Текст книги "Нелюбимая жена-попаданка для герцога (СИ)"

Автор книги: Ульяна Соболева

Соавторы: Кармен Луна
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

14.

Он выглядел плохо. Не «чуть устал, дайте ему бульончик и поспать», а так, что у меня внутри всё скукожилось. И это – пугающе. Райнар, герцог вечного холода, ледяной статуи и вечно насупленного лба, лежал с лицом цвета простыней и дышал поверхностно, как будто боялся вдохнуть слишком много и сорваться в пропасть.

Пот на висках, губы обветрены, рука дрожит, когда пытается сжать край покрывала.

Ни одной команды, ни одного приказа, только злость – тихая, на дне глаз, упрямая, как у загнанного зверя. И она была не на болезнь. Не на боль. А на меня…

– Ты не поедешь, – хрипло выдохнул он. Говорить ему было трудно, но, судя по выражению лица, это не мешало ему пытаться на меня рычать.

Я молча села на край кровати, вытерла его лоб холодной тканью и так же спокойно ответила:

– Поеду.

Он попытался приподняться, но его тут же скрючило от слабости. Склонил голову, вцепился пальцами в одеяло. Всё тело напряжено, как струна, вот только сыграть на нём можно было бы разве что трагедию.

– Вайнерис... ты. Не. Поедешь. – прорычал он. – Это не твоё дело. Это – война.

Политика. Земли. Мужчины.

– А ты мне кто? – спросила я спокойно. – Муж? Так вот и лежи спокойно, пока жена наводит порядок. Не ты – кто-то должен.

Он закашлялся, дыхание сбилось, и мне на секунду захотелось взять свои слова обратно. Но я знала – сейчас шаг в сторону, и всё. Он никогда больше не примет меня всерьёз. А я – не сделана из ваты и покорности.

– Ты понятия не имеешь, с кем собираешься иметь дело, – процедил он. – Эти люди не разговаривают. Они убивают. Они лгут. Они…

– уже начал лезть на наши земли. – Я встала. – Поздно предупреждать, Райнар. Теперь это личное.

– Я запрещаю тебе. – Его голос сорвался. Он не закричал, нет. Но сорвался – и от этого в комнате стало тише, чем в могиле.

Я медленно подошла к нему, наклонилась, чтобы он видел мои глаза. Чтобы понял.

– Я не спрашиваю разрешения. Я делаю. Потому что ты лежишь. Потому что тебе больно. Потому что, как ни крути, ты – мой муж. И пусть ты сам этого не хочешь, но кто-то должен держать удар.

Он смотрел на меня так, будто пытался прожечь взглядом дырку в моей решимости.

У него почти получилось. Почти.

– Останься. – Тихо. Почти искренне

Я вздохнула. Пожалуй, в другой жизни – да. Но не в этой.

– Если бы ты хотел, чтобы я осталась, надо было жениться на ковре. А ты выбрал меня.

Я развернулась, накинула плащ, кивнула Роберте. И ушла, оставив за спиной мужчину, который, кажется, только в эту секунду понял: он женат не на леди. Он женат на урагане.

Я стояла перед зеркалом, застыв, как перед прыжком в ледяную воду. Смотрела. Изучала. Щупала взглядом – каждую черту, каждую тень, каждый изгиб. Потому что, если быть откровенной, я всё это время – с того самого момента, как очнулась в роскошной постели, с котом на коленях и с ужасом в голове – я не принимала это тело. Я пользовалась им, да. Оценила молодость, гибкость, гладкость кожи. Но внутри я всё ещё оставалась... Анной Викторовной. 65 лет, гипертоники в очереди, больничные, усталость, тёртые туфли и суп без соли.

А теперь... теперь я смотрела на себя – впервые не как на временную оболочку, а как на женщину, которой я стала.

Лицо. Моложе – да это мягко сказано. Даже не юное, а будто кто-то взял хорошую генетику, намешал капельку благородной крови, щепотку дерзости, щедро добавил скул и глаз, и вуаля – подайте корону, эта леди рождена для интриг и фуроров.

Огромные глаза – зелёные, яркие, как листья у весеннего букетика с перчинкой.

