Текст книги "Не надейтесь избавиться от книг!"

Автор книги: Умберто Эко

Соавторы: Жан-Клод Каррьер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Ж.-Ф. де Т.: Не стоит ли так же поступать и с книгами? Откладывать их на время – не обязательно в погреб, – чтобы дать им созреть?

Ж.-К. К.: Во всяком случае, это помогло бы побороть ненавистный «эффект новизны», заставляющий нас читать книгу, потому что это новинка, потому что она только что вышла. Почему бы не оставить роман, «о котором все говорят» и не прочитать его три года спустя? Этот метод я часто применяю к фильмам. Поскольку у меня нет времени смотреть все, что нужно посмотреть, я оставляю некоторые фильмы на потом. Через некоторое время, в большинстве случаев, я понимаю, что и желание, и необходимость их смотреть прошли. В этом смысле покупка винных фьючерсов – это, наверное, уже некий отсев. Я выбираю то, что хотел бы выпить через три года. По крайней мере, я так думаю.

Или другой метод: вы можете положиться на отбор, сделанный за вас «экспертом», более компетентным, чем вы, и знающим ваши вкусы. Так в течение многих лет я полагался на Жерара Оберле, который указывал мне, какие книги я должен купить, невзирая на мои финансовые возможности на тот момент. Он приказывал, я подчинялся. Именно так я приобрел во время нашей первой встречи роман конца XVIII века «Паулиска, или Современная испорченность. Недавние воспоминания одной польки» [340]340
  «Паулиска, или Современная испорченность»(«Раuliska ou la perversité moderne, mémoires récents d'une Polonaise», 1798) – роман Жака Антуана де Реверони, барона де Сен-Сира (1767–1829). (Прим. О. Акимовой.)


[Закрыть], который я с тех давних пор больше нигде не видел.

Там есть сцена, которую я всегда мечтал перенести на экран. Один человек, типограф, обнаруживает, что жена ему неверна. Он нашел улику: письмо от ее любовника. Тогда муж набирает текст этого письма на печатной форме, раздевает жену догола, привязывает к столу и впечатывает это письмо в ее тело как можно глубже. Обнаженное белое тело становится бумагой, женщина кричит от боли и навсегда превращается в книгу. Это как бы прообраз «Алой буквы» Готорна. В этой мечте – напечатать любовное письмо на теле виновной женщины – поистине воплощен взгляд типографа или, на худой конец, писателя.

Книга на алтаре и книги в «аду» [341]341
  Книги в «аду»– выражение «книга в аду» (livre en enfer) на жаргоне французских книготорговцев и библиофилов означает, что книгу никто не покупает, она никому не нужна. (Прим. О. Акимовой.)


[Закрыть]

Ж.-Ф. де Т.: Мы отдаем дань уважения книге, всем книгам – тем, что исчезли, тем, которых мы не читали, тем, которые мы не должны читать. Эта дань уважения становится понятной только в контексте тех обществ, которые положили книгу на алтарь. Может быть, теперь стоило бы сказать несколько слов о наших религиях Писания, религиях священных книг?

У. Э.: Важно отметить, что мы несправедливо называем только три монотеистических религии «религиями Писания», ведь буддизм, брахманизм, конфуцианство – это тоже религии, основанные на книгах. Разница в том, что в монотеизме основополагающее Писание приобретает особый смысл. Его почитают, ибо подразумевается, что эта Книга выражает и передает некое божественное слово.

Ж.-К. К.: Для религий Писания непререкаемым авторитетом остается древнееврейская Библия, самая древняя для всех трех религий. Ее текст был составлен, как полагают, во время Вавилонского пленения, то есть примерно в VII–VI веках до христианской эры. Нам следовало бы подкрепить наши слова комментариями специалистов. Ну хотя бы таким: в Библии сказано – «В начале было Слово, и слово было Бог». Но как слово стало письмом? Почему именно книга представляет и воплощает собой слово? Каким образом и под чье ручательство был совершен переход от одного к другому? С тех пор, действительно, сам акт писания приобретает почти магическое значение – как будто тот, кто владеет письмом, этим ни с чем не сравнимым инструментом, состоит в тайной связи с Богом, с загадками Мироздания. Еще нам следовало бы задаться вопросом, какой язык избрало слово для своего воплощения. Если бы Христос выбрал для своего пришествия наше время, он, наверное, остановился бы на английском или на китайском. Но он говорил по-арамейски – пока его не перевели на греческий, а потом на латынь. Все эти этапы, очевидно, представляют угрозу для самого послания. Действительно ли он говорил то, что мы вкладываем в его уста?

