Текст книги "Нелюбимая жена-попаданка для герцога (СИ)"

Автор книги: Ульяна Соболева

Соавторы: Кармен Луна
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

22.

Он нёс меня на руках по коридору, и, если бы не серьёзность момента, я бы пошутила. Типа: «Положите даму, пока суставы целы» – но решила не рисковать.

Плечи у него были напряжены, как у пациента на приёме у проктолога. Ладони сжимали меня чуть сильнее, чем нужно – не грубо, но как будто он держал что-то слишком важное, чтобы ослабить хватку.

Справедливо, конечно. Не каждый день тащишь к себе в постель женщину с двумя дипломами, одним менопаузальным шоком и чужим телом юной девицы.

В спальне пахло ладаном, старыми книгами и чем-то опасно-мужским. Терпким. Дорогим. Натуральным. Райнар остановился у кровати. Посмотрел мне в глаза.

Медленно. Долго. Так смотрят хирурги перед операцией. Или любовники перед катастрофой.

– Если ты скажешь «нет», я уйду, – хрипло выдохнул он. – Но я больше не вынесу этого молчаливого ада. Я сожру тебя, Вайнерис. До капли.

Уйду?! Ну уж нет! Жри давай! Врачебное воображение мигом нарисовало гематомы, укусы, и странный диагноз: «аллергия на герцогов в фазе обострения».

Но я не ответила. Только подняла руки, тронула его щёки – горячие, немного щетинистые, настоящие. Он закрыл глаза и поцеловал меня. Осторожно. Как будто впервые прикасается к жизни. А потом – глубже, с напором. И я застонала. Не от страсти даже, а от того, что наконец…Наконец.

Он опустил меня на постель, как вазу из тонкого стекла. Я лежала, глядя, как он сбрасывает камзол, стягивает рубашку. Под ней – тело, от которого у нормальной женщины давление бы скакнуло. Крепкое, широкое, шрамов немного, но они сводят сума вместе с кубиками его пресса. Не юноша. Мужчина. Тот, что ломает, держит и потом – обнимает.

Он раздевал меня медленно, тянул платье вниз, обнажая грудь, выдыхая на кожу горячим воздухом, проводя губами. Лёг рядом, ладонью провёл от ключицы к груди.

Пальцы остановились на вершинах – и я затаила дыхание. Они будто знали, куда идти. Он обвёл одну вершинку подушечкой пальца, потом языком. Медленно. Дразняще. Как будто проверял мою чувствительность. Пять баллов из пяти.

Диагноз: критическое возбуждение, срочно лечить телом герцога.

– Такие нежные... отзывчивые... – прошептал он, дразня губами. – Смотри, как ты дрожишь. Стоит мне тронуть – и ты таешь.

Я действительно дрожала. Все мышцы сжались в странной сладкой истоме. Он ласкал меня ртом – вершинку за вершинкой, губами, языком, обводя, посасывая, пока я не выгнулась под ним, теряя связь с реальностью. Внутри всё пульсировало, как будто меня включили. Стянул платье, отбрасывая в сторону, обнажая полностью...О, боже, мое девятнадцатилетнее тело думаю прекрасно в его глазах.

Ведь они горят жадным и алчным огнем.

Он скользнул рукой вниз. Осторожно, будто спрашивая разрешения. Его пальцы обвели плоть – там, между ног Медленно. Почти священно. Я вздрогнула, когда он добрался до чувствительного, спрятанного – к моей пульсирующей, горячей жемчужинке. Он целовал мой живот, опускался ниже, и дыхание его касалось самого сердца моего лона.

– Посмотри, какая ты... – прошептал он, голос срывался. – Ты раскрываешься подо мной. Ты готова.

И дотронулся языком. Один лёгкий штрих. Второй. А потом начал играть —медленно, точно, словно знал карту моего тела. Когда он сосал жемчужинку —нежно, с нарастающей уверенностью – я не выдержала. Извивалась, стонала, хваталась за простыни, пока не вскрикнула – и всё внутри сорвалось. Это был апокалипсис, я дрожала и кричала так, как никогда в своей жизни...чертов опытный герцог как же сладко он умеет ласкать женщину.