Брови выразительные, с легким изгибом, будто специально сделаны для того, чтобы вскидываться на наглецов. Нос – аккуратный, курносенький, такого у Анны Викторовны не было. Губы – полные, мягкие, но с той самой линией, от которой у мужчин случается приступ фантазии, а у женщин – приступ зависти. Ни морщинки.

Ни тени усталости. Ни следа прожитых десятилетий.

Я наклонилась ближе. Даже кожа под глазами гладкая. Ни синяков, ни мешков. У Анны Викторовны они были всегда – спасибо ночным дежурствам, стрессам и кофе без конца. А тут? Ухоженность. Свежесть. Живость. Даже волосы – длинные, тяжёлые, как лён, блестят золотом, будто их ополаскивали в солнечном чае с ромашкой.

– Вот это ты... – прошептала я себе. – Мда. Вот это я?

И в этот момент что-то щёлкнуло. Где-то в голове. Глухо, как дверца старого шкафа, наконец-то захлопнулась. Я больше не Анна Викторовна. Не терапевт, не пенсионерка, не та, кто несёт сумку с аптечкой и щадящую иронию. Я – Вайнерис.

Женщина с лицом, которое способно вызывать войны. С телом, за которое точно стоит побороться. С голосом, который можно и в постель, и на совет. Я – не случайная ошибка во времени. Я – фактор изменений.

Я улыбнулась. Легко, чуть дерзко. Губы в зеркале ответили – и это была уже не старая я. Это была я новая.

– НУ что ж, Вайнерис, – сказала я вслух, поправляя сергу и встряхивая волосами. – Давай покажем этим средневековым засранцам, что бывает, когда женщина получает вторую молодость... и ни грамма желания быть тихой.

Утро застало нас врасплох, но только тех, у кого не было плана. А у меня он был.

Четкий, как график дежурств в поликлинике, и жёсткий, как костяной корсет. Райнар – болен. Замок – кипит тревожным молчанием. Слуги шепчутся, Агнесса крестится, Роберта мечется между чемоданом и мной, будто надеется, что я забуду про отъезд, споткнусь и решу остаться. Бедняжка. А я пока не выздоровеет Райнар собираюсь пожить в том домике. А еще договориться с крестьянами. Есть у меня для них интересное предложение.

Ну и бумаги, я сделала домашнее задание и все подготовила. Очень быстро.

Считаю я отлично как заправский бухгалтер и мне было достаточно посмотреть на счета. Да, уж, Райнар, положение у нашего герцогства незавидное. Теперь надо договориться с соседями, которые на что-то там претендуют в счет каких-то там долгов. Вот и разберемся.

Управляющий прилип к стене, как обои в сыром подвале, с выражением лица, которое в иных обстоятельствах означало: «я бы вам, конечно, помог, но я —трагедия в человеческом обличии». Он мял в руках какую-то записку, вымучил горсть смелости и всё-таки выдал:

– Миледи... может, всё же подождём... письма?.. Официального?

Я обернулась к нему, медленно, как делают те, кто сейчас кого-то съест – но сначала посмотрит в глаза. Он дернулся.

– Сначала был удар, – сказала я спокойно. – Теперь будет ответ. Без конвертов.

Роберта ойкнула, запнувшись о собственные ноги. Где-то в углу самодовольно замурчал Василиус. Кот, между прочим, уже обосновался в дорожной корзинке, как будто именно ему поручено вести переговоры с соседями. Улегся на мягкую подстилку лапу свесил, хвостом лениво подёргивает Выглядит как лорд собственной делегации. Даже почесался для солидности.

Я открыла шкаф и достала своё «деловое» платье – не парадное, не бальное, а то самое, в котором удобно и договариваться, и устрашать. Глубокий оттенок красного вина, прямой силуэт, вырез – аккуратный, но такой, что во время юридической баталии мужчинам бывает трудно смотреть строго в бумаги. Пусть думают, что контролируют разговор – мне-то лучше.

Затянула шнуровку, поправила волосы, заколола шпилькой – всё, как учила когда-то бабушка: «Если хочешь выиграть спор – сначала соберись сама». Роберта подбежала, вручив плащ и тканевый свёрток. В нём, по ощущениям, было всё: от пергаментов до бутылька с чем-то пахучим. На случай, если противник потеряет сознание – можно разбудить, чтобы он подписал отказ от претензий.

