Текст книги "В мире античных свитков"

Автор книги: В. Борухович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Как справедливо отмечал А. Деревицкий, «продукт подлога отличался, если можно так выразиться, особой пикантностью, когда мнимым автором произведения оказывалось лицо, известное именно тем, что несмотря на все данные для плодотворной деятельности на литературном поприще, оно тем не менее на этом поприще не выступало… К числу дерзких подлогов следует отнести целый ряд сборников писем, принадлежавших будто бы различным более или менее видным историческим деятелям (по количеству они достигли в александрийские времена уже весьма солидной цифры). Сюда относятся, например, подложные письма агригентского тирана Фаларида, Фемистокла, Демокрита, Гиппократа, многих сократовцев…»[192]192
  Там же, с. 148–149.


[Закрыть].

Коллекционирование книг начинается и достигает большого размаха уже в Александрии: но в римскую эпоху оно принимает характер повального увлечения. За редкие оригинальные экземпляры платят большие деньги, их демонстрируют избранным друзьям и знакомым, хранят как драгоценность. Часто занимались коллекционированием люди не очень грамотные, как видно из сатирического произведения Лукиана «Против невежды». Особенно высоко ценились авторские экземпляры, автографы – то есть те оригиналы, с которых делалось издание. Книгопродавцы иногда показывали их (за приличное вознаграждение, разумеется) заинтересованным лицам.

Обработкой, редактированием и исправлением поступавших в Александрийскую библиотеку книг занимались, как сообщает Цецес, ряд ученых: «Александр Этолиец и Ликофрон Халкидянин, поощряемые щедрыми дарами царя, произвели исправление и редактирование (διωρθώσαντο) книг, содержавших произведения драматургии, для царя Птолемея Филадельфа – я имею в виду комедии, трагедии и сатировские драмы… Александр работал над текстами трагедий, Ликофрон – над произведениями комических поэтов… Над произведениями других поэтов работал Зенодот»[193]193
  Греческий оригинал цитируемого текста Цецеса приведен у А. Деревицкого (Указ. соч., с. 151).


[Закрыть].

А. Деревицкий считал, что к тому времени, когда Каллимах стал заведовать библиотекой, «она была уже в значительной степени упорядочена и имела вид благоустроенного собрания»[194]194
  Там же, с. 153.


[Закрыть].

Каллимах явился подлинным завершителем трудов Зенодота и его помощников. Он был моложе Зенодота, но не намного (родился Каллимах около 310 г. до н. э.). Он оставил глубокий след в александрийской культуре, создав школу – к числу его учеников причисляют Эратосфена, Аристофана Византийского и Аполлония Родосского. Как поэт он заслуживает особого внимания изощренной техникой стиха, но Зуземиль не без основания называет его гимны «холодными» (frostige): они лишены живого поэтического чувства и подлинного вдохновения. Он был типичным представителем того направления в поэзии, яркую характеристику которому дал Эрвин Роде: «Поэты этой эпохи принадлежат почти все к тому кругу ученых виртуозов, которые, усердно отдаваясь в тиши ученой жизни своим грамматическим и антикварным штудиям, считали себя единственными носителями специфического образования своего времени. Как относились эти подлинные сыны своего века, уже расставшегося с богами, к материалу высокой поэзии, бывшему для нее единственным – к древним сагам о богах и героях? Частично они находили возможным для себя держаться от них поодаль, проявляя при этом верный вкус, когда все свое творчество они посвящали игре изящных эпиграмм, придавая особую прелесть скромным радостям сельской или городской уютной жизни в своих идиллиях, отыскивая выход своим дружеским чувствам в поэтических посланиях, сочиняя свадебные и похоронные гимны, хвалебные оды, или находя удовольствие в суетности кокетливых и шаловливых стихотворений на злобу дня (холиямбах, силлах, кинедологических стихах и т. п.). Другие предпочитали в скучных ученых стихах тяжело и претенциозно преподносить тривиальнейшие истины, извращая таким образом подлинный и глубокий смысл жанра действительно ученой поэзии – какой она выступает перед нами в древних научно-философских поэмах»[195]195
  Rohde E. Der griechische Roman. Berlin, 1960, S. 20.


[Закрыть].

