Текст книги "Преждевременный контакт (СИ)"

Автор книги: Вадим Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Глава 21

– Эрик сказал, что сам меня найдет, – с уверенностью в голосе произнес Марк. – Найдет, когда я ему понадоблюсь.

Он сидел у окна и смотрел на то, как светлое утро заливает улицу. Лужи начали подсыхать и нежные почки на еще мокрых деревьях стали набухать, греясь в лучах теплого апрельского солнца.

– И когда же это произойдет? – спросила Роза, – когда ты ему понадобишься?

– Может завтра, а может никогда, – ответил Марк. – Сейчас он нам нужен, не мы ему.

– И что ты ему скажешь?

– Спрошу.

– Что спросишь?

– Спрошу, зачем он сделал это со мной? Зачем показал, что все может быть по-другому? И почему исчез, оставив все так, как есть. Пусть ответит, отчего они до сих пор не помогли нам. Не дали то, что имеют, не научили. Они полагают, что мы не сумеем этим воспользоваться. Думают, что не справимся. Но это не решение! Нельзя ставить на нас крест! Нас выбросили как старую тряпку в мусорное ведро. От того, что Губер открыл мне иное, стало еще хуже. Это как плевок. Они – сверхлюди, сверхцивилизация, а мы, стало быть – недоцивилизация. Это как в древней Спарте слабых детей сбрасывали со скалы в пропасть. Выходит, мы эти слабые дети? Наша планета – пропасть? Не могу поверить.

– Успокойся, – негромко но требовательно сказала Роза. Она еще не отошла от эйфории, вызванной действием викодина. – Подумай лучше, как ты будешь жить дальше. Ты попал в очень неприятную историю и...

– Роза, – перебил ее Марк, – причем тут я! Причем тут моя история. Ты спрашиваешь, как я буду жить дальше? А я спрашиваю – как мы все будем теперь жить?! Лучше бы он и дальше собирал свою информацию и слушал свое начальство.

Роза вопросительно посмотрела на него.

– Так и есть! Послушал бы начальство и уже летел бы к своей Альфа-Центавре, или откуда он там! И мне было бы спокойней, и тебе, – он ударил ладонью по подоконнику. – А может уже летит...

Затем успокоился, показал головой в сторону перевязанной руки и спросил:

– Как?

– Нормально.

Роза лежала на кровати, и ее черные волосы волнами струились по подушке. Раненую руку она аккуратно положила перед собой. Остаток этой ночи девушка провела беспокойно. В полусне, в полудреме. Вчерашний день полностью измотал ее.

– Как я буду жить, – повторил ее слова Марк, – а как ты будешь жить? Ты попала в не менее неприятную ситуацию. Нет, не так. В бо-о-олее неприятную.

– Обычная самооборона, – возразила Роза, – так бывает.

– Угу, расскажи об этом убэшникам.

– И расскажу!

– Вот и расскажи!

Оба прыснули задорным смехом. Они были уставшие, разбитые измученные. Но в их глазах сверкали живые огоньки молодой энергии, будто и не было вовсе вчерашнего дня. Будто не было ни заброшенного цеха, ни убитого Витте, ни погони, ни простреленной руки, ни квартиры Лившица, ни двух часов беспокойного тяжелого сна.

– Можно было остаться и у Соломоныча, – сказал Марк.

– Нет, – возразила Роза, – там опасно.

– Почему? Ты ему не доверяешь?

– Я ему верю, но... – Роза встала с кровати. – Чутье. А здесь, в бабушкиной квартире, нас точно никто искать не будет.

Она повернулась спиной, и он увидел ее шею с выступающими позвонками под смуглой кожей. Такую нежную и до боли чуткую, что Марк оторопел. Эта картина никак не вязалась с образом "железной леди". Он подавил желание прикоснуться, ощутить пальцами всю нежность ее бархатной кожи, пахнущей мягким тонким ароматом чистоты и тепла.

"Какая она все-таки ранимая, – подумал он, – пытается казаться... пытается быть сильной. Готовит себя к любым испытаниям. Лучший полицейский прошлого года. И все же... такая ранимая".

Он сглотнул подступивший к горлу комок и опять отвернулся к окну, пытаясь скрыть не к месту нахлынувшую сентиментальность.

