Текст книги "Меч митры, пепел и тим"

Автор книги: Вадим Деркач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– Пригнись! – крикнул я и как можно ниже распластался на сиденье. Две автоматные очереди отозвались противным скрежетом металла и звоном стекол. Рев двигателя. Резко поднявшись, я увидел, как машина красного цвета свернула в переулок.

– За ней! Быстро за ней! – закричал я возбужденно.

Тишина. Странная, особенная тишина. Эльдар сидит, уткнувшись в руль. Я потряс его за плечо. Он бессильно повалился на меня. Глаза открыты, но смотрят они мимо, вдаль.

– Эльдар, Эльдар, – звал я его, но напрасно. Потом я почувствовал, увидел на своих руках кровь.

– Скоты, скоты, – взвыл я.

Сознание помутнело, но изнутри меня кто-то как будто толкал. "Тебе надо уходить, уходить", – говорил он. У машины уже начали собираться люди.

– Друг, "скорую" вызвать? – спросил у меня пожилой мужчина.

– Да, пожалуйста, – спокойно ответил я ему. Потом открыл дверь, вылез из машины и тихо пошел по улице. Я понимал, что каждый шаг отдаляет меня от прошлого, от простого, почти беззаботного существования. Прощайте все. Прощай, Эльдар... Я дошел до перекрестка, но прежде чем повернуть направо, обернулся. Жиденькая толпа окружала убогую изрешеченную машину.

"Прочь!" – скомандовали мне. Повинуясь, я побежал. Куда меня несут ноги, я не думал, как не думал о холоде и сильном дожде. Мой мозг погрузился в себя, занялся своими маленькими проблемами. Они не касались моей личности, лишь только его одного занимало что-то, постоянно ускользающее от моего понимания. Как только этот странный мыслительный процесс завершился, я остановился. Местность мне была знакома. Я находился у старого трехэтажного здания недалеко от магазина ЫТысяча мелочейы, рядом с синагогой. В этом доме жил человек, когда-то очень близкий мне. К сожалению, не могу сказать обратного. Все как в старом анекдоте про одессита, который, показывая на симпатичную девушку, говорит: "Это моя жена", и когда знакомый девушки удивляется этой новости, он сообщает, что она пока этого не знает. Вот такая история. Но сейчас, поразмыслив, я понял, что у раздетого мокрого мужчины с мечом нет другого выбора, кроме этого дома и этого человека. Откуда у меня была уверенность, что бывший забытый друг или что-то больше, чем друг, примет непрошеного гостя, я не знал, но она определенно была. Я поднялся на третий этаж и позвонил во вторую дверь. "Рады вам, рады вам", – запел звонок. Послышались шаги, стук щеколды. Открылась дверь, и я встретил зеленые глаза. Их взгляд обрушился на меня и разлетелся брызгами удивления. Сколько бессонных ночей провел я, думая о них, и потом как долго они снились мне.

– Тим? – спросила Мила, и у меня перехватило дыхание от знакомой интонации.

Я опустил голову. Слишком много всего произошло. Мне было сложно думать, понимать, говорить...

– Ты весь мокрый, – сказала она и, помолчав, добавила, – проходи...

С моей одежды капала вода, образуя живописные озера на паркетном полу. Прижимая меч к груди, я виновато улыбался.

– Сними верхнюю одежду. Я посушу, – предложила Мила.

Я послушно снял костюм.

– Сейчас будем обедать, – оповестила она меня, забирая вещи.

Я молча прошел в столовую и сел за обеденный стол. Мила удивленно посмотрела на меня. Обычно подобные предложения вызывали мой горячий протест. В лице Милы было сомнение.

– Это можешь положить на диван, – предложила она после некоторого раздумья, указывая на меч. Я замотал головой. Тогда она опустилась на стул, посмотрела на меня жалобно и устало спросила:

– Что стряслось, Тим?

– Мне некуда идти, – глухо ответил я и после небольшой паузы добавил, я влип в ужасную историю.

– Это очень серьезно?

– ...спросил палач споткнувшуюся жертву...

Мила поджала губы – обычная реакция на мою иронию. Отведя в сторону взгляд, она тихо сказала:

– Завтра я уезжаю, Тим...