– Райнар... – выдохнула я, едва дыша. – Прошу.

Он поднялся. Его взгляд был тёмный, хищный, и в то же время – почти трепетный.

ЕГО плоть – твёрдая, пульсирующая – скользнула по моей плоти. Он провёл своим стержнем по входу, по самому краю моего тела.

– Я войду... – прошептал. – Медленно. Чтобы ты запомнила. Чтобы это было нашим мгновением...Навсегда. Потерпи, будет больно.

Я кивнула. А то я не знаю...мазохистка. Я жду тебя внутри...оосх, как же жду.

Он вошёл. Глубоко. Осторожно. С натяжением, с болью – плоть не забывала, что это первый раз. Но рядом было его дыхание, его голос, его губы на моей щеке, его рука на животе.

Он замер, пока я не задышала ровно, и только потом начал двигаться. Словно чувствовал каждый мой внутренний отклик, каждый дрожащий откат, как будто слушал музыку моего тела.

– Ты создана для меня... – прошептал он. – Тёплая. Узкая. Моя.

Я вцепилась в его плечи, терялась. Кричала его имя. Он двигался – всё глубже, всё сильнее. Без насилия. Только уверенность. Только сладость. Волна за волной захлёстывала, пока я не взорвалась под ним, а он – вместе со мной.

Он обнял меня, прижал, накрыл одеялом. Долго не отпускал. Мы лежали: слипшиеся, запыхавшиеся, тихие.

И вот так, подумала я, врач, женщина за семьдесят... стала наконец девственницей с послевкусием герцога. Забавно. И приятно. И пусть хоть камни с неба.

Проснулась я не сразу. Сначала – тепло. Вес его руки на моей талии. Медленное, тяжёлое дыхание у самого уха. Пахло кожей, пеплом из камина и чем-то... им.

Натуральным, настоящим. Самцом.

Он не спал. Я чувствовала, как его грудь ритмично поднималась, щекоча мне спину.

Он лежал, уткнувшись лбом в мои волосы, и просто держал. Не жадно – намертво.

Как будто боялся, что я исчезну. Или превратилась во снющееся.

Я пошевелилась – не для побега, а чтобы ещё чуть-чуть к нему. И его пальцы на моей талии сжались. Слегка. Но решительно.

– Не шевелись, – выдохнул Райнар. Голос – хриплый, утренний. – Я пытаюсь убедить себя, что ты не сон. Что я действительно... в тебе был.

Во мне, да. Целиком. И глубоко. Если бы не юность этого тела, я бы, как врач, уже прописала курс мазей и обезболивающего. Но тут, похоже, исцеление шло от самого источника заражения.

– это не сон, – прошептала я и повернулась к нему. Он выглядел, как мужчина после боя – с лихорадкой в глазах, с тонкими линиями усталости и следами поцелуев, которые я сама же на нём оставила.

Он провёл пальцем по моей щеке, по губам. И поцеловал. Не спеша. Не жадно. Как будто я была раной, которую он боялся разорвать.

– Я был... груб? – спросил он, перебирая мои волосы.

– Ты был... хм, анатомически точен. И бережен. Ну и, – я прикусила губу, —чертовски эффективен.

Он рассмеялся – хрипло, с рывком в груди.

– Не говори это так официально. Я же слышал, как ты теряла голос, когда стонала подо мной... когда шептала «ещё»

– Райнар... – простонала я, но он накрыл мои губы поцелуем – ленивым тёплым, как свежее молоко.

ЕГО ладонь скользнула между моих бёдер. Он коснулся вечно голодной жемчужинки.

– уже уверенно, зная, как, где, с какой силой. Я выгнулась, тело отозвалось сразу.

– и то было почти неловко: даже утром? серьёзно?.