Ночью, как только Розе стало лучше, они ушли из квартиры Якова Соломоновича, тихо прикрыв за собой дверь. Два часа пешком добирались в спальные рабочие кварталы пригорода, и наконец, очутились в этой маленькой однокомнатной квартирке на первом этаже двухэтажного здания рядом с заброшенной шахтой. Даже не закрыв за собой дверь, замертво упали кто куда и тут же забылись тяжелым беспокойным сном. Так закончился тот долгий кошмарный день.

Утром первым проснулся Марк. Удивительно, но он вполне спокойно переносил отсутствие сигарет – его совершенно не тянуло курить. И кофе ему не хотелось тоже. Чувствовалась необъяснимая свобода. Он посмотрел в окно и увидел, как подсыхают лужи, как над их поверхностью образовывается пар и тонкими волнами поднимается в воздух. Как падают с веток капли утренней росы. Как выползают на оживающую землю муравьи и дождевые черви. Он слышал щебет птиц, и казалось, понимал его. Он снял очки и положил их на подоконник, теперь они были ему не нужны. Он видел все, даже то, как сквозь влажную почву чуть заметно пробиваются тонкие ростки зарождающейся жизни. Сквозь стекло он чувствовал запах этого нового бытия. Тонкий и сильный запах начала. Марк глубоко вдохнул его, и легкие наполнились силой.

Он посмотрел на людей, идущих по улице. Они спешили к станции скоростных вагонов, и он ясно слышал звуки их шагов, стук их каблуков по бетону, шорох их подошв. Люди шли, не оборачиваясь, и Марк слышал их разговоры, читал их мысли. Он уже умел это делать.

– Почему апостолы пошли за Иисусом? – спросил он, глядя в окно. – Может потому что, когда что-то знаешь, чувствуешь огромное желание поделиться этим знанием с другими?

Он повернулся к Розе и деловито сдвинул то, что должно было быть бровями.

– Вот и у меня такое. Не могу носить в себе это знание. Боюсь, оно так и останется бесполезным. Бессмысленным. А бесполезное знание – это уже незнание. Вот и двенадцать апостолов, прикоснувшись к знанию, не смогли жить как прежде. Поэтому понесли его в мир к людям. И я уже не могу жить как прежде.

– А ты на прежнего совсем и не похож, – улыбнулась Роза.

– Я пойду к людям, – твердо сказал он, не обращая внимания на ее улыбку.

– Ну-ну, – Роза еще больше растянулась в улыбке, – прямиком в Черную Башню.

Марк вздохнул и принялся снимать повязку с головы.

– Зачем? – спросила девушка.

– Чешется. Наконец-то стала приживаться проклятая синтетика.

Когда грязная повязка упала на подоконник, он яростно принялся чесать обеими руками рыжие островки на голове. Там, где начинал пробиваться редкий ежик волос.

– Не могу, – приговаривал он, неистово работая пальцами. – Не могу!

– Что не можешь?

– Ничего не могу! Понять не могу. Не знаю, что делать. Но точно знаю, нужно что-то делать. Обязательно!

– Делай-делай, – буркнула та.

Он прекратил чесаться, успокоился и сел.

– Надо идти к людям, – задумчиво сказал он, – просить их..., нет, заставить освободиться. Заставить раскрыть то, что есть у каждого из них. Но ведь они меня не послушают. Не услышат. Они слышат лишь голос диктора вечерних новостей, и еще ведущего телешоу "Вперед в будущее". Меня они не услышат.

Он нервно елозил бинт по подоконнику.

– Заперты собственным умишком. Но все может быть по-другому?

Он с надеждой посмотрел на Розу, словно та знает ответ.

– И многим помогли твои апостолы? – спросила девушка.

– Может быть, может быть...

Марк вдруг поднялся и поднял руку вверх.

– А может плюнуть на все и улететь? Полетишь со мной?

– Куда? – Роза замахала руками будто крыльями. – В окно?

Марк погрустнел, отвернулся и снова уставился в немытое стекло. Казалось, он был далеко отсюда, за гранью солнечного утра, где-то там, в другом мире.

– Марк очнись! – крикнула Роза, – подумай о себе. Мы в бегах. Ты это понимаешь? В бе-ега-ах! А ты о человечестве и о полетах.

Ей надоела его юношеская рефлексия.

