Текст книги "Мечта"

Автор книги: В. Виджани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА 13
Цугцванг

Она лежала рядом с ним поверх одеяла, отвернувшись и закрыв руками лицо, словно готовилась разрыдаться. Она была неплохо сложена… в целом, неплохо. Если присмотреться, пожалуй, излишне спортивна. Когда она надевала облегающее платье без рукавов, в глаза бросались скульптурный рельеф предплечий и перекачанная спина.

Они встречались около двух лет, а вне этой спальни – от силы раз десять. Последнее время она активно старалась вытащить его из будничной рутины, приглашая заранее к ужину, на котором вдруг оказывались подруга детства или сокурсник. Его тяготило присутствие чужих людей. Он маялся, не зная, о чем говорить. Она льнула к нему, демонстрируя «чувства». Очевидно, ей хотелось побыть с ним на людях, пережить период ухаживаний, перерастающих в нечто большее. Он не был сторонником ролевых игр и мог обойтись без всех этих глупостей. Его устраивала некоторая ее отчужденность, даже сухость. Он был благодарен ей за расстояние, которое она негласно соблюдала. Поэтому всячески избегал попытки сблизиться духовно, подозревая скорое разочарование. Так проще – отменный секс и ровное, позитивное отношение друг к другу, – чего еще желать?

Сегодня она злилась на него, а он недоумевал – с чего бы? Только что со всей страстью отдавалась ему, переходя границы их обычного секса… Он покосился на нее, отметив и затянувшееся молчание, и напряженную влажную спину. Не хватало еще стать свидетелем женской истерики. Его передернуло.

Ладно, решил он, бессмысленно копаться в чужой душе – все равно ничего там не обнаружишь, успокоится – сама расскажет.

Он приподнял голову, рассматривая на груди свежие царапины. Самая длинная пересекала шрам от старого ранения и кровила. Он вздохнул и прикрыл глаза. Вставать было лень.

– Не надо меня рассматривать… – Она тоже перевернулась на спину и зло добавила: – Ты всегда смотришь на меня оценивающе. Это потому что нет любви!

Он не счел нужным отвечать – все равно ни к чему хорошему не приведет.

Она неожиданно повернулась и прижалась к нему всем телом.

– Я встретила другого мужчину… – Ее била дрожь.

– Поздравляю, Ты молодец. – Ну, вот и объяснение. Осталось встать и уйти, не потеряв лица.

Горько усмехнувшись, она спросила:

– Это все, что ты можешь сказать?

Он растопырил пальцы и, приложив их к голове, изобразил ветвистые рога:

– Я – олень. Или лось. Могу тебя забодать от радости. – Через полчаса он забудет об этом досадном инциденте.

Она отодвинулась:

– Перестань. Я еще не спала с ним.

Он нехорошо улыбнулся и сел на кровати:

– Могла бы подождать.

– В смысле?

– В смысле – нашла время для признаний. Могла бы и подождать, пока я трусы надену…

Царапина опять закровила. Надо бы в душ, но ему хотелось поскорее уйти. Он застегивал рубашку и сожалел, что ее придется выбросить – кровь от царапины испачкала ткань.

– Ты все равно на мне не женишься.

Он пожал плечами:

– Можно подумать, ты горишь желанием выйти за меня.

– Горю! – неожиданно призналась она. – Представь себе! Хочешь, скажу, сколько раз ты назвал меня по имени? Он снова пожал плечами. У нее было дурацкое пафосное имя, совсем не подходящее образу биатлонистки-общественницы.

– Тринадцать, скотина ты чертова. Это много или мало за два-то года? Кто я тебе? Так, потрахались и разбежались… Меня спрашивают… – Она схватила подушку и уткнулась в нее.

– Остынь. – Ему стало душно.

– Я хочу быть с тобой везде! – Подушка полетела на пол. – Везде, понимаешь?! На улице, в магазине, на дне рождения подруги… Ты, ты…

У нее покраснели уши. Еще бы! – подумал он. Не привыкла проигрывать, а тут «главный приз» ускользает.

– Ты женат на собственном отце! Бред. Трагикомедия дешевая!

Он усмехнулся. Что-то подобное ему уже приходилось слышать. К горлу подкатила муть. Он ждал от себя злости, но ничего подобного не было.