– Я завтра уйду, Мила, – произнес я и мне стало совсем горько. Ничто не вечно под Луной, но все неизменно. Передо мной сидел все тот же холодный, но участливый предмет.

В шутке хамство, в боли – злость

Услышать небольшая мудрость:

Собаке брошенная кость

Ваш разговор и моя глупость.

Такие строчки когда-то я написал ей. Очень давно. Это было очень давно, но сейчас, пожалуй, было хуже, чем тогда. "А что ты ждал? спросил я себя, на что надеялся? Прошло столько лет..." И действительно, время пленных не берет. Изобразив печальную улыбку, я спросил:

– Ты одна?

– Сейчас да. Родители приедут послезавтра, но... – Мила вдруг замолчала. Она поднялась, собираясь идти на кухню, но вдруг остановилась. Тебе действительно некуда идти?

– Да, – коротко ответил я.

– Я ничего не имею против, но... Но знаешь, сегодня утром... В общем, я тогда не придала этому значения, а теперь... Нет, наверное, это действительно совпадение.

– Не думаю. Продолжай.

– Нечего рассказывать. Позвонили в дверь – я открыла. На пороге стоял человек. Я спросила, кто ему нужен.

– А он?

– Не ответил. Стоял и пялился на меня. Потом повернулся и ушел. Вся история.

– Как он выглядел?

– Сложно сказать. Я так растерялась, – Мила задумалась.

– Нет, не помню, – минуту спустя призналась она, – не помню и все. Единственное что могу сказать: он был в черном. Как монах. Абсолютно в черном.

– Та-а-ак – протянул я, – Рад был видеть тебя. Ну, я пойду...

– Никуда я тебя не отпущу, – неуверенно сказала Мила. – Никуда... Ты должен остаться до утра.

Она провела рукой по лбу и затем твердо, сказала:

– Крайняя комната в твоем распоряжении.

– Спасибо, – поблагодарил я, не без облегчения приняв ее решение. – Я устал. Позволь. Мне надо поспать. Не беспокой меня, пожалуйста, и... полицию тоже.

Мила бросила на меня быстрый взгляд. В нем читалось только одно слово: "Хамство" – так часто произносимое ею раньше. Мне стало смешно. С трудом сдерживая себя, чтобы не рассмеяться, я прошел в отведенную мне комнату. Моему смеху вторил чей-то другой. Голос был знаком. Я содрогнулся. Боль пронзила сердце. Захлебнувшись, я рухнул на диван. То был голос Эльдара. Из глаз потекли слезы. Сквозь них я видел прекрасную рукоять меча, лежащего рядом. Ярость охватила меня. "Разорву!" – простонал я , и вскочив, выдернул меч из ножен. Вспыхнула голубоватым светом сталь. На кончике клинка засветилась синяя сфера. Она быстро меняла цвета и когда багровый сменил красный, молнией скользнула вниз по клинку, пробежала по руке, и, впившись в мою голову, разлетелась снопом пылающих брызг. Я закричал. Наступила тьма.

Когда сознание вернулось ко мне, надо мной стояла Мила. В ее глазах было удивление, беспокойство и, конечно же, любопытство. Я поднялся и она отпрянула, как от прокаженного. В полумраке кончики пальцев моих рук слабо светились. Я пошевелил ими, но иллюзия осталась. Удивленный, я посмотрел в испуганные Милины глаза, а потом в зеркало. Боже, чье отражение зрится мне? На русых волосах незнакомца искры затеяли магический танец, а в больших глазах его поселился синий пламень. Боже праведный, в руках этого человека сверкающий меч, но не я ли сжимаю рукоять? Так это... Пораженный, я опустился на диван. Звякнув, упали ножны. Осторожно подняв их, я внимательно вгляделся в чудесную вязь инкрустации. Я видел где-то этот узор, несомненно, он знаком мне. Размышляя, я вложил меч в ножны. В тот же миг исчезло свечение рук, искры прекратили таинственное блуждание по волосам, лишь глаза еще пылали, но усилием мысли я погасил их. Сделать волосы обратно темными мне не удалось, но и так вроде бы неплохо. По блондинчикам женщины просто с ума сходят. От последней мысли меня оторвал звук рухнувшего на пол тела. "Вот и первая жертва моего обаяния," подумал я, не испытывая никаких эмоций – нет ничего печальнее привычки шутить.