Каллимах интересует нас здесь как основатель особой науки о книгах – научной библиографии. Она была вызвана к жизни насущными потребностями созданных библиотек и Музея – без этой науки было бы невозможно успешное развитие историко-литературных исследований, расцвет которых относится именно к этому времени. Нуждалась в ней и ученая поэзия, опиравшаяся в значительной мере на многовековые литературные традиции.

В словаре Суды под словом «Каллимах» дается краткая справка о его жизни и далеко не полный перечень его трудов (по преданию, литературное наследство Каллимаха насчитывало 800 книг). Среди его сочинений названы «Таблицы прославившихся во всех науках и искусствах, а также того, что ими сочинено», в 120 книгах. Если доверять этой цифре, то придется согласиться с тем, что «Таблицы» составили важнейшую часть его литературного наследства, потребовав от автора многих лет труда.

Это не был простой библиотечный каталог. Имя каждого писателя в «Таблицах» сопровождалось краткой его биографией, в которой сообщались сведения о его учителях и образовании – поэтому все позднейшие писатели, пробовавшие свои силы в жанре биографии, начинали свой труд с ознакомления с «Таблицами» Каллимаха. Объектом систематизирующей деятельности для автора «Таблиц» были прежде всего сами писатели, а затем уже их произведения.

Скудость дошедших до нас сведений об этом труде Каллимаха и краткость сохранившихся фрагментов не позволяют с полной ясностью представить себе принципы этой первой в мире научной библиографии. Скорее всего, свод был составлен по жанрам, среди которых были отдельно выделены эпические поэты, лирические, драматурги, философы, историки, ораторы и т. п. Есть основания считать, что в той части «Таблиц», которая была посвящена произведениям драматургии, каждой отдельной пьесе был присвоен номер. Такой вывод можно сделать, если исходить из предисловия Аристофана грамматика к пьесе Софокла «Антигона», где указан порядковый номер этой пьесы (тридцать второй). Вероятно, при этом указывались и стихометрические данные, а также приводилась первая фраза литературного памятника, что способствовало более надежной идентификации.

Развитие научной библиографии не остановилось на трудах Каллимаха. Известно, что Аристофан Византийский написал сочинение «К таблицам Каллимаха», где содержались различные дополнения и поправки к составленной Каллимахом библиографии (Athen., IX, 408). Библиография стала важной вспомогательной дисциплиной александрийской филологии.

Сходная научно-систематизирующая работа в области книговедения осуществлялась в Пергамской библиотеке, соперничавшей с Александрийской. Она была основана Атталом I (241–197 гг. до н. э.), но достигла высокого расцвета при Эвмене II (197–158 гг. до н. э.), приложившем немало усилий к тому, чтобы увеличить это собрание книг[196]196
  Есть основания полагать, что пергамские цари прибегали к насильственным мерам, принуждая своих подданных отдавать книги (Страбон – XIII, I, 54 – сообщает, что наследники Нелея скрывали от агентов пергамских царей библиотеку Аристотеля).


[Закрыть]. Возникла даже легенда о соперничестве между ними и Птолемеем V Эпифаном, которое, якобы, привело к тому, что последний запретил вывозить харту из Египта – что и привело к изобретению пергамена (см. выше, глава «Папирус»).

Известный философ-стоик, знаток Гомера Кратет из Маллоса был научным главой Пергамской библиотеки, и ему приписывают также составление «Таблиц», подобных тем, которые составил Каллимах для Александрийской библиотеки. Они упоминаются у Афинея (VIII, 336 E) как «Списки» (ἀναγραφαί), но нельзя поручиться за то, что составил их именно Кратет.

Здание Пергамской библиотеки было роскошно украшено, и следы этого убранства были обнаружены во время раскопок, проводившихся в Пергаме. Особенно обращает на себя внимание колоссальная статуя Афины, богини мудрости, украшавшая зал библиотеки, а также найденные там базы статуй, изображавших Гомера, Алкея, Геродота и Тимофея из Милета (на всех базах сохранились соответствующие надписи).

