Текст книги "Нелюбимая жена-попаданка для герцога (СИ)"

Автор книги: Ульяна Соболева

Соавторы: Кармен Луна
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

11.

Я вернулась в замок не в позолоченной карете, не в шелках и с венком роз на голове, а на том же стареньком экипаже, пахнущем пылью, потом, травами и —гордостью. Мой плащ был измят, подол платья в разводах, волосы спутаны, а лицо – слегка осунувшееся, но в глазах горело то самое: ощущение победы. Не аристократической, не политической, а настоящей, человеческой, медицинской.

Победа без аплодисментов, без фанфар, без медалей, зато с выздоравливающим ребенком, чьё дыхание не казалось больше шепотом смерти. И когда экипаж остановился у главных ворот, и я шагнула вниз, мне показалось, что замок вздохнул иначе. Не громко, не заметно – но будто стены сдвинулись, как бы признавая: «Да, ты теперь не просто гость. Ты здесь что-то значишь»

Дорога домой оказалась театром благодарностей. Ещё до замка, в деревнях и на постоялых дворах, ко мне подходили люди – кто с глазами полными слёз, кто с мешочками муки, кто с пучками полевых цветов. Женщина с потрескавшимися руками всучила мне в ладони тёплое, живое яйцо – прямо в перчатки. Яйцо! От души, от сердца, и, судя по её взгляду, это был не просто завтрак, а символ веры.

Старик с седыми бровями, как метёлки, поднял в мою сторону шапку и пробормотал, что, мол, если бы все герцогини были такие – он бы снова женился.

А девчушка лет семи, застенчиво прячась за материнским подолом, прошептала «Ой, она не страшная колдунья – она красивая». Красивая. Приятно, черт возьми.

А кто-то, напротив, крестился так яростно, будто я и правда шла по дороге с дымящейся метлой и котлом за спиной. На всякий случай. Люди ведь, они такие: один благодарит – другой подозревает. Один видит чудо – другой чует заговор. И я знала, что шепот уже пошёл. Шепот липкий, ядовитый, как паутина под потолком, где паук – конечно, леди Эванна.

Стоило мне войти в замок – и атмосфера сменилась. Слуги уже не бросали взгляды через плечо, а шептались открыто. Не со злобой, не со страхом, а с тем непередаваемым «она не такая, как все», в котором и уважение, и тревога, и дурацкий суеверный трепет. Кто-то опустил глаза, кто-то – наоборот, посмотрел прямо в лицо, будто проверяя, действительно ли я из плоти, а не из света и дыма.

А где-то – в самых уютных, темных уголках королевства, где хорошо распускаются не только моль, но и слухи, – леди Эванна уже заправляла прядь волос за ухо и шептала голосом сладким, как яд на губах: «А вы видели, как она с травами разговаривает? Как будто они отвечают. И ребёнка она воскресила... без молитв. Ни слова! Ни креста над ним, ни причастия... Не иначе – колдует». И всё, пошло.

Слухи ползли быстрее, чем тараканы на кухне после пиршества. Слуги перешёптывались, старушки внизу уже крестились, а я, между прочим, всего-то спасла ребёнка. Без отрубленных куриных голов и заговоров. Всего лишь – как умела.

Но стоя на ступенях замка, с Василиусом на плече и с петухом, который почему-то оказался у меня в корзине (спасибо, крестьянка с добрыми глазами), я знала точно.

Да пусть шепчут. Пусть боятся. Пусть называют ведьмой, колдуньей или безумной.

Главное – жив. А значит, я всё сделала правильно.

Сарай я нашла случайно. Даже не искала – просто шла вдоль замковой стены с твёрдым намерением найти хоть угол, где не воняет плесенью, где не бегают слуги, шарахающиеся при виде меня, будто я в каждой руке ношу по проклятию, и где можно было бы наконец сесть, вдохнуть и записать мысли, пока они не разбежались, как куры из-под ног. И тут – он. Скособоченный, забытый всеми и явно переживший не одну эпоху, но с крепкой дверью, терпеливой тенью и стойким запахом... ну да, плесени. И немного мышей. И воска. И чего-то... старого, но живого. Сарай, конечно, кричал о запустении, но я в ответ только фыркнула: «Это мы сейчас исправим». И закатала рукава.