– Что это было? – спросила Мила, когда я привел ее в чувство.

– Ты о чем? – непонимающе поинтересовался я.

– Ну, весь это фейерверк...– Мила раздраженно махнула рукой в пустоту.

– Какой?

– Скажи...– разозлилась она.

– Что? – угодливо спросил я.

Мила закрыла глаза, собираясь силами.

– Что ты сделал со своими волосами? – совсем спокойно спросила она.

– Где? – удивился я, и как бы вспомнив, воскликнул, – ах это! Покрасил. Я внешность меняю. Для человека в розыске дело обычное.

– Так, – кивнула Мила, нахмурив брови, – а вот искры и все такое?

– О чем вы говорите, Мила Петровна?

– Шут, – со злостью выдохнула Мила. – Шут.

– Да, это так, – покорно согласился я.

Мне сделалось хорошо. Я люблю смеяться. Кто не любит? Мне нравится шутить и у меня это получается. Мне доставляет удовольствие быть клоуном. А что? В нашем скучном мире много ли найдется людей, которые с легкой душой могут быть смешными. Думаю, нет. Они мне завидуют и потому делают зло.

– Зачем, Тим? Зачем ты вернулся? Мне казалось, что мы оба прекрасно понимаем, что все кончено и ничего далее быть не может. Зачем все начинать сначала?

– Я пришел к тебе как к другу. Помнишь, ты ответила мне так просто, так банально: "Давай останемся друзьями". Вот я и пришел. Винить меня не в чем. А если серьезно... – я умолк на мгновения, ощущая, как нехорошее поднимается в душе. Имя тому чувству было Ненависть.

– Ты мучила меня на протяжении многих лет. Исчезала... Я ненавидел тебя. Не-на-ви-дел... но стоило тебе появиться, стоило улыбнуться, сказать ласковое слово, как снова я был твой и расстилал себя покорно, чтобы ты могла воспользоваться моей персоной по мере горячей необходимости.

Я замолчал, осознав никчемность этого разговора. Все давно уже сказано. Конечно, сказано ни ей, Миле, а тому, дорогому, близкому, радостному образу, что лелеял я в своем сердце. Мне стало стыдно, что я снова дал волю эмоциям. Не стоило этого делать. Это так унизительно для меня и совсем неприятно для нее.

– Извини, – еле слышно сказал я. – Мы не будем говорить об этом, да и не для того я пришел. Я искал у тебя убежища. Я пришел к тебе как к единственному другу. Возможно я ошибся. Извини. В любом случае менять что-либо поздно. Завтра, Мила, я уйду. Обещаю более никогда не досаждать тебе. Никогда...

Мила вздохнула, провела рукой по лицу, смахивая слезы, которых не было.

– Ты так и не поел, Тим, – прошептала она, – Пойдем.

– Хорошо, – согласился я, и мы пошли ужинать.

Некоторое время спустя, сытый и разомлевший, я вернулся в свою комнату. Ужин двух людей, прошедших когда-то этапы безразличия, любви, ненависти окончился мирно. Никто не искал утерянных чувств и забытых впечатлений. Мы походили на служителей морга, безразличных к трупам, накрытым простынями. И верно, чем, как не покойником, является страсть, скрытая временем. Да, что-то ненормальное, извращенное было в текущем покое. Теперь, в одиночестве, я сидел в темной комнате. У меня были странные мысли. Они скакали, прыгали между Милой и Эльдаром. И мне было трудно определить, кто из них жив, а кто нет. Вот так, из пустоты, в третий раз восстали стены, и если поначалу не было ничего угрожающего в плохо обработанном камне, то сейчас их неприступность пугала. Все было хорошо и безмятежно в моей жизни, исключая ситуации, которые я мнил трудными, но теперь случай и мои безрассудные действия действительно поставили меня в положение, которое иначе, как паскудным, не назовешь. Этот меч... Зачем он мне? Что руководствовало мною, когда я брал его в музее? Я и так был в достаточном дерьме, а теперь все дерьмее дерьма. В глазах закона Тим Арский не только убийца, но и вор. Где искать правду и оправдание? Ладно, оставим это... Далее Эльдар... Как связать его, его дядю и угрозы в мой адрес. Нож... Все так запутано... И, наконец, снова меч... События, связанные с ним, носят невероятный характер. Одно ясно – случившееся не под силу здравому уму. Человек, переживший столько, сколько я, не может считаться нормальным, поэтому это, несомненно, под силу мне.