^{Погребальная пелена в греко-египетском стиле, с изображением мужчины со свитком в руках. Рядом – бог Осирис и бог Анубис (с головой шакала). II век нашей эры.}

^{Государственный музей изобразительных искусств А. С. Пушкина в Москве.}

Александрийская и Пергамская библиотеки были величайшими собраниями книг в древности. Ко времени Гая Юлия Цезаря в Александрийской библиотеке хранилось до 700 000 свитков (Aul. Gell., N. A., VI, 17; Amm. Marcell., XXII, 16, 13)[197]197
  Согласно другому варианту традиции, сохраненному Иосифом Флавием (Ant. Iud., XII, 2, 1), Деметрий Фалерский определил число свитков Александрийской библиотеки в 200 000 и выразил надежду в скором времени довести его до 500 000. Но эта цифра, приведенная Флавием, может отражать лишь объем фондов библиотеки в начальный период ее существования.


[Закрыть]. Когда Цезарь во время Александрийской войны зажег стоявший в гавани Александрии египетский флот, сгорели склады с хлебом и с книгами, вместе с верфями, судя по сообщению Диона Кассия (XLII, 38), а не сама библиотека. По сообщению Орозия, там сгорели 400 000 книг (Oros., VI, 15, 3). Возможно, это были те книги, которые Цезарь, интересовавшийся литературой и сам причастный к искусству художественного слова, собирался вывезти в Рим, чтобы основать там величайшую библиотеку, достойную его памяти. Антоний, желая угодить Клеопатре, как сообщает Плутарх в его биографии, приказал ограбить Пергамскую библиотеку (в которой хранилось до 200 000 «простых» книг), чтобы возместить потери Александрийской.

Главная библиотека Александрии, входившая в комплекс сооружений царского дворца Птолемеев вместе с Музеем, погибла, скорее всего, в 273 году н. э., когда император Аврелиан штурмом взял Александрию и разрушил дотла Брухейон.

Спустя 120 лет погибла и библиотека Серапея при следующих обстоятельствах.

Победа христианской религии при императоре Константине не привела к немедленному искоренению «язычества». Политика последующих императоров заключалась в том, чтобы приходящие в ветхость языческие храмы закрывались сами по себе, оставляемые верующими, постепенно обращаемыми в христианство. Наиболее упорными, однако, были египетские приверженцы культа Сараписа, храм которого в Александрии продолжал оставаться одним из самых роскошных храмов римской империи. Построенный из драгоценных пород мрамора, он сверкал золотом внутренней отделки и в нем хранились накопленные веками несметные сокровища, пожертвованные верующими. В этом же храме хранилась и библиотека, состоявшая, вполне естественно, из «языческих» книг. Богатства храма разожгли алчность патриарха Александрии Теофила, который в 390 г. нашей эры напал на Серапей во главе озверевшей толпы христиан и разграбил его. Книги были уничтожены, и даже пустые шкафы увезены. Позднее их можно было увидеть в других храмах Александрии, как сообщает Орозий (VI, 15, 32)[198]198
  Существует иное предание о гибели Александрийской библиотеки, основанное на сообщении Абульфараджа, средневекового епископа Алеппо, скончавшегося в 1286 году (автора «Всемирной истории»). Когда войска калифа Омара взяли в 641 году Александрию, полководцы обратились к калифу с вопросом, как поступить с Александрийской библиотекой. Тот, якобы, ответил, что если содержание всех этих книг совпадает с Кораном, то они бесполезны; если же они противоречат Корану, то они просто вредны. И в том и в другом случае их следует уничтожить. Однако есть все основания отнестись к этой легенде с недоверием, хотя бы потому, что арабы на первых порах относились с уважением к туземным египетским учреждениям и продолжали чеканить, например, ту же монету с греческими легендами (и даже знаком креста).


[Закрыть].

Шестьсот лет существования Александрийской библиотеки и Музея оставили глубокий след в истории европейской культуры. Впервые книга стала объектом научного изучения и систематизации, основой научной работы в современном смысле этого слова. Благодаря усилиям александрийских ученых были установлены принципы критики текста путем сравнения различных рукописей, заложены основы деления авторского текста на части, «книги», созданы принципы систематизации произведений литературы по жанрам и т. д. В Александрийскую эпоху сформировались «канонические» издания сочинений великих писателей прошлого, лежащие в большинстве случаев в основе современных изданий текстов античных авторов.

Высокая культура книги была неразрывно связана с расцветом естественных и точных наук – математики, астрономии, географии, медицины, ботаники, зоологии (не говоря уже о филологических науках, по самому своему существу неразрывно связанных с книгой). Первым человеком, назвавшим себя филологом, был знаменитый александрийский ученый Эратосфен, сын Аглая, как сообщает Светоний (qui primus hoc cognomen sibi vindicavit – Suet., De gramm., 10).