У. Э.: Когда в XIX веке в техасских школах решили преподавать иностранные языки, один сенатор решительно этому воспротивился, выдвинув такой, вполне здравый аргумент: «Если Иисус обходился английским, значит, и нам не нужны другие языки».

Ж.-К. К.: Что касается Индии, то тут другой случай. Конечно, там есть книги, но устная традиция всегда имела больший вес. Даже сегодня она считается более заслуживающей доверия. Почему? Дело в том, что там все древние тексты проговариваются, точнее пропеваются хором. Если кто-то ошибется, его тут же поправят. Значит, устная традиция великих эпосов, существовавшая в течение почти тысячи лет, должна порождать меньше ошибок, чем наши транскрипции, сделанные монахами, которые переписывали от руки старинные тексты в своих скрипториях, повторяя ошибки своих предшественников и прибавляя к ним новые. В индийском мире мы не находим подобной ассоциации слова с божеством или с сотворением мира – просто потому, что сами боги были сотворены. Вначале вибрирует безбрежный хаос, в котором носятся обрывки музыки или звуков. В конце концов, через миллионы лет, эти звуки становятся гласными. Мало-помалу они сочетаются друг с другом, опираются на согласные, превращаются в слова, и эти слова, в свою очередь, складываются в Веды. Таким образом, у Вед нет автора. Они – порождение космоса и именно поэтому имеют такой авторитет. Кто осмелится поставить под сомнение слово вселенной? Но мы можем и даже должны попытаться его понять. Ибо Веды темны, как бездонные глубины, из которых они возникли. Значит, нам требуются комментарии, чтобы их прояснить. Тогда появляются Упанишады, затем вторая категория основополагающих индийских текстов и, наконец, непосредственно авторы. Боги же появляются в промежутке между текстами второй категории и авторами. Богов создают слова. А не наоборот.

У. Э.: Не случайно индийцы были первыми лингвистами и грамматистами.

Ж.-Ф. де Т.: Вы не могли бы рассказать, как вы сами прониклись «религией Писания»? Какой была ваша первая встреча с книгами?

Ж.-К. К.: Я родился в деревне в доме, где не было книг. По-моему, мой отец всю жизнь читал и перечитывал одну и ту же книгу, «Валентину» Жорж Санд. Когда его спрашивали, зачем он ее все время перечитывает, он отвечал: «Она мне очень нравится, зачем мне читать другие?»

Первыми книгами, вошедшие в наш дом, – я не говорю о нескольких старых молитвенниках, – были мои детские книжки. Кажется, самую первую книгу в моей жизни я увидел, когда пришел в церковь, это была священная книга, она лежала на виду на алтаре, и священник с почтением переворачивал ее страницы. Так что моей первой книгой был предмет культового обихода. В те времена священник поворачивался к пастве спиной и читал евангелие с необычайным усердием, пропевая вначале: «In ilio tempore, dixit Jesus discipulis suis…»

Истина с пением выходила из книги. Что-то, вписанное глубоко в мою душу, заставляет меня отводить книге особое и даже священное место, всегда так или иначе возвышающееся на алтаре моего детства. Книга – поскольку она книга – содержит в себе истину, ускользающую от людей.

Странно, но спустя многие годы у меня было такое же ощущение от фильма Лорела и Харди [342]342
  Лорел и Харди– Стэн Лорел (сценический псевдоним Артура Стенли Джефферсона 1890–1965) и Оливер Харди (1892–1957) – американские киноактеры-комики, одна из наиболее популярных комедийных пар в истории кино. (Прим. О. Акимовой.)


[Закрыть], весьма почитаемых мною персонажей. Лорел что-то говорит, уже не помню что. Харди удивляется и спрашивает, уверен ли он в этом. А Лорел отвечает: «Я это знаю, я читал в одной книге». Аргумент, который до сих пор кажется мне вполне достаточным.

Я очень рано пристрастился к книгам: недавно я нашел список книг, составленный мной в десятилетнем возрасте. Там уже было восемьдесят названий! Жюль Верн, Джеймс Оливер Кервуд, Фенимор Купер, Джек Лондон, Майн Рид и другие. Я сохранил этот список как свой первый каталог. Это значит, что была определенная тяга. Она происходила и от нехватки книг, и от той чудесной ауры, которой в наших деревнях обладал большой Миссал [343]343
  Миссал– в Римско-католической церкви богослужебная книга, содержащая последования Мессы с сопутствующими текстами.