Я взял меч в руки. Как только из ножен показался край клинка, засветились пальцы, заискрились волосы и в глазах вспыхнул синий огонь. Потрясенный, я положил оружие на столик перед собой. Итак, либо происходящее бред и я безнадежно болен, либо... Но мы не могли помешаться с Милой одновременно. В таком случае... Я опустился в кресло. Мне требовалось определенное усилие, чтобы сделать вывод, напрашивающийся сам собой. В таком случае...

"...И были они как люди, и были они смертны, но каждый в роду их был слугой Господа..."

Да, именно так там говорилось. Странная вещь – я точно помню вроде бы ничего не значащие для меня тогда слова. Что же там дальше? Неожиданно перед моими глазами возник весь текст.

"...стражем справедливости. И вот придет срок, подоспеет конец времен. Тогда слуга Ахуры солнценосный встанет против Ангела тьмы в последний раз и сам исчезнет, дабы ничто нечеловеческое не вмешивалось в последнее время земного. Да будет так!"

Я повертел страницу перед глазами. Она была почти реальна, только парила в воздухе и повиновалась моей мысли. Когда я решил, что в ней уже нет надобности, она свернулась в комок, и вспыхнув рассыпалась оранжевыми искрами. Умозаключение теперь мог бы сделать и ребенок. Ему это далось бы с легкостью и без всяких жертв. Какую только чушь не воспринимает детский мозг, но я, Тим Арский, взрослый, самостоятельный и нормальный до сегодняшнего дня человек, должен сказать себе, что являюсь мифическим слугой Господа? Какая ерунда...

"Ерунда... Ерунда... рунда... унда... нда... да... да... ДА!" многократно отразилось в моем сознании. Звуки медленно плыли сквозь растерянный рассудок. Хорошо умереть означает уснуть.

Когда я открыл глаза, ночь была на той грани, когда ее часто называют ранним утром. Сон напрочь покинул меня так же неожиданно, как и пришел. Я проснулся от ощущения опасности. Казалось, что-то незримо присутствует рядом. Мягкой поступью оно приближалось. Недоброе в нем. Но где? Где оно? Я быстро окинул комнату взглядом. В предрассветной тягучей мгле ясно проступали очертания предметов. Ничего подвижного здесь не было, но я явственно слышал шорохи, перешептывание. Мое тело резонировало флюидам опасности. Слева... Справа... Нет, передо мною. Где? Вокруг. Везде. Безумно озираясь, я почувствовал, что нет более возможности терпеть. Тревога достигла во мне вершины. В лихорадке я схватил меч и обнажил клинок. Свет его залил комнату. Я закричал. Крючковатые руки тянулись к моей голове. Не осознавая ничего, я ринулся вперед. Мой меч резал и рвал в клочья мерзкие тела. Криками и стонами наполнился воздух. Лопались черные балахоны, корчились в агонии немыслимо отвратительные существа. Меч творил колесницу Митры. Что может остановить ее сокрушающий бег? Победа. Да! Да! Только победа. Черное месиво под ногами, но я не один. Напротив мужчина. Его большие, странного разреза, глаза сверкают, рука поглаживает черную завитую бороду. "Ты великий воин", – сказал он мне и весело засмеялся. Меч рассек пустоту. Усталость легла на мои плечи. Слишком много безумия. Перешагивая через трупы, я прошел к дивану. Меч плавно вошел в ножны. Одновременно вспыхнул свет. В дверях стояла Мила.

– Господи, что все это значит? – прошептала она.

– Понимаешь, – начал было я и осекся.

Комната имела удручающий вид. Не было горы трупов. Груда изрубленной мебели живописно расположилась в свете электрических ламп. Колесница Митры не пожалела ни одного предмета. Даже стены были иссечены. "Великий воин" начал свою карьеру с подвига Дон Кихота.

– Мельницы, – простонал я, потрясенный.

– Что? Что? – переспросила Мила. В ее голосе слышались истеричные нотки.