Я глянула в зеркало. Бровь чуть приподнята, подбородок вздернут вперёд. Всё правильно. Лицо не для нежности. Для власти.

Василиус кивнул. Ну, как кивнул... зевнул с таким видом, будто уже знает, что в этой поездке скучно не будет. Его корзинку уже закрепили в карете, и он лежал там как положено уважаемому спутнику герцогини – нагло и с достоинством.

– Поехали, – произнесла я. Без пафоса. Просто. Как диагноз. Или приговор.

Карета мягко качнулась, прокатилась по гравию, и вот замок остался за спиной.

Позади – больничная тишина спальни, запах лекарств и Райнар, который что-то пробормотал в полусне. Вперёд – лорды, земли, бумаги... и чья-то недосчитанная кровь.

А я, сидя в повозке, молча перетянула перчатки. Потому что сегодня – не бал.

Сегодня я еду выставить счёт.

Дорога до поместья Тренмарков была бы даже живописной, если бы я не ехала по ней с намерением морально казнить. Поля, холмы, ухоженные сады – всё это раздражающе контрастировало с той кашей из высокомерия и жадности, которую эти соседи замешали у себя в голове. А когда за очередным поворотом показались башенки их дома, я даже Василиуса разбудила в корзинке. Пусть, мол, смотрит, как хозяйка заходит с козырей.

У ворот меня встретили привратники. Узнали сразу. Один, правда, попытался было изобразить удивление, но под моим взглядом сдулся и сделал глубокий поклон. Не до актерства вам, мальчики. Сцена начинается без репетиций.

Я слезла с повозки медленно, с достоинством, с таким выражением лица, будто в ближайшие пять минут собираюсь кому-то диагностировать врождённую моральную кривизну. Плащ расправился за моей спиной, как чёрные крылья .

Лошадь фыркнула, будто сама почувствовала, что воздух стал плотнее. Слуги в саду перестали копошиться. Стража встала столбами. Всё стихло. Как в оперной паузе перед самым высоким аккордом.

Я шагнула к парадному входу, не спрашивая разрешения. Потому что не гость.

Потому что жена герцога, которого пытались распять политической многоходовкой, а потом подло нарушили границы наших земель и что-то там отмерять пытались.

Потому что я Вайнерис, и сегодня у меня в руках не веер, а ревизия с элементами возмездия.

Двери распахнулись, и навстречу мне вышел сам Тренмарк. Весь такой, знаете, лощёный, сдержанный, утонченный, как сливочное масло, только попахивал кислым – видимо, не ожидал, что вместо писаря явится женщина с лицом «сейчас порежу пером».

– Ах, Ваша Светлость, леди Вайнерис... какая неожиданная встреча! – вежливо протянул он, улыбаясь так, будто увидел дохлую мышь под собственным креслом.

15.

Я не улыбнулась в ответ. Я вообще сегодня не принесла с собой улыбок – они закончились вместе с терпением у постели Райнара.

– Я тоже не планировала, – холодно ответила я. – Но знаете, когда муж лежит больной, а по его милости... как его там...графа Тенмарка – я чуть наклонила голову, как будто пыталась вспомнить имя сорнячка среди лекарственных трав, —меня, знаете ли, тянет на сюрпризы. Например, приехать без предупреждения и узнать, как так вышло, что на наши земли совершено нападение, а в ответ —тишина, бумажки и вежливые "какая неожиданность"

Он дёрнул уголком губ, сжался в плечах, но не подал виду. Умный. Понимает: если я пришла – значит, дипломатия закончилась. Началась... профилактика. Я не закатила истерику. Не забросала оскорблениями. Просто шагнула в главный зал, не дожидаясь приглашения. Плащ развевался за мной, словно тень моей ярости, а каблуки стучали по мрамору с таким ритмом, будто отсчитывали последние секунды его спокойствия.

Василиус, между прочим, накинулся мне на плечо. Сидел, как пушистый шпион, с царственной невозмутимостью. Его хвост медленно шевелился, как стрелка секундомера. И, кажется, даже он знал – сейчас начнётся не диалог. Сейчас начнётся вскрытие. Только не скальпелем. Бумагами. Фактами. И голосом, от которого у секретарей начинает чесаться совесть.