– Пойду к людям, пойду к людям, – передразнила она, раздраженно дернув плечами, – сначала оживи.

Роза посмотрела на него внимательно и строго, как на ребенка, будто хотела передать взглядом все, что думает о его душевных метаниях, таких неуместных сейчас.

– Соберись, Марк, – приказала она, – иначе не быть тебе апостолом. Убэшникам все равно, апостол ты или бомж. Сгниешь в тюрьме, и я вместе с тобой.

– Ты опять меня спасешь, если что, – улыбнулся Марк.

– Значит так, – Роза сделала серьезный вид, – а теперь давай серьезно. Что мы имеем. С первого взгляда, конечно, все плохо, но мы же не в послевоенное время живем.

Она выпрямилась будто в строю.

– Есть закон, а мы – его представители. Поэтому выше нос. Первое, – Роза стала загибать пальцы, – ты жив – это факт. Второе, перед законом ты чист – это тоже факт. Третье, следовательно, ты должен ожить официально. Факт.

– А ты? Что делать с тобой?

– А что со мной? – Роза внимательно осмотрела себя со всех сторон. – Рука? Сказано же, до свадьбы заживет.

– Ты спец-службиста застрелила.

– Когда? – удивленно спросила девушка, подняв брови.

– Вчера, – передразнил ее Марк.

– Ты видел? Не видел. А кто видел? Может тот седой убэшник, который убил комиссара полиции? Он видел? Это он-то спец-службист? Да он бандит! Настоящий притом. А моя задача как представителя закона всегда применять оружие против бандитов без лишних слов и размышлений. Что я и сделала. И у меня это отлично получилось. Посмотрю я на них, когда они выдвинут против меня обвинение. Если выдвинут. Да меня еще наградят, вот увидишь! И еще. Тот седой сказал, что покойник ему самому не нравился.

Роза завелась и раскраснелась.

– Ладно-ладно, – рассмеялся Марк, – разошлась. Хотя... ты как всегда права. Стало быть, мне надо оживать?

– А что, всю жизнь здесь прятаться? Или улетишь на Луну или на Альфа-Центавру?

– Быть или не быть, вот в чем вопрос – театрально продекламировал Марк. – Согласен, будем быть!

Теперь они смеялись вместе.

– Я никак не могу к тебе привыкнуть, – сказала Роза, когда они перестали смеяться. – Понимаю, что это ты, но... хотя тебе даже идет. Шрамы как говорится... ну, сам знаешь.

Она вдруг смутилась.

– Не успокаивай, – с досадой в голосе произнес Марк, – тоже мне красавец. Как такое может украсить? Тогда и тебе идет простреленная рука.

– Не умничай! Когда на лице затянется, все будет по-другому, вот увидишь. Надо верить в лучшее. Но сейчас... жесть. Вот какой из тебя сейчас апостол? Посмотри на себя. Разве что апостол погорелого театра. Отлежишься здесь, отдохнешь, отъешься, приведешь себя в порядок. А там, глядишь, все само собой и наладится. Я как раз разузнаю, что и как. А потом будем тебя оживлять. Так что отлеживайся пока.

– Я что похож на медведя? – Марк попытался придать голосу командный тон. – Отлеживаться в берлоге не намерен. А вот ты обязательно должна отлежаться. Куда тебе сейчас с такой рукой. И потом, пока я не ожил, я – покойник. А вот ты...

– Марк! – не менее властным тоном выкрикнула Роза. – Ты в чьем доме находишься? К тому же сам сказал, тебе необходима моя помощь. Так вот, пока не придешь в себя, ухаживать за тобой буду я.

Она взяла подушку здоровой рукой и вдруг швырнула ее в Марка. Вот так просто, как в детстве.

– Ах, так! – весело прокричал тот, поднял упавшую на пол подушку и бросил обратно в Розу.

Импровизированный снаряд пролетел мимо и столкнул с полки вазу. Та вдребезги разбилась о пол. Ошарашенные оба, они округлили глаза и замерли на мгновение в ожидании, словно прямо сейчас в комнату войдет бабушка Розы и накажет их, лишив сладкого. Но никто естественно не вошел, и они заливисто расхохотались веселым звонким смехом.