[Закрыть]. Это был не антифонарий [344]344
  Антифонарий– в латинской традиции богослужебная певческая книга, содержащая песнопения суточного круга.


[Закрыть], но книга весьма внушительных размеров: тяжелая ноша для ребенка.

У. Э.: У меня открытие книги состоялось иначе. Мой дед по отцовской линии, умерший, когда мне было лет пять-шесть, был типографом. И как все типографы, он был вовлечен во все политические баталии того времени. Будучи приверженцем гуманного социализма, он не довольствовался организацией забастовок со своими друзьями. В день забастовки он приглашал штрейкбрехеров к себе на обед, чтобы их не побили бастующие!

Время от времени мы ездили к нему за город. Выйдя на пенсию, он стал переплетать книги. У него дома на полках в ожидании переплета стояло множество книг. Большинство из них были с картинками. Знаете, эти издания популярных романов XIX века с гравюрами Жоанно, Ленуара… Моя любовь к длинным романам, несомненно, зародилась, когда я приходил в мастерскую деда. Когда он умер, у него дома еще оставались книги, отданные ему в переплет, но никто за ними так и не пришел. Они были сложены в огромный ящик, который получил в наследство мой отец, первый из тринадцати сыновей.

И этот огромный ящик стоял в подвале нашего семейного дома, то есть в пределах моей досягаемости, а визиты к деду уже пробудили мое любопытство. Когда я спускался в погреб за углем для топки или за бутылкой вина, я оказывался среди всех этих непереплетенных книг, поражающих воображение восьмилетнего ребенка. Тут было все, чтобы взбудоражить мой ум. Не только Дарвин, но и эротические книги, и все выпуски с 1912 по 1921 годы «Giornale illustrato dei viaggi», итальянской версии «Journal des Voyages et des aventures de terre et de mer» [345]345
  «Дневник путешествий и приключений на суше и на море» (фр.).


[Закрыть]. Моим воображением владели отважные французы, повергающие гнусного пруссака, хотя все это было насквозь пропитано махровым национализмом, чего я, конечно же, тогда не замечал. И все это было приправлено жестокостью, о которой мы нынче и понятия не имеем: отрубленные головы, изнасилованные девственницы, дети со вспоротыми животами в самых экзотических странах.

К сожалению, все это дедово наследие утрачено. Я настолько зачитал и затаскал по друзьям эти книги, что в конце концов они отдали богу душу. Один итальянский издатель, Сонзоньо, специализировался на выпуске иллюстрированных приключенческих рассказов. Когда в 70-е годы издательская группа, где я печатался, выкупила его издательство, я обрадовался, подумав, что, может быть, отыщу некоторые книги моего детства, например «Грабителей морей» Жаколио [346]346
  Жаколио, Луи (1837–1890) – французский писатель. Здесь упоминается его роман «Les ravageurs de la mer» (1890). (Прим. О. Акимовой.)


[Закрыть], опубликованных на итальянском под названием «Il Capitano Satana» [347]347
  «Капитан Сатана» (ит.).


[Закрыть]. Но фонды издательства во время войны разбомбили. Чтобы восстановить свою детскую библиотеку, мне пришлось годами копаться в букинистических лавках и на блошиных рынках, и дело это до сих пор не закончено…

Ж.-К. К.: Надо подчеркнуть (и вы как раз это делаете), насколько книги, прочитанные в детстве, повлияли на наши судьбы. Специалисты по Рембо любят напоминать, сколь многим он был обязан своим «Пьяным кораблем» прочитанному им роману Габриеля Ферри [348]348
  Габриель Ферри(1809–1852) – французский писатель, автор приключенческих романов, десять лет проживший в Мексике. (Прим. О. Акимовой.)


[Закрыть]«Косталь-индеец». Но я заметил, Умберто, что вы начали с приключенческих романов и фельетонов, а я со священных книг. По крайней мере, с одной из них. Что, возможно, объясняет некоторые расхождения наших путей, кто знает? Что меня по-настоящему удивило во время моих первых поездок в Индию, так это то, что в индуистском культе нет книги. Нет написанного текста. Верующим не дают ничего почитать или пропеть, потому что они в большинстве своем неграмотны.

Наверное, по этой причине мы на Западе настойчиво говорим о «религиях Писания». Библия, Новый Завет и Коран – это высокая литература. Они написаны не для безграмотных, не для невежд или низших слоев общества. Они воспринимаются как книги, пусть написанные не самим Богом, но под его диктовку и в духе его идей. Коран составлен под диктовку ангела, и Пророк, от которого требуется «читать» (это самый первый наказ), вынужден признать, что он не умеет, что он этому не учился. И тогда он наделяется даром читать мир и выражать его в слове. Религия, контакт с Богом поднимает нас к вершинам знания. Чтение необходимо.