Через пару дней он уже перестал быть сараем и стал... кабинетом. Моим личным терапевтически-магическим, аптекарско-безумным оазисом посреди замкового абсурда. На полках – баночки, коробочки, свёртки. Некоторые я подписала, некоторые пометила символами (мне, между прочим, латынь никто не отменял, пусть даже я в мире, где «диагноз» звучит, как заклинание). В углу – верёвки с сушёной мятой, душицей, зверобоем, багульником и ещё десятком ароматных друзей, которые пахнут на всю округу так, что даже стража чихает мимоходом. Мох я собирала лично, выбирая тот, что мягкий, зелёный и не воняет болотом. Под столом – ящики с сухими корнями и бутылки, в которых плескалась не водка (хотя кто знает, может, когда-нибудь), а настойки и отварчики. Над столом – пергамент Целый самодельный блокнот, сшитый из обрывков пергамента и собранный в твёрдую книгу, в который я вносила свои наблюдения, рецепты, комментарии.

Иногда с ругательствами. Иногда с благодарностью судьбе, что в этой жизни мне снова дали мозг и пальцы.

И вот туда, в эту мою крошечную лабораторию на грани бытового чуда и деревенской бани, начали приходить люди. Сначала – мало. Притихшие. С платками и капающими носами. Потом – смелее. С женами, детьми, больными коленями, странными высыпаниями и вопросами «миледи, а если у мужа ноги пахнут, это порча или просто грязь?». Я отвечала. Терпеливо. Спокойно. Не с видом возвышенной феи, а с привычной, давно выработанной ментальной установкой «пациент он и в средневековье пациент». Велела мыть руки. Кипятить воду. Чистить зубы золой (и да, при этом никто не умер, а дыхание стало не таким ядовитым).

Рассказывала, что бессонница – это не бесы, а нервы, и что валерьянка – это не дьявольское пойло, а вполне себе лечебная штука. Боль в животе? Да это у вас, батенька, скорее всего, из-за тех троих пирогов, съеденных на ночь. Надо было не пиво пить, а ромашку. Кишечник – не помойка.

Народ слушал. Сначала – с опаской. Потом – с восхищением. Потом – с суеверным ужасом. Потому что кто ж это видел, чтоб красивая женщина в меховом плаще, с руками, пахнущими календулой и котом, рассказывала, что надо подмываться, кипятить воду и не пить из лужи?! Для них это было сродни волшебству. А волшебство, как известно, либо спасает, либо пугает Слухи не просто ползли он летели. Вниз, вверх, по стенам замка, по каменным улочкам, по шепоту служанок и рыданиям тёщ. Некоторые добавляли: «Ведьма, не иначе». Кто-то плевал через плечо, кто-то приходил тайком, кто-то благодарил с поклонами. А я просто... лечила. Потому что не могла иначе. Потому что это была я. Пусть даже теперь я звалась Вайнерис и носила платья с корсетами, я всё равно осталась той, кто на запах определяет пневмонию и с первого взгляда – апатию от депрессии.

Ветер разносил по замку аромат чабреца и шалфея. Василиус восседал на бочке с настойкой, царственно наблюдая за приёмом. А я – писала. Диагнозы. Симптомы.

Жизнь. В этой пристройке под замком я снова становилась собой. Только теперь —с пергаментом, не с медкартой. Но с тем же, упрямым сердцем, которое не умеет проходить мимо боли.

Ревизия была устроена внезапно, бескомпромиссно и с выражением лица, при котором даже самые отпетые симулянты превращаются в образцовых тружеников:

Я шла по замку, как проверка из Минздрава, только вместо списка с печатями у меня была память терапевта, где на каждого лентяя уже давно висела мысленная карточка: «Вечно теряется», «Упала тряпка – плачет», «Моет только если смотрят», «Готовит так, что даже мыши бегут». Один взгляд – и всё ясно. Я поднимала бровь, и слуга, который ещё вчера изображал стул в коридоре, внезапно вспоминал, что у него больная тётушка в другой деревне, и он срочно, прям вот сейчас, должен ехать ухаживать. С тряпкой под мышкой, да. Агнесса, моя бедняжка-домоправительница, бледнела с каждым таким уходом, хваталась за сердце, охала, как будто я не лентяя уволила, а сожгла семейный герб. «Миледи, ну так не принято...» – жалобно лепетала она, будто я разнесла алтарь голыми руками. А я, мило улыбаясь, отвечала: «А у меня принято. Я не принцесса, я врач И на моем участке бардак не прокатит». Агнесса хваталась за занавески и порой тихо причитала «где же вы видели таких герцогинь...» Я? Видела. В зеркале. По утрам.