Оба вели себя как дети. Не зло пререкались, перебивали друг друга и говорили с напускной значимостью. А внутри у каждого был трепет перед завтрашним днем, чувство опустошенности и одновременно наполненности. И огромное желание защитить друг друга от страдания и боли. Поэтому и подшучивали по-доброму над своими ранами, как солдаты после тяжелого боя подначивают друг друга, чтобы не завыть, не зарыдать, не застрелиться от безысходности. И каждый из них старался спрятать за напускным безразличием какое-то новое ощущение, неведомое ранее, непостижимое, но заставляющее светиться их глаза, несмотря на усталость, на боль, на чувство безнадежности. И такой симбиоз вполне понятного и осязаемого трепета вместе с еще новым неизвестным до сегодняшнего дня желанием волновал и будоражил их.

Они сидели в маленькой комнатке, и каждый хотел, чтобы эти минуты, проведенные рядом друг с другом, продолжались как можно дольше. Какая-то теплота заполнила пространство, и они купались в этой теплоте. И колкости, запускаемые друг в друга, лишь веселили. Все пережитое вчера осталось позади и было уже пережито. А что будет завтра – то будет завтра. Но сегодня, этим светлым солнечным утром, во всем мире были только они, и казалось, что все, в конце концов, разрешится наилучшим образом. По крайней мере, для них двоих. И то чувство, сейчас еще крохотное, только-только зарождающееся, а вместе с ним робко появляющееся ощущение счастья, скоро станут огромными как Вселенная, и заполнят собой весть мир и все вокруг. И все то плохое и непонятное, что окружает их сейчас – и злые убэшники, и добрые пришельцы, и все то страдание, и вся та боль, пришедшая не по их воле в их жизнь, останутся во вчерашнем дне, далеко за пределами этого утра, за пределами нового дня.

Они еще долго смеялись, задирали друг друга, по очереди угрожая подушкой, подшучивали друг над другом, наигранно обижались и тут же опять начинали смеяться.

И вдруг остановились и посмотрели друг на друга как-то по-новому, по иному, не так как раньше.

Глава 22

Генеральный прокурор Георгий Новак не находил себе места. С красным трясущимся лицом он сидел у стены, нервно стучал костяшками пальцев по соседнему стулу и то и дело поднимал руку прямо к носу, глядя на часы. Стрелки показывали ровно девять ноль-ноль, но его коннектофон безмолвствовал. Прокурор несколько раз трогал его в кармане пиджака, убеждаясь, что тот на месте, и один раз даже достал проверить, не выключен ли. Но аппарат был в порядке.

– Что дальше будет? – бормотал он, бегая мышиными глазками по лакированному полу морга. – Ай-ай-ай, как же теперь.

И тут раздался звонок. Прокурор вскочил, выхватил из кармана звенящий коннектофон и поднес его к уху.

– У аппарата! – по-солдафонски отчеканил он в трубку.

Затем выпрямился, приподнял подбородок и стал услужливо поддакивать, время от времени то округляя глаза, то сужая их до тонких ниточек-щелок. Его толстые щеки дрожали, как желе и, казалось, жили собственной жизнью.

– Да, так точно... понял, понял... так точно. Есть кое-что для вас...

Он сделался пурпурным, губы его затряслись, а ладони стали влажными.

– Сейчас не могу, – прокурор вдруг перешел на шепот, прикрывая трубку свободной рукой, – еще на службе. Да... с госпожой Грейс не говорил.

Затем опасливо посмотрел на дверь смотровой, повернулся к ней спиной и добавил в трубку:

– Буду... конечно, обязательно буду. До свидания.

Наконец он отключил аппарат и облегченно выдохнул. Немного отдышавшись и приведя себя в порядок, Георгий Новак поправил скомкавшийся на левой руке манжет, сделал глубокий вдох и зашел в смотровую. Он вошел как раз когда молодой эксперт в форменном накрахмаленном халате показывал председателю Управления Безопасности Агате Грейс маленькую блестящую пулю.

– Незарегистрированный Магнус-12. Видите своеобразную бороздку?

Он держал пулю двумя пальцами высоко над головой прямо перед ее лицом, и Агата напряженно вглядывалась в нее.

– Вот, держите, – эксперт протянул ей большую профессиональную лупу.

Агата взяла лупу и стала скрупулезно рассматривать через нее блестящий кусочек металла, внимательно слушая при этом комментарии эксперта.