Он снова ласкал вершинки груди, долго сладостно. И вошёл в меня прижимаясь сзади медленно, с той самой бережностью, которую я как врач могла бы записать в клинический случай: «пациент обеспечивает равномерную стимуляцию и стабильное проникновение при полном осознании эмоционального фона партнерши».

Мы не говорили. Только дыхание. Его губы у моего виска. Мои руки на его затылке, запрокинутые назад. Сжатые пальцы. И сладкое, затяжное растворение.

Когда всё стихло, он не ушел. Не встал. Только прижал меня крепче, как будто если ослабит – всё исчезнет.

– Я тебя не отпущу, Вайнерис, – тихо. Упрямо. Как клятва. – Даже если ты сбежишь. Даже если будешь меня ненавидеть. Ты моя. Навсегда.

Я положила ладонь ему на грудь. Под ней билось сердце – сильное, ровное. С легкой аритмией после марафона.

– И ты мой, – ответила я. – До самой клинической смерти. А может, и дольше.

Я не сразу поняла, куда он меня тащит. Сначала – его рука на моей талии. Потом – холодный каменный пол под босыми ногами. Потом запах лаванды.

– Ты хочешь меня искупать? – приподняла бровь я.

– Я хочу трогать тебя, и иметь на это приличный повод, – ответил он. – И ты еле стоишь. Я виноват. Хочу компенсировать.

Он распахнул дверь, и я замерла. Ванна. Большая. Мраморная. С паром. Светом от свечей. Почти как в кино, где главную героиню играет кто-то с идеальными губами.

Только героиня была я. С трясущимися коленками и покусанной нижней губой.

– Я могу и сама, – буркнула.

– Не сомневаюсь. – Он уже стягивал рубашку. – Но теперь ты не сама.

Он вошёл в воду первым. Как король в реку. А потом протянул мне руки. Я шагнула – осторожно, потому что сначала физиология, потом драма. Он усадил меня к себе на колени. Обнял. Мы сидели, как два обнаженных подростка, наслаждаясь тишиной.

– Больно? – прошептал.

– Нет. Только тело... будто не моё. Оно... поёт.

Он усмехнулся, а я прижалась лбом к его щеке. Он взял губку. Начал мыть меня Медленно. Ладони нежно касались плеч, потом груди – и остановились на вершинах.

– Эти вершинки будут мне сниться, – прошептал. – Особенно в разгар чертового совета.

«А вот этого, – подумала я, – мне и не хватало в прошлой жизни. Мужчины, который во время совещаний мечтает о моей груди»

Он мыл меня бережно, словно я была не женщина, а заколдованная реликвия. А потом наклонился и, вместо губки, провёл губами по моему животу. Я поймала его за руку.

– Дальше – сама, – сказала.

– Уже нет, – ответил он. – Ты можешь быть врачом. Скептиком. Но твоё лоно —моё. И я хочу его любить. Так часто, как мне взбредет в голову.

И вот как после семидесятилетия с тонометром я оказалась в сказке, где мою плоть называют драгоценной а влагу между ног – не симптомом, а благословением.

Я замерла. Но он – аккуратно, будто касался не плоти, а тончайшего стекла, – всё же провёл рукой между моих ног Скользнул по лону – осторожно, без нажима, скорее отмечая, чем захватывая. Вода была горячей, пальцы – тёплыми, мыло —шелковистым. И я вдруг поняла, что если он продолжит, то я... расплавлюсь. Прямо в этой ванне. Без следа.

Я прижалась к нему бедром, чтобы уравновесить дыхание. Не получилось.

– Тихо... – прошептал он, прижав губы к моему уху. Его голос был ниже, чем обычно, как будто говорила сама ночь. – Только ты и я. Только наслаждение.

И он вошёл в меня. Там, в воде. Медленно, как будто не в плоть входил, а в саму суть моего нового тела. Без резкости, без спешки. Всё было мягко, тягуче, как будто мы оба были частью этой ванны, пены, пара, жидкости.