Когда лишние элементы были эвакуированы, началась вторая фаза операции под кодовым названием «На приведение в чувство». Я собирала слуг в холле, как детей в пионерлагере. Кто отвечает за уборку – шаг вперёд. Кто умеет хоть что-то готовить – ко мне на кухню. Кто умеет различать шалфей от лопуха – поздравляю, у вас новая должность. Кто не умеет ничего – у меня как раз остались ведра, лестницы и мечта о чистых люстрах. Никто не уходил без задания. Никто не стоял без дела. Больше никаких «это не моя работа» и «мы так не делаем». Отныне в замке работали все – как в хорошем медпункте, где санитарка знает больше, чем главный врач, а гардеробщица готова оказать первую помощь, если надо. Вскоре в замке впервые за много лет появились запахи, не связанные с плесенью и отчаянием: мыло, печёный хлеб, сушёные травы и – что особенно важно – лёгкий аромат порядка.

12.

И всё это не было бы таким восхитительно завершённым без моего главного союзника и грозы коридоров – Василиуса. Он не просто кот Он – явление Главный администратор, живое воплощение надзора и ужаса персонала. Он сидел на подоконнике кабинета с видом, будто через пару минут подпишет приказ об увольнении кого-то, кто не донёс ведро. Его зелёные глаза следили за каждым, кто входил: замешкался – попал под подозрение, заикнулся – записан в список подозрительных, не погладил – будешь подметать дважды. Иногда он мурчал так, что у особо суеверных тряслись руки и падали щипцы. Кто-то даже шепнул Агнессе, что это точно нечистый, потому что «глазами в душу смотрит». Я же только кивала и уверенно говорила: «Он у меня по расписанию работает. Главное – кормить вовремя и не спорить». Никто не спорил. Ни со мной, ни с Василиусом...Благо дело он пока молчал. Ну... не совсем. Не с ними. Со мной он разговаривал. Ещё как.

Особенно по утрам, когда я только просыпалась, в полубессознательном состоянии шлёпала к умывальнику, а он уже сидел на сундуке, как статуя древнего оракула, и ждал, чтобы начать утренний обмен колкостями.

– Ты бы хоть волосы расчёсывала, прежде чем людей пугать, хозяйка, – фыркал он, лениво облизывая лапу.

– А ты бы хоть раз рот прикрыл, прежде чем комментировать мою внешность, шерстяной судья.

– Это не рот, это рот авторитета. Кота, между прочим, уважаемого.

– Уважаемого кем? Твоими тараканами на кухне?

– Они хотя бы слушают. Не то что ты.

– Ишь, хвостатый лидер мнений. Может, тебе табличку повесить: «Тут правит кот»?

– Повесь. Только не забудь приписать: «С хозяйкой, которая всё равно слушает меня...А еще я много знаю».

– Кто много знает, тот мало живет.

– Не угрожай коту! Я, между прочим, единственное звено связывающее тебя с прошлым!

– ОЙ, не надо меня ни с чем связывать. Мне и тут хорошо.

Но я, представьте себе, задумывалась, что он, может, и прав. Потому что Василиус – это не просто кот Это воплощённое ехидство с хвостом, знаток драм, мастер сарказма и обладатель таких интонаций, что Шекспир на том свете нервно курит в тени.

Вот мы как раз спорили, кто прав в недавнем увольнении повара за тухлое мясо (я – за чистоту, он – за аромат), когда в дверях моего кабинета появилась служанка Мартина – та самая, что ещё недавно смотрела на меня, как на икону, а теперь —как на икону, которая шевелится.

– Миледи, простите... – она смущённо переминалась с ноги на ногу, взгляд в сторону, – а вы сейчас... с кем говорили?

Я подскочила от неожиданности. Василиус, как приличный подлец, в тот же миг притворился подушкой. Ни звука. Ни шороха. Только хвост аккуратно скользнул под лапу, и всё – самая безмолвная невинность в этом проклятом замке.