– Почему ты мне не веришь? – Она тяжело вздохнула. – Почему ты думаешь, что нужен только своему отцу? Ты даже не представляешь, КАК это быть одной… и КАК я скучаю.

Он перебил ее:

– Так скучаешь, что другого нашла? – Он рывком застегнул молнию на джинсах. – Послушай… тебе нужен не я. Тебе нужен кубок, первое место… Красивый блестящий кубок… Не подменяй понятия и… не грузи меня. Наконец она заплакала:

– Я… больше не могу так… Давай обсудим…

– Не унижайся. Мне пора идти. Извини.

Он надел пиджак и, достав из кармана ключи, бросил их на кровать.

– Почему?.. Андрей! Подожди…

Он был уже на пороге, когда она закричала, срываясь на хрип:

– Ну и убирайся к черту! Вали к своему папаше. Запомни… инвалиды – жестокие и эгоистичные… Он лишит тебя всего… Слышишь… всего!

Он вышел из квартиры, мягко захлопнув дверь.

Ему нужно было заехать в аптеку, а потом в магазин.

@

Андрей вытащил из багажника тяжелые неудобные пакеты и направился к дому. У подъезда на лавочке восседала Надежда Васильевна, или попросту «теть Надь», главный дворовый соглядатай. Увидев его, она приподнялась и приветственно махнула рукой.

– Доложите обстановку, товарищ фельдмаршал! – подмигнул ей Андрей.

– Ой, гляди-ка, подколол! И не стыдно тебе? – Тетя Надя кокетливо повела плечами.

– Да ладно тебе, теть Надь, угощайся… – Андрей присел рядом и достал из пакета яблоко. – Ты чего обиделась? Я ж по-дружески.

Покраснев от оказанного внимания, Надежда Васильевна рассмеялась:

– Как же, обиделась… не дождёсси. Ты, змей, не вводи меня в соблазн. Эх, где мои семнадцать лет! Я бы тебя окрутила, и глазом бы моргнуть не успел! – Она обтерла яблоко подолом юбки и, надкусив, сморщилась: – Твердое какое! Последний зуб сломаю, будешь мне, Андрюшка, беззубой, жевать на старости лет.

– Договорились. – Он кивнул. – Но ты постарей сначала. Ну, рассказывай, какие новости!

– Ой, скукотища у нас. – Старушка махнула рукой. – Как будто всех ботаников специально в одном месте поселили. Вапще никакого драйва!

– Добрый вечер, Надежда! – В окне показалась голова отца. – Сынок, ты чего домой не идешь?

– Соскучился, Володь? А ты меня замуж возьми! Будет тебе ежедневное веселье.

– Спасибо, Надежда! Я еще пожить хочу… – засмеялся отец.

– Ладно, пойду я. – Андрей поднялся.

– Слышь, чего скажу… – зашептала соседка. – Тута, пока тебя не было, твоя, ну, которая бывшая, приходила. Потопталась, значить, и сгинула…

– Мои все дома, теть Надь, – заговорщицки шепнул Андрей и улыбнулся.

@

Отец сидел и смотрел на шахматную доску.

– Тааак… – прервал его раздумья Андрей. – Ну и кто будет посуду мыть?

– Ты, конечно. – Отец хитро улыбнулся и довольно потер руки. – Цугцванг! Вот тебе и посуда.

Раздвинув занавески, Андрей сел на подоконник. Вечер размыл очертания детской площадки, по которой все еще носились ребятишки.

– А почему не ты, пап? – Он глубоко затянулся сигаретой.

– Потому что ты младше и почти проиграл.

– Э, нет, так не пойдет, «почти» не считается! Раз «ничья», вместе мыть будем. А то поглядите-ка на этого дембеля! Ты мне тут дедовщину не устраивай.

– Ладно, ладно! – Отец шутливо поднял руки. – Я бы и на бабавщину согласился.

– Эх ты… готов стать подкаблучником из-за пары грязных тарелок! – Андрей соскочил с подоконника, подошел к раковине, делано вздохнул и принялся за мытье.

– Андрюш, я вот что хотел сказать… – начал отец и осекся.

– Что?

– Понимаешь, я общаюсь с людьми из Дома инвалидов.

– Та-а-ак… – ополаскивая последнюю чашку, протянул Андрей.