– Меня подставили, – сказал я с грустью, – меня снова подставили.

– Ну, не знаю подставили тебя или нет, но я тебя выставлю! – закричала Мила.

– Этого они и добиваются. Скотство какое...

– Если ты не уйдешь, то уйду я.

– Да, да, – задумчиво кивнул я.

– Значит так!? – крикнула Мила и бросилась к двери.

В машине сидело двое. Им очень хотелось спать. Утро было холодным и промозглым. Теплая постель – это то, что нужно, но сейчас... Дом. Старый дом с резными каменными наличниками и изможденными атлантами. Здесь и очень скоро...

Я вздрогнул и пришел в себя. Странное видение исчезло так же неожиданно, как и появилось. "Подожди!" – крикнул я, и схватив с вешалки какой-то плащ, бросился вслед за Милой. К счастью, она не ушла. Мила стояла в дверях и плакала. Настоящие слезы текли по ее щекам. Мое сердце, отчаянно бившееся до этого, сжалось. В наступившей тишине я услышал журчание кристального потока и шум низвергающихся вод близкого водопада, но загрохотал гром...

– Прости. Ты права. Я ухожу, – лаконично изложил я свои извинения, мнения и намерения, но быть краткими удается только поэтам, а я, как это ни печально, не в достаточной мере поэт.

– Ты всегда считала меня не слишком мужественным, даже не слишком мужчиной...

Мила подняла свои до боли прекрасные глаза, так и не ставшие моими.

– И верно, – продолжал я, – во мне его было немного, а теперь нет и вовсе. Последнее я истратил, сказав тебе "Прощай". Сейчас я ухожу из трусости.

Мила молчала.

– Да, из трусости, – подтвердил я снова свою низость, но только уже самому себе. Никогда еще в самоуничижении не было столько сладкой горечи. Мила была частью моего прошлого, воспоминаний, частью моего разума и сердца, частью меня, а я ох как не люблю причинять ущерб своему организму. Прошлое должно жить. За этой тривиальной мыслью была единственная радость, что мне наконец-то удалось обставить свой уход в лучших мелодраматических традициях. Все, однако, портила узкая мыслишка о собственной неполноценности и неправдоподобности. Но сцена требовала заключительной фразы, сильной эффектной, исключающей ответной реплики.

– А мебель я возмещу, – уже совсем на прощанье пообещал я, – не на этом, так на том...

А вот теперь хорошо – я обрел чувство полноты, дающее право потерять все. Мои глаза запылали синим пламенем. Мила отпрянула. Надевая на ходу плащ, я заспешил вниз.

Пустынная улица залита холодным утренним светом. Я редко просыпаюсь так рано, хотя, говорят, быть ранней пташкой полезно для здоровья. Сегодня был не тот случай. Я медленно пошел вдоль улицы. Где-то далеко у меня за спиной заурчал двигатель машины. Я чувствовал макушкой, а может быть, даже видел ее быстро приближающееся красное тело. Когда машина была уже совсем рядом, я развернулся и обнажил меч. Автомобиль, слившись воедино с двумя своими пассажирами, летел мне навстречу. В последний миг, когда казалось уже нет спасения, не знаю как, но я переместился в сторону, влево. Я выставил меч, как будто на нем плащ тореро, но когда механическое животное приблизилось почти вплотную, я не убрал его, как сделал бы это любой мастер корриды. Клинок вошел в лобовое стекло, как будто и не было его. Голова человека, сидевшего на переднем сидении подпрыгнула и полетела назад. Фонтан крови из агонизирующего тела залил салон, сделав предмет красный снаружи не менее красным изнутри. Машина пронеслась мимо, завиляла и врезалась в столб. Преодолевая тошноту, я бросился к ней. Водитель был жив, а запах крови невыносим. Человек застонал и пришел в себя.

– Кто твой хозяин? – спросил я, представив меч к его лицу. – Отвечай!

– Возьми меня, возьми, – потянулся ко мне парень и дебильно заулыбался. – Я хочу твоей ласки.

Несмотря на всю либеральность моих взглядов, предложение было весьма неожиданным.

– Говори, подонок, а то я укорочу тебя на вершок, – сказал я более дружелюбно, растянув губы в улыбке Прокруста.