– Я... молилась, – выпалила я, перекрещиваясь так быстро, что святые наверняка на том свете моргнули.

– А... – Мартина нахмурилась, – я просто... слышала второй голос. Мужской.

Такой... ворчливый.

Я выпрямилась, скрестила руки и посмотрела на неё так, как будто она только что усомнилась в том, что у меня две почки.

– Тебе, Мартина, показалось. В следующий раз – перекрестись и иди работать.

Голоса в голове – это от недомытых полов и слабого чая.

Та кивнула, споткнулась о порог и поспешно исчезла.

Я медленно повернулась к коту, который всё ещё изображал клубок безмолвия.

– Василиус... ты уволен.

– Уволь меня ещё раз, я попрошу выходное пособие в виде тунца, – мурлыкнул он лениво и закрыл глаза.

– Следующий раз – зашью тебе пасть шелком, благородный ты наш оракул.

– Только если золотыми нитками, хозяйка. Я – аристоккот.

Я закатила глаза так, что они чуть не укатились под стол, взяла перо и записала в блокнот: «Следить за котом. Подслушивает, спорит, выдаёт меня. Возможно, шпион Но пушистый».

И вот так, шаг за шагом, в этом каменном монстре, называемом замком, начинала зарождаться жизнь. Не пыльная, не надменная, не парадная – а настоящая, рабочая, шумная и живая. Да, я не родилась герцогиней. Да, я не умею кокетливо вздыхать за фортепиано. Но я умею организовывать, лечить и превращать хаос в порядок. А это, скажу я вам, в тысячу раз полезнее любого аристократического взмаха веером.

Когда замок наконец перестал напоминать филиал запущенной катакомбы и начал смахивать хотя бы на уставшую, но честную провинциальную клинику – с вымытыми полами, травяным ароматом в воздухе и выдрессированными слугами, – я поняла, что пора взяться за следующее: мужа. Точнее, за его отсутствие. Он исчез, как пар из-под настойки чабреца – внезапно и с полным равнодушием к тому, что у него тут между прочим, жена, замок, народ и бюджет в состоянии глубокой комы. Ни записки, ни сообщения через Агнессу, ни даже записанного воробья с пергаментом в клюве – ничего. Только слухи, шепоты и один из его людей, постоянно маячащий на задворках с лицом преданной, но глухой мебели. Я его и призвала.

Он пришел, как и положено помощнику герцога, – с поклоном, тихо, вежливо, и с выражением лица «я ничего не знаю и ничего не скажу, даже под пытками зверобоем». А я в ответ – голосом, который раньше выводил из равновесия даже упёртых участковых: «Где мой муж?». Он замялся. Захлопал глазами, будто сейчас лягушка вылетит. Промямлил что-то вроде: «Миледи, ну это... мужское дело..» И тут я впервые за день, за всю неделю, за всю новую жизнь – улыбнулась. Но это была та улыбка, после которой даже стены начинают дрожать.

– А вы знаете, – сказала я ласково, – что бывает с теми, кто отказывается говорить со мной, ссылаясь на половые признаки?

– Да..нет..

– Увольнение. Мгновенное. Без рекомендаций. С записью в личное дело: «Был глуп, растерян, и крайне неэффективен».

И тогда, о чудо, у него прорезался голос. Оказывается, мой муж, светлейший герцог Райнар, отбыл на земли к югу, где некие вельможи решили, что раз у нас казна как решето, а земли без надзора, то их можно – так сказать – вежливо присвоить.

Название этих земель прозвучало с опаской, а затем ещё с большей опаской —слова о том, что «ваше вмешательство, миледи, может быть воспринято ках... мм…неловкость». Я уже в пути мысленно натягивала сапоги и закрывала за собой карету. Потому что если Магомед не идёт к горе, а гора ушла на политические разборки, то кто-то в этой семье должен выпрямить позвоночник и поехать выяснять, какого чёрта у них тут вообще творится.

Надела своё парадно-боевое платье – то самое, с которым удобно драться взглядом и вести переговоры одновременно, и почувствовала, как в моих венах начинает течь не кровь, а чистейшее королевское самообладание с примесью сарказма и слегка едкого базилика. Платье было шито из плотной ткани глубокого винного цвета, почти чернильного, с переливами, как у гематомы на пике расцвета.