– Ну вот… они очень довольны своим положением… – с воодушевлением продолжил отец. – Мне тут женщина одна написала – живут, говорит, как одна большая семья.

Андрей вытер руки полотенцем, сел за стол и заглянул в глаза отцу. Опять вспомнилась мать, молодая, крепкая, полногрудая, с блестящими глазами и толстой косой, уложенной венцом вокруг головы. После нескольких неудачных попыток устроить свою личную жизнь она привела «дядю Володю»… В тот день он проснулся от аромата сдобы и яблок. Мать возилась на кухне, гремя противнями. Это было удивительно – готовила она редко… вернее, так, чтобы пироги печь, – такого он не помнил, разве когда умерла их соседка, мать напекла пару мисок.

Он, конечно, поинтересовался, «в честь какого это праздника готовится застолье», и мать, покраснев, объявила, что женятся они с дядей Володей и что теперь в их жизни все будет путем. Он тогда не понял, зачем жениться, если дядя Володя и так у них живет… Но мать строго заметила, что ничего-то он в жизни не понимает, мал еще, и что теперь она мужняя жена, а у него есть папка.

После свадьбы, когда гости разошлись и они остались наедине с дядей Володей, ни с того ни с сего Андрей вдруг спросил:

– Ну и как мне теперь тебя называть?

– Папой! – запросто ответил тот. – Ты теперь будешь Андрей Владимирович Летов, не возражаешь?

Вместо ответа он отвел глаза, пробурчав «посмотрим». Между ними всякое бывало, а все равно, какой бы ни была обида, поразмыслив, Андрей приходил к выводу, что батя, как ни крути, прав.

– Ты о чем, сынок, задумался?

– Да так… – Он пожал плечами.

Отец положил руки на стол. Он всегда клал руки именно так, когда хотел сказать что-то важное.

– Тебе нужна семья. Настоящая.

– Ты и есть моя семья. Разве я плохо о тебе забочусь? Хочешь, буду возить тебя в этот Дом инвалидов по выходным?

– Я не вижу рядом с тобой женщину. – Отец провел ладонью по столу. – Неправильно это. В твоем разводе виноват я. И не спорь!

Андрей поморщился:

– Глупости. Она выходила за меня, прекрасно понимая, что ее ждет. Она пришла в нашу семью с широко открытыми глазами, прекрасно видела все. – Он перевернул шахматную доску и аккуратно сложил в нее фигурки. – Я не монах. У меня есть женщина… женщины…

– Я не это имел в виду! – Старик разволновался.

– Да знаю, бать, – перебил его Андрей, – просто не встретил ту, кого захотел бы привести в наш дом. И хватит об этом. Всё. Тема закрыта. – Он бережно взял в руки доску и провел пальцем по царапинам. – Сколько им?

– Твоя мать подарила мне их двадцать пять лет назад. Отец всегда говорил о матери с волнением. Столько лет прошло, а он все еще любил ее. За что, спрашивается? Не задумываясь, бросил свою жизнь к ее ногам. А стоило ли?

– Я разговаривал вчера с мамой… Она… передавала тебе привет, – произнес Андрей замороженным голосом.

– Не передавала, – грустно улыбнулся отец.

– Не передавала. – Вздохнув, Андрей аккуратно положил доску на стол.

ГЛАВА 14
Моя прекрасная амнезия

Теперь каждое утро ко мне приходил старенький врач, уверявший, что «посттравматическая ретроградная амнезия – явление временное и все вернется на круги своя». Он был похож на сказочного гномика – невысокий, крепенький, круглые очочки, аккуратная бородка, теплые сухие ладошки и мягкий глуховатый голос. Каждый раз он приносил с собой какую-нибудь вещицу, и наша беседа вертелась вокруг нее. Этого не объяснить, но память с его помощью становилась податливой, как пластилин. Например, он показывал мне карандаш и просил закрыть глаза. Через некоторое время я, захлебываясь, рассказывала, когда и при каких обстоятельствах начала рисовать – что именно и даже на чем. Или другой раз – футляр от фотокамеры. Стоило мне взять его в руку, как память обрушила целую череду картинок: фотосессии, натура, пленэры… и еще какие-то знакомые лица. Я не могла вспомнить всех сразу, но если концентрировалась на ком-то, то обязательно вспоминала. После наших встреч я уставала и проваливалась в сон. Это состояние было похоже на усталость после тяжелого, но результативного дня.