Евангелия написаны на основе свидетельств апостолов, запомнивших слово Сына Господня. С точки зрения Библии, все упирается в книгу. Нет другой такой религии, где книга играла бы роль связующего звена между миром божественным и миром человеческим. Некоторые индуистские тексты священны, например «Бхагавад-Гита», но они не являются предметами культа в собственном смысле слова.

Ж.-Ф. дe Т.: А в греческом и римском мире почитали книгу?

У. Э.: Не как объект, имеющий отношение к религии.

Ж.-К. К.: Возможно, римляне почитали книги сивиллы, содержащие оракулы греческих предсказательниц, которые христиане позднее сожгли. Двумя «священными» книгами греков были, пожалуй, Гесиод и Гомер. Но нельзя сказать, что для греков эти книги были религиозными откровениями.

У. Э.: В политеистической культуре не может существовать власть, стоящая над всеми, а значит, понятие одного «автора» откровения бессмысленно.

Ж.-К. К.: «Махабхарата» написана Вьясой, аэдом, индийским Гомером. Но это были дописьменные времена. Вьяса, первый автор, не умел писать. Он говорил, что сочинил «великую поэму о мире», которая расскажет нам все, что мы должны знать, но он не может писать, просто-напросто не умеет. Люди – или боги – еще не изобрели письменность. Вьясе нужен кто-то, кто запишет то, что он знает, чтобы через письменность к людям пришла истина. Тогда Брахма посылает ему полубога Ганешу, и тот появляется со своим округлым животиком, своей головой слона и письменным прибором. Чтобы писать, он отламывает один из бивней и макает в чернильницу – поэтому на всех изображениях Ганеши правый бивень у него сломан. Впрочем, во время написания поэмы между Ганешей и Вьясой возникает творческое соперничество. Так что «Махабхарата» – ровесница письменности. Она является первым написанным произведением.

У. Э.: То же говорят и про поэмы Гомера.

Ж.-К. К.: Почитание Библии Гутенберга, о которой мы говорили, в полной мере обосновывается контекстом, сформированным нашими религиями Писания. Современная история книги также начинается с Библии.

У. Э.: Но это почитание бытует в основном среди библиофилов.

Ж.-К. К.: А сколько существует экземпляров Библии Гутенберга? Вы знаете?

У. Э.: Тут источники расходятся. Всего, вероятно, было отпечатано не больше двух-трех сотен экземпляров. На сегодняшний день их осталось сорок восемь, двенадцать из которых – на веленевой бумаге. Может быть, где-то у частных лиц хранятся еще несколько. У той же нашей ничего не ведающей старушки, о которой мы говорили ранее и которая готова расстаться со своим экземпляром.

Ж.-К. К.: Тот факт, что книга смогла стать настолько священной, является доказательством огромного значения, которое она приобрела и сохранила в истории сменявших друг друга культур. А иначе откуда взялась бы власть просвещенных людей в Китае? А власть писцов в египетской культуре? Умение писать и читать было привилегией очень небольшой группы людей, получавших таким образом огромную власть. Представьте, что мы с вами – единственные люди в округе, умеющие читать и писать. Мы могли бы обмениваться между собой таинственными посланиями, страшными откровениями и письмами, содержание которых никто не мог бы узнать.

Ж.-Ф. де Т.: По поводу почитания книг: Фернандо Баэз в своей «Истории уничтожения книг» цитирует Иоанна Златоуста, который рассказывает, что некоторые люди в IV веке носили на шее древние рукописи, чтобы защититься от злых сил.

Ж.-К. К.: Книга может быть не только талисманом, но и инструментом колдовства. Когда испанские монахи сжигали кодексы в Мексике, они объясняли это тем, что эти книги приносят зло. Тем самым они противоречили сами себе. Если они пришли, ведомые силой истинного Бога, как могли ложные боги повлиять на них? То же самое говорили о тибетских книгах, порой обвинявшихся в том, что они содержат опасные эзотерические учения.