– Да, да, – застонал парень, – Хочу, хочу. Сделай меня...

Кажется, нас обоих обуревали грешные желания, но у меня была индульгенция от самого Господа, да и любопытство грешок мелкий. Господи, если бы я мог... Я мог! Я МОГ! Скользнула в сторону черепная коробка, обнажая чужой, полный упакованных грехов и темных мыслей мозг. Не раздумывая, я нырнул в его недра. Тысячи, миллионы, миллиарды картин, воспоминаний, мыслей и другого ненужного хлама хранилось в мрачных отсеках чужого сознания. Я несся по лабиринтам пытаясь разыскать в наслоениях неразделимого единственно необходимое мне. Цель моя была куда более лучшим ориентиром, чем нить легкомысленной критской девицы. Я скользил сквозь чертоги чужого бытия и искал, искал... Стоп. Здесь. Это он. Знакомый разрез глаз, взгляд... Вот дом. Большой дом... а это... Боже. Невыносимая боль скрутила мое, почти растворившееся в чужом сознании Я. Прочь, быстрее прочь. Но мне не позволено, меня не отпускают жернова, схватившие край моей мысли. Титанические усилия, рвущаяся ткань рассудка и скрип... и пыль. Я выплюнут. Отпущен. Еще плохо соображая, я видел как медленно, сладостно насаживается на меч объект моего исследования. Глаза человека искрились счастьем, а на губах играла сладострастная улыбка. Через секунду он был мертв. "М-да, все-таки ему удалось достичь оргазма", – подумал я, обретая способность мыслить и действовать. Я увидел человека, идущего к машине, услышал стук, открывающихся окон. Ох, уж эти любопытные.

– Безобразие какое, – сказал я подошедшему человеку, быстро спрятав меч под полу плаща. – Набрались до неприличия... По пустой улице и в столб. Совсем люди без головы.

– Да-а, – протянул потрясенный мужчина, рассматривая обезглавленный труп.

– Где же полиция? – возмутился я, обеспокоено оглядываясь, и тут же альтруистически предложил: – Постойте здесь. Мне придется заняться этим.

Не дожидаясь ответа, я быстро пошел прочь.

В полицию я действительно позвонил, но только когда дошел до Метро.

– Дежурный слушает, – послышался бодрый мужской голос в убогой трубке телефона-автомата.

– Погибшие близ синагоги убили Эльдара Джабейли, – лаконично сообщил я о происшедшем и с силой ударил по отбойному рычагу.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ТЬМА СВЕТА

"Какой человек счастливее?

Тот, кто менее грешен.

Кто менее грешен?

Тот, кто строже придерживается закона богов

и больше сторонится закона дэвов.

Какой закон богов и какой закон дэвов?

Закон богов – добро, закон дэвов – зло".

Наставление Вузургмихра

Одно я знал твердо: жизнь моя никогда не станет прежней. Мой настоящий мир существовал – или его заставили существовать – по иным правилам. Но необходимо было время, чтобы понять их, заучить... Именно для этого я хотел хотя бы на мгновение обрести внутреннее равновесие, спокойствие, ощущение безопасности. Раньше, в другой, теперь невообразимо далекой и недоступной, жизни, мне удавалось забывать все читая. Я подошел к киоску, чтобы купить газету. На прилавке лежала только вчерашняя "Молодежка". Я взял ее, но неожиданно вспомнил, что у меня ни копейки – все осталось в пальто, в музее. В плаще, похищенном у Милы, ничего, кроме его женского фасона, мне обнаружить не удалось. Я с сожалением вернул газету обратно, в этот момент порыв ветра вырвал из окошка запах старых ломких бумаг. Я замер и не без наслаждения вдохнул его полной грудью. Моя комната всегда была завалена книгами, исписанными листами, изрезанным грифелем картоном. Покой и печаль гостили среди ее стен. Я оперся о прилавок, но мне показалось, что из окошка киоска пахнет уже не старыми газетами – тошнотворный запах крови сквозил из квадратного отверстия. В глазах потемнело. "Не время, – сказал я себе, Нет-нет, не сейчас..." Оттолкнувшись от отполированной доски, как пловец от бортика бассейна, я двинулся в сторону вокзала – в сложившейся ситуации электричка была единственно доступным транспортом.