В одну из таких встреч я вспомнила про свою мечту, про то, как по дороге к ней я разбилась…

Что есть счастье? Может быть, это собранная из крохотных пазлов мозаика или всего лишь минутное ощущение чего-то важного в жизни, принесшего наслаждение или тихую ласковую радость?.. Мне для счастья не хватало самую малость – крохотного пазла, живого, крикливого и такого долгожданного. Это ведь совсем немного. Совсем… Остального у меня было в избытке – любовь, работа, дом, призвание и даже признание… пусть в узком кругу, но мне вполне хватало и этого… Во мне не было алчности и честолюбия. Я умела довольствоваться тем, что есть. Скрупулезно собирая драгоценные пазлы, словно они были из хрупкого стекла, я аккуратно выкладывала причудливую мозаику на своем персональном поле. И вот теперь недоставало одного, самого главного. Это убивало, лишая мое существование всякого смысла.

@

Я летела параллельно земле в абсолютно пустом пространстве, размышляя о своей печальной участи. Но это была не та печаль, наполненная раздумьями о бренности бытия и одиночества. Нет… я находилась в стерильной, медицинской пустоте, созданной барбитуратом. Ощущение, будто меня специально лишают сил, отправляя в прошлое, чтобы я не смогла изменить его или остаться там.

Где-то надо мной плывет спокойный голос, направляя траекторию моего движения. Полет мой закончился, и я вдруг обнаруживаю себя, счастливую и смеющуюся, у своего дома… Раннее ветреное утро. Из подъезда выходит Артур с двумя саквояжами и направляется к нашей машине. Я любуюсь им, придерживая плащ на выпирающем животе. Артур бросает сумки на заднее сиденье и открывает переднюю дверь. Я сажусь и сразу пытаюсь пристегнуться, но наша малышка вздумала поиграть.

– Я пересяду назад? – с сожалением спрашиваю мужа. Он удерживает меня поцелуями и плаксивыми рожицами… Улыбаюсь и остаюсь рядом с ним.

Мы едем по сонному московскому центру в сторону Ленинградского шоссе. К вечеру мы должны прибыть в Петербург, а утром встреча со знаменитым французским галерейщиком и меценатом. Приглашение последовало после публикации моих работ в нескольких солидных каталогах. Завтра мы договоримся об организации моей первой персональной выставки. Завтра свершится моя первая большая мечта!

Артур тоже чувствует свою причастность… и потому волнуется не меньше. Я, он и маленькая жизнь, теплящаяся у меня под сердцем, летим навстречу нашей мечте. Мы беззаботно болтаем, радуясь новому утру, солнцу и нашей любви…

Артур открывает окна, и сладкий осенний ветер врывается в салон, вороша какие-то бумаги на передней панели. Они разлетаются… мы смеемся… Неожиданно Артур кричит в окно:

– Вперед, к сытой и богатой жизни… Эй вы, слышите! Пока вы возитесь в своей никчемной серой бытовухе… моя Дарецкая… моя любовь…

Он не успевает договорить, потому что я протягиваю руку и прикрываю ему рот. Он хватает губами мои пальцы и начинает целовать.

– Кстати, а почему Дарецкая? – Он морщится. – Почему ты не взяла мою фамилию?

Мы смотрим друг на друга и, шумно вздыхая, хором проговариваем по слогам:

– Я папе обещала…

– Но его давно нет! – начинает возмущаться Артур. – Нет! Как ты не можешь это понять? И еще твоя вечно недовольная мама… я бы утер ей нос. За что она меня так ненавидит, Дарецкая? Что я ей сделал?

– Перестань, пожалуйста, – возражаю я. – Мама строгая… она такой человек. Ей досталось…

– Нет, Дарецкая, ты мне объясни, почему твоя мама, проживая в Питере, не пригласила нас к себе домой? Почему мы с ней должны встречаться в ресторане? Почему я должен заказывать номер в гостинице? М-м-м?

Я пожимаю плечами:

– Видимо, маме так удобно.

– Да нет, Дарецкая, все совсем не так… ты опять все придумала. – Он смеется сухим нехорошим смешком. – Она не может смириться с тем, что ты вышла за меня замуж.