Глава X
Книга в Древнем Риме

 
Так ты Вергилий, ты родник бездонный,
Откуда песни миру потекли? —
Ответил я, склоняя лик смущенный…
 

Данте, Божественная комедия

Книга пришла в Рим оттуда же, откуда пришла и письменность – из Греции. На первых порах у римлян были в ходу греческие книги, читавшиеся немногими образованными людьми. Своя литература едва только зарождалась. Тит Ливий, подводя итог событиям истории Рима до галльского нашествия (нач. IV в. до н. э.), повторяет ту же мысль, что и в начале первой книги своего труда – события эти за давностью лет крайне трудно восстановить, да и письменные источники совершенно недостаточны: «Редкой и ничтожной была письменность в те времена» (VI, 1, 2). Когда римская республика уже клонилась к упадку, Гай Марий, выступая с обвинениями против оптиматов, упрекал их в том, что они обычно проводят молодость в изнеживающих и развращающих удовольствиях; а становясь консулами и полководцами, они сразу же обращаются к греческим книгам, чтобы из них научиться военному искусству… (Sall., De b. Iug., 85, 12).

Тесную зависимость римской литературы от греческой признавали такие видные деятели римской культуры, как Цицерон и Гораций. Римский писатель Страбон, сочинение которого написано на греческом языке (автор его был по происхождению греком из Амасии), писал: «Хотя римские писатели подражают греческим, они не заходят в своем подражании слишком далеко. Ведь все, что им нужно, они просто берут из греческих источников, тогда как сами по себе они обнаруживают мало любви к науке. Поэтому всякий раз, когда у греков оказываются пробелы, дополнения со стороны римлян незначительны…» (III, p. 166).

Древние предания о прошлом Рима и законы, которыми руководствовались граждане общины, передавались из уст в уста. Характерно, что древнейший памятник латинской словесности, на котором основывалась позднее латинская грамматика (как греческая – на Гомере) – законы XII таблиц – имел особо лаконичные формулировки, рассчитанные на то, чтобы их запоминали наизусть. Эти законы были одним из главных предметов преподавания в римской школе, и поколения римских детей заучивали их под руководством учителей.

Лишь после того, как греческие города юга Италии попали под власть Рима, стал особенно бурно развиваться процесс эллинизации римского общества, существо которого в классической формуле выразил Гораций: «Плененная Греция пленила в свой черед дикого победителя и внесла искусства в деревенский Лациум». Первые деятели молодой римской культуры ничуть не считали для себя зазорным называть свою национальную словесность «варварской», и Плавт, переделывая для римской сцены пьесы Новой Аттической комедии, иногда указывал в прологе «Maccius vortit barbare», Макций перевел на варварский язык («Комедия об ослах»).

В начале истории римской литературы стоит имя грека Андроника, пленного тарентинского раба, отпущенного затем на свободу римским сенатором Ливием Салинатором, детей которого он обучал. Как вольноотпущенник, он получил имя Ливия Андроника. Одним из первых он взялся за преподавание, помимо греческого, и латинского языка; но для этой цели был необходим автор, по тексту которого можно было бы это преподавание вести. Такого автора не было, и Ливий Андроник сам перевел «Одиссею» на латинский язык неуклюжим «сатурновым» стихом. Присущий римской школе дух консерватизма проявился в том, что по этому не очень гладкому переводу римские дети продолжали учиться родному языку еще во времена Горация. Поэт хорошо помнил стихи Андроника, «записанные под диктовку драчливого Орбилия», его школьного учителя (Послания, II, 1, 71). Нет сомнения, что эта переведенная Андроником «Одиссея» обращалась в виде папирусного свитка.

Ливий Андроник был одновременно и первым римским драматургом, поставившим пьесу в консульство Г. Клавдия и М. Тудитана (240 г. до н. э.). Через пять лет на римской сцене выступил со своей комедией уже римлянин по рождению, поэт Гней Невий (ок. 270–200 гг. до н. э.). Невий не был простым переводчиком, и среди его произведений мы находим драмы на сюжеты римской истории, так называемые «претексты» (например, «Воспитание Ромула»). Ему принадлежит также поэма «Пуническая война», написанная сатурновым стихом – обозначившая собой начало римской эпической поэзии. Согласно сообщению Светония (De gramm., 2), эта поэма Невия составляла целый свиток; позднее грамматик Гай Октавий Лампадион разделил эту поэму на семь книг[199]199
  Лампадион упоминается в послании ритора Фронтона (Epist., 7g, Ep. 20 Nab.) как один из самых известных грамматиков, занимавшихся изданием литературных текстов.