У перрона стоял бузовнинский поезд. Вагон, в который я вошел, был почти пуст. Выбрав место с левой стороны, я сел на желтую деревянную скамейку. Послышалось шипение закрывающихся дверей. Поезд тронулся. Тепло. Чудесный дорожный уют. Я засыпал.

Зачем трясти, не надо трясти. Я открыл глаза. Мужчина в железнодорожной фуражке, с газетой в маленькой пухленькой ручке, безжалостно пытал мое плечо.

– Билет есть? – спросил он, добившись моего окончательного пробуждения.

"Будут высаживать", – решил я и мне стало ужасно жаль свою неприкаянную личность. "Гонимый всеми и везде", "Вечный скиталец", "Несчастный пилигрим", "Новый Агасфер" – сколько великолепных печальных эпитетов возникло в голове Тима Арского. Мне пронзительно захотелось, чтобы проверяющий оставил меня в покое, ушел и не возвращался никогда. Контролер качнулся и, пошатываясь, как пьяный, пошел прочь. Я был шокирован. На юге власть и деньги имеют равную цену и если кто-то не обличен первым, то он старается возместить недостаток вторым. Поэтому было странно, что контролер – маленький человек с маленькой зарплатой – так просто не использовал возможность удовлетворить две страсти. "Если такой добрый, то и газетку мог бы оставить", – возникло в моем обескураженном сознании. Контролер обернулся и быстро, почти бегом, бросился ко мне. Его мясистое, жирное лицо пылало, ярость горела в маленьких глазках. Я сжался в комок.

– Извините, это случайно не ваше? – спросил он тоненьким голоском кастрата, протягивая газету.

– Нет, – ответил я с опаской.

– Я так и думал, – сказал контролер удовлетворенно и, сунув мне газету, выбежал из вагона.

Итак, повелевать людьми я тоже могу. "Не всегда", – сказал кто-то у меня под ухом. Я оглянулся – вагон был абсолютно пуст. "Жаль, " ответил я пустоте, но она, видимо, к беседе расположена не была. Пожав плечами, я развернул газету. Она оказалась местной и к тому же государственной. Нефтяное название "Вышка" вызывало зэковские ассоциации и неприятные ощущения относительно возможных путей развития событий. Без всякого интереса я просмотрел официальную хронику, проглядел заметки о митингах, забастовках, межнациональных конфликтах и хотел уже было снова немного вздремнуть, когда на третьей странице, внизу мой взгляд наткнулся на заметку "МВД республики сообщает". Строки запрыгали у меня перед глазами. С трудом разбирая слова, я прочитал.

"Как сообщили нам в ОВД Насиминского района, вчера было совершено ограбление Музея Истории Республики. Злоумышленник, воспользовавшись аварией в электросети, выведшей из строя сигнализацию и освещение, похитил ценнейший экспонат, так называемый "Меч Митры", датируемый вторым веком до нашей эры. Как утверждают эксперты, "Меч Митры" (фотография внизу) может представлять значительный интерес для коллекционеров древностей за рубежом и мы, по всей видимости, имеем дело с ограблением на заказ. Заместитель начальника ОВД Мамедов Р.А. заверил нас, что правоохранительными органами приняты все меры, чтобы достояние Республики не покинуло ее территорию".

Хмыкнув, я внимательно посмотрел на фотографию. Боже мой, разве этот задрипанный, заржавленный кусок металла похож на мой меч?! Нет, что-то общее есть... рисунок на ножнах, форма, но не материал... Я откинул полу плаща. Чудесный серебристый металл без малейшего изъяна. Какое наслаждение сжимать оплетенную кожей рукоять! Какая радость – ощущать могущественную тяжесть клинка! Не в силах совладать с чувствами, охватившими меня, я прижал меч к груди. Из транса меня вывело шипение, подобное тому, что издает бенгальский огонь при горении. Передо мной плыл пылающий шарик, прочерчивая в плоскости, перпендикулярной полу, прямоугольник. Воздух промеж зыбких сторон геометрической фигуры загустел, приобретая коричневый оттенок, пока не превратился в дубовую, покрытую изощренной резьбой, дверь. Ошеломленный, я не мог сделать ни движения. Дверь дрогнула и со скрипом приоткрылась.