– Ты преувеличиваешь, дорогой! – Я пытаюсь его успокоить, но моего мужа не остановить.

– А может быть, это обыкновенная женская зависть? А?

– Перестань! – Я хмурюсь и отворачиваюсь. Ветер бьет по глазам, играя волосами и воротником плаща.

– Ну, хорошо, – он начинает говорить так громко, будто моя мама может его услышать, – ну, хорошо. В ресторане так в ресторане! Заодно покажем ей нашу новую машину. Пусть посмотрит, что мы тоже чего-то стоим в этой жизни. Артур закрывает окна и увеличивает скорость.

– Пожалуйста, не надо так быстро, – прошу я его, вновь пытаясь пристегнуться, – мы никуда не опаздываем.

– Разве я похож на черепаху? Как думаешь, Дарецкая?

– Ты же знаешь, в моем положении нельзя волноваться! Пожалуйста! – почти умоляю я.

Кажется, он меня не слышит. Стрелка спидометра ложится на предпоследнюю цифру. Обочина смазывается в сплошную пеструю ленту.

– Ты волнуешься из-за подписания контракта. Наконец-то мы станем по-настоящему богаты, а ты не готова к этому.

Я удивляюсь:

– Мы и сейчас не бедно живем… Разве ты не счастлив?

– Скажи, когда ты меня сделаешь своим партнером? Ты скоро родишь и не сможешь работать…

– Не подумала об этом… прости. – Я пожимаю плечами и улыбаюсь – моя крошка опять пытается обратить на себя внимание.

Поглаживаю живот, и она успокаивается.

Спрашиваю о самом главном:

– Как мы ее назовем?

Он довольно улыбается:

– Я думал об этом.

У меня замирает сердце. Хочется, чтобы он назвал имя, которое вертится у меня на языке. И поэтому в нетерпении спрашиваю:

– Правда? Скажи быстрее!

Он медлит, и я прижимаюсь к его плечу, заглядывая в глаза.

– А плюс Е, – отчетливо произносит мой муж.

– Как? – Я в изумлении отстраняюсь от него. – Ты о чем? Он повторяет странную формулу, удивляясь моей непонятливости:

– А плюс Е. Что, не понятно? Начальные буквы наших имен. Артур плюс Ева. Можно наоборот, если хочешь, но звучать будет не так красиво. Чем тебе не название? Мне становится не по себе… Я смотрю вперед и вижу красный круг светофора… он приближается с чудовищной скоростью и в конце концов становится гигантским… и тогда я начинаю кричать:

– Кра-а-а-а… А-а-а-а-а!

@

Красный свет. Темная комната. Проявление пленки. Карточки разных размеров, плавающие в ванночке… Я погружаюсь все глубже и глубже в воспоминания.

@

Меня будит назойливое жужжание сотового. Спросонья сую руку под подушку. На дисплее фотография двадцатипятилетней мамы, удивительно похожей на юную Натали Портман. Она сухо здоровается и просит открыть дверь. Рядом, уткнувшись носом в подушку, посапывает Артур. Кучерявая макушка золотится в полоске света, проникшего сквозь едва задернутые шторы. Наконец до меня доходит суть происходящего – я напрочь забыла о ее приезде и теперь получу хорошую взбучку. И поделом. Мое дикое нечленораздельное восклицание будит златогривого херувима. Он натягивает на голову одеяло и отворачивается.

– Ну пожалуйста, проснись, – скулю я.

– Что случилось? – бормочет мой прекрасный принц и по совместительству муж.

– Мама! У двери!

Кричалка действует, как ожог. Он вскакивает и, морщась, бежит в ванную.

Она входит в прихожую, бледная и прекрасная леди По. За ней шлейфом тянется тонкий аромат Delice. Чуть постаревшая Натали позволяет себя обнять, одновременно выскальзывая из легкого соболиного манто. Шубка остается у меня в руках, а она входит в комнату и достает из сумочки сафьяновый коробок.

– Это тебе, дорогая! – Судя по вступлению, мама раздражена. – Прости, не поздравила с днем рождения, но получить подарок никогда не поздно, верно?

