Помощница чылдагчи открыла дверь.

– Но мы не можем уйти вот так вот, просто! – воскликнул профессор. Понимает ли эта темная женщина, что сейчас другие времена! Наука...

Но "темная женщина" это понимала и даже я в следующей ее фразе уловил слово "полиция". Нам ничего не оставалось как попрощаться, но когда мы выходили, старушка сказала что-то вслед.

– О чем она в конце? – поинтересовался я, когда мы садились в ожидающее нас такси.

– Когда сражаются Боги – смертные молчат, – ответил Эльдар, и мы почему-то одновременно посмотрели на профессора. Вид его был удручающим испарилась энергия, истлел темперамент. Мне сделалось жаль его, как жаль любого другого, чей бог требует жертв, и кто не видит ничего, кроме жертвенника этого бога.

– Жаль, что так получилось, – извинительно пробурчал Эльдар.

– Если Господь существует, он против меня, – печально заключил профессор.

– Кстати, – вспомнил я, не позволяя ему углубиться в самоистязание, Вы прокомментировали мою легенду с материалистической точки зрения, но ничего не сказали о ее этнографической подоплеке.