– Эскьюз ми, мей ай кам ин? – спросила, появившаяся в проеме голова.

– Что? – непонимающе спросил я.

– У, елки! – с досадой сказал человек, – Я прошу разрешения войти.

– Входите, – неуверенно предложил я. – Вы кто?

– Я Улисс. Улисс Брук, – представился вошедший, закрывая за собой дверь. Это был высокий, стройный молодой человек в голубых джинсах и яркой клетчатой рубахе. Широкий, кожаный ремень, стягивающий его талию, блистал множеством заклепок и надписей на неопределенном количестве иностранных языков. Мягкий хлопок отвлек меня от изучения удивительного гостя – дверь исчезла.

– Вот так всегда, – обречено сказал Улисс, оглядываясь вокруг. Где я нахожусь?

– В электричке, – не раздумывая, ответил я.

– Знаешь, родной, это я сам вижу. Ты больше ничего добавить не можешь?

– На юге...

– Юге?! Я эти синие очки... Ты случайно не Великий Оптик?

– Нет. Точно нет.

– Жаль, – вздохнул парень, усаживаясь рядом со мной. – Я так устал. Кстати, ты не очень удивился моему появлению. Бывали довольно прискорбные случаи.

– Я уже привык. Ко многому привык... Странно.

– Что?

– Ты когда-нибудь убивал?

– Убивал ли я? – переспросил мой попутчик. Он опустил голову, приложил руку ко лбу, провел пальцем по губам и изящно раскрыв ладонь, изображая известный театральный жест утонченной натуры, проговорил, – Вопрос не из простых. Может быть да, а может и нет. Мы только и делаем, что множим трупы. Мастерство трупообразования в нас от рождения.

– Что-то не понял, – пробормотал я растерянно.

– Да-да, – согласился Улисс, – большинство не понимают. А почему, собственно говоря, тебя интересует сей вопрос?

– Потому что я...

– Не стесняйся. К чему жеманство. Свои люди. Уже минут как пять знакомы – для меня, не скрою, срок значительный, поэтому давай, выкладывай. И потом, мы в поезде – люди всегда откровенничают под рельсовый аккомпанемент. Не делай из себя исключительную личность, все равно в финале – катафалк.

– Не делаю, – смущенно пробормотал я, – дело в том... дело в том... Я убил.

– Не слышу.

– Я убил! – крикнул я, что есть силы.

– Теперь другое дело. Личное местоимение "Я" и глагол "УБИВАТЬ" нельзя произносить без восклицательного знака в конце. Это такие значимые слова!

– Я убил. Убил двоих. Зарезал вот этой штукой, – я потряс мечом и бросил его на пол. Металл звякнул, застыл золотистой змеей у наших ног.

– Мне нравится этот звук, – признался Улисс.

– Мерзкий и отвратительный...

– Ну-ну, если убил ты, то нечего обвинять прекрасный образчик трупообразователя. Орудия убийства никогда не принуждают к убийству.

– Не принуждают, но побуждают. Когда держишь в руках огнестрельное оружие, хочется нажать на курок, нож – воткнуть во что-то, а меч...

– Отвлекся, милый, отвлекся. Ты убил. Что далее? Тебя мучает твой поступок?

– Не мучает. Мне страшно, – признался я, отведя взгляд от прозрачно-голубых глаз собеседника.

– Ты откровенен. Понимаю-понимаю. Ты боишься наказания. Эх, человек...

– Дело совсем не в этом, – оборвал я странного собеседника. Он удивленно посмотрел на меня, щелкнул ногтем по поясу, и, проведя пальцем по его кожаной поверхности, прочитал полу-стертую надпись:

– Есть чувства, которые грозят убить одинокого; если это им удается, они должны сами умереть! Но способен ли ты быть убийцею?

– О чем это? – раздраженно спросил я.

– В данном случае о твоем страхе. Так говорил несчастный Ницше, устами Заратустры.

– Причем здесь несчастный Ницше? Я боюсь себя. Я лучше думал о себе. Ведь никогда и представить себе не мог, что в состоянии хладнокровно освежевать человека. И ничего... Ничего... Где все эти интеллигентские мучения, рвотное отвращение. Где?