Я растерянно улыбаюсь, благодарю, одновременно раскладывая соболей на кушетке. Она примеряет маски, выбирая печально ностальгирующую. Затем, искоса взглянув на себя в зеркало, понимает, что ошиблась. На секунду теряется, а затем, улыбаясь, нежно треплет меня по щеке. Я научилась читать ее, и мне нравится эта «книга» без начала и конца. Принимаю ее ласки с удовольствием – жмурюсь, тянусь к ней, пытаясь прижаться. Недоступная Натали отстраняется, думая, как бы не испортить «естественный» макияж и не растрепать идеальное каре. Совсем как в детстве. Сахарная идиллия рассыпается на миллиарды песочных крупинок – в дверном проеме возникает сияющий и надушенный Артур, живая картинка из дорогого глянца. Полы его халата полыхают драконьими шеями и языками.

– Ой, здрасьте! – хрипло приветствует свою «великую» тещу херувим. – Как добрались?

Он принимает позу доброго самаритянина, но ее не проведешь. Мгновенно превратившись в леди По, она игнорирует вопрос и, многозначительно вскинув длинную бровь, бросает замечание:

– Уже день, Артур. Почему вы встречаете меня в таком виде?

– Я у себя дома, – дерзит остолбеневший от «беспрецедентной наглости» принц и ретируется в спальню…

– Неужели?! – Этот вопрос торжествующая Натали адресует уже мне.

Ненавижу колкости и подначки близких. Боюсь семейных драм и скандалов. И все оттого, что не обучена достойно выходить из подобных ситуаций. Это конечно же бабушкин промах. Поэтому старательно сглаживаю неловкость, предлагая ей кофе по-венски и шоколадные крекеры.

– Не беспокойся, я ненадолго… и совсем не устала. Через час конференция. Кажется, я тебе говорила… – Она задумчиво смотрит на часы и, встрепенувшись, проявляет запоздалый интерес: – Ну, расскажи о себе.

В последнее время наше общение приняло форму бесконечной мыльной оперы с плохими диалогами и отвратительной режиссурой. Мы упрямо не замечаем факта превращения наших отношений в громоздкие неуклюжие торосы, и с каждым разом их становится больше. Я ведь тоже умею так общаться – светски, поверхностно, не вникая в детали. Поэтому, слегка касаясь ее руки, нежно шепчу:

– У нас все хорошо, мам.

Она вновь оглядывает гостиную. Взгляд ее останавливается на кресле, которое я когда-то неосторожно обещала отдать на реставрацию.

– Вижу, здесь ничего не изменилось. – Глаза ее затуманиваются, она гладит потертый подлокотник. – Помню, как я, совсем крохой, сидела на нем, представляя себя королевой… подумать только, это был мой трон.

Вся эта нелепейшая игра невыносима! Я не выдерживаю и, улыбаясь, показываю на живот:

– Изменилось, мам. Здесь вновь поселилось счастье. Она пристально смотрит на меня и наконец обнимает. Я начинаю плакать…

@

– Не надо плакать, деточка. – Добрый крепыш берет меня за руку. – Все образуется.

– Мама, – шепчу я, глотая слезы, – я соскучилась, доктор…

– Так позвоните ей… В чем же дело? – Старичок хватает с тумбочки телефон и подает мне.

Но я отстраняю его руку:

– Она не звонит. Артур наверняка ей сообщил… – На глаза наворачиваются слезы.

– Не нужно гадать, – настаивает доктор, – звоните сейчас же!

@

Мама появилась в больнице к вечеру. Я никогда не видела ее в таком состоянии. Она была вне себя – взгляд пылал ненавистью ко всему человечеству, не причесанная, наспех одетая и – о, ужас! – без макияжа.

– Этот gredin, мерзавец, не счел нужным сообщить о… том, что случилось с тобой! – Она заломила руки, глаза увлажнились. – Вы не приехали, и я, конечно, начала тарабанить по всем известным телефонам, но, увы.

Она присела на краешек кровати, не зная, как себя вести. Ее «высокое искусство» не предусматривало подобных situation. Я должна была понять – выключенные телефоны ее оскорбили. Решив, что у нас изменились планы и я, по обыкновению, забыла предупредить ее, рассерженная Натали на следующий же день улетела в Европу, и вот… пожалуйста… Она описала всю гамму своих переживаний, когда узнала о моем état de santé critique – критическом состоянии. Я успокаивала ее, одновременно любуясь игрой эмоций на утонченном профиле.