У. Э.: Вам известно исследование Раймондо ди Сангро, князя Сан-Северо [349]349
  Раймондо ди Сангро(1710–1771), князь Сан-Северо – неаполитанский вельможа, интеллектуал-энциклопедист, написал книгу «La Lettera Apologetica», в которую включил многие знаки кипу – своеобразной письменности инков, представлявшей собой сложные сплетения и узелки из шерсти или хлопка. Тем не менее основывался он все же не на романе мадам де Граффиньи, а на рукописи «Historia et rudimenta linguae piruanorum» (1638), написанной иезуитскими миссионерами в Перу Джованни Антонио Кумисом и Джованни Анелло Оливой. Капелла Сан-Северо, перестроенная в 1749–1767 гг. князем Раймондо ди Сангро, стала подлинным произведением искусства благодаря великолепным скульптурным композициям. Однако большинство специалистов все же склоняется к тому, что в крипте (усыпальнице) капеллы хранятся не скульптуры, а мумифицированные тела мужчины и женщины, представляющие собой скелеты, опутанные кровеносными сосудами, так как в XVIII в. наука еще не имела столь подробного представления о строении кровеносной системы человека. Вся кровеносная система (сердце, артерии и вены) остается на протяжении вот уже нескольких столетий совершенно нетронутой, что по-прежнему является загадкой для специалистов. (Прим. О. Акимовой.)


[Закрыть], по поводу кипу?

Ж.-К. К.: Вы имеете в виду веревочки с узелками, которыми правители инков пользовались как временной заменой письменности?

У. Э.: Именно. Мадам де Граффиньи [350]350
  Де Граффиньи, Франсуаза (1695–1758) – одна из самых известных французских писательниц XVIII в., автор знаменитого эпистолярного романа «Письма перуанки» (1747). (Прим. О. Акимовой.)


[Закрыть]написала «Письма перуанки», роман, снискавший в XVIII веке огромный успех. Раймондо ди Сангро, неаполитанский князь-алхимик, изучив книгу мадам де Граффиньи, написал удивительное исследование кипу, в нем есть цветные рисунки.

Вообще, этот князь Сан-Северо весьма необычный персонаж. Будучи, вероятно, масоном и оккультистом, он стал известен тем, что украсил свою капеллу в Неаполе изваяниями человеческих тел со снятой кожей и видной глазу системой кровообращения, настолько реалистичными, что, казалось, он работал с живыми человеческими телами, – быть может, телами рабов, которым впрыснул какие-то вещества, чтобы те застыли в камне. Если будете в Неаполе, обязательно сходите в крипту капеллы Сан-Северо и полюбуйтесь на них. Эти тела – словно Везалий [351]351
  Везалий, Андреас (1514–1564) – врач и анатом, лейб-медик Карла V, потом Филиппа II. Младший современник Парацельса, основоположник научной анатомии. (Прим. О. Акимовой.)


[Закрыть]в камне.

Ж.-К. К.: Заверяю вас, что непременно схожу. Так вот, по поводу узелкового письма, вызвавшего столько удивленных комментариев: я вспоминаю те гигантские фигуры, найденные в Перу, про которые любители приключений говорили, что их вырубили в скале, чтобы передать послания существам, пришедшим из иных миров. Я перескажу вам одну новеллу Тристана Бернара [352]352
  Тристан Бернар(наст, имя Поль Бернар) (1866–1947) – французский писатель, автор романов и пьес. Прославился своими афоризмами. Здесь имеется в виду новелла «Что же они нам все-таки говорят?» («Qu'est-ce qu'ils peuvent bien nous dire?») из сборника «Contes de Pantruche et d'ailleurs» (1897). (Прим. О. Акимовой.)


[Закрыть], на подобную тему. Однажды земляне заметили, что им посылают сигналы с одной далекой планеты. Они собрали совет, чтобы понять, что же означают эти сигналы, которых они не могли расшифровать, и решили в ответ составить максимально короткое послание, написанное в пустыне Сахара огромными буквами, величиной в несколько десятков километров. Они написали «Что?», потратили на эту работу годы. И каково же было их удивление, когда через некоторое время они получали ответ: «Простите, но наше послание адресовано не вам».

Я сделал это маленькое отступление, чтобы спросить вас, Умберто: что такое книга? Является ли любой объект, содержащий читаемые знаки, книгой? Римские свитки – это книги?

У. Э.: Да, мы считаем их частью истории книги.

Ж.-К. К.: Есть соблазн сказать: книга – это предмет, который можно прочесть. Но это неверно. Газету тоже можно читать, но это не книга. То же самое можно сказать о письме, о надгробном камне, о транспарантах на демонстрации, об этикетках и о текстах на экране моего компьютера.