[Закрыть]. По-видимому, во времена Невия римская книжная техника была еще весьма примитивной.

^{Барельеф римской эпохи. Трир, Городской музей.}

Творчество Невия отвечало социальным запросам своего времени. Образованность и ее непременный спутник, книга, стали прочно входить в быт римского общества. Но римское правительство относилось к книгам еще довольно равнодушно, о чем свидетельствует следующий факт: когда в конце II Пунической войны в руки римлян попало большое количество карфагенских книг, сенат распорядился передать их мелким царькам Северной Африки (Plin., N. H., XVIII, 22).

С Плавтом мы достигаем вершины римской драматической поэзии (хотя Гораций судил о нем довольно сурово – Послания, II, 1, 168). В первом веке до н. э. Титу Макцию Плавту приписывали более 130 комедий, из которых древние критики отобрали в качестве подлинных только 21[200]200
  Дератани Н. Ф. Театр Плавта, с. 11 (в кн.: Плавт Т. М., Избранные комедии, перев. А. В. Артюшкова, М., Academia, 1933).


[Закрыть]. Но само множество обращавшихся в публике пьес может служить косвенным свидетельством о растущем количестве книг в Риме этого времени. Уже во II веке до н. э. там создаются большие библиотеки. Знаменитый полководец Павел Эмилий разрешил своим сыновьям, которые были большими любителями книги, забрать всю вывезенную им в 167 г. до н. э. библиотеку македонского царя Персея (как сообщает Плутарх в биографии Павла Эмилия).

Значительные книжные богатства были захвачены Лукуллом во время последней войны с Митридатом. Огромная добыча досталась Лукуллу в Амисе в 71 году до н. э. Город этот называли Афинами Понта. Среди захваченных трофеев оказалось множество книг, и из них составились знаменитые библиотеки Лукулла, о которых рассказывает Плутарх в его биографии: «Он собрал множество книг, красиво написанных, и еще больше славы, чем приобретение их, доставило ему их использование. Библиотеки его были открыты для всех желающих, и их портики и залы для занятий могли беспрепятственно посещаться всеми эллинами…» (Биография Лукулла, 42). Лукулл только повторил то, что сделал в свое время Сулла, вывезший из Афин библиотеку Апелликона. Цицерон (De fin., III, 7) рассказывает о том, как он отправился в загородную виллу младшего Лукулла, чтобы взять там некоторые книги. Там он встретил Катона уже погрузившимся в свои занятия. Мы можем представить себе, как выглядела эта библиотека: богатое собрание книг помещалось в просторном зале, уставленном шкафами с гнездами для свитков. Зал был украшен статуями греческой работы, изображавшими знаменитых писателей и поэтов, вдоль стен стояли удобные кресла, в которых сидели читающие. Те, которые хотели облегчить себе ознакомление с интересовавшим их произведением, пользовались услугами раба-анагноста («чтеца»).

Невольно привлекает внимание тот факт, что библиотека Лукулла расположена в загородной вилле. Римляне питали особую любовь к природе, и каждый старался создать в своем доме живой уголок с растениями и фонтаном журчащей воды. Занятие науками на лоне природы доставляло изысканное наслаждение представителям римской интеллигенции, среди которой увлечение сельским хозяйством было чем-то большим, чем просто мода. От этого не был свободен даже Цицерон, горожанин по самому своему духу, и его сын М. Туллий Цицерон Младший. Последний в письме к Тирону (Ad. Fam., XVI, 21, 7), поздравляя его с покупкой имения, с восторгом пишет: «Ты владелец виллы! Тебе следует отказаться от городской утонченности, ты стал римским поселянином! Как живо я представляю себе приятнейшие занятия, которым ты посвящаешь свое время! Мне кажется, я вижу тебя покупающим принадлежности и орудия сельского хозяйства, беседующим с управителем имения, собирающим семена овощей и плодов на полу после обеда…».