– Такой след может оставить только срезанный ствол, – лаконичным лекторским тоном говорил тот. – Стволы среза́ли наемники в отрядах Сопротивления в самом конце войны.

Прокурор робко кашлянул в кулак. Агата оторвалась от своего занятия и повернулась к Новаку.

– Опаздываете, – упрекнула она, взглядом указав на настенные часы. На больших круглых больничных часах было девять ноль семь по среднеевропейскому времени.

– Простите, госпожа председатель. – Прокурор по-черепашьи втянул голову в узкие плечи.

Агата отдала эксперту лупу и сухо сказала:

– Спасибо. Результаты экспертизы завтра мне на стол.

И обращаясь уже к прокурору, добавила:

– Идемте за мной.

Из смотровой они вышли молча. Первой шла Агата. Она шла стремительно, уверенно, и большезадый коротышка Новак еле поспевал за ней.

"Позволяет себе опаздывать", – раздраженно думала она.

Этим утром нервы у нее были на пределе. Агата отлично знала, кто был обладателем незарегистрированного Магнуса с обрезанным стволом. Но играть в открытую пока не могла. Убийство ее штатного сотрудника ее же тайным агентом – это уже моветон. Здесь стоит проявить хитрость и смекалку, что она сразу же и сделала, вызвав прокурора Юго-Восточного Кластера на личную беседу.

"Этот Новак не самый худший вариант, – думала Агата, быстро выходя из здания морга. – Как для руководителя такого уровня он в меру исполнительный, в меру трусливый и в меру глупый. Другие значительно хуже".

Кадровый кризис в управленческих кругах Объединенных Территорий в последние годы стал настоящей проблемой. Агата терпеть не могла лизоблюдов, но среди чиновников среднего звена их становилось все больше и больше. Да и где взять других, когда общество тупеет на глазах. К начальственным высоким креслам все больше стали пробиваться подхалимы и приспособленцы. Как пауки в банке они сжирали друг друга, поднимаясь все выше по карьерной лестнице, и занимали кресла все весомее и значительнее. Доносы, наушничество, клевета в этой карьерной гонке партийной элиты Прогрессоров стали обычным делом.

Агата разбиралась в людях, поэтому доверять могла лишь некоторым, остальными умело манипулировала. Жадных, беспринципных карьеристов можно лишь запугать и купить, чередуя между собой эти два рычага влияния. Систему манипуляции кнута и пряника Агата усвоила хорошо.

Кто стоял за ночным происшествием она поняла еще утром, как только в дальнем тоннеле на окраине Мегаполис-Сити нашли тело Черного. Тогда она и вспомнила о прокуроре Новаке. Алекс подался в бега, и все же ему нужен был контакт со своим человеком в силовых структурах. И у него был такой человек. Именно Агата несколько лет назад сделала так, что этим человеком оказался услужливый самолюбивый толстячок – генеральный прокурор Юго-Восточного Кластера. Тот всегда выполнял ее поручения с таким боязливым рвением, что был рад любому ее заданию. И теперь она вынимала припрятанного в рукаве джокера, чтобы сыграть по-крупному. Прокурор был этим самым джокером. Сейчас она как никогда рассчитывала на него.

Когда они вышли из здания морга, Георгий отстал и чуть было не потерялся. Раскрасневшийся и запыхавшийся он еле-еле поспевал за ней.

– Мне нужен Алекс Деев, – сказала Агата через плечо. С подчиненными она всегда переходила к делу сразу, без прелюдий. – Не спрашивайте меня почему, но сейчас вы – единственная оставшаяся с ним связь. Вы скоро понадобитесь ему и уж поверьте, он, несомненно, выйдет на вас. Когда это произойдет, вы наберете меня. Вам все понятно, Георгий?

– Конечно, госпожа председатель, – прокурор закивал головой.

Она точно знала, рано или поздно Ал объявится. Ему обязательно понадобится информация, а единственный сейчас для него доступный источник в управленческих кругах – прокурор Георгий Новак.

– Так, теперь дальше, – сказала Агата, не сбавляя шага, – Что нового по розыску Губера?

– Комиссар Побединского отделения, которому поручено это дело, пропал.

– И что? – раздраженно спросила она. – Назначьте нового.