Ведь если эта «грозовая герцогиня» приехала лично – значит, дело пахнет не только серой, но и судебным разносом.

Меня усадили в зал, де всё дышало пафосом и тонкой пылью забвения: скатерти, давно не стиравшиеся, ковры, по которым прошлись, видимо, только моль и претензия, и тяжеленный стол, под завязку заставленный бумагами. А в центре —документы. Переписанные, пересушенные, переподписанные. Пергаменты перетянутые лентами, печатями и самодовольством. Я вздохнула, села – не просто села, а с таким видом, будто сейчас буду проводить вскрытие. Без наркоза.

Для живых. И как по заказу, в проёме двойных дверей появился он – лорд Тренмарк собственной персоной, вышедший так, будто уже получил все аплодисменты и теперь соизволит оценить мою второстепенную роль в этом спектакле.

Высокий. Стройный. Чересчур холёный, как для провинциального вельможи. Лицо – из разряда «давайте мы изобразим мужественность в мраморе», тонкие черты тубы слегка поджаты, как будто он вечно недоволен качеством окружающего воздуха. Волосы – тёмно-русые, уложены с таким тщанием, будто каждый локон лично прошёл отбор в королевском совете. Наряд – разумеется, безупречный тёмно-синий камзол с серебряной вышивкой, перчатки, которые, наверное, не знали тяжёлой работы вовсе, и кольцо-печатка на руке, которым он наверняка давил на стол, делая пафосные заявления.

Но больше всего раздражали глаза. Выцветшие, серо-голубые, холодные, как мартовский лёд в луже, и с тем самым выражением, от которого у юных гувернанток трясутся локоны – а у меня начинает дёргаться бровь. В них сквозила не просто надменность. Нет. Там была уверенность человека, который привык считать, что любой конфликт решается его фамилией и зубастым юристом.

Он подошёл ко мне с шагом, идеально отмеренным по линейке предков, и сделал полунаклон головы. Не поклон, нет. Жест вежливости без содержания.

– Ах, Ваша Светлость... – начал он мягко, как масло на несвежем хлебе. —Какая... неожиданная встреча.

Ну да, неожиданная, как налоговая в маскарадный вечер.

Я даже не встала. Зачем? Он всё равно пришёл ко мне – по сути. По факту. По осознанию, что сегодня не он ведёт переговоры. Сегодня – я.

– Позвольте взглянуть, – произнесла я, вытягивая руку к кипе бумаг – Я умею читать. Иногда даже между строк.

Тренмарк попытался изобразить снисходительную улыбку. Получилось плохо.

Видимо, внутри него что-то уже начинало скрипеть от предчувствия. А я тем временем аккуратно разложила перед собой свитки, вытащила из сумки свой блокнот – настоящий артефакт новой эпохи, с твёрдой обложкой и остро заточенным гусиным пером. И начала.

Страницы шуршали под моими пальцами. Печати одна за другой теряли свою власть, как только попадали под мой взгляд. Я листала. Я вычёркивала. Я помечала поля. Иногда хмыкала. Иногда цокала языком. Иногда просто смотрела —так, что управляющий Тренмарка за моим плечом начал незаметно отодвигаться всё дальше и дальше, пока не слился с интерьером.

– А вот это, – сказала я, отрываясь от очередного листа, – незаконно. Чисто и без вариантов. Проникновение на частную территорию при отсутствии фактического нарушения обязательств со стороны герцога. Вы, простите, на каком основании приказали своим людям зайти на наши земли?

– Мы действовали в рамках соглашения от…

– Нет – Я посмотрела прямо в глаза хозяину дома. – В рамках своей наглости Управляющий пискнул. Едва слышно. Я продолжила:

– Вы забыли добавить один маленький, но важный элемент: разрешение. А без него всё это – незаконное проникновение. Это, знаете ли, чревато.

Тренмарк прищурился

– Чем?

Я откинулась на спинку кресла, медленно сложила руки перед собой, сцепила пальцы и улыбнулась. Так, как улыбаются женщины, у которых есть план мести чувство юмора и рабочая репутация дракона.

– Тем, что я вызову сюда двести крестьян с граблями и бутылками уксуса, и вы увидите, что такое натуральная форма юриспруденции.