^{Читатель у книжного шкафа с пюпитром. Барельеф на саркофаге римской эпохи.}

Именно эта черта римского быта позволяет нам понять, почему уникальная библиотека древности, открытая во время раскопок засыпанного вулканическим пеплом Геркуланума и состоявшая из большого числа папирусных свитков, была обнаружена в загородной вилле римского аристократического семейства Пизонов, расположенной за городской стеной этого уютного италийского городка.

Каков был подбор книг, обычный для частных библиотек Древнего Рима?

^{Пакувий Прокул с женой. В руках у Пакувия свиток папируса, у жены – восковые таблички.}

^{Фреска из Помпей, I век нашей эры.}

На этот вопрос ответить довольно трудно, так как книги упомянутой выше библиотеки Пизонов оказались подобранными в соответствии со вкусами владельцев. «О вкусах не спорят» – гласит римская пословица, подбор книг мог быть самым различным. Но, как мы сейчас увидим, эти вкусы были обусловлены различными обстоятельствами.

В 1752 г. при раскопках виллы к северо-западу от городской стены Геркуланума рабочие натолкнулись на обугленные папирусы, которые они вначале приняли за остатки не до конца сгоревших дров. Лишь немногие папирусы сохранили форму цилиндра, большинство были сдавлены в лепешку рухнувшими стенами и потолками. Многие папирусы превратились в комки, по внешнему виду больше похожие на обугленные головешки, чем на свитки, поэтому помещение, где они были найдены, рабочие назвали «лавкой угольщика» (Bottega del carbonaio). Впоследствии дом, где были найдены свитки, получил название «дома папирусов» (casa dei papiri)[201]201
  Литература, посвященная Геркуланским папирусам, указана в статье: Barker R. The Bibliography of the Herculaneum Papyri, classical review. London, 1908, p. 7 sqq.


[Закрыть].

В итоге раскопок было обнаружено, что папирусы хранились в трех помещениях виллы, некогда принадлежавшей Л. Кальпурнию Пизону, другу и покровителю философа эпикурейца Филодема. Кальпурний Пизон, консул 58 г. до н. э., был тесно связан с Цицероном и Цезарем – последний был даже женат на его дочери, Кальпурнии. В своих письмах Цицерон, однако, отзывается о Кальпурнии Пизоне с ненавистью – они были политическими противниками. Пометок владельцев на книгах не обнаружено, лишь на некоторых свитках (например, №№ 1149, 993) встречается имя М. Октавия, написанное по-гречески. Возможно, М. Октавий был первым собственником книги, попавшей затем в домашнюю библиотеку Пизонов.

Главная масса обугленных папирусов была обнаружена с 19 октября 1752 г. по 25 августа 1754 г. в библиотеке виллы. Но отдельные экземпляры были найдены и в таблинуме, а также в перистиле (хозяева виллы принадлежали к читающим людям, которые с книгой не расставались). По мнению Доменико Компаретти, всего в библиотеке Пизонов хранилось до 800 свитков, но некоторые исследователи увеличивают эту цифру до 1860[202]202
  См. Comparetti D. Villa Ercolanese dei Pisoni, Atti dell. Accademia dei Lincei, cl. storica, V, 1880; Comparetti D., da Petra G. La villa Ercolanese dei Pisoni e la sua biblioteca, Tor., 1883; Vogliano A. Epicuri et Epicureorum scripta in Herculanensibus papyris servata. Berl., 1928.


[Закрыть]. Разногласия объясняются тем, что многие свитки оказались разорванными на части, и точно учесть их первоначальное количество практически невозможно. Свитки хранились в шкафах высотой несколько выше человеческого роста, которые стояли вдоль стен небольшого помещения, предназначенного для ученых занятий. В центре также стоял шкаф, в котором хранились папирусные свитки.

Книги, в подавляющем большинстве написанные на греческом языке, состояли из сочинений философов эпикурейского толка. Об этом свидетельствовал и подбор бюстов, украшавших библиотеку – там стояли небольшие бюсты Эпикура и его учеников – Метродора, Гермарха, Демосфена, а также бюст Зенона. То, что Пизоны увлекались эпикурейской философией, не представляет собой ничего удивительного – не один Гораций считал себя «свиньей из стада Эпикура». Такие известные лица, как Кассий Лонгин, Вибий Панса, известный из переписки Цицерона Фадий Галл (Ad Fam., VII, 26, 1; IX, 25, 2) относились к числу римских приверженцев этой философии. Они собирались чаще всего в Неаполе, который стал центром эпикурейской философии в Италии (нельзя не обратить внимания на то, что Геркуланум находился от Неаполя в непосредственной близости).