Его движения – размеренные, глубокие – сливались с плеском воды. Он держал меня за талию, одной рукой поглаживал мою грудь, другой ласкал мой тугой узелок между лепестками плоти – и я вскрикнула. Не от боли. От сладкого, бесстыдного, полного счастья.

В другой жизни я бы выписала себе «покой и гормональную стабилизацию». Но в этой – я просто позволяла телу петь.

Мы были водой. Мы были дыханием. Мы были одним. Его губы скользили по моей шее, плечу, лопатке, как будто он хотел поцеловать каждую каплю на моей коже.

После он закутал меня в полотенце – с нежностью, как младенца. Я сидела на скамье, мокрая, распаренная и красная, как компот в кастрюле, а он встал за моей спиной и, встряхивая край полотенца, шепнул.

– Завтра купим тебе новое. С гербом. Чтобы ты помнила: ты теперь герцогиня. И я тебя... мою.

Я уткнулась лбом ему в плечо, откуда всё ещё пахло мной.

– Только ты бы ещё пол подмёл, – пробормотала я. – Все же надо наводить порядок.

Он рассмеялся. По-настоящему. И звук этот был не грозным, не надменным, а родным, как будто где-то в его мрачном герцогском нутре жил зверь, которого просто никто никогда не гладил.

И я подумала – может, правда не зря. Ни это тело, ни это мир, ни я сама.

Может, этот странный, невозможный шанс – не ошибка, а подарок.

А еще я безнадежно и бесповоротно влюблена. В собственного мужа...И никогда в моей жизни я еще не была так счастлива.

23.

Я проснулась, и первым, что услышала, было мурлыканье. Мягкое, нахальное, слишком громкое для этого проклятого часа. Василиус уютно устроился у меня на подушке, лапой нежно касаясь моего лица, как будто проверял: цела ли хозяйка после всех... событий. Ну и да, заодно считал нужным напомнить: «Доброе утро, твоя жизнь снова перевернулась с ног на голову, пора бы привыкнуть».

Я приоткрыла глаза и долго смотрела в потолок. Каменный, прохладный, серый, такой же, как и всегда... но нет, внутри всё было иначе. Я чувствовала это кожей, костями, каждой клеткой. Будто мир за ночь сдвинулся, и теперь центр тяжести оказался прямо подо мной. Что-то изменилось. Слишком сильно. Слишком быстро.

И теперь оставалось только понять – к лучшему или... как всегда.

Потянулась. Ой. Ошибка.

Тело отозвалось целым оркестром ощущений: приятно тянущая боль в мышцах, где-то лёгкая ломота, и эта странная лёгкость внутри, которая обычно появляется только после очень удачного спорта или... ну, мы понимаем, да?

Я закрыла глаза и выдохнула.

Вчера. Райнар. Эти руки. Эти поцелуи. Этот жар – не только от болезни, наконец-то. И его лицо... так близко. Суровое, злое, но живое. По-настоящему живое.

Господи, Вайнерис, что ты творишь? Или точнее – кто тебя творит теперь?.

Василиус замурлыкал громче и по-хозяйски ткнулся лбом в мою щёку. Ну конечно.

Комментатор с хвостом тут как тут:

– Не смей, – пробормотала я, уткнувшись лицом в подушку. – Даже не начинай.

Он фыркнул, будто именно это и собирался сделать, и взгляд его был... слишком красноречивым. Вот уж кто знал все секреты этого замка и моих перепадов настроения. Кот, который видел больше, чем положено, и, судя по глазам, осуждал качественно и с удовольствием.

Я села, обхватила колени руками и замерла. В комнате было спокойно, только легкий сквозняк шевелил полог кровати. Но внутри... внутри скреблась тревога. Как та самая мышь в кладовке: вроде мелочь, но грызёт основательно.

Что теперь? После всего этого? После ночи, после поцелуев, после... после нас?