Молчание. Густое, с привкусом паники. Где-то на краю зала кто-то уронил перо.

Наверное, управляющий. А может, совесть.

Я вернулась к бумагам. Перо снова заскользило по блокноту. Время диагнозов прошло. Теперь – хирургия. На живую.

Я медленно поднялась со своего места и подошла к столу, где на крахмально-безупречной скатерти лежал мой свиток. Протянула его Тренмарку, как будто вручала приглашение на собственные похороны – только не свои. Его. Он взял пергамент, откинул подбородок назад, будто от запаха дымящейся правды у него закружилась голова, и начал читать. Я наблюдала за его лицом: строка —напряжение. Печать – раздражение. Условия – недоумение, вырастающее в тихую, благородную панику.

– Урожай в зерне... – пробормотал он, будто проверял, правильно ли понял.

Поднял на меня глаза, в которых, увы, всё ещё тлел огонёк желания доминировать.

– И где, позвольте узнать, вы возьмете это зерно?

АХ. Этот тон. Этот голос из породы "вот сейчас я её подловлю". Как же приятно его раздавливать. Внутренне я уже потирала руки, но внешне осталась идеальной герцогиней с холодной уверенностью и чуть заметной усмешкой.

– Простите, милорд, – произнесла я вежливо, но с тем самым оттенком, от которого полы на всякий случай сами себя моют, – но это уже не входит в круг ваших полномочий. Достаточно знать, что зерно будет. В срок. В нужном объёме.

Без излишеств, но и без проволочек.

Он прищурился, но не успел ничего выдохнуть, потому что я уже шагнула ближе.

Лёгкий наклон головы, голос ниже, спокойный, как гладь воды над омутом.

– И ещё. Ради вашего же душевного и, быть может, физического здоровья —настоятельно советую не приближаться к нашим границам в обход договорённостей.

Ибо в следующий раз вас встретит армия. – Я сделала паузу. – Без доспехов. Без герольдов. Только вилы. И топоры. И недовольные крестьяне, которых вы по ошибке сочли за молчаливый фон.

У него дёрнулась скула. Он понял. Поздно, но понял.

Он пытался что-то сказать. Что-то об уверенности, о традициях, о некоем «прецеденте сорокалетней давности», который якобы ставит под сомнение мою правоспособность, но слова у него слипались, как комья сырого теста. И в этой тишине, наполненной напряжением, будто воздух стал гуще и тяжелее, чем обычно.

Я просто молча смотрела на него. Без улыбки. Без угроз. Только с той самой ледяной выдержкой, которой хватает лишь у женщин, переживших очереди, совещания и тринадцать вызовов в один день без обеда.

– Ваше поведение, милорд, – продолжила я, перешагивая через паузу, как через выбоину, – я могу списать на недосып, неверные советы или на хроническую нехватку такта. Но вторжение на земли герцога – это уже не ошибка, это выбор. И каждый выбор, как вы знаете, имеет последствия. Ваши пока – мягкие. Очень. Я бы даже сказала – обволакивающие, как грелка при простуде. Но, клянусь своей библиотекой, если вы позволите себе хоть шаг в сторону от условий, я больше не стану предлагать мирно договориться.

Я медленно обвела взглядом зал, задержалась на одном из младших советников —тот опустил глаза, как школьник, у которого в дневнике два замечания и подозрение на двойку по поведению.

– В следующий раз я даже не приеду. Я просто дам приказ. А вы уже знаете, как я умею организовывать рабочие процессы. – Я на секунду склонила голову, будто вспоминала, с чего всё начиналось. – Один замок я уже отмыла от плесени. И если придётся – отмою и второй. Только уже от вас.

Тренмарк сжал пергамент, как будто тот мог защитить его от моего взгляда. Не мог.

ЕГО губы чуть дрогнули, но он не ответил. И правильно. Потому что в этой игре я уже выиграла. Не криком. Не интригой. Не флиртом. А холодной, расчётливой логикой и железной уверенностью в том, что слово женщины с опытом – весит больше, чем весь ваш герб, милорд.