Приталенное, с аккуратной шнуровкой, подчёркивающей талию, и сложными серебристыми узорами по краю рукавов – не слишком вычурно, но достаточно, чтобы каждый второй задумался: «А не пожалеть ли мне, что связался с этой женщиной?»

Корсет – умеренно тугой. До потери дыхания, конечно, не дошло, но пару вздохов я отложила на потом. Зато осанка сразу приобрела вид: «Я родилась в этом платье и уволила уже троих только за то, что они моргнули в мою сторону». Юбка струилась, как хорошо сваренный густой соус – и оставляла ровно столько загадки, сколько нужно, чтобы не показаться скучной. На самом деле шикарное платье. У моей предшественницы был отменный вкус, а у дяди водились деньги, в отличии от моего герцога.

Прическу я доверила себе – ну кто, если не я, знает, как должен выглядеть контролируемый творческий беспорядок с налётом дворцовой утончённости?

Волосы, собранные в высокий, изящный пучок, с парой непокорных прядей у висков – как бы намекая: да, я могу быть нежной. Но не надейся, что уцелеешь. В волосы я воткнула маленькую серебряную шпильку в форме змеиной головы – мой маленький талисман с намёком. Пусть все, кто собирается спорить, знают– герцогиня кусается.

Лицо, разумеется, я тоже подготовила. Немного розового настоя на щёки – свежо.

Немного настоя шиповника на губы – живо. Взгляд – острый, как пинцет хирурга, и ровно такой же безжалостный. Улыбка – профессиональная, как у стоматолога перед удалением нерва.

Глядя на своё отражение в зеркале, я кивнула. Вайнерис, ты чертовски хороша. Ты умна, ты опасна, ты обворожительна. И ты едешь спасать мужа, как дама из легенд – только не с флейтой и молитвой, а с блокнотом, списком долгов и твёрдым намерением разобраться, кто и почему посмел угрожать твоей земле.

Я села в карету так, будто это был трон, обняла взглядом окружающих так, будто только что выдала всем диагнозы, и велела трогаться. Василиус проводил меня взглядом мудреца, который не одобряет но знает – эта женщина всё равно сделает по-своему. И будет права.

Уже через полчаса карета каталась по булыжникам. Я сидела прямо, как гвардейский флагшток, с видом человека, который знает, куда едет, зачем и кого именно оттуда собирается вытащить.

А кто-то там, далеко, в мужском мире со шпагоносцами и пергаментными угрозами, ещё не знал, что к нему едет жена. И не просто жена, а лекарь в платье, прогрессор в короне и просто красотка знаете ли.

13.

Я приехала ругаться. Нет, даже не ругаться – разносить, крушить, выносить в эпическом стиле. Карета каталась по дороге, как мои нервы по грани, а я уже в голове тренировалась: «Какого чёрта ты не сообщил, где ты, Райнар?! У нас, между прочим, замок, слуги, долги, а ты – в бегах» На каждой кочке я отрабатывала интонации. Гнев, ледяная ирония, спокойное презрение – и всё это в одном флаконе. Да я была готова выдать такую отповедь, что у герцога бы усы завяли, если бы они у него были.

Когда карета, наконец, остановилась, я вскинула подбородок с таким видом, будто собиралась арестовать всех. Передо мной открылся дом – каменный, крепкий, как характер хорошей бабки, с колоннами у крыльца и резным деревянным балконом. Не роскошь, но и не халупа. Дом, который лет десять назад был уютным, а теперь... устал. От жизни, от мужчин, от всего. Шторы – блеклые, сад – зарос, на крыльце лежала лопата, которую, похоже, бросили в ярости и забыли. Роберта рядом со мной нервно дернула фартук. Управляющий вышел первым и застыл, как памятник трусости.

Я уже собиралась начать выступление – вслух, красиво, с выражением, когда дверь открылась.

И на меня пахнуло. Не воздухом. А болезнью. Густой, липкой, жаркой волной. Пот, уксус, мята, немного смерти и отчаяния – всё это смешалось в странный букет, который я сразу узнала. Это не запущенность. Это больной дом. И в нём – больной человек. Мой. Муж.

Советник встретил меня лицом, на котором был написан весь спектр «я-не-знаю-что-делать» и «можно-я-умру-прямо-сейчас». Белый как мука, руки в замок, губы дрожат.