Мы проговорили до утра, держась за руки, словно боялись потерять друг друга. Отбросив всякие намеки, она прямо спросила меня, хорошо ли Артур ухаживает за мной, впервые за два года нашего брака назвав его по имени. Слабо улыбнувшись, я покосилась на засохшие гвоздики. Их было четыре. Она все поняла без слов. Брезгливо схватила кувшин и вылетела из палаты.

Наш диалог не касался лишь одной темы, рядом с которой семейные передряги меркли. И я была благодарна ей за внутреннюю силу, которая каким-то чудодейственным образом распространилась на меня. На тот момент эта близость стала моим спасением.

Днем я проснулась от аромата свежих роз и груш – золотисто-кремовый букет был настолько велик, что закрывал почти весь проем окна, но я все же смогла разглядеть дерево, покрытое выпавшим за ночь снегом. Идиллическая картинка напоминала предсвадебные приготовления невесты.

На тумбочке выросла горка фруктов, а рядом, на кружевной салфетке, трогательно притулилась китайская чашечка с серебряной ручкой на резном фарфоровом блюдце. Теперь я не была одинока, наоборот – необходима. Неужели обязательно стать несчастной, чтобы ощутить свою значимость и нужность? Почувствовав свое особое положение в жизни прекрасной Натали, я перестала хандрить. Мир вернул былую красоту, собравшись из разрозненных пазлов в единую картинку. Правда, в нем не было места лишь одному герою.

@

Она вошла в палату с двумя типами в зеленых бумажных халатах. Доктора задали короткие вопросы и, многозначительно переглянувшись, удалились. А она уже говорила с кем-то по телефону, перечисляя названия «чудодейственных» снадобий, которые должны поставить меня на ноги. Совсем как дирижер гигантского разноголосого хора, она раздавала указания, требовала и звонила, звонила, переворачивая с ног на голову мой скудный больничный быт. К полудню к нам потянулись курьеры с кульками лекарств и приспособлений, а затем массажисты, ортопеды, узкие специалисты и даже настоящий экстрасенс. Последний долго кружил вокруг меня, размахивая руками и бормоча себе под нос нечто похожее на заклинания. Леди По подолгу разговаривала с каждым из них, записывая длинные назначения, и опять звонила…

К вечеру следующего дня ее телефон раскалился до температуры кипения, только на этот раз от входящих. Звонили оттуда, где необходимость ее присутствия обусловливала обязательства перед «высоким искусством», подтвержденные многочисленными пунктами в некоем контракте. «Высокое искусство» не прощало пренебрежительного отношения. Оно могло отомстить, поставив жирный крест на renommée. Леди По начала раздражаться, отвечая на звонки коротко и сухо, путая значения прилагательных, сбиваясь с мысли и искоса поглядывая в мою сторону. Плохой знак.

В раннем детстве я уверенно называла мамой бабушку, а будучи подростком, страшно обижалась, считая мамину одержимость работой невнимательностью и даже холодностью к нам… У нас не было взаимопонимания и тепла, не было всего того, что естественно в отношениях любой матери и ребенка. Мама парила в «высоком искусстве», обладая поистине энциклопедическими знаниями в той области, где не было места «слащавому сюсюканью», пусть это даже и единственный ребенок. Иногда мне казалось, что я мешаю ей своим существованием, например, задавая «глупые вопросы» или отказываясь заниматься музыкой, уроки которой ненавидела всей душой. Она отстранялась – презрительно хмурилась исподлобья, уходила в спальню, запиралась на ключ, и выманить ее оттуда не представлялось никакой возможности. Ее отчужденность рождала чувство вселенской вины и страха потерять ее. Тогда я забивалась в любой свободный угол и начинала рисовать, а если такого угла не находилось, я, как улитка, пряталась в свой мир, и вытащить меня оттуда могла только бабушка.