Я отступила на шаг, плавно развернулась, ловя взглядом Роберту, которая ждала у двери. Василиус, кстати, спал в корзинке, но приоткрыл один глаз и окинул зал таким видом, будто запоминал тех, кто не аплодировал.

– Благодарю за гостеприимство, – бросила я через плечо. – Особенно за чай.

– Но... – успел только всхлипнуть управляющий.

– которого не было, – добавила я сухо. – Что, впрочем, полностью характеризует ваш подход к переговорам.

Я шла к выходу, чувствуя на себе взгляды – недоуменные, злые, поражённые. Но не смелые. Ни один не решился сказать мне в спину ни слова. Потому что в эту спину только что влетел свиток договора, выстроенного так, что даже самый прожжённый юрист не подкопается.

На крыльце я остановилась, повернулась, уже не к Тренмарку – к самому поместью. Глянула на вылизанные клумбы, на ровные стены, на башенки.

– Симпатичное местечко, – сказала я вслух. – Надеюсь, вам не придётся прятаться в подвале, когда мои крестьяне снова выйдут убирать урожай.

И ушла. Потому что за мной – решение. За мной – герцог. А передо мной —только дорога. И впереди, где-то в уютном доме, меня ждал мужчина, который очень мне нравился. И в этой жизни Я ЗА НИМ ЗАМУЖЕМ. А это очень ответственная должность!

16.

Он проснулся как король после комы – с мрачной торжественностью, с недоверием к реальности и с таким выражением лица, будто ему снилось, что я раздаю его земли в качестве благодарностей за хорошее поведение. Возможно, так и было – сны, как известно, порой вещие. Он приоткрыл глаза, затем прикрыл их обратно, потом снова открыл, уже дольше, глубже – и взгляд уткнулся в потолок с выражением «что за черт и где мой меч?». Я сидела в кресле у окна, как идеальная картина верности: тихо, с книгой в руках, с чашкой настоя, и даже с накинутым платком, чтобы не дай бог не простыть, пока дежурю рядом с мужем-тиранозавром.

От слова ТИРАН.

Он медленно повернул голову. Веки ещё отягощены сном и лихорадкой, но в глазах уже пляшут искры раздражения. Хорошо, значит, идёт на поправку. Я как бывший терапевт знаю: если пациент способен злиться – значит, жить будет.

– Где... – начал он, голос хриплый, как шершавая бумага, – где ты была?

Я оторвала взгляд от страницы, отметила нужное место и спокойно закрыла книгу.

Не с грохотом. С уважением к литературе

– Пока ты спал, милорд, я немного занялась делами.

– Какими, к треклятой тьме, делами?! – И тут в голосе уже было достаточно силы, чтобы мне порадоваться за его лёгкие.

Я встала, подошла, поставила чашку рядом и поправила одеяло. Очень спокойно. С мягкой улыбкой, которую обычно носят воспитательницы на детсадовских утренниках. И всё это – при том, что внутри у меня уже начала закипать лавочка сарказма.

– Дела герцогские, разумеется. Пока герцог лежал с температурой и сопел, как обиженный дракон, кто-то должен был не дать его замку развалиться окончательно.

Он попытался приподняться, скривился, стиснул зубы. Глупец, но упрямый. Вечно думает, что если он мужчина, то и с температурой под сорок управится лучше, чем я с блокнотом. Поддержала его спину подушкой, сдерживая внутренний монолог.

«Не психуй – у него повреждение, а не мозговая атрофия».

– Я слышал... слухи. Слуги шепчутся. Советник прячется. Конюшни – в панике.

Что происходит? Что ты сделала?

Вот теперь я приподняла бровь. Одну. Всего одну. Эффект – как у распахнутого веера.

– Я подписала договор, – произнесла я ровно. – Условия благоприятны. Границы закреплены. Урожай сохранён. Земли – наши. Конфликт урегулирован без крови. Если хочешь, могу дать тебе выписку по пунктам. Но предупреждаю: там много букв.

Он замолчал. Моргнул. Потом чуть приподнял голову и уставился на меня так, будто я щёлкнула пальцами и изменила климат.

– Ты... подписала? Сама?

– Ага, – кивнула я. – Представь себе. Писала аккуратно, почерк – почти без врачебных закорючек.

Губы у него дрогнули. Не от улыбки, нет. От того, что внутри него кто-то – вероятно, гордость – бился головой об стену.