У. Э.: Мне кажется, один из способов дать определение книге – это подумать о том, какая разница существует между языком и диалектом. Ни один лингвист не скажет вам точно. И между тем мы можем проиллюстрировать это различие, сказав, что диалект – это язык без армии и флота. По этой причине мы говорим, например, о венецианском языке, потому что он использовался в дипломатических и торговых документах. Этого никогда не происходило, скажем, с пьемонтским диалектом.

Ж.-К. К.: Поэтому он и остался диалектом.

У. Э.: Именно так. Поэтому если на небольшой стеле выбито одно слово, скажем, имя бога, это еще не книга. Но если перед вами обелиск, на котором много слов, рассказывающих об истории Египта, значит, у вас есть некое подобие книги. Та же разница, что между текстом и предложением: предложение заканчивается там, где стоит точка, а текст – это то, что находится за пределами первой точки, отмечающей первое предложение, которое составляет этот текст. «Я вернулся домой». Предложение закончено. «Я вернулся домой. Повидался с мамой». Вот вам уже текстуальность.

Ж.-К. К.: Я хотел бы процитировать отрывок из эссе «философия книги», которое Поль Клодель [353]353
  Поль Клодель(1868–1955) – французский поэт, драматург, эссеист, крупнейший католический писатель XX в. Карьер цитирует не связный текст, а разрозненные отрывки из лекции, прочитанной во Флоренции на Книжной ярмарке в 1925 г. и позднее вошедшей в первый том сборника эссе «Positions et propositions»(1928). Возможно, в названии этого текста, «Философия книги», присутствует ошибка, поскольку в своей речи Клодель говорит: «…мне пришла мысль исследовать сегодня вместе с вами то, что, с вашего позволения, я назову физиологией книги…» (цит. по: Paul Claudel, Oeuvres en prose; Bibliothèque de la Pléiade, Gallimard, 1965, p. 72). (Прим. О. Акимовой.)


[Закрыть]опубликовал в 1925 году на основе лекции, прочитанной им во Флоренции. Клодель – автор, которого я совсем не люблю, но у него случались удивительные озарения. Он начинает с такого трансцендентального утверждения: «Мы знаем, что на самом деле мир – это текст, и он говорит с нами, смиренно и радостно, об отсутствии себя самого и в то же время о вечном присутствии кого-то другого, а именно – своего Создателя».

Разумеется, это слова христианина. Чуть далее он говорит: «Мне пришла мысль исследовать физиологию книги – слово, страницу и книгу. Слово – это всего лишь неусмиренный кусочек предложения, отрезок пути, ведущего к смыслу, головокружение от ускользающей мысли. Китайское слово, наоборот, остается неподвижным перед нашим взглядом… Письмо говорит, и в этом его тайна. Древняя и современная латынь была создана для того, чтобы писать на камне. Первые книги являются прекрасной архитектурой. Затем мысль начинает двигаться все быстрее, поток мысленной субстанции возрастает, строки сжимаются, почерк округляется и укорачивается. Вскоре эта влажная, дрожащая пелена на странице, вышедшей из-под тонкого кончика пера, попадет в печатный станок и превратится в клише… И вот вам человеческий почерк, несколько стилизованный, упрощенный, как часть механизма… Стих – это строчка, которая заканчивается не потому, что дошла до некоей материальной границы и ей не хватает места, а потому, что ее внутреннее число свершилось и ее сила иссякла… Каждая страница предстает перед нами как регулярные террасы огромного сада. Глаз испытывает восхитительное наслаждение, которое внезапным ударом прилагательного откуда-то сбоку вдруг врывается в бесцветность с яростью гранатовой или огненной ноты… Большая библиотека всегда напоминает мне пласты породы в угольной шахте, полной окаменелостей, следов и догадок. Это гербарий чувств и страстей, банка, где хранятся высушенные образцы всех человеческих обществ».

У. Э.: Здесь прекрасно показано, что отличает поэзию от риторики. Поэзия совершенно по-новому откроет для нас понятия «письменность», «книга», «библиотека». При этом Клодель говорит то, что нам и так известно! Стих заканчивается не потому, что кончается страница, а потому, что он повинуется внутренним законам, и т. д. То есть это возвышенная риторика. Но он не добавляет ни одной новой мысли.

Ж.-К. К.: В то время как Клодель видит в своей библиотеке «пласты породы в угольной шахте», один из моих друзей сравнивает свои книги с теплой меховой шубой. Он чувствует, как книги его согревают, окутывают, защищают от ошибки, от неуверенности и от морозов тоже. Вас окружают все идеи мира, все чувства, все знания и все существовавшие заблуждения, и это дарит вам ощущение безопасности и комфорта. В лоне вашей библиотеки вам никогда не будет холодно. Вы защищены, во всяком случае от ледяной угрозы невежества.