Я провела рукой по волосам, заметила, что прядь выпала из причёски. Смешно. Так тщательно вчера собирала, чтобы выглядеть достойно, а теперь сижу тут, растрёпанная, с кошачьей шерстью на платье и мыслью, что жизнь снова готовит подлянку.

– Василиус, – вздохнула я. – Чует моё сердце, что всё это только начало. И вряд ли – сказки с хэппи-эндом.

Он посмотрел на меня с таким видом, будто хотел сказать: «Гений, блин, только догадалась?» и перевернулся на спину, вытянув лапы, как самый беззастенчивый комок наглости.

Я усмехнулась. Уверенность была. Сила появилась. Тело – напоминало, что ночь была... ох какая ночь. Но душа... душа знала: буря впереди. И я к ней готова.

Замок шептал. Причём не так, как обычно шепчут старые стены в дождь или когда ветер завывает в коридорах. Нет, этот шёпот был живой, цепкий, липкий, как паутина, которую нарочно растягивают по углам, чтобы кто-нибудь да вляпался. И он полз из кухни, из коридоров, из каждой каменной трещинки этого мрачного замка. Слуги переглядывались, притихали при моём появлении и всё чаще склоняли головы не в знак уважения, а так, как склоняют, когда хотят, не встретиться взглядом.

Я проходила мимо гардеробной, и из приоткрытой двери вылетела реплика, тонкая и ядовитая, как змеиный шип:

– Вы видели? Она опять сушит свои травы... И глаза... блестят как-то не по-людски.

Вторая, более смелая, шепнула в ответ.

– Ведьма она. Я говорю – ведьма. Кто ещё так быстро от чумы людей вытаскивает?

Дальше последовало нервное хихиканье, как у куриц, которые только что видели лису и обсуждают, как бы сделать вид, что всё нормально, пока когти не замелькали по двору.

Я прошла мимо с гордо поднятой головой, даже не обернувшись. Но внутри медленно росла та самая холодная сталь, которой раньше пользовалась, только по профессиональной надобности, объясняя особо упёртым пациентам, что «само не пройдёт». Сжимала пальцы в кулак под юбкой и напоминала себе, что паника – это удел слабых. А слабой я не была. И не собиралась становиться. Даже если на меня начнут шептать с таким усердием, что стены замка сами задымятся от слухов.

На кухне была своя опера. Повариха Доротея, плюгавенькая такая бабёнка с глазами-бусинками, косилась на меня через плечо, когда я проходила мимо. Ложка в её руке застыла в кастрюле так, будто она размышляла, не перелетит ли эта ложка сама по себе через весь зал, если я вдруг сильно подумаю. Остальные кухарки нервно теребили передники и косились на сушёные пучки трав, аккуратно развешенные над очагом.

– Сама видела, – зашептала одна, думая, что я уже за дверью. – Травы переминает руками... а потом раз! – и больной жив.

– Не к добру, – ответила другая глухо. – Не к добру, я тебе говорю. Такие чудеса без колдовства не бывает.

Я остановилась, глубоко вдохнула и повернулась на каблуках. Кухня мгновенно замерла. Доротея резко уткнулась в свою кастрюлю, остальные – уставились в пол, будто перед ними явилась сама чума в кринолине и с маникюром.

– Что-то сказали, Доротея? – голос мой звучал сладко, как медовуха, но под этой сладостью легко угадывался стальной крюк.

– Н-нет, миледи, ничего, миледи! – завопила она слишком быстро, слишком визгливо, что только подтвердило всё сказанное ранее.

Я прищурилась, медленно провела взглядом по всей кухне, задержавшись на пучках трав.

– Отлично. Потому что эти травы – единственное, что стоит между вами и той самой могилой, которую вы тут старательно копаете своими языками. Поняли?

Снова тишина. Такая, что даже кот Василиус, вошедший за мной, окинул кухню ледяным взглядом и надменно фыркнул, будто напоминая: «А ну-ка шептунов в угол».

Я развернулась и ушла, высоко подняв голову. Но внутри уже понимала: шёпоты не утихнут. Они только нарастают. Как тёмная волна перед штормом.