– Кто тебе сказал о конфликте с Тренмарком?

Я улыбнулась. Уже по-настоящему.

– Интуиция. Шестое чувство. И немного здравого смысла, которого, судя по последним событиям, катастрофически не хватало в этом замке.

– Ну и кто допустил, чтобы ты туда поехала и лезла куда не надо?

Он зарычал. Тихо. Настоящий, уставший, но всё ещё очень опасный зверь. Зато я уже знала, как с ним говорить. Через иронию, через спокойствие. Через поступки. А не через просьбы

И я не собиралась останавливаться. Потому что была уверена: пусть он и герцог, но я – его самая непредсказуемая угроза.

– Допустил? – переспросила я сладко, с таким медовым теплом в голосе, что им запросто можно было намазать хрустящий тост. – Ах, ну да. Я забыла спросить разрешения у лежащего полутрупа.

Это был тот самый момент, когда даже воздух в комнате поджал губы. Райнар замер, как хищник перед броском – и, если честно, зрелище было эффектным. Он и в лихорадке умудрялся выглядеть угрожающе, будто не лежал в постели, а стоял на поле битвы, с мечом, заляпанным вражеской глупостью. Только вместо брони —покрывало. А вместо оружия – язык, острый, как новая скальпель Анны Викторовны. Простите. Вайнерис

– Как ты смеешь?! – взорвался он, голос ещё хрипловат, но с той самой напористостью, от которой стены древнего замка начинали вспоминать сотрясения былых бурь.

– Очень просто, – я спокойно подошла к столику, на котором до этого мирно стояла ваза с цветами, и сдвинула её в сторону. Затем извлекла из аккуратной кожаной папки свиток и уложила его ровно, как подушку под пациента перед катетером. – Вот. Читай. Пунктики все пронумерованы, слова выверены, подписи имеются. Включая гербовые печати. Кстати, чернила натуральные, на орехах, не смазываются.

Он смотрел на меня, потом на свиток, потом снова на меня. И я видела – внутри него клокочет. Как котёл, в который всыпали щепотку женского своеволия, два литра мужской обиды и ещё ложечку того самого – непереносимой правоты жены.

Он схватил пергамент, развернул, начал читать. Быстро. Пальцы дрожали едва заметно, но глаза метались по строкам, как солдаты на поле, где кто-то оставил мину.

Секунд десять спустя, он резко отодвинулся от свитка, как будто тот укусил его за амбиции. Губы сжаты в линию, лоб нахмурен, взгляд – как натянутая струна, на которой можно играть «Реквием» по его самолюбию.

Он понял. Вот в эту секунду, в этом дыхании, он понял: я не просто залатала дыру.

Я сыграла лучше. Выгоднее. Жёстче. Без его вмешательства. Без крови. Без грубости. Только логика, расчёт, и парочка угроз вежливым тоном. И это его бесило.

– Ты... подписала это без меня, – выдавил он, словно каждое слово было гвоздём в его герцогское самомнение.

– Представь себе, – кивнула я, перекрестив руки на груди, глядя в упор. – Даже без твоей благословенной клячи и без герольда. Вышло, правда, куда тише и результативнее. Кто бы мог подумать, да?

Он вскочил. Пошатнулся – ноги ещё не держали, но на чистом упрямстве и воле остался на месте. Взгляд горел, как факел, которым обычно размахивают в финале пьесы.

И вот тут я поняла: он бы и закричал. Он бы и сорвался. Но сдержался. Потому что всё, что можно было сказать, уже сказал пергамент. И его подписи там не было – и всё равно без него это стало законом.

А это, поверьте, куда больнее любого шрама.

Он взорвался, как, собственно, и полагалось герцогу, которого лишили возможности принимать решения, пока он валялся без сознания с температурой. Зарычал, сорвался, одним резким движением схватил меня за запястья и, не слишком церемонясь, прижал к стене. Спина встретилась с холодным камнем, дыхание с его горячим гневом, а плаза – с ледяным штормом в его взгляде.