У. Э.: Атмосфера, царящая в библиотеке, также может способствовать возникновению этого чувства защищенности. Лучше всего, если обстановка в ней будет старинная, то есть все будет сделано из дерева. Лампы в стиле тех, что стоят в Национальной библиотеке, зеленого цвета. Сочетание каштанового и зеленого помогает создать эту особую атмосферу. Библиотека Торонто, совершенно современная (и по-своему удачная), не дает того ощущения защищенности, какое дает Йельская Мемориальная библиотека Стерлинга, залы в псевдоготическом стиле, целые этажи, обставленные мебелью XIX века. Помнится, идея убийства, совершенного в библиотеке в романе «Имя розы» пришла мне как раз в Йельской библиотеке Стерлинга. Когда я вечером работал в мезонине, мне казалось, что со мной может случиться все что угодно. Там нет лифта, чтобы подняться на мезонин, поэтому когда вы сидите там за столом, создается впечатление, что никто не сможет прийти вам на помощь. Ваш труп, засунутый под стеллаж, найдут лишь через много дней после преступления. Возникает чувство, будто вы законсервированы, – то, которое витает над памятниками и надгробиями.

Ж.-К. К.: Что меня всегда очаровывало в больших публичных библиотеках, – это конус зеленого света, в светлом круге которого лежит книга. У вас есть своя книга, и вас окружают все книги на свете. У вас есть одновременно и часть, и целое. Именно поэтому я не хожу в современные библиотеки, такие холодные и безликие, в которых вы не видите книг. Мы совершенно забыли, что библиотека может быть красивой.

У. Э.: Когда я работал над своей диссертацией, то много времени проводил в библиотеке Святой Женевьевы [354]354
  Библиотека Святой Женевьевы(Bibliothèque Sainte-Geneviève) – государственная межуниверситетская и публичная библиотека в Париже. (Прим. О. Акимовой.)


[Закрыть]. В библиотеках такого типа легко сконцентрироваться на книгах, легко делать записи. Как только появились первые ксероксы, это стало началом конца. Вы можете воспроизвести книгу и унести ее домой. Вы наполняете свой дом копиями. А когда они у вас под рукой, это значит, что вы их не читаете.

С Интернетом происходит та же история. Либо вы распечатываете и снова оказываетесь в ворохе бумаг, которые не будете читать. Либо читаете текст с экрана, но, как только вы кликаете мышкой, чтобы продвинуться дальше, вы тут же забываете все только что прочитанное, все, благодаря чему вы добрались до этой страницы, висящей на вашем экране.

Ж.-К. К.: Вопрос, который мы еще не затрагивали: почему мы ставим книги рядом, одна к другой? Почему мы ставим их именно так, а не иначе? Почему я вдруг начинаю переставлять книжки в своей библиотеке? Лишь затем, чтобы одни книги стояли рядом с другими? Чтобы возобновить знакомство с ними? Ради поддержания соседских отношений? Я предполагаю, что между книгами существует некий взаимообмен, – я хотел бы, чтобы это было так, и я этому способствую. Те, что внизу, я поднимаю наверх, чтобы немного вернуть им достоинство, чтобы поставить их на уровне глаз и дать им понять, что вниз я их поместил не намеренно: не потому, что они плохи, а стало быть, презираемы мной.

Конечно, мы должны производить отсев, во всяком случае способствовать ему (хотя он состоится и без нас) и пытаться спасти то, чему, на наш взгляд, нельзя потеряться в пути. То, что может понравиться тем, кто придет после нас, что как-то поможет им или позволит посмеяться над нами. Кроме того, мы должны всякий раз, когда это возможно, придавать написанному смысл, хотя и с осторожностью. Но мы живем в пограничную, переменчивую эпоху, когда каждый прежде всего обязан по возможности способствовать обмену знаниями, опытом, взглядами, надеждами, проектами. Обязан связывать их между собой. Возможно, это станет первоочередной задачей для тех, кто придет после нас. Леви-Стросс говорил, что культуры живы лишь постольку, поскольку они взаимодействуют с другими культурами. Изолированная культура не заслуживает того, чтобы называться культурой.