В шкафах библиотеки Пизонов латинские книги лежали вверху, и они более всего пострадали. Особый интерес представляет собой открытая здесь поэма, прославляющая победу Октавиана при Акции и его египетский поход[203]203
  См. Bassi D. I papiri Ercolanesi latini, Aegyptus, VII, 1926, 203–214.


[Закрыть].

Усилия, затраченные на прочтение этих документов, не всегда увенчивались успехом. Обугленные свитки слепились и при попытке развернуть их крошились на мелкие части, на которых уже ничего нельзя было различить. Их пытались обрабатывать водяным паром, парафином, альбумином, глицерином, но все было напрасно. Перед трудностью задачи спасовали такие крупные химики, как Юстус Либиг. Лучше сохранились, по вполне понятным причинам, внутренние части свитков, но и те с трудом поддавались прочтению.

Наибольших успехов, однако, в этом трудном деле добился скромный генуэзский священник из ордена пиаристов, падре Антонио Пьяджо. Он изобрел специальную «машину» – станок, напоминавший переплетный, который состоял из нижней доски, игравшей роль стола, поворачивавшегося на деревянном винте, и верхней доски, тонкой и узкой, в которой были проделаны отверстия в виде решетки, куда продевались шелковые нити (их можно было натягивать и расслаблять). К поверхности свитка, который предстояло развернуть, приклеивались небольшие полоски, соединявшиеся с этими нитями. Путем постепенного натяжения слои папируса отделялись один от другого. Первым папирусом, который удалось развернуть отцу Пьяджо, было сочинение Филодема «О музыке». Более двух столетий продолжалась работа по реставрации папирусов Геркуланской библиотеки, не законченная по сие время. Большинство открытых свитков хранится в Неаполитанской национальной библиотеке, часть – в библиотеке Оксфордского университета (Бодлейана).

Особенно широко среди Геркуланских философских папирусов были представлены сочинения того самого Филодема, с которым хозяин виллы Л. Кальпурний Пизон находился в дружественных отношениях. Некоторые труды этого философа представлены здесь в двух-трех экземплярах. Но, к сожалению, лишь немногие из свитков имеют субскрипцию с указанием имени автора и названия сочинения. Часто отсутствует либо то, либо другое, или же то и другое вместе. Среди книг, автором которых является Филодем, встречаются сочинения по логике (наиболее важен папирус № 1065), но подавляющую часть (треть опубликованных неаполитанскими издателями свитков) составляют сочинения по риторике. Из них особенно важен папирус № 1506 – единственный, на котором мы можем прочесть почти все 100 колонок текста.

Обилие сочинений по риторике вполне объяснимо: искусство публичной речи в Риме I в. до н. э., когда библиотека Пизонов была составлена, достигло наивысшего расцвета и было необыкновенно популярным. Ораторская проза была художественной прозой римлян конца республики, и читатели не только черпали в ней высокое эстетическое наслаждение, но и находили поучительный материал, помогающий ориентироваться в бурной политической жизни Рима, оценки событий, программы борющихся группировок…

Как было организовано издание книг, предназначенных для широких масс римских читателей?

Некоторые сведения, могущие пролить свет на всю проблему в целом, можно отыскать в обширной переписке Цицерона – особенно в его письмах к Аттику.

Среди многочисленных корреспондентов, упоминаемых Цицероном, Аттик занимает особое место. Тесные связи между ними не прерывались до самой смерти оратора, свидетельством чему являются 16 книг его писем к Аттику. Они охватывают время с 68 по 43 гг. до н. э. Между ними существовали и родственные связи – брат Цицерона Квинт был женат на Помпонии, сестре Аттика. Последний был для Цицерона более, чем другом: он был поверенным в его делах, литературных, политических и семейных, его банкиром, и – что более всего интересует нас здесь – его издателем. «Мой обычный помощник в государственных делах, поверенный во всех личных вопросах, участник всех моих планов и замыслов» – так называет его Цицерон в одном из писем, обращенных к нему (Ad Att., I, 18). Эти письма переполнены дружескими излияниями, что, впрочем, говорит о том, насколько выгодными были сложившиеся между ними отношения для их автора[204]204
  Но эти дружеские излияния, вместе с тем, не мешали Цицерону в других письмах называть того же Аттика глупцом (Ad Fam., XIV, 1).