– Миледи... – прошептал он, – прошу... не пугайтесь.

– Пугаться? – переспросила я, заходя внутрь. – А что, здесь мыши, крысы демоны?

И тут я увидела его.

Райнар.

Лежал на простой кровати, скомканной, как бумага после гневного письма. Щёки пылали, лоб – покрыт испариной. Он метался, бормоча что-то бессвязное. Глаза закрыты, руки горячие, губы потрескались. И – сыпь. Розовая, пятнистая, как печать болезни по всей груди и шее.

У меня в голове выключились все интонации для упрёков. Осталась только врачебная реакция.

– Почему. Мне. Никто. Не. Сказал?! – прошипела я, не обращаясь ни к кому конкретно, но чтобы все, включая бога, это услышали. – Вы тут все ждали, пока он умрет?!

Советник затрясся

– Я... я думал... чума... молился... клянусь, молился!

– Молился? – я посмотрела на него, как рентгеновский аппарат на пациента. – В следующий раз, если вы видите сыпь, вы зовёте врача. А не устраиваете молебен.

Мы кого лечим? Райнара или ваши нервы?

Он сник, как влажная капуста.

Я уже была у постели, трогала пульс, лоб, щёку, смотрела на язык, дыхание. Всё знакомо. Всё понятно. Это – не чума. Это скарлатина. Или что-то из того семейства, что даёт жар, сыпь и бред. Без антибиотиков – риск. Но у меня уже была одна победа. Будет и вторая.

– Роберта! – позвала я. – Воду. Холодную. Тряпки. Всё, что найдёшь. И кипяти мяту. Много.

Повернулась к советнику.

– Где ближайший погреб? Мне нужно плесневелый хлеб.

Он вздрогнул.

– Миледи... вы…

– Тише. Не говори. Лежи. Буди свой иммунитет, пусть работает, я уже тут —прошептала я ему в ответ и, к своему ужасу, положила ладонь на его щёку чуть дольше, чем требовалось.

Господи, да что ж такое... Это всё тело! Это всё эта молодая кожа и бушующие гормоны, это не я. Анна Викторовна в жизни бы не начала терять голову из-за мужчины с температурой под сорок. Ну, может, только в студенчестве. Один раз. Но 0б этом второй раз неинтересно.

А теперь вот он. Герцог Муж. Красавец. Лежит передо мной и беспомощно сжимает простыню, как ребёнок. И я, которая приехала его разносить в пух и прах, теперь сижу у изголовья, охлаждаю, пою, глажу и злюсь на весь мир. Потому что – ну как так?! Как можно быть таким холодным, упрямым, сильным – и при этом таким хрупким в болезни?

Он снова дернулся и прошептал что-то невнятное. Я наклонилась.

– Что? Говори внятно, герцог. ты не на том свете.

– Не... уходи.

Я застыла. Честно – как вкопанная.

– Что?

– Не уходи... Вайнерис.

Ага. Вот теперь я точно должна уйти. Потому что сердце – как-то... ой. Не туда пошло. Но я осталась. Потому что врач. Потому что жена. Потому что у меня нет сил оставить его здесь, даже если бы он сам велел. А он – велит. Всегда. Кроме вот этого одного момента. И, может быть, именно этот момент... я запомню навсегда.

Я осталась. Потому что на войне, как в медицине, отходить от пациента до полной победы – это плевок в профессиональную честь. Особенно если пациент упрям болен, невероятно красив и по совместительству твой муж, с которым ты планировала сегодня скандал, а не медсестринскую нежность. Я осталась, потому что кто, если не я? Потому что даже в этом странном теле юной леди, в роскошном платье, с короной на голове и осанкой, как у горгульи на балконе кафедрального собора, я всё ещё была Анной Викторовной Лисовской, врачом, терапевтом, бабушкой всех ОРЗ и грозой всех ленивых интернов.

Ночь была долгой. Он метался, жар усиливался, и я снова и снова меняла компрессы, заставляла его пить, хотя он плевался и ворчал, даже не приходя в сознание. В какой-то момент он снова пробормотал моё имя, но теперь – твёрже, с упрямой ноткой.

– Вайнерис…

Я вздохнула.

– Да тут я, тут. Не рад?

Он не ответил, но пальцы сжали край простыни крепче, будто цеплялся. За меня?