У. Э.: Однажды моя секретарь захотела составить каталог моих книг, чтобы каждой определить свое место. Я ее отговорил. Садясь писать книгу о совершенном языке, я перетасую свою библиотеку под эту работу, я ее переоборудую. Какие книги лучше всего подходят, чтобы подпитывать мои размышления на эту тему? Когда я закончу перестановку, одни книги встанут рядом с трудами по лингвистике, другие – рядом с трудами по эстетике, а иные окажутся на борту какого-нибудь следующего исследования.

Ж.-К. К.: Нужно сказать, нет ничего сложнее, чем приводить в порядок библиотеку – разве что вносить порядок в сам мир. Кто на такое отважится? Как вы будете их расставлять? По темам? Но тогда у вас рядом будут стоять книги совершенно разных форматов, и вам придется передвигать полки. Тогда по форматам? По периодам? По авторам? Есть авторы, писавшие обо всем подряд. Если вы выберете расстановку по темам, такой автор, как Кирхер, окажется на каждой полке.

У. Э.: Лейбниц тоже пытался решить эту задачу. С его точки зрения, это проблема организации знания. Ту же задачу ставили перед собой Д'Аламбер и Дидро, работая над «Энциклопедией».

Ж.-К. К.: По-настоящему эту проблему начали ставить лишь недавно. Большая частная библиотека в XVII веке насчитывала максимум три тысячи томов.

У. Э.: Просто потому, повторимся, что книги стоили бесконечно дороже, чем сегодня. Одна рукопись стоила целое состояние – столько, что иногда дешевле было переписать ее от руки, чем купить.

Теперь я хотел бы рассказать вам забавную историю. Я как-то был в библиотеке Коимбрского университета в Португалии. Столы там накрыты мягким сукном наподобие бильярдного. Я спросил, зачем они так защищены. Мне ответили: чтобы уберечь книги от помета летучих мышей. Почему бы в таком случае не уничтожить самих мышей? Просто потому, что они едят червей, которые поедают книги. В то же время червя тоже не нужно полностью уничтожать: по ходам, которые эти черви протачивают внутри инкунабул, можно узнать, каким образом были переплетены листы и нет ли в них более поздних вставок. Хитросплетения ходов червей иногда создают странные рисунки, придающие старинным книгам своеобразное клеймо. В руководствах для библиофилов мы находим множество рецептов защиты от червя. Один из таких советов – использовать «Циклон Б», то самое вещество, которое нацисты применяли в газовых камерах. Конечно, лучше применять его для уничтожения насекомых, чем людей, но это все равно производит соответствующее впечатление.

Другой, менее варварский метод состоит в том, чтобы установить в библиотеке будильник, такой, какие были у наших бабушек: его регулярный звук и вибрации, передающиеся дереву, не дают червям выйти из своих укрытий.

У. Э.: Итак, это будильник, который усыпляет.

Ж.-Ф. де Т.: Мы живем в контексте, сформированном религиями Писания, и это является, само собой, сильным толчком к чтению книг. Вместе с тем подавляющее большинство жителей нашей планеты живет вдали от книжных магазинов и библиотек. Для них книга – это мертвые буквы.

У. Э.: Опрос в Лондоне показал, что четверть горожан считают Уинстона Черчилля и Чарльза Диккенса вымышленными персонажами, а Робина Гуда и Шерлока Холмса – реально существовавшими.

Ж.-К. К.: Нас окружает невежество, зачастую чванливое и отстаивающее свое право быть таким. Оно все время приобретает новых сторонников. Оно самоуверенно и заявляет о своем превосходстве устами наших ограниченных политиков. А знание, хрупкое и переменчивое, которому угрожают разные опасности, которое сомневается в самом себе, является, возможно, одним из последних прибежищ утопии. Как вы думаете, насколько важны знания?

У. Э.: Думаю, это самое главное.

Ж.-К. К.: Важно, чтобы как можно больше людей знали как можно больше?

У. Э.: Чтобы как можно больше нам подобных существ знали свое прошлое. Это основа любой цивилизации. Старик, что вечерами под дубом рассказывает историю своего племени, устанавливает связь племени с прошлым и передает опыт поколений. В наши дни существует искушение полагать, подобно американцам, что происходившее триста лет назад уже не имеет для нас никакого значения. Джордж Буш, не читавший книг об английских войнах в Афганистане, не смог извлечь никакого урока из опыта англичан и отправил свою армию на бойню. Если бы Гитлер изучил русскую кампанию Наполеона, он бы не повторил этой глупости, не полез бы туда. Он бы знал, что лето всегда слишком короткое, чтобы успеть дойти до Москвы к зиме.