[Закрыть].

После смерти Цицерона, убитого по приказу триумвиров, Аттик не решился сразу издать эти письма – в них затрагивались вопросы современной политической жизни, полной острых и опасных ситуаций, поэтому опубликование их могло навлечь на Аттика гнев триумвиров. Тщательно подобранные и подготовленные к изданию, они пролежали в его архиве несколько лет, и там их видел незадолго до смерти Аттика его добрый знакомый, римский писатель Корнелий Непот (впоследствии написавший и биографию Аттика в панегирическом тоне). Как полагают некоторые исследователи, письма Цицерона к Аттику были изданы около 60 года н. э. Асконию, написавшему комментарий к речам Цицерона, эти письма известны, тогда как Сенека, как можно предположить из его писем к Луцилию (97, 118), их еще не знал. Об этих письмах Цицерона Корнелий Непот отзывается особенно высоко: «Цицерон его (то есть Аттика. – В. Б.) особенно любил, свидетельством чему являются, помимо изданных сочинений Цицерона, где упоминается Аттик, 11 свитков отправленных Аттику писем, начиная с консульства Цицерона и кончая последними днями его жизни. Тот, кто их прочтет, не будет особенно нуждаться в связной истории тех времен». Замечание это, как будто, допускает предположение, что издание упомянутых писем имело место еще при жизни Корнелия Непота, то есть в конце I в. до н. э.[205]205
  Все античные источники ссылаются на сборник писем из 16 книг, поэтому замечание Непота об 11 свитках трудно объяснимо. См. Доватур А. И., Античные сборники писем Цицерона, в кн.: Письма М. Туллия Цицерона, т. 1, М.—Л., 1949, стр. 404.


[Закрыть] Из соображений осторожности Аттик вообще не предназначал к опубликованию свои ответные письма.

Поскольку Тит Помпоний Аттик был главным (если не единственным, по крайней мере, в последний период жизни оратора) издателем произведений Цицерона, на личности Аттика стоит остановиться более подробно. Ему не было 20 лет, когда началась борьба между сторонниками Мария и Суллы. Чтобы избежать опасностей гражданской войны, Аттик в период, непосредственно предшествовавший сулланской диктатуре, удаляется в Афины, с которыми в дальнейшем тесно связал свою жизнь (отсюда и его когномен «Аттик»). При этом он взял с собой значительную часть своего состояния, предварительно превратив его в звонкую монету. Он ясно понимал, несмотря на свою молодость, что в Италии, ставшей ареной ожесточенных гражданских войн, его собственность может очень быстро стать наградой победителям.

Здесь, в Афинах, Аттик посвящает себя ученым занятиям на длительное время. Впрочем, эпикурейская философия, адептом которой он себя объявляет, особенно модная в те времена, была для него лишь удобной личиной: он был слишком практичным человеком, чтобы всерьез увлечься абстрактными проблемами. Зато греческим языком он здесь овладел в совершенстве. По свидетельству Корнелия Непота, Аттик говорил на аттическом диалекте греческого языка так чисто, будто родился в Афинах. В этом городе он быстро сумел стать своим человеком, ссужая деньгами нужных людей и оказывая различные мелкие услуги городской общине – за что его даже почтили сооружением статуи. Когда Сулла после победоносного похода возвращался из Азии и на некоторое время остановился в Афинах, Аттик оказался среди приближенных к нему людей (биограф Аттика Корнелий Непот умалчивает о том, какого рода услуги Сулле оказал этот преуспевающий деловой человек). Добрые отношения с Суллой не мешали ему одновременно сохранять такие же отношения с молодым Марием, боровшимся против Суллы, убитым затем по приказу диктатора. Впоследствии, оставаясь близким другом Цицерона, он сумеет сохранить самые лучшие отношения с заклятым врагом оратора Марком Антонием (по приказу которого Цицерон одним из первых был внесен в проскрипционные списки и затем убит).