За жизнь? За здравомыслие – кто его знает. Я смотрела на него и вдруг поняла, что у меня внутри... не просто волнение. Страх. Настоящий. Злой, едкий страх, что я могу не успеть. Что он может... уйти. Просто так. В этом облезлом, запущенном, но всё равно уютном доме. Без королевских прощаний, без горделивых речей.

Просто взять и раствориться в лихорадке.

И я разозлилась. По-настоящему,

– Только попробуй умереть, – прошептала я сквозь зубы, сжимая его руку, – я тебя сама воскрешу. Только для того, чтобы накричать. Ты, герцог с каменным лицом, ты хоть представляешь, что я пережила, пока тебя искала?! Где твои письма? Где гонцы? Где, чёрт подери, элементарная мужская ответственность? Я замок спасаю, людей лечу, плесень выращиваю, слухи о ведьмах отбиваю, а ты —лежишь тут, как статуя, только с температурой.

Он застонал в ответ По-своему. Почти признательно.

К утру температура пошла вниз. Медленно, неохотно, но всё же. Он перестал метаться. Его дыхание стало ровнее. Лицо – чуть светлее. А я... я впервые за последние сутки позволила себе откинуться на спинку стула, прикрыть глаза и наконец выдохнуть. Рядом сидела Роберта, спавшая сидя, как профессионал.

Советник всё ещё молился – возможно, по инерции. А я сидела между жизнью и жизнью. Потому что смерти здесь не было. Я не позволила.

Когда Райнар открыл глаза окончательно, где-то ближе к вечеру, и посмотрел на меня ясным, хотя и уставшим взглядом, я поняла, что он уже пришёл в себя.

– Ты... всё ещё здесь?

– Удивлён? – я изогнула бровь. – Думал, я сдамся и уеду? О, мой милый, как плохо ты меня знаешь.

Он моргнул, губы дрогнули в нечто, что могло быть попыткой улыбки. А потом произнёс с хрипотцой.

– Я. не ожидал, что ты приедешь.

– Ну знаешь. Я не только приехала. Я устроила ревизию, разогнала твоих трусливых советников, отмыла твоё логово и накормила тебя отваром с таким составом, что один алхимик расплакался бы от зависти.

– И... зачем всё это?

– Потому что ты мой муж, Райнар, – сказала я, глядя ему в глаза. – И если кто-то имеет право на тебя орать, лечить, отпаивать и держать за руку – так это я. Всё остальное уже вторично.

Он смотрел. Молча. Долго. И не отводил глаз. И в этом взгляде не было презрения, недовольства, холодной отчуждённости – ничего. Там было только удивление. И может быть... может быть, первый, робкий намёк на уважение. И это было лучше любых признаний.

И вот мы сидели. Он – измождённый, с бледным, чуть припухшим от жара лицом, с волосами, прилипшими ко лбу и слегка затуманенным, но уже не таким лихорадочным взглядом. Я – у изголовья, с руками, пахнущими отваром, с потёртым блокнотом на коленях и от усталости завалившейся прической, в которой когда-то жила шпилька в виде змеи, а теперь, кажется, поселился целый ворон. Но мне было плевать. Потому что герцог жил. Потому что температура начала отступать. Потому что я снова победила. А это, как ни крути, кайф. Даже если твоя награда – упрямый муж с глазами цвета грозового неба, который только-только начал осознавать, какое чудо на него свалилось в виде законной супруги.

Он приподнялся на локтях, но я тут же прижала его обратно.

– Ещё шаг в сторону – и я тебя пришью к подушке. Спокойно лежи.

– Ты. откуда все это знаешь? – пробормотал он, и голос его был хриплый, низкий, как будто пробирался сквозь щетину и простуженный баритон.

– Что именно?

– Ну вот эти все отвары, растирания...Откуда? Твой дядя не говорил, что ты лекарь.

– Ну, дядя многого обо мне не знает.

– А чего о тебе не знаю я?

– Всего...Молчи, Райнар, тебе надо восстанавливаться.

– До мне доходили слухи..Я не верил.

– А зря.., – засмеялась я, – ведьма – это звание почетное.

И он улыбнулся! О Боги! Он улыбнулся! А Вайнерис. Вайнерис залипла на его невероятно красивом лице, которое совершенно преобразила улыбка.