В конце концов прекрасная Натали не выдержала и объявила, что должна вернуться к священным камням Саамы. Далее последовало сухое перечисление фактов – долг превыше всего, да и подписанный контракт не предусматривает отлучки эксперта ее класса более чем на три дня. Правда, есть одно «но», которое конечно же перевешивает остальное: если я не обойдусь без нее, она вынуждена будет остаться. Это «вынуждена» тут же решило все в ее пользу. Я отпустила ее, умудрившись напоследок ощутить себя законченной эгоисткой. Оставалось только найти необходимые слова, чтобы соблюсти приличия. Не раздумывая, я уверила ее, что справлюсь, ведь мы с ней «одного поля ягоды» и работа для каждой из нас превыше личного… и так далее и тому подобное. Особенно удачно сложилось с фразой «так уж мы с тобой устроены». Она поверила моей «искренности» или заставила себя поверить.

Напоследок добрая Натали вытребовала с меня обещание продолжить работать над новой серией постеров, о которых я как-то написала ей. Меня покорили ее память и участие в моих творческих планах. Мысль о лицемерии я немедленно откинула, совершенно искренне признавшись в отсутствии условий и желания. Возражения не рассматривались – отсутствие планшета и компьютера, «тяжелые препараты», поврежденная кисть и еще несколько весьма важных условий вызвали у нее лишь снисходительную улыбку.

В этот вечер я впервые попыталась сесть.

@

Несколько дней спустя ко мне в палату вплыла медсестра, полненькая розовощекая девушка, держа наперевес белоснежную коробку, на которой латиницей серебрилось название бренда, известного любому дизайнеру. «Мамка прислала», – торжественно возвестила она, распаковывая совершеннейшее из чудес графических гаджетов. Внутри что-то екнуло, и мне захотелось немедленно вскочить на ноги, нет… пробежаться босиком по полу, выплясывая все известные па и пируэты. Поистине царский подарок лежал рядом, призывно поблескивая полированным экраном. Я протянула руку и коснулась миниатюрной клавиши с графическим изображением опции «включить».

@

Артур навестил меня на шестой день после отъезда Натали. Как всегда возбужденный, готовый к скандалу или немедленному нападению, он ворвался с неизменной гвоздикой в руке. Я полусидела, обложенная скатанными из пледов валиками и подушками, и, свесив с кровати одну ногу, водила карандашом по поверхности планшета. От неожиданности златокудрый херувим вышел, видимо решив, что ошибся палатой. Правда, через некоторое время вернулся, чтобы атаковать.

– Ева?! Ты что, сидишь уже? – вскричал возмущенный принц.

– Привет, – поздоровалась я, как можно шире улыбаясь. – Как дела?

– Что значит «как дела»? – От его красоты не осталось и следа. – Я занимаюсь страховкой, бегаю по инстанциям… Деньги на исходе… а ты… – Он споткнулся и более спокойно закончил: – Ты же знаешь, что я без работы…

– Знаю, – кивнула я, – концовка у тебя получилась скомканной. Не произвела должного эффекта.

– Перестань стебаться, – отмахнулся он, – скажи лучше, почему эти мудаки не сообщили мне, что ты встала, начала говорить и вообще? А?

Я молча разглядывала его, пугаясь внезапного решения вслух перевести своего сюзерена в разряд «бывших». Он мял гвоздику, не зная, куда себя деть. Его взгляд упал на планшет.

– А это откуда? – Он вздернул брови, выражая таким образом удивление, смешанное с негодованием.

– Мама приезжала, – как можно безразличнее ответила я.

– Сюда? – Он удивился еще больше.

– Да, сюда, – подтвердила я.

– А кто ей сообщил?

– Я.

– Вот оно как… – протянул он и, зацепив взглядом высохшие розы, усмехнулся. – А цветы откуда? И наша посуда… я не понял… это же из нашей квартиры!

– Тоже мама.

– Я не понял, где она взяла нашу посуду?! – закричал он, окончательно расправившись с гвоздикой.

– Значит, у нее были ключи… – Я чувствовала себя палачом – его мысли были похожи на рыб в прозрачной воде, остальное я дорисовала.

У Натали не было ключей, да если бы и были, она, в силу природной брезгливости, никогда бы не переступила порог квартиры, зная, что там живет посторонний ей человек. Ну, а секрет китайской чашечки был прост – в старинном чайном сервизе всех предметов было по двенадцать. Когда бабушка умерла, мама переехала в Петербург, поближе к любимому Эрмитажу и экспертизе, без которой жить не могла. А сервиз разделила пополам, оставив каждой из нас память о лучшей из матерей.