Агата знала, с такими как Новак нужно разговаривать жестко и чуть по-хамски. Они это любят.

– Уже назначили, но... – прокурор замялся.

Ему трудно было говорить на ходу. Казалось, вся его кровь прилила к лицу. Он задыхался, но Агата и не думала сбавлять ход.

– Так в чем дело? – спросила она.

– Дело в том... машину пропавшего Константина Витте... она три дня простояла на стоянке... перед зданием полиции. Фух... в общем, мы ее обыскали и...

– Ну, быстрее. Ближе к делу, господин прокурор.

– Вот, – он почти на бегу протянул ей небольшой сверток, – официально изъято при досмотре.

Агата, наконец-то, остановилась. За ней остановился и схватившийся за сердце прокурор. Она взяла протянутый сверток.

– Что это?

– Нашли под приборной доской, – еле выдавил из себя почти задохнувшийся Новак. – Это диктофон комиссара Витте. Советую прослушать.

Он порылся в кармане и протянул ей исписанный лист с печатями и подписями.

– А это заключение экспертизы. Голос на пленке принадлежит ефрейтору Розе Норман, которая пропала в один день с комиссаром.

***

– Откуда это, – еще раз переспросил Алекс.

Яков Соломонович молчал. Он лихорадочно перебирал варианты ответов, но ничего путного не приходило на ум.

– Э... это... пуля, – наконец выдавил из себя мед-эксперт и заискивающе посмотрел Алексу в глаза.

– Неужели? – съязвил блондин.

Он зло посмотрел на притихшего хозяина квартиры и взял пулю двумя пальцами с ладони. Затем, поднес ее к окну, повертел перед глазами и произнес тоном знатока:

– Я бы даже сказал, не просто пуля, а очень интересная пуля.

Яков Соломонович отвернулся. Вчера ночью он был настолько разбит, выжат морально и физически, что не смог убрать следы всех своих, так сказать "непредвиденных операций". Был не в состоянии подумать о последствиях.

– ...именно очень интересная... – продолжал тем временем Алекс. – Может, вы и не знаете, уважаемый Яков Соломонович, но это пуля от патрона 9×19мм Парабеллум. Как раз от того патрона, который подходит только к пистолету Глок-43. Хороший пистолет и хороший патрон. И все бы ничего, если бы не одно но...

Лившиц уже догадался, куда клонит блондин. Алекс взял его руку, разогнул дрожащие пальцы, положил пулю на раскрытую ладонь и продолжил:

– Все бы ничего, дорогой мой друг, если бы не одна деталь – и этот пистолет, и этот патрон вот уже семь лет используется исключительно сотрудниками Управления Безопасности.

Ноги старого еврея подкосились, и он медленно опустился на кушетку.

"Так я и думал, – по спине пробежал холодок. – Значит все-таки в Розу стреляли убэшники".

Он смотрел на пулю, лежащую прямо перед ним на его раскрытой ладони и тихо шептал:

– Бедная девочка, бедная девочка...

Алекс отошел от окна и сел на подлокотник старого кресла. В углу, на продавленном сидении лежал томик Кинга, а на нем ясно проступали следы от зубов. Полукруглая дуга прикуса была настолько четкой, что ямочки, оставленные чьими-то зубами, были различимы даже невооруженным глазом. Алекс нагнулся и увидел стоящий под кушеткой красный от крови таз, а возле него комок окровавленного бинта.

– Вы понимаете, в какую историю вляпались? – спросил Алекс, двумя пальцами поднимая с пола бинт.

– Понимаю, – пожал плечами Лившиц. Он стоял, низко опустив голову, как нашкодивший школьник и нервно теребил пальцами концы своего халата.

Алекс бросил бинт в таз и аккуратно положил туда же томик Кинга.

– Я мог бы конечно все это использовать, но... – он немного помолчал и добавил, указывая на свой забинтованный живот, – но я сам не в лучшем положении. Это если честно. Я хочу быть с вами именно честным и хочу, чтобы вы отвечали мне тем же. Сейчас я еще пока не знаю всего, что произошло, но пересекаться с УБ мне сейчас не с руки. Кстати, как и вам. Поэтому мой ночной визит должен остаться строго между нами. Это понятно?

Яков Соломонович кивнул.

– Дальше, что касается вашей домашней врачебной практики...