И если сейчас эти ядовитые семена только прорастают в головах, то скоро... скоро кто-то точно решит: время их собрать.

Площадь перед замком снова полна людей. Они стоят плотным полукругом – кто-то со склонённой головой, кто-то с корзиной, кто-то просто с пустыми руками и настороженными глазами. Раньше эти взгляды были благодарными. Испуганными, но благодарными. Сегодня... сегодня в них поселилось другое. Что-то острое, колючее, как иголка швеи, которая вот-вот вонзится прямо под ноготь.

Я вышла к ним спокойно, с привычной улыбкой, которая раньше работала безотказно: «Ваша герцогиня рядом, всё хорошо». Только на этот раз... она скользнула по ним, как капля дождя по промёрзшему стеклу. Те, кого я спасла, низко кланялись, благодарили дрожащими голосами: мол, спасибо вам, миледи пусть ангелы хранят. А вот остальные... ах, эти остальные…

Лица деревянные. Глаза – чёрные щели. Рты крепко сжаты. Они не говорили ничего вслух. Но я чувствовала их мысли кожей. «Как же так? Откуда такие чудеса?

Без святой воды, без свечек, без молитв... Одной лишь травой? Это что-то не к добру»

И туг один из стариков, худой, с лицом, как высушенная репа, вдруг выдохнул громко, будто скинул с души тяжёлое:

– Грех это всё. Неправильно. Так не бывает, чтоб от одной травы люди вставали с одра. Не к добру это, миледи

Он низко поклонился, но слова уже вылетели. И капли яда, что до этого копились на языке толпы, разбежались тонкими ручейками по сердцам. Крестьяне начали шептаться. Кто-то шагнул назад, кто-то наоборот двинулся ближе – разглядеть, нет ли у меня случайно змеиного хвоста или хотя бы зелёного свечения вокруг головы.

Я скала кулаки так, что ногти врезались в ладонь.

– Разве грех бороться за вашу жизнь? – спокойно, но звонко спросила я, глядя прямо в глаза этому реповидному старцу. – Или вы предпочли бы лежать сейчас рядом с теми, кого не удалось спасти? Я не колдую. Я знаю, что делаю. И если хотите жить – верьте не в чудеса, а в работу. Мою и вашу.

Он потупился, но осадочек, как говорится, остался. Да и не только у него.

Я развернулась и пошла прочь, чувствуя спиной их взгляды. Острые, цепкие. Так смотрят, когда вот-вот определятся: почитать тебя или сжечь.

В этот же день вечером я заглянула в главный салон замка и увидела самую мерзкую сцену за последнее время. Леди Эванна, сияющая, как новенький серебряный поднос, устроила свой личный «вечер чаепития». Вокруг – несколько придворных дамочек, все в кружевах и шёлках, сидят, потягивают травяной настой и выглядят так сладко, что зубы сводит. Только глаза – глаза у них были холодными, цепкими, как у ястребов, выжидающих момент клюнуть.

Я подошла ближе. И, конечно, услышала. Леди Эванна вздохнула с таким утончённым ядом, что, казалось, даже чай в чашках стал горьким.

– Интересно... как думаете, милые, а что скажет Его Величество, когда узнает, что наша дорогая герцогиня... ммм... так странно быстро поднимает людей с одра?

Даже без благословения священника. Ну вы понимаете.

Все засмеялись тонко, как стайка пиявок, только что напившихся крови.

Я стояла в дверях, скрестив руки, и смотрела прямо на Эванну. Она заметила меня, конечно же. И улыбнулась ещё шире – как кошка, которая поймала мышь за хвост и теперь любуется своей добычей. Улыбка говорила: «Ну что, дорогуша, ты можешь выигрывать битвы, но война только начинается».

А я улыбнулась в ответ. Широко. Спокойно. И подумала: «Играем, леди Эванна? Отлично. Только помните, я привыкла лечить не только тело... но и гнилую душонку».