– Это последний раз, – рявкнул он, каждый слог будто отмеряя молотом по граниту. – Последний, слышишь? Когда ты лезешь в мужские дела. Перестань играть в войну, Вайнерис. Оставь себе свои травки и вышивание, шали и пяльцы забудь о пергаментах и приказах. Ты – женщина. Я могу это потерпеть... один раз.

Но не повторяй.

Удивительно, как в эту секунду внутри меня что-то не взорвалось. Не вспыхнуло, не обрушилось, а сжалось – в ту самую точку, где рождаются ледяные решения. Где адреналин не поднимает панику, а шлифует слова до звона клинка. Я не дёрнулась. Не отвела взгляда. Просто замерла. Посмотрела ему в глаза, как будто он не мой муж, а пациент, решивший, что знает своё лечение лучше меня.

– Тогда в следующий раз, милорд, – произнесла я ровно, холодно, но тихо, —вас оттяпают земли...Как и ваше казну и…

Он дернулся, как будто я ударила его не словом, а чем-то острым и личным. Но не отступил. Не ослабил хватки. А я – не опустила взгляд. Могла бы. Ради мира. Ради брака. Ради спокойствия. Но спокойствие – это не то, что достаётся без боя.

Особенно когда в бою твоя свобода, твоя голова и твоя честь.

Он стоял близко. Так близко, что я чувствовала, как дрожат его руки – не от страха, нет._От ярости. От того, что он не может сломать меня так, как привык ломать других. Что я – не гнусь. Не плачу. Не отступаю. Я просто стою. Смотрю. И не уступаю ни шага.

И в этой тишине, между его злостью и моей уверенностью, вдруг повисло понимание. Он может рявкать. Может держать. Может приказывать. Но он уже не центр моей оси.

Я – сама по себе. Я – огонь. Я – шторм. Я – Вайнерис. И я не забираю у него корону. Я просто учу его держать её крепче.

Он стиснул зубы. Уголок рта дёрнулся, словно он всё ещё держался за последнюю ниточку самообладания, но она, бедняжка, уже шипела и трещала под напором эмоций. А я? Я стояла. Выдерживала взгляд. Не ломалась. Не просила. Не объяснялась. В этом и была моя победа – я больше не ждала, когда он разрешит мне быть собой.

– Упрямая, как тысяча чертей, – прошипел он сквозь зубы. – Ты сводишь меня с ума, Вайнерис. Ты лезешь в дела, где тебе не место, раздаёшь приказы, будто командир, и ведёшь себя так, как будто это ты здесь герцог!

– Потому что герцог лежал, – парировала я резко. – А пока он лежал, я спасала его земли, его имя и, возможно, его шкуру. Ты можешь называть это чем угодно —вмешательством, дерзостью, непослушанием, – но правда в том, что без меня твоя родовая печать могла бы пойти в ломбард на границе.

– Ты... – он шагнул ближе, почти беззвучно. Только воздух дрогнул, и я отступить не успела. Или не захотела.

Он сжал мою шею – не грубо, не по-настоящему, но достаточно, чтобы я поняла это не угроза. Это контроль. Проверка. Рывок души, которая не знает, что делать с женщиной, которая не боится.

– Это был приказ, – прошипел он. – Не лезь.

– А я не служу тебе, милорд, – выдохнула я прямо ему в губы, – я – тебе равная. Хочешь спорить? Тогда иди до конца.

Что-то мелькнуло у него в глазах. Вспышка. Треск. Искра на сухой траве. Он склонился ниже, ближе. Его пальцы дрожали. Его губы – тоже. Но прежде чем я поняла, что будет дальше, он врезался в меня губами, грубо, горячо, так, как не целуются в королевских залах.

Я вздрогнула. Почти отпрянула. Но тело.. тело давно предало старую Анну Викторовну. Оно отвечало за меня. Сердце билось в груди так, будто я не спасала мужиков от инсультов, а сама сейчас на грани – другого приступа, совсем не медицинского. Я ответила на поцелуй. Не аккуратно. Не вежливо. Не как «женщина, достойная герцогства». А как девушка, которой двадцать. И которую целует мужчина, от которого пахнет властью, злостью и жаром.

Наши тела соприкоснулись, как слипшиеся молнии. Его рука скользнула по моей талии, моя – вцепилась в его рубашку, как будто хотела вырвать последнюю упрямую нотку из его герцогского характера.