– Это было всего лишь раз, – сбивчиво прошептал Лившиц.

– Мне не важно, чем вы тут занимаетесь, но не каждый день из чьего-то тела вынимают боевую пулю, выпущенную сотрудником УБ из служебного оружия. Это понятно?

Яков Соломонович опять кивнул.

– Я не могу так это оставить, – блондин ткнул пальцем в сторону таза, – и поэтому сейчас вы мне все расскажете. А там посмотрим, что с этим делать...

– Да-да, конечно, – кивнул в третий раз Яков Соломонович, – куда же я...

Он замолчал, собираясь с мыслями.

– Ближе к делу, доктор, – приказал Алекс.

– С чего же начать, – Лившиц вытер пот со лба, – вчера, сразу после вас, здесь была одна девушка...

Алекс удивленно хмыкнул.

– Так вот, – уже немного уверенней произнес Яков Соломонович, – вчера после вас здесь была одна девушка. Я не знаю, что произошло, но... ей нужна была медицинская помощь. Так же как и вам, кстати.

– Не отвлекайтесь, – строго перебил Алекс, – только по делу.

– Да, конечно. Вчера задавать ей вопросы у меня не было ни времени, ни сил. Да и желания особо не было. Меньше знаешь – лучше спишь, так, кажется... Да и какие вопросы? Она ефрейтор полиции, и мало ли что могло случиться на дежурстве. Может по службе... задержание, погоня... может как раз рядом с моим домом... хотя...

Он сам не верил во все эти "может".

– К тому же я врач, – попытался повысить голос Лившиц. – Я просто обязан оказать первую помощь даже если пациент...

Он запнулся, не найдя подходящего слова.

– Я вас ни в чем не обвиняю, – сказал Алекс. – Все обвинения вам предоставят в Черной Башне.

Услышав это, Яков Соломонович сник.

"Черная Башня, – думал он, вздрагивая. – Это страшное слово".

Он сидел, низко опустив голову, и всем своим дряхлым телом вжался в такую же старую, как и он сам, кушетку. На Лившица было жалко смотреть. Он был бледен, губы дрожали. Его всегда сковывал необъяснимый животный страх при упоминании этого ведомства. Ведь он ничего плохого, ничего антигосударственного не сделал и никогда не делал. Но стоило ему представить перед глазами Черную Башню, как страх, поднимаясь из глубин подсознания, приводил тело в необъяснимый ступор, сковывая руки, ноги, мысли.

– Да-да, конечно, – в который раз повторил он, опустив голову еще ниже.

– Успокойтесь, – сказал Алекс, – с вами ничего не произойдет, если вы будете со мной откровенны. Продолжайте.

Яков Соломонович глубоко вздохнул, взял себя в руки и немного запинаясь продолжил:

– Вчера, сразу после вас, здесь была Роза Норман, ефрейтор полиции Побединского отделения. Того, в котором имею честь служить и я. Так вот, у нее была прострелена рука. Рана простая, ничего не задето, пуля застряла в мягких тканях... Я не спрашивал ее, что случилось. Я лишь вынул пулю и оставил их здесь...

– Их?

– Она была со спутником. Такой тоже весь перебинтованный, но... медицинская помощь ему не требовалась. Вид у него странный. Вот только сейчас, вспоминая его лицо, я думаю, что он только-только после пластической операции. Пересаженная кожа уж очень похожа на синтетическую. Но к чему такая пересадка? Подобные операции делают либо при раке кожи, либо при ожогах с третьей степени и выше...

Яков Соломонович вдруг замолчал и задумался. Он опять вспомнил глаза незнакомца. Такой до боли знакомый взгляд...

– Неужели? – онемевшими губами прошептал он. – Неужели такое может быть? Нет-нет...

Он судорожно замахал руками.

– О чем вы? – насторожился Алекс, – Яков Соломонович, что с вами?

Лившиц вскочил так, словно невидимая пружина вытолкнула его вверх.

– Этого не может быть, – повторял он трясущимися губами.

Алекс схватил его за локоть и силой усадил обратно на кушетку.

– Успокойтесь! – приказал он. – Держите себя в руках!

Яков Соломонович смотрел на него влажными от слез глазами, снизу вверх как собака на хозяина и еле слышно прошептал:

– Это был... Марк Кариди.